Клуб «Твайлайт». Часть 1

Вернулся Игнат с полотенцем, от которого уже не было особого толку, потому что часть воды с Марины стекла на пол, а часть впиталась в джинсы, ставшие тяжелыми и тесными. Кардашев вышел из ванны с пластиковым чемоданчиком, бросил подростку:

– Как она поедет назад вся мокрая, представляешь себе? Футболку и штаны, живо.

Игнат так же тяжко, страдальчески, со свистом, вздохнул, подхватил крест-накрест край мятой футболки и принялся тянуть ее на голову, медленно обнажая крепенький торс.

– Отставить цирк! – рявкнул Кардашев. – Сбегал к себе в комнату – принес все чистое. Простите моего внука, он олух. Ну! Быстро! Там дядя Боря умирает!

– Что, опять?!

– Игнат! – слышно было, что Георгий Терентьевич не на шутку рассердился.

Подросток покладисто, с очередным фарсом, сорвался с места, чуть не растянувшись на натекшей с гостьи луже, и через минуту уже стоял перед Мариной со стопкой чистой одежды. Она быстро переоделась в ванной, сняв все мокрое, и сразу же согрелась. Внук врача пожертвовал ей футболку с огненно-рыжим драконом через всю грудь и мягкие спортивные брюки на веревочках.

Выйдя из ванной, Марина еще раз окинула взглядом волшебную комнату, попытавшись запомнить все детали: подвесные светильники со стеклянными вставками на цепях, свисавшие с низких балок, и заплывшие воском, и с целыми свечами, этажерки с крошечными полочками, а в них грубоватые глиняные статуэтки, стопки книг на полу, японские маски на стене и глобус у кресла, не старинный, но прекрасно имитирующий пиратскую карту с изображениями чудовищ в испещренном меридианами «oceano orientalle».

В гараже Кардашев бросил чемоданчик на заднее сидение, а перед Мариной распахнул переднюю дверцу. Дождь был таким же сильным – ветер, как это часто бывает с южаком, уступив место ливню, немного стих.

Кардашев, видимо, хорошо знал дорогу. Он казался спокойным, только пальцы на руле, выбивавшие тихую дробь, выдавали его тревогу. Что за отношения могли быть между степенным пожилым врачом и ветреным молодым массажистом? Родственные? Профессиональные? Словно услышав мысли Марины, Георгий Терентьевич произнес:

– Боря – сын моего старого друга, тоже врача. Не могу сказать, что одобряю образ жизни молодого разгильдяя, но Бориного отца уже нет в живых, а я еще здесь. Он не в первый раз попадает в… передряги. Помогаю, чем могу. Были также случаи в моей жизни, когда Борис меня здорово выручал. Вот так… Заедем в круглосуточную аптеку на трассе? У меня с собой не все требуемое… Простите моего внука. Он ужасно избалован. Мальчик он не злой, но любит ломать комедию.

– Ничего. Это… даже забавно.

– Вы не против? – Кардашев нажал на кнопку автомагнитолы.

Марина послушала глубокий протяжный голос, поющий по-английски, произнесла:

– Нет. Мне нравится.

Кардашев улыбнулся:

– Могу включить что-нибудь менее старомодное. Радио?

– Нет, оставьте, пусть. Вам, наверное, хочется дослушать…то, что вы не дослушали, когда я пришла.

– О! – врач качнулся назад, выражая удивление. – Так вы ее узнали?

– Да, в комнате вы слушали Лемешева, пятьдесят шестой год, если не ошибаюсь, а здесь у вас Марио Ланца, год не знаю, середина пятидесятых, думаю. И то, и это – ария индийского гостя из «Садко».

– Поражен, – Кардашев покачал головой и оторвался от дороги, чтобы повнимательнее взглянуть на пассажирку.

– У меня музыкальное образование, – Марина пожала плечом, постаравшись скрыть, как ей приятно.

