Замерзшая карусель

– А теперь эта страшилка отправила четырех человек в кому. Вы в это верите?

– Я верю в совпадения. В массовую истерию. В отравление, в конце концов. Во что угодно, но не в злых духов, – жестко ответил Кирилл. Он сам не понимал, почему так злится. Наверное, потому что ее слова попадали слишком близко к тому потаенному, иррациональному страху, который жил в нем с детства.

– Мне нужны документы. Архивы вашей семьи. Планы, дневники, что угодно, что может пролить свет на историю этого места, – Алиса перешла в наступление.

– Это частная собственность. И частная жизнь. Я не собираюсь вываливать историю своей семьи перед прессой только потому, что у вас разыгралось воображение.

– У меня брат умирает! – ее голос сорвался на крик. В нем было столько боли и отчаяния, что Кирилл невольно отшатнулся. – А вы стоите тут и рассуждаете о частной жизни! Ваша семья построила это место. Ваша семья несет за него ответственность. Если вы ничего не знаете или боитесь знать, то так и скажите!

Она резко встала. Ее глаза горели. На мгновение Кириллу показалось, что она сейчас ударит его. Но она лишь сжала кулаки.

– Я найду ответы и без вас.

Она развернулась и пошла к выходу. Хлопнула тяжелая входная дверь.

Кирилл остался один в гулкой тишине. Ее слова – «ваша семья несет ответственность» – продолжали звучать у него в голове. Он подошел к старому портрету, висевшему над камином. С потемневшего холста на него смотрел его прадед, Игнат Орлов. Человек с волевым подбородком, строгим взглядом и густыми усами. Инженер, строитель, человек разума и прогресса. Мог ли такой человек верить в духов и проклятия?

Кирилл всегда считал эту историю бредом. Способом, которым крестьяне и мещане объясняли то, чего не могли понять. Способом очернить его семью, успешную, богатую, чужую для этого города. Он гнал от себя эти мысли, эти детские страхи. Он уехал в Москву, чтобы строить новый мир из стекла и стали, чтобы доказать себе и всем, что он не имеет ничего общего с этими пыльными легендами.

Но он вернулся. И легенды, казалось, ждали его здесь.

Визит этой девушки, Алисы, всколыхнул что-то на самом дне его души. Что-то, что он так старательно пытался похоронить. Воспоминание. Ему лет семь. Бабушка сидит у его кровати и шепчет, чтобы он никогда, никогда не подходил к старой карусели. «Она поет, Кирюша, – говорила она, и ее глаза были полны настоящего, невыдуманного ужаса. – Она поет, когда голодна. И ее песня – для детей. Не слушай ее».

Он тогда не понял, но запомнил этот ужас в ее глазах.

Кирилл прошел по дому, касаясь кончиками пальцев старых вещей. Этот дом был не просто зданием. Это был архив. Хранилище памяти. Он не любил чердак. Там было слишком много прошлого. Сваленные в кучу вещи трех поколений его семьи. Сломанные игрушки, старые платья, сундуки с письмами. И где-то там, он знал, лежали бумаги прадеда. Чертежи, расчеты, дневники. Он никогда их не разбирал. Ему было неинтересно. А может, просто страшно.

Он постоял у лестницы, ведущей наверх, в пыльный полумрак чердака. Нет. Это глупости. Девушка просто в истерике, ищет виноватых. Ее можно понять. Но это не имеет к нему никакого отношения.

Он вернулся к своему чертежному столу. Лист ватмана был по-прежнему девственно чист. Кирилл взял карандаш, но рука его дрожала. Он не мог думать о торговом центре. Он думал о четырех молодых людях, которые лежат в больнице и не могут проснуться. Он думал о девушке с горящими от отчаяния глазами. И он думал о тихой, едва слышной музыке, которую, как ему казалось, он иногда слышит по ночам, когда ветер гудит в старых печных трубах его дома.

Глава 4

Вылетев из дома Орловых, Алиса чувствовала, как внутри все кипит от ярости и бессилия. Этот Кирилл, со своей аристократической хандрой и высокомерным скепсисом, вывел ее из себя. «Частная жизнь», «городские легенды»… Он сидит в своем пыльном склепе, отгородившись от мира, пока ее брат лежит при смерти. Ответственность. Она была права, это его ответственность, ответственность его семьи. Но доказать это было невозможно.

