Чёрная топь

Они стояли на дороге. Тишина давила на уши. Впервые за эти сутки они были одни. Свободны. Ратибор криво усмехнулся. Свобода.

Прежде чем шагнуть в чащу, он приметил у обочины молодой, прямой ясень, одним метким ударом топора срубил его и быстро обтесал в подобие грубого посоха.

Зоряна, не проронив ни слова, сошла с дороги и, пригнувшись, шагнула в густые заросли по едва заметной звериной тропе. Её молчаливый шаг был понятней любого приказа. Она была проводником. Она вела их в пасть.

Ратибор скрипнул зубами, перекинул мешок через плечо и, тяжело опираясь на свежесрубленный посох, пошёл следом. Лют, всхлипнув, поковылял за ними, боясь отстать даже на шаг. Лес принял их, сомкнувшись за спиной.

Часы слились в один сплошной, серый гул. Тяжёлое дыхание. Хруст веток под чужими сапогами. Карканье. Впереди, не оглядываясь, текла сквозь бурелом ведьма – не человек, а часть этого гнилого леса. За спиной скулил и спотыкался вор. Ратибор ковылял между ними, и ненавидел обоих. Солнечный свет почти не пробивался сквозь густые кроны вековых сосен и елей, и здесь, внизу, царил вечный зелёный сумрак. Воздух был густым, влажным, пах прелой листвой, грибницей и сырой землёй. Каждый шаг превратился в пытку. Корни, похожие на скрюченные пальцы великанов, цеплялись за больную ногу Ратибора. Низкие ветви хлестали по лицу. Чавкающая под сапогами грязь норовила засосать, и каждое усилие, чтобы выдернуть ногу, отзывалось острой болью в лодыжке.

К полудню, когда Ратибор уже почти перестал чувствовать боль, потому что вся нога превратилась в один сплошной, пульсирующий сгусток страдания, Зоряна остановилась у небольшого, заросшего мхом ручья.

– Привал, – бросила она через плечо, и это были первые слова, которые она произнесла с самого утра.

Не успела она договорить, как Лют рухнул на колени у воды.

– Всё… не могу… – заскулил он, жадно зачерпывая воду грязными ладонями. – Мы сдохнем… Точно сдохнем… Голодный, измотанный… За что?!

Он всхлипнул, размазывая грязь по лицу.

Ратибор медленно подошёл к нему. Он навис над воришкой тёмной, злой тенью. Лют вжал голову в плечи, ожидая удара. Но Ратибор не ударил. Он присел на корточки, превозмогая боль, и его голос прозвучал тихо, почти шёпотом, но от этого шёпота у Люта по спине поползли мурашки.

– Заткнись.

Лют икнул.

– Я… я просто…

– Я сказал, заткнись, – повторил Ратибор, глядя вору прямо в глаза. Взгляд у него был тяжёлый, мутный. – Нытьё кличет хищников. И тех, что на четырёх лапах, и тех, что на двух. Будешь шуметь – станешь приманкой. Мёртвые не ноют. Хочешь проверить – продолжай.

Он не грозил. Он лишь сказывал, каков лесной закон. В этом лесу нытьё было роскошью, которую они не могли себе позволить. Лют судорожно сглотнул и замолчал, лишь плечи его мелко подрагивали.

Зоряна вовсе не смотрела в их сторону. Пока они шли, её цепкие пальцы то и дело что-то срывали, подбирали, прятали в многочисленные мешочки на поясе. Сейчас она выложила свои находки на плоский камень: несколько узловатых кореньев, пучок каких-то тёмных листьев и смолистую сосновую щепку, которую она подобрала ещё на опушке. Он тогда ещё поморщился от запаха, напомнившего о чём-то старом и плохом. Её движения были выверенными, скупыми, как у опытного ремесленника. Она не шептала заклинаний и не закатывала глаза. Она работала.

