В этот раз хочу тебя

Не похвала, не одобрение, не «молодец». Там было что-то другое. Внимание, которое он явно не привык уделять всерьёз.

Стоп, Карина. Ты же только что обещала самой себе не вестись. Он вообще кто тебе? Старшекурсник с самодовольной ухмылкой.

А сердце стучало так, будто это был не кастинг, а признание в чём-то запретном.

– Спасибо, Карина, можешь присесть, – сказал Вячеслав Сергеевич, всё ещё сияя своей белозубой улыбкой.

Кивнула, поднялась и пошла к своему месту, чувствуя, как подгибаются колени. Вроде бы всё прошло… но ощущение, что я только что наделала чего-то опасного, никуда не исчезало.

Я только успела дойти до своего ряда, как за спиной раздался едкий шёпот:

– Ну да, конечно, замухрышка такая. Чё б невинность не сыграть…

Подружки рядом поддакнули.

Я хотела обернуться, но сдержалась. Ну и пусть. Пусть думают, что хотят. Хотя на самом деле внутри кольнуло неприятно, будто по спине прошлись ногтем.

Села и в этот момент заметила: Филипп смотрел в упор. Не в мою сторону. В их. Он видел их зависть. И – усмехнулся.

Не то чтобы встал на мою защиту, нет. Но сам факт, что уловил это и отреагировал, почему-то согрел сильнее любых слов поддержки.

Дальше на сцену выходили одна за другой другие девушки. Они кокетливо закидывали волосы за плечо, вздыхали, закатывали глаза, выгибали спины, гладили себя… но я уже почти не смотрела. Всё это сливалось в один и тот же набор жестов, одинаково выученный и одинаково фальшивый.

Поэтому просто сидела, уставившись в пол, и всё думала: А я вообще точно справлюсь?

Ещё вчера я была просто девчонкой, которую родители в последний раз на вокзале прижали к груди и напомнили: «Не дай втянуть себя во что-то грязное». А сегодня я уже привлекла внимание и стала темой для пересудов. Неужели так быстро?

От этой мысли хотелось просто исчезнуть. Вернуться в общагу, закрыться в комнате, лечь лицом в подушку и забыть, что здесь вообще был какой-то кастинг.

Но Вячеслав Сергеевич снова привлек к себе внимание, хлопнув ладонями.

– Тихо, тихо, – его голос тут же перекрыл шёпоты и смешки. Все взгляды вновь устремились на него. И он явно наслаждался моментом.

– Я хочу кое-что сказать, прежде чем назвать имя той, кто получит роль, – начал он, медленно проходя по сцене, заложив руки за спину, будто генерал перед строем. – Сегодня часть из вас попробовали себя. И это было прекрасно.

Сделал паузу, посмотрел в зал своим открытым взглядом, от которого половина девочек аж приосанилась.

– Но вы должны понять одну вещь. Камера не терпит лжи. Она не верит наигранным вздохам и искусственным улыбкам. Камера любит только правду. И если в вас её нет – не вытянете никаким мастерством.

Я почувствовала, как сердце снова подпрыгнуло. Слишком уж знакомо это звучало после моего выхода.

– Итак… – он выдержал паузу, смакуя. – Сегодняшний шанс получает…

Глава 3

– Карина.

И все равно, я не сразу поняла, что он действительно произнёс моё имя.

Мозг автоматически подсовывал варианты: ослышалась, наверное, или какая-то другая Карина… Но нет. Все головы повернулись в мою сторону.

Кто-то завистливо фыркнул, кто-то хлопнул, но это были парни. А с первых рядов донеслось ядовитое:

– Ну вот, я же говорила. Замухрышка и сыграла невинность, ничего сложного.

Слова ударили больнее, чем ожидала. Хотелось либо провалиться под кресло, либо встать и оправдаться: я не играла, я просто…

– Поздравляем, Карина, – протянул Вячеслав Сергеевич, улыбаясь так, будто лично подарил мне пропуск в Голливуд. – Не главная роль, конечно, но все же, опыт. Для первого дня – отличное начало.

Взгляд Филиппа все это время жёг так, словно в упор направили фонарик. И рука сама собой дёрнулась к верхней пуговке пуловера. Я уже почти коснулась её, но заметила, как он, отчётливо проследил за этим движением глазами. Потом криво усмехнулся.

Меня будто током ударило. Руку пришлось одёрнуть, хотя пальцы ныли от желания сорваться и ухватиться за эту пуговку, найти привычное успокоение.