Она села в свою старую, дребезжащую «девятку» и несколько минут просто сидела, вцепившись в руль и пытаясь унять дрожь. Гнев уходил, оставляя после себя лишь холодную, пустую усталость. Криками и обвинениями делу не поможешь. Орлов заперся в своей башне из слоновой кости, и вытащить его оттуда она не сможет. Значит, нужно действовать самой.

Ее путь лежал в городской архив. Он ютился в подвале бывшей библиотеки – сырое, плохо освещенное помещение, где время, казалось, остановилось и начало гнить. Пахло кислым запахом старой бумаги и мышами. За столом сидела архивариус, необъятных размеров женщина в шерстяной кофте, поглощавшая чай с сушками.

– Мне нужны подшивки «Сосновского вестника» за семидесятые, – сказала Алиса, предъявив журналистское удостоверение.

Женщина смерила ее неодобрительным взглядом, дожевала сушку и, тяжело вздохнув, удалилась в лабиринты стеллажей. Вернулась она с огромной, тяжелой папкой, перевязанной бечевкой, и бросила ее на стол так, что в воздухе поднялось облако пыли.

– Ищите.

Алиса развязала бечевку и открыла папку. Страницы пожелтели, края осыпались. Она погрузилась в прошлое. Передовицы о выполнении пятилетки, отчеты с полей о битве за урожай, заметки о победителях соцсоревнований. Сухая, безжизненная хроника эпохи, в которой не было места трагедиям и необъяснимым событиям. Она листала страницу за страницей, месяц за месяцем. Глаза устали от мелкого, выцветшего шрифта. Она искала любое упоминание парка, несчастного случая, гибели ребенка.

Прошел час, потом второй. Архивариус демонстративно поглядывала на часы. Алиса уже была готова сдаться. Возможно, эту историю и правда замолчали так тщательно, что не осталось и следа. И тут, в номере за август 1978 года, на последней полосе, в разделе коротких новостей, она увидела это.

Заметка была крошечной, не больше десяти строк. Без заголовка. Просто несколько предложений, затерявшихся между сообщением о ремонте водопровода и анонсом шахматного турнира.

«Десятого августа в Городском парке культуры и отдыха произошел несчастный случай. В результате технической неисправности одного из аттракционов получила травмы, несовместимые с жизнью, Мельникова Анна, 1968 года рождения. По данному факту ведется проверка. Администрация города выражает глубокие соболезнования родным и близким погибшей».

И все. Никаких подробностей. Никаких фотографий. Сухой, казенный язык, которым пишут о досадном происшествии, о статистической погрешности. Но Алиса, читая эти строки, чувствовала, как по спине ползет холод. «Техническая неисправность». Так просто. Но за этой формулировкой скрывалась чья-то оборвавшаяся жизнь. Жизнь десятилетней девочки. Аня Мельникова. Она повторила это имя про себя. Теперь у призрака прошлого было имя.

Алиса осторожно сфотографировала заметку на телефон. Это было мало. Это был лишь факт, констатация. Ей нужны были эмоции, детали, свидетельства. Кто-то должен был помнить тот день. Друзья Ани, соседи, работники парка. Но как их найти спустя сорок с лишним лет?

Она вернулась в редакцию. Сурков, увидев ее, лишь махнул рукой, давая понять, что не хочет ничего слышать. Алиса села за свой компьютер и начала работать. Она пробивала фамилию «Мельникова» по всем доступным базам. Искала в старых телефонных справочниках, в социальных сетях. Часы уходили, а результат был нулевой. Люди переезжали, меняли фамилии, умирали. Никаких следов семьи Ани в Сосновске не осталось.

Она чувствовала, как ее охватывает отчаяние. Она уперлась в стену. И тут ей в голову пришла мысль. Работники парка. Кто-то же должен был там работать в те годы. Смотрители, кассиры, техники. Их имена вряд ли где-то сохранились, но должен же быть хоть кто-то, кто помнит.

Алиса открыла на ноутбуке старые фотографии парка советских времен, которые нашла на краеведческом форуме. Вот дети на качелях, вот пара ест мороженое на скамейке. Она всматривалась в лица на заднем плане, пытаясь разглядеть людей в униформе. И на одной из фотографий, сделанной как раз у карусели, она увидела его. Мужчина в синей спецовке, с усами и усталым лицом, проверял какой-то механизм. Под фотографией была подпись: «Смотритель парка Семен Петрович за работой. 1982 год».