В небольшой низинке, скрытой от посторонних глаз, она развела крохотный костерок. Она не собирала валежник с земли, а отламывала сухие, мёртвые ветки с нижних ярусов елей, те, что укрыты от дождя густой хвоей. Сложив их шалашиком над горстью сухого мха, она высекла искру, и вскоре заплясал почти бездымный огонёк. Достала из своего мешка маленький, закопчённый котелок, набрала воды из ручья и поставила на огонь. Покрошив туда коренья и листья, она принялась помешивать варево тонкой палочкой. Вскоре по воздуху поплыл резкий, горький запах, похожий на смесь полыни, влажной земли и чего-то металлического, как ржавчина.

Ратибор сел, прислонившись спиной к стволу дерева, и вытянул больную ногу. Он стянул сапог. Лодыжка распухла, превратившись в уродливый сизо-багровый шар. Он смотрел на неё отстранённо, будто на чужую. Когда-то эта нога несла его в атаку, а теперь едва могла нести его самого.

Когда отвар закипел, Зоряна сняла котелок с огня. Она зачерпнула дымящуюся, тёмно-бурую жижу старым деревянным черпаком и подошла к Ратибору.

– Твоя нога кричит, воевода, – сказала она. Голос у неё был скрипучий, как несмазанная телега. – Это заставит её замолчать на время.

Она протянула ему черпак.

– Что это? – спросил он, не двигаясь.

– Лекарство. Ржавчине нужна смазка.

– Яд, – сказал Ратибор.

Зоряна усмехнулась одними губами.

– Любое лекарство – яд. Дело лишь в мере. Боль тебя сожрёт раньше, чем мы пройдём половину пути. А ты нужен князю живым. Пока что.

– Мне плевать, что нужно князю.

– Но не плевать, что будет с детьми твоего побратима, – тихо сказала она.

Ратибор замер. Она знала. Эта старая карга знала всё. Она смотрела на него своими выцветшими, бесцветными глазами, и ему казалось, что она видит не его лицо, а все его страхи, всю его боль, всю его гниль. Она предлагала ему не просто лекарство. Она предлагала сделку. Признать её силу. Признать свою слабость. Стать зависимым.

Проклятая ведьма. Она проверяет меня. Хочет посмотреть, насколько я сломлен. Сломлен ли настолько, чтобы хлебать её колдовское варево. Если я соглашусь, она будет держать меня на поводке. Каждый глоток её отравы – это звено в цепи. Нет. Уж лучше пусть нога отвалится. Уж лучше ползти на брюхе. Но я не дам ей эту власть. Я не стану её ручной собакой.

Он смотрел на протянутый черпак, на пар, поднимающийся от горького варева. Потом перевёл взгляд на её лицо. Он заставил её стоять так, с протянутой рукой, несколько долгих, тягучих секунд. В лесной тишине было слышно, как стучит по камням вода в ручье и как испуганно дышит Лют.

Наконец, Ратибор медленно покачал головой.

– Яд от тебя принимать не буду, – сказал он тихо, но так, чтобы слышали все. – Пей сама. Или отдай ему.

Он кивнул в сторону Люта.

– Он всё равно бесполезен.

Зоряна не изменилась в лице. Она так же медленно опустила руку.

– Упрямство – тоже яд, воевода. И он убивает вернее любого другого.

Она развернулась и подошла к Люту.

– Пей, воришка. Тебе силы пригодятся. Хотя бы для того, чтобы не отставать.

Лют испуганно посмотрел на черпак, потом на Ратибора, но жажда и голод пересилили страх. Он схватил черпак обеими руками и жадно, обжигаясь, выпил всё до дна.

Зоряна вернулась к костру. Снова превратилась в камень. Ратибор откинулся на ствол дерева, чувствуя, как злость и боль борются за право сожрать его первым.

Вечерняя сырость пробралась под плащ, заставила кожу покрыться мурашками. Лес перестал притворяться. Тени вытекли из-под корней, сожрали серый сумрак и поползли вверх по стволам. Теперь это был не просто лес. Это была ловушка. Каждый треск сучка звучал как шаг хищника, каждый ухающий крик совы заставлял Люта вздрагивать. Они спускались в глубокий, заросший овраг, дно которого утопало в липкой, вонючей грязи. Боль в ноге Ратибора снова стала невыносимой, каждый шаг вниз отдавался в голове ударом колокола.