Только не сейчас, только не при нём.

Внутри всё сжалось. Я знала, что выгляжу глупо, почти нелепо. Но для меня это был не просто жест. В детстве у меня имелась дурацкая привычка ковырять кожу на пальце, пока не появлялись огромные заусенцы. Мама тогда ворчала: «Так и до локтя скоро задерёшь!». Заклеивала пальцы пластырями, ругала, но всё без толку. Я не могла остановиться. И только позже, уже подростком, научилась переключать этот импульс на что-то безобидное – вот так, на пуговицу.

И вот теперь, этот маленький, безопасный секрет, стал вдруг видимым. Как будто этот парень уже знает обо мне больше, чем хочу показывать.

Переключила внимание на преподавателя и пробормотала:

– Спасибо…

Щёки горели, руки дрожали, ноги будто ватные. Это что, правда происходит?

Филипп же сидел спокойно, без всяких эмоций, но глаза неотрывно смотрели на меня. И я не могла понять: то ли в них любопытство, то ли насмешка.

Когда Вячеслав Сергеевич, напоследок хлестко бросив «работаем, дамы и господа», отпустил всех, я уже хотела раствориться в потоке, но голос преподавателя вдруг выделил меня:

– Карина, задержись на минутку.

В груди будто что-то ёкнуло. Конечно, теперь все обернулись. Девчонки скользнули взглядами с той самой завистью, которая колола спину, а парни ухмыльнулись – мол, ну вот, пора на отработку. Почувствовала, как лицо нагрелось, и уж больно захотелось выбежать вместе со всеми.

Но нет, сейчас это будет выглядеть весьма по-детски.

Когда актовый зал опустел и за дверью стихли шаги, он подошёл ближе, руки в карманы, тон спокойный:

– Слушай, не обращай внимания на взгляды и перешёптывания. В этой профессии зависть – как хлеб и вода, без неё никак. Станешь успешной – получишь сверху ещё и сплетни от прессы. Привыкай. Будь устойчивее.

Кивнула, и внутри чуть полегчало. Его слова прямо возвращали в ряд нормальности: значит, это правда не я какая-то не такая?

– Запомни, – он продолжил, – сегодня все были на равных. Никакого блата. Кастинг был спонтанным, почти анонимным. Ни любимчиков, ни «бесячих студентов» в первый же день у меня не было. Это твоя заслуга.

От этого стало теплее. Вроде бы глупо, но после папиного «актёрская жизнь – это грязь и постель» услышать хоть какое-то признание… было чертовски важно.

– Восемнадцать есть?

– Да.

Кивнул удовлетворенно. Но дальше его голос сменил интонацию, деловой, без обиняков:

– Роль, как я уже сказал, эпизодическая. Тебе нужно сыграть очередную девушку главного героя.

Он сделал паузу и раскрыл ладонь в сторону сцены.

Проследила за движением и вздрогнула: Филипп всё это время так и сидел на краю сцены, облокотившись на колонну, будто вообще не собирался уходить. Ноги широко расставлены, руки на коленях, взгляд ленивый, но цепкий.

Очередная девушка… его девушка.

От одной мысли сознание перевернулось.

Я выдохнула – и тут же едва не задохнулась от новых слов Вячеслава Сергеевича.

– Сцена будет… постельная.

Мир будто дёрнули из-под ног. Я уставилась на него так, что глаза готовы были выскочить. Сердце ухнуло куда-то в живот.

Что-что?

Он тут же заметил моё выражение и поспешил смягчить удар:

– Не пугайся. Возрастное ограничение шестнадцать плюс. Всё под одеялом, без лишнего. Снимать будут без звука, потом наложат.

Я даже не сразу поняла, что продолжаю таращиться. Челюсть, наверное, тоже где-то валялась на полу.

Постельная сцена. В первый же день. Первая роль.

Прекрасно. Это ж надо так вляпаться!

И будто ему мало было, он вбивает последний гвоздь в крышку моего гроба:

– Филипп тут не случайно сегодня. Нам нужно было выбрать ту, кто сможет правдоподобно изобразить трепет перед ним. Понимаешь? Снимут крупным планом именно твоё лицо в момент, когда… ну, ты реагируешь на него. У тебя получилось – в меру.

Меня окатило жаром до корней волос.

В меру?! Реагирую на него?!

Значит, выходит, что вся моя дурацкая дрожь, эти пальцы на пуговке, эти глупые глаза-тарелки… – всё это они восприняли как игру? Как талант?

