Клуб «Твайлайт». Часть 1

Наталья Навроцкая

Клуб "Твайлайт". Часть 1

Глава 1

Мергелевск, наши дни

Первый день отпуска начался с семейной драки. Нет, это не мы с Валерой подрались, упаси господи. Это Тимоша с Кысей устроили разборки с погоней. Поскольку из-за жары мы с Саввой спали на матрасах в зале, поближе к кондиционеру, оба зверя пробежались когтями по нашим спинам, а потом унеслись в коридор.

Савва сел и начал хохотать. Я застонала, не отнимая головы от подушки. Ничто, никто и никогда не превратит наш дом в образцовое жилище. В нем всегда будут ободраны обои, разлита вода из мисок, и наши бедные молчаливые рыбы будут до конца недолгих дней своих смиренно предоставлять свой аквариум в качестве экологической поилки для двух розовых языков.

Валера сказал, что ссора произошла из-за говяжьей косточки, которую Тимоша спрятал на кресле под гобеленовой накидкой. Кыся всего-то принюхалась к складкам и покопалась там лапой, а Тимоша немедленно устроил «эль скандаль».

– Не понимаю, – за два дня до этого ворчал Валера, который обнаружил в своей наволочке порядком подтухшую куриную лапку (он ее по запаху как раз и обнаружил), – что ему, еды не хватает? Что за беличьи повадки?

– Это он из-за диеты, – объяснила я. – как только мы стали ограничивать его в питании, он подумал, что в нашей семье наступил устойчивый финансовый кризис и пора делать запасы.

Мы как раз сидели на кухне, и Валера то и дело подбегал к раковине и мыл руки после контакта с лапкой. Запах оказался стойким. Подушку пришлось выбросить, наволочку и простыни перестирать. Но Валера все равно принюхивался.

– Дурдом, – сказал Валера, показывая на Тимошу, который со скорбным видом стоял над миской с сухим кормом. – Цирк.

– Театр, – возразила я. – Посмотри, каков актер.

Тимоша глядел на нас, подпустив в глаза слезу и прижав уши. Если бы не пузо, растекшееся по полу, образ голодной, несчастной, всеми преданной собачки, был бы абсолютно правдоподобен. Пузо портило всю картину. Ветеринар-диетолог, к которой мы обратились после того, как песик в очередной раз устроил нам газовую атаку, увидев Тимофея, долго ругалась:

– Хотите сохранить собаке жизнь и относительно активную старость? Немедленно на диету!

Мы-то полагали, что Тимоша как «дворянин и потомок дворян» может позволить себе больше, чем его породистые собратья. Увы! Отныне альтернативой диете могла стать только покупка набора противогазов для всей семьи. Мы предпочли диету. Тимоша нас возненавидел. Внук встал на сторону собаки.

– Фу, гадость, – сказал Савва, попробовав коричневый комочек из пакета с диетическим собачьим кормом. – Сами бы такое ели.

– Дурдом, – сказал Валера, воздев руки к небу.

– Театр, – одобрительно прокомментировала я.

Теперь Савва сидел на матрасе и хихикал. Валера приоткрыл дверь в зал и шепотом сказал:

– Дай бабушке выспаться. Пойдем, я тебе гренки сделаю.

От счастья, что можно еще немного поспать, я опять застонала и обняла подушку, но запах гренок и кофе окончательно изгнал сон из моей головы. Я встала, накинула халат прямо поверх ночной рубашки и поплелась на кухню.

Вся семья встретила меня одобрительными нечленораздельными звуками. Все жрали. Даже Тимоша с подавленным видом жевал свой сбалансированный корм. Он бы предпочел истекающую маслом гренку, но кто ж ему ее теперь даст.

– Ты созвонилась с Норкиным? – спросил муж, когда я уселась, путаясь в полах халата.

– Угу, – сказала я, дуя на кофе, – договорились встретиться завтра в театре.

Валера отвернулся к мойке, загремел посудой.