И тут он замер.

Он замер так резко, что Лют, идущий за ним, ткнулся ему в спину. Ратибор не обратил на это внимания. Он стоял, прислушиваясь, всем телом подавшись вперёд. Его одурь, его усталость, его боль – всё это слетело с него, как старая шелуха.

– Что там? – голос Люта сорвался на сиплый шёпот.

Ратибор не ответил. Он услышал. Далёкий, едва уловимый, но совершенно чуждый этому лесу звук. Короткий, резкий скрежет металла о камень. Словно кто-то оступился на валуне, чиркнув по нему подкованным сапогом или остриём оружия.

Тело ответило прежде, чем голова успела подумать. Одним резким, отточенным движением он схватил Люта за шиворот и буквально впечатал его лицом в грязь. Одновременно он махнул рукой Зоряне, отдавая короткий, безмолвный приказ – «Лежать!». Мышцы налились жёсткой, забытой силой. Боль в ноге не исчезла – её вытеснило что-то другое, холодное и острое, что заставило мир сузиться до одной точки – угрозы на гребне оврага. Княжий Мясник просыпался.

Зоряна беззвучно опустилась на землю за поваленным, мшистым стволом. Ратибор, волоча ногу, рухнул рядом, прижимая голову Люта к земле, чтобы тот не дёрнулся. Он осторожно выглянул через щель между толстыми, переплетёнными корнями.

На гребне оврага, в сотне шагов от них, на фоне темнеющего неба он увидел их. Пятеро. Дружинники Светозара в кожаных доспехах. Они не крались. Они шли вразвалку, лениво прочёсывая лес. Их небрежность была почти оскорбительной. Они искали беглецов, а не воинов. Искали жертв, а не тех, кто может дать отпор.

До их укрытия донеслись обрывки фраз, приглушённые расстоянием и шелестом листвы.

– …третий день по этому бурелому… чтоб его…

– …Да ладно тебе. Дело непыльное. Ворон сказал – долго не возиться.

– Главное, докажи, что нашёл. С калеки и воришки хватит и… сам знаешь чего. А от ведьмы чтоб и духу не осталось. Спали её к чертям, от греха.

Так вот оно что. Светозар играет в две руки. Отправил нас за идолом, а следом – карателей. Если мы провалимся – сдохнем в топях. Если справимся – нас убьют на обратном пути. Ему не нужны свидетели, которые знают, где искать его новую игрушку. Ему нужен лишь идол и предание о том, как его верный воевода Ратибор геройски погиб, уничтожая источник Гнили. Сукин сын. Просчитал всё до последнего шага.

Он прижался к мокрому дереву, чувствуя, как липкая грязь пропитывает одежду. Он смотрел, как силуэты дружинников скрываются за деревьями. Они прошли мимо. На этот раз.

Ещё несколько долгих минут никто не шевелился. В овраге стояла такая тишина, что было слышно, как отчаянно стучат зубы Люта. Когда Ратибор наконец отпустил его, вор не поднялся. Он лежал в грязи и тихо, беззвучно плакал. Он всё слышал. Он всё понял. Он был между молотом и наковальней. С одной стороны – безжалостные убийцы князя. С другой – хромой калека и ведьма. И когда Лют поднял голову, в его глазах больше не было страха. Только мутная, пустая решимость выжить любой ценой.

Ратибор медленно поднялся. Грязь стекала с его плаща. Он посмотрел в ту сторону, куда ушёл отряд. В его глазах не было ни страха, ни паники. Только холодная, зрячая злость. Он снова был на войне. Он снова был на вражеской земле. И он был зол. По-настояшему зол, впервые за много лет.