Семен Петрович. Фамилии не было, но было имя и должность. Он работал там уже после трагедии. Но он точно должен был знать всю подноготную, все слухи и тайны парка. Если он еще жив и живет в Сосновске, он – ее единственный шанс.

Найти человека в провинциальном городе, зная только его имя и примерный возраст, было задачей не из легких, но Алиса включила все свои журналистские навыки. Она обзвонила пенсионный фонд, совбес, совет ветеранов. Представлялась то сотрудницей социальной службы, то дальней родственницей. Врала, изворачивалась, давила на жалость. И через несколько часов у нее был адрес. Семен Петрович Клюев, 82 года, проживает в частном секторе на самой окраине города, на Лесной улице.

Было уже темно, когда Алиса подъехала к указанному дому. Это был маленький, вросший в землю домик с покосившимся забором. В одном окне горел тусклый желтый свет. Сердце Алисы колотилось. Она не знала, что скажет этому человеку. Как заставить его говорить о событиях полувековой давности, которые, скорее всего, он предпочел бы забыть?

Она постучала в хлипкую дверь. За дверью послышалось шарканье, потом долго возились с замком. Дверь приоткрылась на ширину цепочки, и в щель на нее посмотрели выцветшие, испуганные глаза. Это был он. Только сейчас это был сгорбленный, высохший старик, в котором едва угадывался тот мужчина с фотографии.

– Что вам? – голос был дребезжащим, старческим.

– Семен Петрович Клюев? Меня зовут Алиса Волкова, я журналист.

При слове «журналист» глаза старика расширились от ужаса.

– Уходите! Ничего я не знаю! Ни с кем я не говорю! – он попытался захлопнуть дверь.

– Подождите! – Алиса придержала дверь рукой. – Я не про реставрацию. Я про то, что было раньше. Про девочку. Про Аню Мельникову.

Имя подействовало, как удар. Старик замер, его лицо исказилось. Он смотрел на нее так, словно она была призраком из прошлого.

– Откуда вы… Уходите, девушка. Не надо это ворошить. Плохо будет.

– Мне нужно знать, что тогда случилось! – Алиса повысила голос, чувствуя, что он сейчас закроет дверь, и она упустит свой единственный шанс. – В городе опять беда! Дети в больнице! Это связано, я знаю! Что там с каруселью? Что за музыка?

Семен Петрович затрясся. Он оглянулся через плечо, словно в темной комнате за ним кто-то стоял. Потом снова посмотрел на Алису, и в его глазах была мольба.

– Ее нельзя было возвращать, – прошептал он так тихо, что Алиса едва расслышала. – Нельзя было. Она ее разбудит. Хозяйку…

– Кого разбудит? Какую хозяйку? Музыка?

Но старик уже не слушал. Панический ужас захлестнул его. Он рванул дверь на себя.

– Уходите! Прошу вас, уходите!

Дверь захлопнулась, щелкнул замок. Алиса осталась одна в темноте, перед запертой дверью. Она колотила в нее, звала его, но в ответ была лишь тишина.

Она медленно побрела к машине. Слова старика эхом звучали в ее голове. «Ее нельзя было возвращать». Музыку. «Она разбудит Хозяйку». Кто такая эта Хозяйка? Призрак погибшей Ани? Или что-то еще? Что-то, чего старый смотритель боится даже спустя сорок лет.

Рациональные объяснения трещали по швам. Версия с газом рассыпалась в прах. Массовая истерия не объясняла кому. Оставалось только то, во что она так отчаянно отказывалась верить. Сверхъестественное.

Она села в машину, и ее пробила дрожь. Не от холода. От страха. Настоящего, липкого страха, который она испытывала впервые в жизни. Она больше не была журналистом, ведущим расследование. Она была сестрой, чей брат стал жертвой чего-то древнего и непонятного. И она была одна против этого.

Внезапно зазвонил телефон. Неизвестный номер. Она с содроганием ответила.

– Алло?

– Алиса Волкова? – голос на другом конце был мужским, знакомым. Низкий, с нотками усталости. – Это Кирилл Орлов. Я думаю, нам нужно поговорить. Я кое-что нашел.