– Не понимаю, зачем тебе это?

Я вздохнула:

– Зая, мы же уже все обсудили.

– Мы можем это обсуждать каждый день, – бросил муж через плечо, – а лучше все равно не станет.

Я опять вздохнула. Повесть «Любовь дель-арте», вышедшая в альманахе «Летопись Современности» и завоевавшая престижную литературную премию «Вавилон», была его любимым произведением.

Валера вообще всегда читает и хвалит то, что я пишу. Он – мой самый чуткий советчик и критик. Но «Любовь дель-арте» была его гордостью, его настольной книгой.

– Мало того, что из прекрасной повести, твоими, кстати, стараниями, получилась средненькая пьеса, – сказал Валера, – во что эту твою пьесу-переделку превратит Норкин? Ты же видела его «Мышеловку» 1! Из замечательного классического детектива сотворить эдакую пошлость! Вспомни, у него там…

– Не при ребенке, – предупредительно вставила я.

Ну да, у него там сержант Троттер полпьесы ходит по сцене в нижнем белье, миссис Бойл оказывается нимфоманкой и так далее, всего не перечислить. Новаторство новаторством, конечно, но за «Мышеловку» Норкину крупно влетело. Чтобы не получить пинка под зад, он резко конформировал и согласился популяризовать любого местного автора, на выбор городской театральной комиссии.

Комиссия выбрала меня. Завтра я иду знакомиться с местным «скандально известным, остро чувствующим, противостоящим ханжеской морали современности» и так далее. Валера уговаривает меня отказаться, иначе моя книга будет навсегда погублена. Я считаю, что она уже погублена.

Для того, чтобы превратить ее в пьесу, пришлось резать скальпелем по живому. Как ни пыталась я свести потери к минимуму, из истории о застрявшем в торговом центре лифте и разыгравшейся на фоне этого комедии положений с переодеваниями и персонажами, словно спустившимися с подмостков площадного театра, получился пошловатый фарс.

– Откажись, – сказал Валера, наливая себе еще одну чашку кофе. – Ты ничего не потеряешь. В деньгах мы не нуждаемся, сама знаешь, какие у нас с тобой скромные потребности. Слава у тебя уже есть, местечковая, правда, но ведь ты и об этом-то не мечтала. Глядишь, и издавать будут потихоньку.

– Как я теперь откажусь? – пробормотала я с тоской. – Даже в газете о пьесе писали, Норкин уже интервью дал. Мол, автор – лауреат, местная знаменитость, «писательский дар Веры Мутко распустился на фоне мергелевых2 гор и сияющей глади южной бухты».

– Капец, – согласился Валера.

– Не при ребенке, – машинально сказала я.

Мы помолчали. Муж угрюмо заметил:

– И все-таки ты можешь еще отказаться. Подумай.

… Когда в четверг я добралась до театра по пробкам, вся взмыленная и с колотящимся сердцем, там вовсю шла репетиция. Я слышала, что Норкин в очередной раз ставит что-то авангардное и провокационное.

Режиссер гонял по сцене субтильную девицу с огромными глазищами. Казалось, что ее вот-вот унесет за кулисы поток прохладного воздуха, дующий в зале с потолка и смягчающий летний зной.

Девица была одета в джинсы и теплую вязаную кофту. Норкин читал реплики за ее партнера. Сцена изображала захламленную квартиру. Анорексичная актриса бродила по периметру, брала с полок невидимые книги, падала в скрипучие кресла, восклицая: «Боже мой, пыль, сколько пыли! Антуан, ты решил превратить меня в платяную моль?» «Нет, Мадлен, я хочу превратить тебя в книжную чешуйницу!» – сумрачно бубнил режиссер.

Капец моей пьесе, мысленно повторила я за мужем. Минут через пятнадцать, когда я начала худо-бедно вникать в смысл действа, Норкин с неудовольствием оглянулся и объявил перерыв.

– Вера Алексеевна?