Кардашев потер узкие губы:

– Пятьдесят четвертый год. И пятьдесят третий.

Остаток пути они проехали в молчании. Марина думала о комнате с глобусом и свечами в покрытых патиной бронзовых подсвечниках, стопках книг на разных языках с мелкими флуоресцентными закладками и глиняных статуэтках в темных нишах.

Мергелевск, ЮМУ, за 10 лет до основных событий

Общежитие двух факультетов, продюсерского и журналистики, закрывалось ровно в двадцать три ноль-ноль – по щелчку замка в вестибюле можно было сверять часы. Припозднившихся «своих» бдительная вахтерша Евгения Викторовна еще пускала, после долгих уговоров и челобитных, но чужие, к категории которых принадлежал и Ренат Муратов, за малейшую попытку несанкционированного проникновения даже вносились к книжечку с подробным описанием внешности и указанием номера комнаты адресата. И если уйти утром он еще мог, смешавшись с толпой спешащих на пары студентов, то просочиться внутрь мимо вахтерши вечером не представлялась возможным даже для него.

Поэтому Ренат привычно отправился к заднему фасаду общаги, под балконы. Там он нагнулся, покрепче затянул шнурки на кедах и осторожно покачался в полуприсядь – мышцы еще ныли: физкультурник накануне заставил «прогульщиков», на три недели продливших каникулы Муратова, Ярника, Спелкина и Олейникова, бежать восемь кругов по стадиону.

Из четырех друзей Леха свалился уже на шестом, Вадим и Артем выдержали семь, и только Ренат осилил все наказание, а потом три дня за это и расплачивался. И две ночи, что самое обидное, потому что от Даны Рудниковой, со дня возвращения в универ в подтверждение продолжения прошлогодней лав-стори шли недвусмысленные эсэмэски.

Ренат подпрыгнул, уцепился за край решетки, подтянулся и полез. На первом этаже была подсобка, на втором жил странный второкурсник, загромоздивший весь балкон пластиковыми водопроводными трубами, на третьем обитали веселые пятикурсницы с журналистики, с которыми Муратов познакомился еще в прошлом году – если Ренат заставал девчонок в момент перекура, те выпускали его в коридор через свой блок. В этот раз их балкон был пуст, окно было темным.

В прошлом семестре комната на четвертом этаже пустовала, сейчас в ней горел свет, позволяя рассмотреть весь блок. Ренат осторожно выгнулся и заглянул в окно: шторы были раздвинуты, балконная дверь приоткрыта, в глубине просматривалась проход-арка в неосвещенные коридор с кухней. В блоке явно жила девчонка: рюшечки, картинки, плюшевый мишка на столе. Хозяйка комнаты где-то шаталась на ночь глядя, наверняка распивала чаи по соседям. Нужно сказать Дане, чтобы та предупредила соседку снизу, во избежание паники в очередной раз, когда Ренату захочется навестить подружку.

Левую ногу Муратова свело судорогой, такое с ним после тяжелых физических нагрузок случалось часто. Пройти через открытый блок, пока хозяйки нет дома? Рискованно. Морщась от боли, Ренат шагнул здоровой ногой на перила и аккуратно присел на угол балкона, растирая мышцу. Потом перевел взгляд вниз и замер.

Хозяйка блока нигде не болталась. Она безмятежно дрыхла у самого балконного окна. Свет от настольной лампы над ее головой просвечивал сквозь рыжие кудри. На девчонке была веселенькая пижамка с розочками. Она спала, лежа на животе поверх стеганого одеяла, тоже в милых цветочках, обняв подушку и согнув в колене одну ногу. Лицо девочки было умильно сосредоточенным, рот приоткрылся, на щеках дрожала тень от ресниц, из-под коленки торчала раскрытая тетрадь. Ну, понятно – что-то повторяла и уснула с открытым балконом в теплую сентябрьскую ночь.