Ночью они не разводили огня. Холод пробирал до костей. Они устроились на ночлег под густыми, разлапистыми елями, чьи ветви свисали до самой земли, создавая подобие шалаша. Это не спасало от сырости, но хотя бы скрывало их от посторонних глаз. Лют забился под корень, свернувшись калачиком и не переставая дрожать. Зоряна сидела, прислонившись к стволу, такая же неподвижная и тёмная, как сама ночь.

Ратибор лёг, подложив под голову мешок с припасами. Он положил топор рядом, так, чтобы рукоять была под рукой. Измученное тело требовало отдыха, но разум, взбудораженный дневными событиями, не давал покоя. Он лежал с открытыми глазами, вглядываясь в темноту и прислушиваясь к каждому шороху. Но в конце концов усталость взяла своё. Он провалился в тяжёлый, беспокойный сон.

И сразу оказался там. У Соснового Брода.

Но ему снилось не само побоище. Ему снилось то, что было после. Он лежал на земле, среди тел своих дружинников. Воздух был густым, сладковатым от запаха крови и терпким от запаха горящей сосновой смолы. Этот запах был повсюду. Он въелся в землю, в одежду, в его собственную плоть.

В тишине он слышал тихий, непрекращающийся стон. Он знал, кому он принадлежит. Олег. Молодой, весёлый парень, которого он сам привёл в дружину. Он попытался поползти к нему, но левая нога не слушалась, волочилась по земле бесполезной колодой. Каждый рывок отдавался мукой. Он дополз. Увидел лицо Олега, бледное в лунном свете, с застывшим в широко открытых глазах немым укором. «Зачем, воевода? Зачем ты нас сюда повёл?» – читалось в этом взгляде. Олег не умер, он просто лежал и смотрел, и стонал. И Ратибор ничего не мог сделать. Ни помочь, ни убить, чтобы прекратить его страдания. Только лежать рядом в своём бессилии и вдыхать этот проклятый запах сосновой смолы.

Он проснулся от собственного сдавленного хрипа.

Резко сел, хватая ртом холодный ночной воздух. Сердце колотилось о рёбра, как пойманная птица. Холодный пот стекал по вискам. Он ошалело озирался, пытаясь стряхнуть с себя липкий сон. Вокруг была ночь, еловые лапы, дрожащий силуэт Люта. Всё на месте.

Но запах…

Запах остался.

Густой, отчётливый, удушающий запах сосновой смолы. Он был здесь, в яви. Ратибор вскочил на здоровую ногу, дико озираясь. Вокруг только ели. Ни одной сосны на сотни шагов. Откуда этот запах?

Его взгляд метнулся к Зоряне.

И застыл.

Она не спала. Она сидела всё в той же позе, в нескольких шагах от него, прислонившись к стволу, и смотрела прямо на него. В её морщинистой, похожей на птичью лапу руке, была та самая сосновая щепка, которую она подобрала днём. Она медленно, почти незаметно, растирала её в пальцах. И с каждым её движением смолистый, призрачный запах из его сна становился сильнее, явственнее.

Она не говорила ни слова. Она не улыбалась и не хмурилась. Она просто смотрела. Так смотрят на вскрытую рану, изучая гниль на самом её дне.

И Ратибор не знал, что было страшнее: мысль о том, что она наслала этот сон, загнав его в самое пекло его памяти, или мысль о том, что она просто знала. Знала, что ему снилось. Знала про Олега, про его вину, про запах смолы.

Рука сама нашла рукоять топора. Пальцы сжались добела. Он стоял посреди ночного леса, и его единственный кошмар, от которого он бежал десять лет, сидел в нескольких шагах от него в образе старой ведьмы и молча смотрел, как он задыхается от собственного прошлого.

Союзник? Враг? Или что-то гораздо хуже?

Глава 3

Они ползли уже несколько часов. Боль в ноге Ратибора перестала жечь, обратилась в неотвязный, тупой гул. Но теперь появилось кое-что похуже. Голод. Хищный, сосущий зверь, который грыз его изнутри, затуманивал мысли. Всё вокруг – деревья, дождь, страх – отступило перед одной-единственной мыслью: еда.