Мы пожали друг другу руки. Ладонь у Норкина была вялая, пессимистичная. Он не скрывал, что постановка «Любви Дель-арте» – это компромисс. Он, как наш Тимоша, хотел жирную котлету, а получал под нос сухой корм.

– Ознакомился с вашей пьесой, – суховато сообщил мне Норкин. – Будем работать?

– А что это было? – я кивнула на сцену, уклоняясь от прямого ответа. – Очень… новаторская вещь

– Да-да, – оживился Норкин, – исключительно глубокое произведение. Автор – малоизвестный пока драматург. В середине сюжета – драма молодого человека, до двадцати лет, в силу… э-э-э… семейных обстоятельств полагавшего, что он путешественник во времени. И вот, по ходу пьесы его душа, заточенная в теле вырывается…

– А девочка? – спросила я, запутавшись. – Вон та, худенькая.

– Это прототип, альтер-эго главного героя, – грустно сообщил постановщик. – По мнению автора, лишний персонаж, я ввел его самостоятельно … сам связывался с драматургом, скромно поделился своим видением пьесы… но тот, знаете ли… – Норкин скорбно поднял глаза к софитам. – Никто не чужд косности. Даже гении.

– О, – сказала я.

Мы помолчали. Я собиралась с духом, чтобы сказать твердое «нет». Черт с ней, с комиссией. Черт с ним, с грантом. Жила я скромным журнальным автором и проживу дальше. И вообще, не хочу видеть своих героев заточенными в пыли. Норкин говорил что-то о каких-то потерянных элементах, повторяя «Мозаика. Видите ли, паззл». Я кивала. Раскрыла рот, но тут нас отвлекли.

Кто-то вошел, дверь на старой скрипучей пружине под ложами громко ухнула.

– Простите, вы ко мне? – раздраженно крикнул режиссер, вглядываясь в проход между рядами.

– Нет, Велиамин Родионович, – весело ответили сверху.

– Ах, это вы, Ренат Тимурович – Норкин вдруг расплылся в улыбке. – Добро пожаловать в нашу скромную театральную обитель. Как поживаете?

– Хорошо поживаю, – ответил озорной голос.

Я обернулась, вежливо кивнула. Свет выносного софита слепил глаза, я с трудом разглядела вошедшего. Это был высокий молодой человек, широкоплечий с неуловимо знакомой походкой. Он спустился, все еще в ореоле от софита. Молодой человек широко улыбался, повернув ко мне голову. Я улыбнулась в ответ, удивленная восторженным вниманием незнакомца. Норкин тряс подошедшему руку, молодой человек поглядывал в мою сторону, я собиралась с духом:

– Велиамин Родионович, я понимаю, что…

– А это, Вера Алексеевна, позвольте представить – мой практически коллега Ренат Тимурович. А это наш автор Вера Алексеевна Мутко…

– Я хорошо знаком с Верой Алексеевной, – мягко вымолвил «практически коллега».

Он опять заулыбался, словно умиляясь моему смущению, «смуглый вьюнош востроглазый» (как любит выражаться Валера), с красивыми восточными чертами лица. Я всмотрелась в молодого человека и вдруг…

– Ренат, Ренат Муратов, боже мой! Я же совсем тебя не узнала!

– Вера Алексеевна!

– Ренатик, дай я тебя обниму. Как ты изменился! Повзрослел! Но взгляд тот же! Хулиганский! Прическу только поменял.

– Вера Алексеевна, а вы совсем не изменились. Стали еще красивее.

– Ой, Ренатик, Ренатик, мило врешь и не краснеешь. Все, как раньше. Девять лет прошло с вашего выпуска, ведь так?

– Да.

– Это мой бывший студент, – объяснила я Норкину, улыбающемуся удивленно, но терпеливо-сдержанно. – Лучший выпуск. Я преподавала у них историю искусства.