Ренат осторожно пошевелился. Девчонка спала, ногу постепенно отпускало. Над ухом противно запищал комар, Муратов машинально хлопнул по щеке и опять застыл. Хозяйка блока продолжала спать, лишь перевернулась на спину и во сне почесала лодыжку.

Ренат недобро прищурился, вглядываясь в лицо девочки. Он узнал ее и пробормотал сквозь зубы:

– Это кто тут у нас такой смелый? Или безмозглый?

Девчонка дернулась во сне и почесала нос. Ренату нестерпимо захотелось взять несмываемый маркер и научить первокурсницу уму-разуму, чтобы в голове завелось какое-никакое благоразумие. Как можно поселиться в новом месте и не заметить под самым носом опасное архитектурное излишество? А если бы на его месте оказался маньяк? Ренат покачал головой, поднялся и схватился за край решетки. Мимо уха прожужжал комар. Муратов вздохнул и, прежде чем продолжить свое романтическое путешествие, потянулся, чтобы прикрыть балконную дверь.

Мергелевск, наши дни

Валера готовил обед для себя и Саввы. Он резал куриное филе и бросал его в жерло мультиварки. У его ног, провожая каждый кусок взглядом, дежурил Тимоша. Я с подозрением всмотрелась в улыбающуюся собачью морду. Ох, сдается мне, не все куски долетели до места. Кыся тоже выглядела сытой и довольной. Я заглянула в кастрюльку, громко втянула носом запах и заискивающе почмокала. Муж, не оборачиваясь, отодвинул меня локтем. Даже его плечи выражали обиду и огорчение.

– Как вкусно пахнет! – не сдавалась я.

– Вкусно, – подтвердил Валера. – Скромный холостяцкий ужин. Как раз на две порции. На две! Да-да!

– Ну за-а-ая…

– Кого-то сегодня развлекут и покормят. А мы с Саввой, одинокие и брошенные, удовольствуемся банальным рагу.

– Зая, – вкрадчиво повторила я, поправляя на муже фартук, – как будто я не в курсе, что вы с Саввой сговорились за моей спиной и вечером идете в батутный зал. А потом в пиццерию. Хотя я категорически против батутов и фастфуда. И весь этот обед для отвода глаз.

– Ничего не для отвода! Откуда я знаю, как там тебя твой Ренат накормит! – Валера перешел в оборону, а потом вновь в атаку. – А по поводу наших планов – нет у тебя сегодня права голоса! Не-ту!

– Я и сама это понимаю, – покладисто сообщила я. – Поэтому буду не веселиться, а переживать. Не сломайте шеи и не отравитесь там.

– Будет она переживать, как же! – хмыкнул Валера. – У ней вон прическа новая, от ней вон духами разит… всю кухню мне провоняла… вон у кошки уже аллергия!

Я посмотрела на Кысю. Кыся с недоумением посмотрела на меня.

– Тебе не нравится моя новая прическа?

Муж покосился через плечо:

– Ну, я не специалист, конечно… А твой Ренат случайно не дам постарше предпочитает? Влюбится и увезет тебя… куда-нибудь.

– Валера, какой ты милый! – я обняла мужа со спины. – Только ты умеешь говорить такие приятные комплименты.

– Это не комплимент. Я обиделся. Я тоже хочу на концерт камерного оркестра. Я хочу смокинг, бабочку и флиртовать с женами чиновников и предпринимателей. Среди красивых женщин тоже много спонсоров, я найду их гораздо быстрее, чем твой студент-выскочка.

– Не сомневаюсь, – поддакнула я. – Ты прекрасен. Все жены чиновников и предпринимателей мигом в тебя влюбятся. Поэтому я тебя с собой и не беру.

– Все-таки призналась… коварная, – польщенно пробормотал муж в бороду и вдруг спросил совершенно обыденным тоном: – Ты именно сегодня хочешь обсудить с Ренатом… свой проект?