А на самом деле я просто сидела и проваливалась в собственный стресс, пялясь на старшекурсника, который и без того, похоже, считает себя подарком судьбы.

Боже. Преподаватель что, только что вслух признался, что я единственная дурочка, которая выдала себя с потрохами? Что понравился он мне, и я тут же «таю» вся?

Ужас! Настоящий, трясущий до поджилок.

– Вот, завтра в девять. Съемочная площадка недалеко, я тебе адрес запишу. Подъезжай заранее, познакомишься с группой, тебе всё покажут, – говорил Вячеслав Сергеевич, а я… кивала.

Не то чтобы понимала, что именно он там рассказывает – просто машинально. Голова была набита ватой, уши гудели, а перед глазами крутилась одна картинка: я, постель, и этот самодовольный Филипп рядом.

– Поняла? – уточнил, чуть прищурившись.

– Да… – выдохнула, даже не сообразив, что отвечаю.

Куда-то ехать, что-то показывать, завтра в девять – да хоть в шесть утра, хоть в соседний город! Мне сейчас хоть бы не упасть прямо тут, от осознания, что всё уже решено.

И тут впервые за всё это время подал голос сам Филипп:

– Ну что, Кариш, готовься. Это только начало, – произнёс так обыденно, словно говорил «передай соль».

Я вздрогнула.

«Кариш?»

Слово застряло во мне занозой.

Не Карина. Даже не Кари. А именно Кариш.

И ассоциация вспыхнула мгновенно: детство, сад у бабушки, яблоки наливные, с кислинкой. «Каришка», так меня дразнили пацаны из соседнего двора. Я тогда ненавидела это прозвище. Но в его устах… почему-то прозвучало так, будто он примерил меня на вкус.

И от этой параллели дыхание стало прерывистым, и, как назло, тело сработало по старой схеме. Рука сама потянулась к верхней пуговке на пуловере. Не успела осознать, как уже подушечкой пальца тереблю её.

Он смотрел. В упор.

И усмехнулся.

Усмешка – чуть наглая. Понимал, что поймал меня на чём-то очень личном, на чём-то, что я должна была скрывать, а он теперь знает.

Щёки вспыхнули жаром, в висках застучало. Я даже попробовала одернуть руку, но уже было поздно, поэтому просто прижала раскрытую ладонь к ключице.

Я ненавидела себя за это. Ненавидела за то, что выдала дрожь, выдала себя. А он, кажется, только этого и ждал.

И в тот момент я впервые поняла: с ним контактировать будет сложнее всего, потому что Филипп видел больше, чем я хотела показать.

Попрощалась, кивнула Вячеславу Сергеевичу, пробормотала вежливое «спасибо еще раз» и вышла из актового, даже не оглянувшись в сторону парня. Я боялась – нет, знала, – что если позволю себе ещё раз поймать его взгляд, то снова сделаю что-нибудь глупое. Например, снова дёрну пуговицу или просто застыну с открытым ртом. Нет, лучше уж не попрощаться, но зато держать голову прямо и не подавать вида.

На улице меня оглушил шум машин и ранний сентябрьский ветер, от которого запах асфальта показался ещё резче. Я сделала пару шагов и застыла.

Филипп.

Он садился за руль синей машины, мотор уже урчал. На пассажирском месте – девушка. Глянцевая, уверенная, что даже через стекло ощущался её лоск. Он даже не обернулся, не посмотрел по сторонам, словно весь мир вокруг – пустота, а у него есть только дорога вперёд.

Я стояла и наблюдала, пока машина не влилась в поток. Только тогда заметила, что пальцы побелели от того, как сильно сжимала ремень сумки.

До общежития дошла на автомате. Хорошо, что оно прямо через дорогу. Если бы пришлось блуждать по дворам в таком состоянии – я бы, наверное, села на бордюр и просто расплакалась.

В комнате Анжелика что-то оживлённо рассказывала, размахивая руками, но я только кивала. Мне хотелось раствориться, чтобы никто не заметил, как внутри всё обеспокоенно кружит.

После созвона с родителями, в котором я, естественно, ничего не рассказала толком, застряла в своей комнате, сидя на краю кровати. В голове – сплошной калейдоскоп: взгляд Филиппа, усмешка, слово «постельная», адрес на завтра в девять.

И где в этом всем я?

Первой мыслью было: отказаться. Решительно и навсегда. Я почти слышала мамин голос: «Обещай, что не полезешь в это». Обещание так и сидело внутри, как стеклянный шарик – хрупкое и светлое. Актёрство казалось мне прежде чем-то чистым, романтичным. А теперь – уже не романтика, а требования, сплетни, и вся эта сцена под одеялом на первой же роли…

Ужас.