– Замечательно, – пробормотал режиссер. – Однако же…

– Да-да, Велиамин Родионович, конечно… По поводу пьесы… – начала я.

– По поводу пьесы, – вдруг повторил за мной Ренат. – Вера Алексеевна, могу я взять на себя смелость и переговорить с Велиамином Родионовичем тет-а-тет, так сказать? Всего пара минут.

Я кивнула. Раскрыв рот, смотрела, как Ренат берет Норкина под руку и отводит к сцене. Мне послышалось? Мой бывший студент упомянул мою пьесу? Норкин тоже выглядел изумленным. Ренат что-то ему втолковывал. Лицо у режиссера сначала вытянулось, потом сморщилось, потом разгладилось, и он затряс собеседнику руку.

Сумка завибрировала. Я выудила из нее мобильник, ответила на звонок Валеры:

– Что?! Зая, я не могу! Ты же знаешь, я на встрече!

– Тебе на домашний раз пять звонил какой-то Ренат, – возбужденно затараторил муж. – Сказал, что это по поводу постановки «Любви Дель-арте». Очень жаждал услышать знаменитую Веру Мутко и переживал, что не застал тебя дома. Ему в отделе культуры дали только твой домашний. Он оставил свой номер. Продиктовать? Верочка, мне кажется, он хочет поставить твою пьесу! Это ж надо! За тебя идет борьба! Я же говорил! Соглашайся на все! Лишь бы не Норкин! Номер продиктовать?

– Зая, не надо ничего диктовать. Он здесь. Это мой бывший студент, Ренат. Помнишь, я тебе о нем рассказывала?

– Из той самой театральной группы? Как интересно!

– Да. Ой, зая, все потом. Перезвоню, как только будут новости.

Ренат уже поднимался ко мне по ступенькам. Я невольно им залюбовалась. Он окреп, возмужал, но остался таким же гибким, стремительным… и этот его внимательный, гипнотизирующий взгляд …

В университете Муратов был «золотым мальчиком», «плохим парнем» и большим специалистом по расщеплению девичьих сердец на атомы. Сколько слез было из-за него пролито! До четвертого курса Ренат ходил в компании трех таких же задиристых и бесшабашных друзей. Вечные драки в клубах, пьянки в общежитии, гремевшие на весь университет. А потом все изменилось… Как я могла забыть?! Как же я могла забыть об истории, свидетельницей которой случайно стала?!

Я никогда не воспринимала Муратова как мальчика-мажора. С того самого дня, как я увидела их всех перед собой – студентов, пришедших на прослушивание добровольно и загнанных туда деканом, откровенно скучающих и заинтересованных, серьезных и легкомысленно настроенных – я уже предполагала, что Муратов записался в студенческую труппу не из-за любви к опере и театру и не по моему настоянию.

Да, Ренат был щедро одарен природой, во всем: внешности, уме, голосе. Я помню его руки, крупные, нервные, жилистые, и сумасшедшие глаза с темной радужкой, словно растущая луна: жизнь, страсть, вера, тоска. И вот по прошествии лет Муратов каким-то образом связал свою жизнь с театром. Сейчас узнаем, каким.

Ренат на ходу развел руками, подошел и покаянно склонил голову. Норкин остался у сцены. Он говорил по телефону. В мою сторону режиссер не смотрел.

– Вера Алексеевна, я, наверное, ужасно самонадеян. Но вы не представляете, что я почувствовал, когда узнал, что вашу пьесу… – Ренат оборвал предложение на середине и бросил взгляд на Норкина. – Мы можем где-нибудь спокойно обсудить этот вопрос?

– Ренатик, – сказала я, – у меня не окончен разговор с Велиамином Родионовичем.

– Окончен, – мягко возразил Муратов. – Велиамин Родионович не будет ставить «Любовь Дель-арте»… Как насчет замечательного нового кафе на Малой Набережной? Только что открылось. Какой там штрудель!

– Ренат… – начала я.