– Да, зая, – я присела на стул и куснула ломтик моркови, – даже не знаю, как к нему подступиться. Захочет ли он поделиться личным?

Муж захлопнул мультиварку и сел за стол, вытирая руки о полотенце:

– Чем больше я об этом думаю, тем сомнительнее выглядит твоя идея. Написать книгу о двух людях, имея лишь дневник одного из них…

– Я знаю, знаю. Сама не понимаю, на что надеюсь. Но эта история не выходит у меня из головы. Зачем только все это вспомнилось?

– Давай так, Вера, – муж положил руки на колени и наклонился, серьезно заглядывая мне в глаза, – если Ренат тебя сегодня… пошлет с твоей идеей, ты смиришься и не станешь больше читать чужие дневники и шпионить за бывшими студентами. Если он согласится – берись за весла: добывай информацию, придумывай хэппи-энд, которого не было… Договорились?

– Да.

– Вера, посмотри мне в глаза.

Я посмотрела:

– Да, Валера, мы договорились. Но если однажды история продолжится, я не просто возьмусь за весла, я поставлю все паруса.

Муж помолчал и обреченно кивнул.

Наступали сумерки. Позвонил Ренат, сказал, что пришлет за мной машину с шофером. Валера с балкона с интересом наблюдал, как в наш крошечный дворик, почти под самые окна, медленно въезжает роскошный черный автомобиль.

– Там за рулем какой-то мальчик! – громко прокомментировал увиденное Валера, заглядывая в комнату, где я мучилась с последним штрихом наряда – жемчужным ожерельем, подарком бабушки из сороковых годов. – Не татарин, скорее, монгол! Вышел и ждет тебя, весь по струнке.

– Угу, – просипела я. – Помоги с застежкой, зая. Как же живут все эти знаменитости и богачи? Я за один вечер со сборами так умаялась, что уже никуда не хочу.

– Надо, Вера, надо, – наставительно сообщил муж, застегивая ожерелье. – Это у тебя с непривычки. Вот сама станешь знаменитостью – втянешься.

Я вышла на лестницу и начала осторожно спускаться по ступенькам, привыкая к новым, купленным по такому случаю дорогим туфлям на высоком каблуке. Давно позабытые ощущения молодости. Хотя почему давно? Я до самого ухода из университета носилась везде на шпильках и танкетках, с мужем благодаря им и познакомилась.

Шофер, скуластый молодой человек в строгом костюме, скучающий у машины, при виде меня любезно отворил заднюю дверцу. Садясь в прохладный салон, я слышала, как Валера с балкона всячески меня подбадривает, а Савва гудит в дудочку болельщика. Когда я уселась на заднем сидении, шофер поймал мой взгляд в зеркале заднего вида и суховато сообщил:

– Я бурят.

Отъезжая, вся красная от смущения, я показала мужу в окошко кулак.

Город просыпался от дневного зноя. Мы ехали вдоль моря в потоке машин и струях света от фонарей, разгоравшихся в городских сумерках. Мелькали разноцветные фонтаны, в бухте медленно разворачивался огромный контейнеровоз, на другом ее берегу зажглись огни вдоль трасс, краны в порту двигались словно в такт особой, только им слышимой музыки.

Как прекрасен наш город в этом переходе от дня к ночи! В такие дни нельзя оставаться дома, нужно выходить и смешиваться с этой толпой взрослых и детей, перетекающей по изгибам набережной: уворачиваться от велосипедов, есть мороженое, пить газировку из автоматов, слушать мексиканские барабаны, наблюдать за мальчиками и девочками, танцующими хип-хоп у кромки моря, дышать морской влагой и тратить деньги на глупые развлечения.

Вечер в «Твайлайте» получился насыщенным. Я не знала, что с противоположной стороны клуба есть летняя площадка. Именно там на маленькой сцене прошел концерт небольшого питерского оркестра. Звучали Штраус, Вивальди, Гайдн и переработанные на классический лад известные рок композиции.

