Чёрная топь

Не говоря ни слова, он опустил лямки. Кожа с противным влажным звуком отлипла от плеч. Одним движением он снял с пояса топор, перехватил поудобнее. Оружие в руке легло привычно, успокаивающе. Он кивнул Зоряне – короткий, резкий жест, означавший «стоять и не дышать». Ведьма замерла, её тёмные глаза внимательно следили за ним. Лют на волокуше съёжился, пытаясь врасти в рваный плащ.

Ратибор пошёл вперёд один. Его походка была ломаной, рваной – он втыкал топор в землю перед собой, используя древко как стальной костыль. Но в каждом его движении, в том, как он ставил ногу, как держал голову, была видна выучка десятков лет войны. Он двигался медленно, почти бесшумно, и просеивал взглядом чащу, отсеивая каждую сломанную ветку, каждый неестественный след, как ростовщик отбраковывает фальшивые монеты.

Тихо. Слишком, сука, тихо. Перед той засадой у брода тоже было тихо, но не так. Та тишина звенела. Она была наполнена ожиданием. Птицы молчали, потому что чуяли сотню мужиков, затаившихся в кустах. Зверь прятался. А эта тишина… она мёртвая. Пустая. Будто здесь ничего живого не осталось. Будто всё сдохло или убралось к херу подальше. Что может заставить замолчать целый лес? Медведь? Волки? Нет. Они бы шумели. Они сами – часть этого леса. Это что-то другое. Что-то чужое.

Запах ударил шагов за сто. Густой, медно-сладкий, тошнотворный. Запах крови, уже начавшей сворачиваться, и омерзительная вонь вспоротых потрохов, лежащих на сырой земле. Ратибор знал этот смрад. Он жил с ним большую часть своей жизни. Но здесь было что-то ещё. Какая-то приторная, гнилостная нота, от которой сводило желудок. Запах был гуще, плотнее, чем от любой бойни, которую он видел.

За очередным поворотом заросшего тракта показалась перевёрнутая телега, на боку которой виднелся полустёртый герб Светозара – сокол, держащий в когтях молнию. Две лошади лежали в оглоблях с переломанными шеями. А вокруг – тела. Пять человек в кожаных доспехах княжеской дружины. Лагерь сборщиков дани или небольшой разъезд.

Он подошёл ближе, и топор в его руке опустился. Не от ужаса – он видел вещи и похуже. От чистого, холодного недоумения. Складу в увиденном не было. Он читал эту поляну, как донесение, написанное безумцем, отмечая не то, что было, а то, чего отчаянно не хватало.

Не было следов боя. Совсем. Мечи лежали в ножнах у мертвецов на поясах. Один топор валялся рядом с рукой, но рукоять была чистой, без крови. Никто не пытался защищаться. На телах не было ни одной засечки на руках, какие бывают, когда заслоняешься от удара. Никто не пытался отбить удар или закрыться. Никто не пытался бежать. Все пятеро лежали кучно, недалеко от телеги, там, где их застала смерть. Они умерли, не успев понять, что на них напали.

Ратибор опустился на колено рядом с одним из дружинников, молодым парнем с редкой рыжей бороденкой. И тут он увидел раны. Это было не то, что он ожидал.

Он осторожно, двумя пальцами, приподнял край кольчужного доспеха на груди мертвеца. Кольчуга под пальцами была шершавой от запекшейся крови, словно покрыта ржавчиной. Воздух был густым от сладковатого запаха бойни, но под ним пробивался другой, едкий дух горелого железа, обжигающий ноздри. Стальные кольца не были разрублены или пробиты. Они были вдавлены внутрь, смяты вместе с рёбрами и тем, что было под ними, в кровавую кашу. Словно на грудь парню наступил великан. Молот? Бык? Что, сука, может сделать такое? Даже боевой молот оставляет другой след. Он ломает, дробит, но не вдавливает так… чисто. Словно тесто. По затылку и спине, вниз к пояснице, прошло странное онемение. Словно на миг там отмерли все жилы. Это был не страх перед мертвецами, а ступор от столкновения с тем, чего не может быть. Дыхание не перехватило, оно просто остановилось на пару ударов сердца. Боль в его собственной сломанной ноге вдруг отозвалась тупым, ноющим эхом, напоминая о хрупкости костей. Он вспомнил хруст собственной голени под ударом кочевнического молота. Глухой, влажный звук, который он до сих пор слышал в кошмарах. Но даже тот удар был понятен. Была за ним сила человека, была ярость боя. А здесь… здесь не было ничего. Только чудовищная, слепая, нечеловеческая сила.

Он выпрямился, оглядел остальные тела. У другого дружинника тулово было почти оторвано от бёдер, будто его схватили и рванули в разные стороны. Третий лежал лицом вниз, и его череп был смят, превратившись в бесформенную массу. На застывших, открытых лицах мертвецов не было ужаса или ярости. Только пустое, животное удивление. Последнее, что они испытали перед тем, как их мир закончился.

Ни тошноты, ни страха. Лишь пустота в голове, где раньше был опыт. Все знания о войне, воинских хитростях, оружии и человеческой жестокости ссыпались в бесполезную труху. Он не знал, что это было. А значит, не знал, как с этим бороться. Это было хуже любого противника. Это была пустота.