– Я осмелился поговорить с вашим мужем – вы не хотите, чтобы Норкин вас ставил. Штрудель, – сказал мой бывший студент, подхватывая меня под локоть и увлекая к выходу. – Вы не пожалеете. Здесь, недалеко, довезу с ветерком. Сегодня жарко, не правда ли?

Норкин махнул нам рукой, не отрываясь от телефона. И я с облегчением помахала ему в ответ, послушно следуя за Ренатом. В конце концов, что я теряю?

***

Штрудель был хорош. Мы запивали его красным ройбушем, пахнущим африканской саванной. Я смотрела в окно на белые кораблики, застывшие на сапфировом полотне моря. Шум города, звон чашек о блюдца, крики чаек – среди всего этого многоголосия на меня вдруг нашел странный покой.

Мне уже ни о чем не хотелось говорить, хотя полчаса назад я изнывала от любопытства. Пьеса эта, чего я так переживала? Вот пришел юноша из прошлой жизни, разом обрубил туго натянутые мои нервы, и они обвисли, как оборванные в бурю провода. Нет проводов – нет напряжения.

Ренат первым прервал молчание, совсем, однако, не казавшееся нам неловким или затянувшимся:

– А вы замужем. Поздравляю.

– Спасибо, Ренатик. Уже девять лет как.

– Рад за вас. Ваш муж очень приятный в общении человек. И очень терпеливый. Кто-нибудь другой просто послал бы меня сегодня утром, когда я обрывал ваш телефон.

– Мой муж – святой, – без всякой иронии согласилась я. – И все же, Ренат, как все это… совпало? Как ты узнал о пьесе? Как получилось, что мы ни разу не встретились за эти годы? Ты ведь из Мергелевска?

– Из Альметьевска. Родители до сих пор там живут и братья, сколько уговариваю переехать к морю, ни в какую. А меня дядя взял, так сказать, под свое крыло, дал образование и путевку в жизнь, – Ренат кривовато усмехнулся. – Меня долго носило туда-сюда. Я здесь осел лишь пару лет назад, когда бизнес пошел в гору. А до этого где только не был!

– Женился?

Ренат взял ложечку и принялся водить ею по бумажной салфетке, вырисовывая узоры красными чайными каплями:

– Пока нет, – ложечка выскользнула из пальцев и задребезжала на стеклянной столешнице. – А помните театр наш студенческий: Люда Житкинская, Игорь Ферцман… Надя Колесова, помните ее? Ну с Надей-то вы встречались?

Я покачала головой.

– Встретитесь, мы работаем вместе.

– Театр … – я поморгала, чтобы убрать из глаз непрошенную влагу. – В университете до сих пор вас вспоминают. Вы тогда просто…

– …зажгли, – подхватил Ренат с волнением. – Это было самое счастливое время в моей жизни. Наша рок-опера, «Сын-соперник»… Мы пели. Мы ничего не боялись.

Ренат замолчал, глядя в окно, глаза его тоже подозрительно блестели. Я проглотила застрявший в горле вопрос, заела его остатками штруделя, тихо сказала:

– Это было чудесное время, Ренат. Жаль, что оно прошло.

– Оно не прошло, – встрепенулся Муратов. – Об этом и речь. Вера Алексеевна, наша сегодняшняя встреча – это не просто…

Тонкий золотистый телефон завибрировал и пополз по столу. Ренат бросил взгляд на экран:

– Извините, Вера Алексеевна, я должен ответить.

Он вышел на террасу кафе. Белые полотнища, свисающие с тента, хлопали вокруг него на ветру, как паруса. Я достала телефон, быстро подключилась к вай-фаю, пароль к которому был на карточке, поданной вместе с заказом.

Итак, Ренат Муратов. Ого! Википедия: «Тридцать один год. Бизнесмен, выпускник ЮМУ, владелец популярного на южном побережье театра-клуба «Твайлайт»3, основатель и меценат детского театра «Взморье». Продюсерская деятельность Муратова включает в себя такие проекты, как…»

– Там все вранье, – вкрадчиво произнес Ренат над моим ухом.