Время после концерта Ренат почти полностью посвятил мне и постановке «Любви-дель-арте». Меня представляли, со мной знакомились, и известные люди, которых я прежде видела лишь на страницах местных журналов, обрели в моих глазах плоть и кровь. Когда гости разъехались, мы с Ренатом долго разговаривали у полупустого фуршетного стола и пирамиды поставленных друг на друга плетеных кресел.

Вечер немного попортили дождь и ветер, Мергелевск задело краем антициклона. Южак. Он всегда приносил дождь.

Домой я вернулась за полночь. Муратов сам довез меня на своей быстрой маленькой машине, пообещав позвонить, когда будет подобран состав исполнителей главных ролей. Я чувствовала себя молодой, значительной и очень… несчастной.

– Не согласился, – констатировал муж, увидев мое лицо.

Я покачала головой:

– Есть хочу.

Валера разогрел тарелку с рагу, и я села ужинать прямо в своем сиреневом шелковом «лауреатском» платье до пят, положив ноги на стул. Муж уселся напротив, снял с меня туфли и принялся массировать мне ступни:

– Чем аргументировал?

– Ничем. Я просто подошла ближе к этой теме и столкнулась с полным ее неприятием.

– А поточнее?

Я задумалась, жуя и прокручивая в голове разговор с Муратовым:

– Мы вспоминали университетское время, я немного рассказала о тебе, о дочери, о внуках. Ренат рассказал, как собирал друзей после возвращения из Штатов. Я вспомнила, что их с Артемом, Вадимом и Алешей называли Д’Артаньяном и тремя мушкетерами. И тут он как-то… он усмехнулся и сказал, что один из них все-таки оказался «гвардейцем кардинала». Я знаю, кто это был, читала в дневнике. Но когда я спросила, как так вышло и что это была за история, он замкнулся и сказал, что давно вычеркнул из памяти всех предателей. Понимаешь, всех. Не только Лешу Спелкина. Думаю, он и Марину имел в виду. И все. Ренат завел разговор о чем-то другом.

– И что теперь? – спросил муж, помолчав.

– Сушу весла, – с горечью признала я.

– Постой, а пьеса?! Что с пьесой-то?

– Будет мюзикл. Все хорошо. Спонсоры нашлись.

– Вера, как славно! А ты расстраиваешься!

– Вовсе нет!

– Тогда забудь, смирись и ложись спать. Уверен, совсем скоро, а может, даже завтра, у тебя появится новая идея. Будешь опять стучать по клавиатуре с утра до ночи.

– Иду, – послушно сказала я. – Иду спать, смиряться и забывать. И ждать новую идею. Пусть твои слова услышит моя муза.

Глава 7

Черный джип никуда не делся, лишь отъехал от угрожающе скрипящей липы. Марине и Кардашеву повезло – в профилакторий как раз возвращалась толпа диких серферов, пристроившихся в нем за символичные деньги.

Непогода им была нипочем. Из-за них Марина уже несколько ночей не могла нормально выспаться – двор профилактория был как колодец с гулким эхо: каждое слово, каждый крик веселой компании, повадившейся возвращаться под утро из ночного клуба в Лесенках, влетал к ней в окно.

Но сегодня Марина приветствовала неугомонных любителей волны и ветра как лучших друзей, втащив Кардашева в самый центр толчеи, пьяных прощаний и громкой музыки из телефонов. Врач оставил машину у въезда на пляж, а коробку с медикаментами завернул в плед, который прихватил для промокшей пассажирки. Все эти конспиративные ухищрения Марину совсем не радовали. На душе у нее было тревожно, хотелось поскорее выяснить, во что вляпался Боря и чем это грозило.