Именно в этот миг он его уловил. Сквозь сырой, землистый дух леса пробился тонкий, почти призрачный дымок. А в нём – невозможный, благостный дух жареного мяса.

Это был не запах. Это был удар плетью, который вырвал всех троих из отупения. Они замерли разом. Лют вскинул голову, его ноздри затрепетали. Зоряна застыла, не поворачивая головы, а словно прислушиваясь всем телом, втягивая носом сырой воздух. Ратибор замер. Показалось. Но нет. Запах становился отчётливее. Кто-то, совсем рядом, развёл огонь.

«Еда», – пронеслось в голове. И сразу за этим: «Огонь. Сухая одежда». А третья мысль, холодная и острая, как лезвие топора: «Люди. А люди в этом лесу – недруги». Но у них была еда, а у них – не было. Этот простой довод перевешивал любую опаску.

Он бросил короткий взгляд на Зоряну. Она смотрела на него, и в её тёмных глазах он прочёл ту же холодную сметку. Она кивнула, едва заметно. Он повернулся к Люту.

– Сиди здесь. Пикнешь – сам придушу, – прошипел он.

Лют испуганно закивал, вжимаясь в ствол дерева.

Ратибор, превозмогая боль, распластался на земле. Ползти было мучительно, но тихо. Он двигался медленно, от дерева к дереву, как раненый зверь. Наконец, дополз до края небольшой поляны и замер за толстым стволом поваленного дуба.

На поляне, у чахлого костерка, сидели трое. Оборванные, тощие, с ввалившимися щеками. На щеках у каждого чернело клеймо – выжженная буква «В». Беглые. На пруте, воткнутом над углями, шкворчал тощий заяц. Рядом валялось их оружие: ржавый меч, нож и суковатая дубина. Они были слабы, измотаны голодом не меньше их самих.

Ратибор медленно отполз назад. В голове остался лишь холодный, звериный рассудок.

«Трое. Слабые. Один меч, остальное – дрянь. Расслабились. Забрать еду – легко. Опасность? Могут пырнуть в свалке. Пустое. Голод жмёт сильнее. Надо брать».

Он вернулся к Зоряне.

– Трое. Беглые. Слабые, – коротко бросил он. – У них заяц.

Она снова кивнула. Её лицо было непроницаемо.

– Лют! – позвал Ратибор шёпотом. – С нами. Треснешь палкой по дереву, когда я… начну. Понял?

Лют посмотрел на него с ужасом, но торопливо закивал.

Они разошлись. Ратибор пополз в обход поляны справа, Зоряна застыла слева, как тень. Лют, не отрывая испуганного взгляда от спин беглых, засеменил в обход, стараясь не шуметь. Ратибор ждал. Он смотрел на троих у костра. Один из них снял зайца с вертела, и по поляне поплыл такой густой, сводящий с ума дух, что Ратибор сглотнул вязкую слюну, а желудок свело голодной судорогой.

И тут с другой стороны поляны раздался сухой, громкий треск. Лют. Беглые вскочили, хватаясь за оружие, и уставились в ту сторону.

Это был тот самый миг.

Ратибор не кричал. Он вывалился из-за деревьев, как волк из чащи. Он не бежал – не мог. Он ринулся на них, отталкиваясь здоровой ногой и волоча левую, сжимая в правой руке топор. Его появление было настолько внезапным и неотвратимым, что беглые на миг замерли.

Первый, что был ближе всех, обернулся и неловко замахнулся ржавым мечом. Ратибор не стал принимать удар. Он рухнул на землю, проскальзывая под лезвием, и снизу, из грязи, со всей силы рубанул обухом топора по колену врага.

Раздался отвратительный, мокрый хруст. Беглый взвыл, высоким, бабьим голосом, и рухнул на землю, хватаясь за вывернутую под нескладным углом ногу. Ратибор, не давая ему опомниться, навалился сверху и молча, почти буднично, опустил острие топора ему в горло. Кровь брызнула на прелые листья. Хрип, бульканье – и всё стихло.