Он улыбался. Я вздрогнула, бросила телефон в сумку и смущенно пробормотала:

– Ренат, о тебе пишут в Википедии. Ты известная личность, оказывается. Теперь я понимаю, почему Норкин был с тобой так любезен.

– Норкин был со мной любезен, потому что любит покушать на халяву, – поморщившись, бросил Ренат. – Он завсегдатай в «Твайлайте». Ведет блог и хает там наши постановки и выступления под ником «Ираклий Мельпоменов».

– У тебя свой театр, – сказала я. – Поверить не могу и предположить не могла, что клуб принадлежит тебе. Мы с мужем один лишь раз пытались в него попасть, на концерт японской музыки, но билеты были распроданы за месяц вперед. Я даже смотрела какую-то передачу о «Твайлайте» пару месяцев назад, но тебя в ней не показали.

– Это я раньше лез в телевизор при каждом удобном случае, – объяснил Ренат, – когда реклама нужна была, а сейчас не успеваю отвечать отказами на просьбы об интервью. Вот и сейчас… – он кивнул на свой телефон, – очередное эксклюзивное предложение. Отключу-ка я звук, чтобы нам не помешали. Видите ли, Вера Алексеевна, «Твайлайт» – это не совсем театр, на столь высокий статус мое детище никогда не претендовало. Это клуб с хорошей едой и хорошей сценой. Я приглашаю в него музыкантов и танцоров, тех, кого хочу пригласить, вне зависимости от популярности и бабла. И да, сейчас «Твайлайт» – это хороший способ раскрутиться. Вы даже не представляете, кто теперь обрывает мой телефон. Но я разборчив, как богатая невеста, – Ренат рассмеялся. – Недавно отказал Дусе, знаете такую? Дусю? «Я теперь другая, совсем не такая. Ты мне снишься. Увидишь меня – удивишься». Одно из порождений скандальных реалити-шоу с диапазоном в три ноты. Зато группа «Угли» – моя находка, ребята сейчас уже вышли на столичный уровень…

Он продолжал рассказывать о своем клубе, сыпля неизвестными мне именами. Боже, как я стара! Я никого из них не знаю. Я ощущала неловкость. Легкость, которая сопровождала начала нашего разговора, куда-то исчезла.

Минуту назад это был мой студент, милый Ренатик Муратов, а сейчас передо мной богатый, известный человек, небрежно рассуждающий о славе и популярности. Ренат словно почувствовал напряжение, повисшее между нами, замолчал на середине предложения, прокашлялся и продолжил совсем другим тоном:

– Вера Алексеевна, я обещал Норкину денег на постановку его эротической лабуды. Он не будет к вам больше лезть, с управлением культуры я уже договорился, все довольны, – Ренат слегка откинулся назад. – Но это все ерунда…. Я подписан на ваш блог, я слежу за вашим творчеством с тех пор, как вы написали «Фею в магазине дешевых товаров». Я читал «Любовь дель-арте». Я выучил ее наизусть. Знакомый в Управлении рассказал мне о проекте постановки только вчера. Я прилетел первым же рейсом, прямо из аэропорта стал названивать к вам домой, но вас не застал… Норкин убил бы вашу книгу, а она… она прекрасна. Вера Алексеевна, я предлагаю вам ставить «Любовь дель-арте» в «Твайлайте». Это не бог весть какое утонченное место, но я готов слушаться вас во всем. Я даже согласен на время закрыть клуб, если это помешает репетициям. Единственное мое условие, нет, просьба, нижайшая просьба – герои «Любви дель-арте» должны запеть. Вы согласны переделать вашу новеллу в мюзикл? Я не жду, что вы мне сразу ответите, подумайте, любое ваше замечание… выбор актеров… все… ! Вера Алексеевна?