Но тут же выплывали другие доводы, бесконечно практичные и холодные: это шанс. Первый. Маленькая, но настоящая дверь в профессию. Даже эпизод – это не просто картинка в резюме; это люди, которые тебя увидят, педагоги, которые отметят, «она справилась».

В голове мама могла бы снова ворчать, но преподаватели – это те, кто потом может тебя рекомендовать, позвать на другие проекты. Поставить плюсик в нужной строке. Когда еще выпал бы такой шанс?

Я пыталась просчитать вероятность, как будто это какое-то домашнее задание по математике: родители узнают – насколько реалистично? Связаны ли они с этим миром? Нет. Они не сидят на тех ресурсах, где выкладывают молодёжные сериалы. Те показы по подписке, которые не идут по кабельному. У мамы и папы нет привычки рыть что-то в интернете. Значит, шанс, что они увидят – маленький. Почти ноль. Значит, можно не говорить.

Потом я думала о Филиппе. Не о сцене в целом, а о нём лично. Как себя вести рядом с ним.

Что, если снова растеряюсь и выдам себя с потрохами?

Что, если он посмотрит так, как смотрел сегодня, и это станет видно всем крупным планом?

Помнила, как рука сама полезла к пуговице, и это воспоминание казалось стыдным. Я не хотела, чтобы кто-то видел меня такой – трясущейся, неуверенной, с выведенным на поверхность детским страхом быть съеденной. Но я и не могла сказать, что хочу отказаться, потому что страх тот же: отказать – значит упустить. И если упущу сейчас, потом буду жалеть.

И что значит «справлюсь»?

Я ведь не умею притворяться «как все», но, может, именно моя правда сейчас и сработает – как сегодня: «чистая органика», как сказал препод. Может, камера действительно любит правду.

А что если она полюбит меня именно такой?

Наконец, я устала спорить сама с собой. Утро – другое время, другие мысли, но сейчас – ночь, и решение нужно хоть какое-то. Положила блокнот на колени, открыла пустую страницу и просто написала: «Шанс – попробовать». Потом провела пальцем по строке, будто вычеркивая сомнения.

– Если с утра не передумаю, – прошептала, выключая свет и укладываясь поудобнее, – значит так тому и быть.

Глава 4

Проснулась раньше будильника. Не потому что хорошо спала – наоборот, ночь была кусками: то проваливалась, то снова вскакивала, прокручивая всё одно и то же. Но утро наступило, и я окончательно поняла: не передумала.

Слова, написанные в блокноте в полудреме, оказались крепче. И, странное дело, мне стало немного легче.

«Хорошо ещё, что первый учебный день выпал на субботу», – подумала я, зевая и натягивая одеяло на колени. Сегодня воскресенье, значит, отпрашиваться ни у кого не надо. На второй же день занятий это выглядело бы, мягко говоря, странно. А так – можно дышать свободнее.

Собралась слишком быстро, даже удивилась. Одежду выбрала нейтральную: джинсы, простую футболку, сверху кардиган и ветровка на всякий. Ничего вызывающего, ничего лишнего.

Автобус, который вёз к адресу, казался слишком шумным: люди обсуждали покупки, кто-то громко смеялся в телефоне, и только я сидела, вцепившись пальцами в ручку сумки. Внутри все мандражировало от неизвестности.

Выйдя на нужной остановке, пошла в указанном направлении. Здание оказалось огромным – даже не здание, а ангар. Снаружи серый, ничего особенного. Но внутри… я остановилась на входе и чуть не открыла рот.

Пространство было поделено на «комнатки» перегородками, словно кто-то взял ножницы и аккуратно нарезал целый институт на куски. И вот в каждом куске что-то происходило. Суета, шум, свет – всё жилo своей жизнью.

Прошла чуть дальше и увидела «кабинет химии»: длинные столы, пробирки, пламя горелок. Студенты – настоящие или актёры, я уже не могла понять – проводили опыты, переговаривались. Один из них держал пипетку так уверенно, что я почти поверила: это настоящая лаборатория.

Едва сделала шаг – и вот уже «крыльцо» какого-то корпуса. Там парень резко одёргивал девушку за руку, забирая у неё портфель. Девушка сопротивлялась, но камера, стоящая чуть поодаль, давала понять: это сцена. Всё по-настоящему и ненастоящее одновременно.