Второй, с ножом, уже бежал на него, но смотрел на своего упавшего товарища. Он поскользнулся на мокрой глине, его ноги разъехались. Ратибор не стал тратить силы, чтобы подняться. Он рванулся вперёд из положения лёжа, ткнулся плечом в колени врага, валя его наземь. Удар, ещё один и ещё один рукоятью топора в висок. Глухие, мокрые звуки. Тело под ним обмякло.

Третий. Самый молодой, лет семнадцати. С тощей шеей и испуганными, как у щенка, глазами. Он уронил дубину и бросился бежать. В его лице Ратибору на миг померещился Олег, тот самый юный дружинник из его кошмара. Ратибор замер. Он медлил всего лишь миг.

И в этот миг Зоряна, всё это время стоявшая в стороне, тихо прошептала одно гортанное, чужое слово. Убегающий парень вдруг дико вскрикнул. Он смотрел не назад, а вперёд, в пустоту между деревьями. Его глаза расширились, рот открылся в беззвучном крике, а лицо вдруг стало чужим, неузнаваемым, как у зверя, увидевшего охотника. Он резко шарахнулся в сторону, споткнулся о корень и рухнул в грязь. Этого было довольно. Опомнившись, Ратибор двумя тяжёлыми, хромыми шагами нагнал его и вогнал топор в основание черепа.

И когда всё стихло, единственным звуком в мире остался монотонный стук капель по листьям и тихое, судорожное всхлипывание Люта.

Бой занял не больше удара сердца. Теперь на поляне царила тишина, нарушаемая лишь шипением заливаемого водой костра. Дождь методично смывал тёмные разводы крови.

Из-за деревьев, шатаясь, вышел Лют. Он смотрел на три неподвижных тела, потом согнулся пополам, и его вывернуло. Изливалась лишь скудная, жёлтая желчь. Этот звук вызвал у Ратибора волну глухого презрения.

Руки его била мелкая дрожь. Чтобы унять её, он опустился на колено и принялся вытирать топор о мох. Движение было бездумным, как у мясника. Он не смотрел на тела. Заставлял себя не смотреть. Но взгляд против воли цеплялся за мёртвого мальчишку. «Ещё один. На мой счёт». Не было ни победы, ни облегчения. Только тупая, свинцовая тяжесть. Это было просто и грязно. Как зарезать свинью ради ужина. Он поднял взгляд на Зоряну.

Она уже была у тел, двигаясь без брезгливости и спешки. Чужие страхи её не занимали. Она уже обыскивала карманы. Находки были скудными: полбуханки чёрствого хлеба, огниво с кремнем и один медный грош. Она без колебаний забрала всё.

Затем подошла к костру. Недожаренный заяц лежал в грязи. Она подняла его, отряхнула, и её лицо не выразило ничего. Достала нож и спокойно разделала тушку на три неравные части. Самый большой кусок протянула Ратибору. Тот, что поменьше – бросила под ноги всё ещё всхлипывающему Люту. Самый маленький оставила себе. Ратибор молча взял свой кусок мяса. Оно было ещё тёплым.

Они ели в гнетущей тишине под скальным навесом. Костёр, разведённый с помощью трофейного огнива, горел тускло. Заячье мясо было жёстким, недожаренным. Чёрствый хлеб царапал нёбо. Но это была еда. Она возвращала телу крупицы силы. Ратибор думал о том, что вкус у этой еды – вкус крови и сломанных костей.

Когда сгустились сумерки, Зоряна поднялась. Она взяла свой котелок и молча вышла из-под навеса. Направилась к неглубокой яме, куда они стащили тела убитых.

Лют, при виде этого, тихо заскулил и отполз в самый тёмный угол. Ратибор остался на месте, наблюдая.