Кардашев тоже не был в восторге от происходящего. Хмуро поздоровавшись с раненым, он быстро и деловито занялся лечением. Марина была на подхвате. Ее нервировали короткие взгляды гостя. Некоторая непринужденность, установившаяся между ними при встрече и во время поездки, сменилась напряжением. Во взгляде врача был закономерный интерес: что связывает ее и массажиста, кроме соседства по работе и приятельства?

Но Боря, бодрячком с обколотой анестезией раной, сам расстарался и объяснил: после нападения идти ему было некуда – от машины его отрезали. Позвать на помощь на обезлюдевшем из-за непогоды пляже было некого, слава богу, он вообще вырвался, иначе пацаны покромсали бы его на лоскутки. О «пацанах» Танников говорил с непонятной иронией, словно ему было забавно вспоминать о своих мучениях и страхе, и собственная глупость его веселила.

– Что на этот раз? – спросил Кардашев, орудуя пинцетами и иглой.

Боря приглушенно хохотнул в подушку:

– Рогатый муж.

– Чего вдруг? Сколько раз говорил, что никогда не связываешься с замужними.

– А я как бы и не связывался. Медузка моя в разводе. Вот только бывший этим фактом так и не проникся. У нее сейчас забавная жизнь: дочь-школьница с заскоками и тень-муж, серьезный мужик со связями в серьезных кругах, – полный контроль и нейтрализация всех потенциальных ухажеров.

– Значит, тебя нейтрализовали. Муж участвовал?

– Что ты! Он осторожный человек, если что, он не в теме, хотя знал прекрасно, что я жаловаться не побегу. И убивать меня его ребятки не собирались, так, перестарались немного.

Кардашев хмыкнул:

– Ничего себе, немного! Чем им твоя гравировка-то помешала?

– А вот это – вопрос интимного характера, – весело отозвался массажист. – Знаешь, Терентьич, что такое фетиш?

– Знаю, Боренька. Однако давай по существу. Так, чтобы я не отвлекался. Мне сейчас предстоит послойный шов, а я этим с интернатуры не занимался. Поэтому в двух словах: почему я сейчас не дома с книжкой, а штопаю твое плечо?

– Моя татуировочка была у Валюшки в телефоне. В мобильном по наущению папочки рылась доча. От такой паролем не защитишься, это я тебе как специалист по ушлым девочкам говорю. С перепиской была полная конспирация, типа у Валюши спинка бо-бо, часто и густо, я опытная массажистка, снимаю, так сказать, мышечное напряжение. А вот с фетишами моя медузка попалась. Одно, другое, мы-то не особо, если честно, и скрывались, так, для дочери больше… Я ж не знал… – Боря сдавленно закряхтел. – Если бы она мне сразу все рассказала! Я сам подозревать начал, заметил, не дурак. Справки навел, хотел еще вчера все прекратить. Не успел. Телефон только сумел в кусты закинуть, когда они набросились, там у меня в облаке такой интимный дневник – одним плечом бы не отделался. Как назло, пароль не успел ввести, мобильный новый.

– Понятно. Боренька, даже не рассчитывай на то, что мы с тобой ограничимся штопкой и поверхностным осмотром. В больницу и срочно!

– Терентьич, сам все понимаю! Как только ребятки из-под окон свалят, я сам с превеликим удовольствием отдамся коллегам. Но сейчас… пойми, имеются у меня другие части тела, что мне тоже дороги.

– Ох, Боренька, одно меня радует: такими темпами я с тобой очень скоро по всем долгам рассчитаюсь.

– Не надо так, Терентьич. Какие к черту долги? Я не со зла и не за процентами, просто жизнь заставила.

– Ты это вот Марине… простите, отчества не знаю… Марине Павловне расскажи. Чем перед ней расплачиваться будешь? – Кардашев приподнял раненого, пока Марина вытягивала из-под него перепачканное кровью белье и меняла одноразовые медицинские простыни.

– Маринкин, – просипел Борис, – проси, что хочешь. Я твой навек.