Глава 5

Алиса гнала машину по ночным улицам Сосновска, не разбирая дороги. Звонок Орлова был спасательным кругом, брошенным в тот самый момент, когда она уже готова была пойти ко дну в пучине страха и отчаяния. Она снова повернула к его дому, на этот раз не как проситель, а как союзник, которого позвали на помощь. Но слова старого смотрителя не выходили у нее из головы. «Хозяйка». Это слово царапало сознание, как осколок стекла. В нем не было ничего детского или призрачного. От него веяло чем-то древним, хтоническим, как от сырой земли в осеннем лесу.

Она снова стояла у его двери, но на этот раз ее не заставили ждать. Кирилл открыл почти сразу, словно поджидал у входа. Он был без своего аристократического холода, в его глазах читалась тревога и что-то еще – растерянность человека, чей привычный мир рухнул.

– Проходите, – сказал он тише, чем в прошлый раз. – Я был неправ. Вы… вы были правы.

Он провел ее не в холодную гостиную, а в свой кабинет. Огромная комната, заставленная стеллажами с книгами по архитектуре и истории. В центре – чертежный стол, на котором вместо ватмана лежал большой, пожелтевший от времени лист бумаги.

– Что вы нашли? – спросила Алиса без предисловий.

– Это, – он указал на лист. – Генеральный план парка. Оригинал, начерченный моим прадедом в 1898 году.

Алиса подошла ближе. Это был не просто чертеж. Это была настоящая карта, произведение инженерного искусства. Аккуратные линии аллей, прорисованные до мельчайших деталей павильоны, пруд, мостики. И в центре – она. Карусель. Она была прорисована особенно тщательно, с какой-то почти маниакальной детализацией. Но не это поразило Алису. Вокруг изображения карусели, образуя почти идеальный круг, были нанесены странные символы. Они не были похожи ни на буквы, ни на цифры. Это были замысловатые знаки, состоящие из переплетения прямых и ломаных линий. Что-то среднее между рунами и какими-то первобытными петроглифами.

– Что это? – прошептала она.

– Я не знаю, – признался Кирилл. Он провел рукой по волосам, взъерошив их. – Я нашел это на чердаке. Я всегда думал, что мой прадед был инженером до мозга костей. Рационалистом. Он презирал любые суеверия. Но тогда что это? Это не похоже на технические пометки. Это… что-то другое. Они как будто образуют барьер. Защитный круг. И в центре этого круга – карусель.

Он посмотрел на Алису, и в его взгляде она увидела отражение собственного страха.

– Мой визит заставил вас полезть на чердак? – спросила она, чтобы нарушить повисшую тишину.

– Ваш визит заставил меня перестать врать самому себе, – глухо ответил он. – Я всю жизнь отмахивался от этих историй. Считал их проклятием, которое мешает мне жить. Но что, если это было не проклятие, а предупреждение?

Алиса рассказала ему о своем походе в архив, о крошечной заметке, об имени – Аня Мельникова. А потом – о встрече с Семеном Петровичем. Когда она произнесла слова старика – «Она разбудит Хозяйку», – Кирилл вздрогнул.

– Он так и сказал? «Хозяйку»?

– Да. Вы знаете, что это значит?

Кирилл отошел к книжным полкам и долго рылся на одной из них. Наконец он вытащил тонкую, потрепанную книгу в простом картонном переплете. «Фольклор и верования Сосновского уезда. Издание 1889 года».

– Это из библиотеки прадеда. Он собирал местный фольклор. Я думал, из чистого краеведческого интереса. – Он быстро пролистал страницы. – Где-то здесь было… Вот. – Он начал читать вслух, его голос звучал в тишине кабинета странно и торжественно. – «Среди крестьян бытует поверье о духе-хранителе здешних мест, так называемом Хозяине или Хозяйке Холода. Это древняя, дохристианская сущность, привязанная к земле, особенно к болотистым низинам и сосновым борам. Считается, что дух этот не зол и не добр по своей природе, но крайне не терпит, когда тревожат его покой. Разбуженный, он способен насылать на людей и скот хвори, отнимать тепло и жизненную силу, погружая своих жертв в „ледяной сон“, от которого нет пробуждения…»

Он замолчал, подняв на Алису глаза. «Ледяной сон». Пониженная температура тела у всех жертв. Все сходилось. Сходилось в чудовищную, иррациональную картину.