Я шла дальше, и сердце било чаще. Мне казалось, что я попала в огромный кукольный дом, где каждая комнатка – отдельная жизнь, отдельная история. «Институт и общага в разборе», – подумала я. Куски быта и эмоций, вынутые и собранные в этом сером ангаре.

Люди суетились везде: ассистенты носили папки и кофе, кто-то проверял свет, кто-то громко считал: «три-четыре, стоп». И это было похоже на живой организм. У каждого – своя роль, своя задача, и всё складывалось в единый хаос, который почему-то работал идеально.

Я старалась не мешать, двигалась осторожно, но взгляд цеплялся за всё. То актёр в костюме врача, спешащий куда-то, то девочка в школьной форме, сидящая с телефоном прямо на полу и грызущая яблоко между дублями. Это было странно и завораживающе: реальность и декорация переплелись так плотно, что я уже не знала, где заканчивается одно и начинается другое.

И вдруг поймала себя на мысли: «А ведь здесь будут снимать меня».

Холодок прошёл по спине. Всё, что я увидела, казалось удивительным, интересным, но когда вспомнила, что за сцена предстоит мне – сердце забилось так, что в ушах зазвенело.

Крепче сжала сумку и сделала ещё шаг. Вперёд.

Я всё ждала, что, где-то в этой суматохе, увижу Филиппа…

В глубине ангара меня встретила девушка с бейджем “Мария” и планшетом в руках – быстрая, собранная, с голосом, которому почему-то сразу хотелось подчиняться.

– Ты Карина, верно? – уточнила, глядя на список.

Я кивнула.

– Отлично. Смотри, не переживай, сегодня у тебя лёгкий день. С Филиппом вы будете сниматься завтра. Сегодня мы просто познакомим тебя с площадкой, выдадим сценарий, чтобы почитала, и обсудим вопросы по роли, если они будут.

Я выдохнула, даже не заметив, что всё это время задерживала дыхание.

Завтра.

Значит, не сегодня.

Ассистентка повела в нужном направлении, что-то быстро рассказывая: где гримёрка, где костюмерная, где актёры ждут своих сцен. Мы заглянули в несколько комнат-декораций. Она говорила буднично, ведь для нее это обычное рабочее пространство, а не маленькая вселенная, где каждая деталь – выдумка и правда одновременно. Как сейчас виделось мне.

– Вот здесь будете работать вы, – сказала, показывая небольшую «комнатку». Простая кровать, столик, прикроватная лампа. Всё выглядело нарочито бытовым, как будто выдранным из чьей-то квартиры.

Я невольно обняла себя за плечи. Эта кровать казалась слишком настоящей.

Мария протянула тонкую папку.

– Сценарий. Почитай, вникни. Сегодня мы не торопим, можешь остаться в тишине, походить, попробовать прочувствовать атмосферу. Завтра подключится партнёр, и тогда всё станет яснее.

Взяла папку дрожащими пальцами. Всё ещё не верилось, что это не сон. Что всего два дня назад я была просто абитуриенткой с чемоданом и испуганными глазами, а теперь стою в павильоне и держу сценарий сцены, о которой лучше бы и не знать моим родителям.

«Завтра», – повторила про себя, будто заклинание. Значит, у меня есть ночь, чтобы окончательно решить: выдержу или нет.

Устроилась на край кровати, положила текст на колени. Первые страницы были привычными – титульник, фамилии создателей, технические заметки. Но чем дальше листала, тем больше волнительного предвкушения поднималось.

Наконец – моя сцена.

Я ожидала диалога, хоть пары реплик, но вместо этого на меня уставились сухие ремарки: «Герои лежат под одеялом. Парень сверху, движения ритмичные, имитация полового акта. Крупный план лица девушки. Её взгляд сначала напряжённый, затем постепенно растворяется в страсти. Несколько поцелуев – в губы, в шею. Камера фиксирует дыхание, полуулыбку, ощущение преданности и желания».

Замерла. В груди всё похолодело. Я перечитывала это снова и снова, но легче не становилось. Это было как удар.

Под одеялом. Без звука. Всё вроде бы «невинно». Да, формально 16+. Но… «имитация полового акта».

А как? Как я это сделаю? Как показать то, чего я никогда даже не чувствовала?

Меня стало трясти. Ладони вспотели и я принялась обтирать их о джинсовую ткань.

Страсть.

Они хотят, чтобы я сыграла страсть. А я? Я ни разу в жизни не целовалась в губы. Ни разу! Я даже не знаю, как это – позволить кому-то себя облизать.