Марина раздраженно дернула плечом и обратилась к Кардашеву:

– Сварить вам кофе?

– Буду признателен. Черный, крепкий, одна ложечка сахара.

– Мне тоже, – отозвался массажист из подушки.

Кардашев с задумчивым лицом влепил ему шелбан по затылку.

Марина, взяв турку, пошла на общую кухню. Там две уже слегка протрезвевшие кайтсерферши с грустью поведали ей о конце халявы – «хостельные» комнаты в профилактории закрывались, а через две недели и сам профилакторий будет опечатан, просьба всех на выход с вещами. Марину почему-то это совсем не тронуло, мысленно она уже давно была готова к переезду. Ей до смерти надоела торговля сувенирами.

Деньги у нее есть, можно какое-то время отдохнуть. А там что-нибудь найдется, в сезон работы на побережье хватает.

Кардашев осторожно сделал один глоток, потом приподнял брови, отпил еще и попросил долить из турки. Кофе был неплохой – свежемолотый бразильский «Бурбон». Его Марине подарил поклонник из недавней гастрольной жизни. Имя поклонника она не помнила, по некоторым признакам, он был психом и сталкером, избравшим Марину в качестве объекта для поклонения. Хорошо, что она ушла из группы. Впрочем, произошло это не из-за поклонника – он, по сравнению со Степаном, был просто душкой.

Кофе ей жарил и молол сосед по этажу, бригадир отделочников Анзур. Сосед очень кстати ей вспомнился – у него был запасной ключ от пожарного выхода.

Кардашев допил кофе, послушал у Бориса пульс, еще раз прошелся пальцами по телу раненого, прощупав пострадавшие места. Марина разбудила Анзура. Тот заставил себя поуговаривать, не потому, что боялся репрессий со стороны коменданта, а просто потому, что любил внимание.

– Анзурик, дорогой, очень нужно.

– Ну́жна – не ну́жна, – тянул Анзур, а потом неожиданно выдал, зевая и почесываясь. – Шайтан-баба, зачем волос черный красила? Я думал черный волос, а ты рыжая. Как моя Суман. Зачем красила?

Марина не сразу поняла, чем недоволен таджик – потянула от уха прядь, рассмотрела в тусклом свете коридорной лампочки. В последнее время она частенько забывала мыть голову оттеночным шампунем, да и морская вода поработала в направлении «а ля-натурель» – сквозь остатки черной краски проглядывала предательская рыжина.

Она беззлобно хмыкнула:

– Не буду больше. Только ключ дай.

– Покормишь? Хорошо чтобы.

– Покормлю. Давай солянки сварю из говядины.

– С помидором?

– С солеными помидорами. Как ты любишь. Целую кастрюлю. Тебе с братом на три дня хватит.

– Эх, бери, – бригадир махнул рукой и отдал Марине плоский ключик. – Утром верни. Неприятности только не ну́жна.

– Не будет, – пообещала Марина.

– Почему солянку? – спросил Кардашев по пути к пожарному выходу.

– Анзур с братом целый день на стройке, жены дома. Оба на еде экономят – все деньги домой отправляют, скучают страшно по домашней пище, русская кухня им нравится… да любая нравится, лишь бы кто-нибудь приготовил.

– Мы вам с Борей добавили хлопот?

– Вы-то при чем?

– Верно. Но с Борисом всегда тяжело… смерть отца его очень…

– Так, стоп, Георгий Терентьевич. Я не с Борисом. Я просто помогла – обычное человеческое сострадание. Я Боре благодарна, он душевный человек. Но у меня своя жизнь, у него – своя, подробности мне не нужны, мне их и так хватило за сегодня. И готовить я люблю и умею, так что никто никому ничего не должен. Одним одолжением больше, одним меньше… Я буду рада, если для Бориса все хорошо закончится, но если что-то пойдет… не так, мое дело – сторона. У меня своих проблем столько, что еще одна – это явный перебор.