– Ваш прадед, – медленно проговорила Алиса, – построил парк прямо посреди соснового бора.

– Да, – кивнул Кирилл. – Он осушил часть болот, вырубил деревья. Он «потревожил покой», как сказано в этой книге. А потом… он начертил эти знаки вокруг карусели. Словно пытался запечатать что-то в центре, или, наоборот, защитить это место от чего-то извне.

– Но почему именно карусель? – спросила Алиса. – Почему не весь парк?

– Не знаю. Может, это место было особенным? Центром силы этого… духа? Или, – Кирилл нахмурился, – или он сам что-то сделал там. Что-то, что потребовало таких мер предосторожности.

Они долго молчали, глядя на старый чертеж. Карта, которая должна была нести порядок и ясность, превратилась в карту теней, в схему древнего ужаса.

– Старик, Семен Петрович, – нарушила молчание Алиса. – Он знает больше. Он был там, когда погибла Аня. Он что-то видел. Но он смертельно напуган. Он не будет говорить.

– Может, если мы придем к нему вдвоем… – начал Кирилл.

– Нет, – покачала головой Алиса. – Он боится не нас. Он боится ее. «Хозяйки». Он уверен, что она проснулась. И любое слово об этом может навлечь на него ее гнев. Он – хранитель. Хранитель страшной тайны, которую он вынужден нести в себе всю жизнь.

Она вспомнила его трясущиеся руки, его панический ужас. Этот страх был слишком реальным, чтобы его можно было преодолеть уговорами. Этот человек десятилетиями жил в ожидании, что кошмар вернется. И он вернулся.

– Что нам делать? – спросил Кирилл. Это был не вопрос архитектора или потомка знатного рода. Это был вопрос растерянного человека, столкнувшегося с необъяснимым.

– Нам нужно в парк, – решительно сказала Алиса. – Сегодня ночью. Мы должны увидеть все своими глазами. Почувствовать. Понять, с чем мы имеем дело.

Кирилл посмотрел на нее с сомнением.

– Это может быть опасно. Вы же сами говорили, ваш брат… его словно притянуло туда.

– Поэтому вы пойдете со мной, – твердо сказала Алиса. – Вы – Орлов. Эта земля, этот парк – часть вашей истории. Может быть, на вас это подействует иначе. Или вы сможете меня удержать, если что-то пойдет не так. А сидеть сложа руки я больше не могу. Каждая минута промедления – это еще один шанс для этой… твари… забрать моего брата навсегда.

В ее голосе звенела сталь. Кирилл смотрел на нее и понимал, что она не отступит. И он не мог позволить ей пойти одной. Не после того, что он увидел на этом чертеже. Ответственность, о которой она кричала ему в лицо несколько часов назад, теперь ощущалась им как физический груз на плечах. Это была ответственность не только за грехи предков, но и за эту отчаянную, упрямую девушку.

– Хорошо, – кивнул он. – Ночью. Когда город уснет.

Алиса ушла, оставив Кирилла наедине с его фамильными призраками и старым планом. Он снова и снова всматривался в таинственные руны, пытаясь разгадать их смысл. Они были одновременно и хаотичными, и упорядоченными. В них чувствовалась логика, но логика чуждая, нечеловеческая. Он, архитектор, привыкший мыслить в категориях форм и структур, чувствовал, что перед ним тоже структура. Магическая, оккультная, но все же структура. Ограда. Клетка.

И кто-то, во время недавней реставрации, повредил эту клетку. Или просто смазал пыль с замка, и ржавый механизм, простоявший в бездействии десятилетия, снова пришел в движение.

Он подошел к окну. Ветер качал голые ветви лип. Ему показалось, что вместе с шелестом ветра он слышит далекую, едва уловимую мелодию. Простую, как колыбельная. И бесконечно, хищно голодную.

Глава 6

После ухода Алисы дом перестал быть убежищем. Тишина, которую Кирилл так ценил, стала давящей, звенящей. Каждый скрип старых половиц звучал как чей-то шаг, каждая тень в углу казалась живой. Он сидел над планом прадеда, и руны плясали у него перед глазами, складываясь в бессмысленные и зловещие узоры. Он, человек, чья профессия заключалась в том, чтобы подчинять пространство логике и гармонии, смотрел на карту, где логика уступала место чистому, первобытному страху.