А завтра он будет… Филипп. Настоящий. Старше. Опытный. Он наверняка делал это десятки раз, и ему не составит труда изобразить хоть что угодно. А я? Я даже не знаю, как правильно вдохнуть или куда девать руки в такой момент.

Захлопнула папку и прижала её к груди. В голове звенело: «Как? Как ты собираешься это сыграть?»

Рассказывать об этом было нельзя. Никому. Не Анжелике, которая наверняка захохочет и разнесёт по всей общаге. Не родителям – они и так были против этой профессии, а если узнают о такой «роли», то упакуют меня обратно в чемодан и увезут домой.

Этот страх рос и распухал, как снежный ком. Он заполнял всё пространство, и казалось, что я сейчас задохнусь.

Закрыла глаза, вцепившись в сценарий так, что побелели пальцы. Хотелось исчезнуть. Оказаться где угодно, только не здесь, не перед этим текстом, не перед завтрашним днём.

Ассистентка вернулась через какое-то время – та же быстрота в движениях, та же вежливая улыбка, как будто у неё в графике стояло «спасти паникёра №1».

– Ну как, освоилась? – спросила, глядя, как я всё ещё сжимаю папку.

Я кивнула. Механически. Ну а что я буду ей отвечать? Что еле сдерживаюсь, чтобы не расплакаться здесь, прямо посреди постановочной спальни, от всех тех чувств, которые свалились на меня одновременно? Что я хотела взрослую жизнь – без вечных «не лезь туда» и «обещай» – и вот она вывалилась в полный рост, с адресом и временем и имитацией секса в придачу?

Нет, ничего такого я не сказала. Улыбнулась, уже не плохо.

– Отлично. Тогда увидимся, – добавила девушка. – Завтра в семь вечера приходишь, но лучше – пораньше, часа на полтора. Пройдёмся по гриму, познакомишься с оператором. И забирай сценарий, это твой комплект.

– Спасибо, – выдавила я.

Ассистентка кивнула и ушла, растворяясь в ангарном шуме.

Вернувшись в общагу, оставшийся день лежала на кровати и ничего не делала. Папка была рядом, как запретный плод. Я открывала её, читала описания сцены, закрывала, снова брала. Голова была пустая и одновременно наполненная: картинка, в которой «надо изображать страсть», как туман, то становилась прозрачнее, то густела до невозможности.

Иногда представляла сцену в самом общем – одеяло, свет, крупный план. А потом изображение конкретизировалось: он – сверху, его лицо в миллиметре от моего, я чувствую тепло его тела, слышу не только свое дыхание, еще и его. И в этот момент в животе сжималось так, что хотелось прикрыть глаза.

– О боже, – проговорила вслух, отшвырнув сценарий в сторону.

Стыд и смущение стали моими постоянными спутниками. Хорошо, что Анжелика гуляет где-то и не видит эти мои потуги – я бы точно покраснела до корней волос.

Да и вообще, постоянно ловила себя на том, что одновременно и мечтаю, и пугаюсь. Мечтаю потому, что это шанс: первая роль, то, о чём я мечтала с детства, когда дома перед зеркалом делала «мимические этюды» и шептала себе: «я актриса». Пугаюсь потому, что в сцене просили показать то, чего у меня ещё не было: поцелуй в губы, имитация близости, умение быть рядом с кем-то так, чтобы камера поверила.

Периодически думала о маме: как бы она отреагировала, если бы вдруг увидела эти кадры? Сыпались образы, и каждый – как пощёчина: её тихий голос «ты же обещала…», её разочарование во мне.

Но потом вспомнила слова ассистентки: «это твой личный экземпляр».

И снова тлеющее, глупое чувство – шанс.

Вечер растянулся на мелкие рутинные вещи: макароны быстрого приготовления, которые я еле проглотила, тесный ритм общажной жизни – смех соседок в коридоре, чей-то сериал в телевизоре, а над всем этим – папка с постельной сценой на тумбочке.

Перед сном ещё раз открыла сценарий, провела пальцем по месту, где было написано «крупный план лица девушки» – и тихо прошептала себе: «Если с утра не передумаю, значит так тому и быть». Потом выключила свет и глубоко вдохнула.

За окном уже темнело, а я лежала в полумраке, ощущая, как страх и предвкушение медленно сплетаются в одну нить. И хоть сердце билось учащённо, я впервые за много лет не чувствовала, что меня ведут за руку.