Он испугался, мой бедный мальчик, потому что я, видимо, смотрела сквозь него в тот момент. Он встревоженно повторял: «Так как же, Вера Алексеевна?» Он не понял. Боялся, что лауреат престижной премии «Вавилон» шокирована и возмущена предложением ставить ее пьесу в кафе-шантан. А я просто услышала, как запели мои герои: и Скарамуш, и Капитан, и Доктор, и милая Изабелла, и лукавая Коломбина – все они. И это было здорово, черт побери!

– Ренат, – сказала я. – Я согласна.

***

– Ты не боишься, что он превратит твою пьесу в самодеятельность? – спросил вечером Валера. – Одно дело студенческий театр, совсем другое – серьезное драматическое произведение.

Пока я творчески самореализовывалась, Валера дозвонился в компанию, в которой мы еще две недели назад заказали сплит-систему, и теперь мы нежились в прохладе своей спальни, а Савва тайком играл на планшете в своей.

Тимоша пометался между комнатами и принял решение в пользу детской. Вот и хорошо, пусть соревнуется с Саввой в мастерстве пуканья под одеялом. Кыся спала у нас в ногах. Она никогда не предаст наши ноги. Это только кажется, что она просто мурчит. На самом деле она перерабатывает исходящую от нас негативную энергию. Поэтому ее так сильно мучает голод в пять часов утра, перерабатывание негативной энергии – тяжкий труд. Сегодня Валерина очередь кормить Кысю на рассвете.

– В моей пьесе нет ничего серьезного и драматического, это же комедия, – отшутилась я, листая книгу, но не понимая ни слова.

– Я не это имел в виду, – сказал муж. – Я имел в виду подход.

– Боюсь, – призналась я, смирившись и захлопнув томик Джейн Остин. – Ренат – очень милый мальчик, но я не могу заглянуть к нему в голову и рассмотреть, как именно он видит «Любовь дель-арте» в качестве мюзикла. Я не хочу очередной бурлеск, вокруг меня в жизни и так много канкана.

– Для милого мальчика твой Ренат неприлично богат, – проворчал Валера, листая страницы в планшете. – Не иначе как отмывает деньги в своем клубе. Или торгует… сама знаешь чем. Невозможно так разбогатеть за пару лет.

– Его дядя был известным в городе адвокатом. И не только в Мергелевске. Гонорары у него были такие, что он у нас полфакультета спонсировал. Поговаривают, был связан с миром криминала в лихие девяностые. А кто не был? Потом он вроде бы ушел в бизнес. Ему принадлежал ресторан на набережной, – разъяснила я. – И кажется, до сих пор принадлежит. И отель… вроде.

– Деньги к деньгам, – веско заметил муж, потом хмыкнул, рассматривая фото Рената на экране планшета. – Симпатяга. Н-да… Самый успешный продюсер в своей возрастной категории и один из самых завидных женихов в нашем городе. Такого парня женщины должны рвать на части. Одни издания приписывают ему кучу романов. Ага! А вот тут сообщают о том, что он уже год состоит в тайном гражданском браке. Так-так-так, а это уже интересно: нас местный журнальчик раскопал что-то из его прошлого… м-м-м… несчастную первую любовь, студенческую. Подробности не приводятся, одни домыслы. Что молчишь? – Валера посмотрел на меня поверх полукружий своих элегантных очков. – Ты ведь что-то знаешь.

– Знаю, – медленно произнесла я. – Кое-что я знаю. Кое-что я помню.

– Вера, – сказал муж, – что за загадочный тон?

– Те журналисты правильно написали: была несчастная любовь…

…Я стою перед окном и смотрю на здание общежития ФПР: на перилах балкона четвертого этажа, на опасной высоте, ссутулившись, сидит Ренат; мне страшно, но я просто смотрю и ничего не предпринимаю. Он сидит там больше часа, потом уходит – спускается, ловко цепляясь за решетку вдоль балконных боковин. У меня замирает сердце каждый раз, когда он зависает над высотой…