Его мучила совесть. Та язвительная холодность, с которой он встретил Алису в первый раз, теперь казалась ему постыдной и жалкой. Он защищался. Защищал свой хрупкий, выстроенный мир от вторжения хаоса, от прошлого, которое он так хотел оставить позади. Но прошлое не ушло. Оно жило в стенах этого дома, в трещинах на портретах, в пожелтевших страницах книг. И теперь оно вырвалось наружу, в город.

Он не мог больше сидеть на месте. Беспокойство гнало его, заставляло ходить из комнаты в комнату. Он поднялся на второй этаж, прошел по длинному коридору мимо запертых комнат, где никто не жил уже полвека. Его ноги сами привели его к лестнице на чердак. Той самой лестнице, которой он избегал с самого возвращения в Сосновск.

Чердак был царством забвения. Плотные слои пыли покрывали все, как саван. Воздух был спертым, пахло тленом и временем. В луче света, пробивавшемся сквозь единственное слуховое окно, кружились мириады пылинок, словно души забытых вещей. Мебель под белыми покрывалами походила на процессию призраков. Здесь было все, что его семья не смогла забрать с собой в новую жизнь или не захотела выбросить. Детские санки, манекены в платьях belle époque, ящики с елочными игрушками, которые помнили еще дореволюционное Рождество.

План парка он нашел почти случайно, в тубусе, завалившемся за старый комод. Но теперь он чувствовал, что пришел сюда не за этим. Он пришел за чем-то еще. За ответом.

Его взгляд упал на большой кованый сундук, стоявший в самом дальнем углу. Он был покрыт толстым слоем грязи и паутины. Кирилл помнил этот сундук. Бабушка говорила, что он заперт, а ключ давно потерян. И что в нем нет ничего интересного, только старые деловые бумаги прадеда. «Не трогай, Кирюша, там одна скука», – говорила она. Но почему-то говорила это с тревогой в голосе.

Кирилл подошел к сундуку. Замок был массивный, ржавый. Он подергал его – бесполезно. Тогда он осмотрелся, нашел в углу старую кочергу и, используя ее как рычаг, с силой навалился на петли. Раздался оглушительный скрежет ржавого металла и треск сухого дерева. Одна из петель поддалась. Он просунул пальцы в образовавшуюся щель и с усилием поднял тяжелую крышку.

В нос ударил запах старой кожи, сургуча и еще чего-то – едва уловимого, сладковато-пряного, похожего на запах ладана. Внутри, аккуратными стопками, лежали бухгалтерские книги, счета, какие-то контракты. Скука, как и говорила бабушка. Кирилл начал разочарованно перебирать бумаги. И на самом дне, под толстой кипой счетов за кирпич и цемент, он нашел его.

Это был толстый дневник в кожаном переплете с тиснеными золотыми инициалами «И.О.». Игнат Орлов. Кирилл осторожно взял его в руки. Кожа была холодной и гладкой на ощупь. Он открыл первую страницу.

Почерк прадеда был бисерным, каллиграфическим, но по мере того, как Кирилл листал страницы, он становился все более нервным, рваным. Записи велись с 1895 по 1900 год. Первые страницы были полны энтузиазма и амбициозных планов. Игнат Орлов описывал свою мечту – построить в захолустном Сосновске парк, не уступающий столичным. «Островок цивилизации и просвещения среди дремучего невежества», – писал он. Он подробно описывал закупку саженцев, проектирование павильонов, заказ аттракционов из самой Европы.

Но постепенно тон записей менялся. Появились тревожные нотки. Дела шли не так хорошо, как он рассчитывал. Местные подрядчики воровали, рабочие пили, погода портила дорогие саженцы. Проект оказался на грани разорения. Игнат впадал в отчаяние. «Город не принимает мой дар, – писал он. – Эта земля, дикая и косная, отторгает все новое, все светлое. Она словно защищается, насылая на меня неудачи».

А потом Кирилл дошел до записей, от которых у него по спине поползли мурашки.

«12 мая 1898 года. Разговаривал сегодня со стариком-возницей. Он, смеясь, сказал, что я строю свой парк на „гиблом месте“, на земле Хозяина Холода, и что дух никогда не простит мне потревоженного покоя. Глупые суеверия! Я человек науки. Но слова его запали мне в душу. Все мои начинания рушатся, словно невидимая рука ломает их одно за другим».