Зоряна опустилась на колени у ямы, что стала им могилой. Она отбросила ветки. Достала нож. Сделала три небольших надреза – по одному на руке каждого мертвеца. Из порезов выступили густые, тёмные капли. Она подставила котелок и сцедила в него по нескольку капель с каждого. Затем зачерпнула горсть земли из-под тел и тоже бросила в котелок. Добавила дождевой воды из своего пузырька.

Вернувшись к огню, она поставила котелок на угли. Жидкость в нём не кипела. Зоряна села, скрестив ноги, и уставилась в тёмную жижу. Её губы зашевелились, она начала что-то тихо шептать.

Ратибор впился в неё взглядом. Он наклонился над котелком, и жар от тёмной воды обдал ему лицо. На поверхности качнулось его отражение, искажённое пузырьками пара. И на мгновение ему показалось, что он видит не себя. Образ дрогнул, и из глубины на него взглянуло что-то иное. Тяжёлые, ржавые цепи, толщиной в руку, обвивали что-то тёмное, резное. Видение было мимолётным, но до ужаса отчётливым. Он моргнул, и всё пропало. Он резко отшатнулся.

Он не выдержал.

– Что ты, сука, творишь? – голос его был хриплым, но твёрдым. – Над мёртвыми глумишься?

Зоряна медленно подняла на него глаза. Шепот прекратился. В свете костра её лицо казалось вырезанным из старого пергамента. Она выглядела бесконечно усталой.

– Глупости, – ответила она ровным, скрипучим голосом. – Я плачу долг.

– Какой ещё долг?

– Лесу, – просто сказала она. – Ты думаешь, он не заметил? Он помнит каждую каплю пролитой здесь крови. Он зол. Пролили кровь, не спросив дозволения.

Она обмакнула палец в котелок. Жидкость вокруг него не зашипела, а будто свернулась, потемнела, втягиваясь в её кожу, как чернила в пергамент. Она даже не поморщилась.

– Чтобы он не вёл нас кругами, нужно дать ему то, чего он хочет. Успокоить его. Кровь за кровь. Жизнь за проход. – Она посмотрела на чистый палец. – Теперь долги уплачены. На время.

Её слова звучали не как заклинание, а как отчёт сборщика податей. В её мире не было чудес, была лишь бесконечная, жестокая сделка. И это понимание пугало Ратибора больше, чем любой враг с мечом в руках.

Спать он не мог. Боль в ноге грызла и не давала покоя. Образы убитых всплывали перед глазами. А ещё – холодное присутствие Зоряны. Он лежал, притворившись спящим, и смотрел на неё. Она не спала. Сидела у догорающего костра и просто смотрела в угли.

Хватит. Он был воеводой. То, что он увидел в котелке, было её ошибкой. Она показала ему то, чего он видеть не должен был.

Он медленно, сдавленно кряхтя, поднялся. Превозмогая боль, подсел к костру напротив неё.

– Хватит загадок, ведьма, – сказал Ратибор. Голос его был тихим, но в нём не было ни страха, ни злости. Только холодная сталь. – Когда ты шептала над кровью… я видел в котелке цепи. Ты ведь не собираешься его уничтожать, верно?

Зоряна не вздрогнула. Она медленно подняла голову. В её глазах не было удивления. Долгая пауза. В тишине было слышно, как трещат угли в костре. Она изучала его, он – её. И в глубине её взгляда, впервые, он уловил нечто похожее на уважение. К его зоркости.

– А ты глазастее, чем кажешься, воевода, – наконец проскрипела она.

– Я спросил, – надавил он, морщась от новой вспышки боли в ноге.

Она снова замолчала, переводя взгляд на угли.

– Ты многое видишь, Ратибор, – заговорила она снова. – Но видишь лишь обрывки.

– Так сложи. Поведай, зачем мы на самом деле тащимся в эту гниль? Про «отраву» можешь не повторять. В сказки не верю.

Она тяжело вздохнула.

– Твой князь лжёт. Идол – не скверна. Он – запор. Древняя темница для древней твари.

Ратибор молчал.

– И что же? Светозар хочет выпустить эту тварь? Зачем?