Следствие ведёт некромант. Том 6. Кровавая ария

– Вы о застрелившемся артисте, которого привезли вчерашним вечером? – зачем-то уточнил Турада.

– Да, именно о нём. Жду результатов к вечеру, – сказал коррехидор и велел унести чай к горькому сожалению чародейки.

– Мы, естественно, не собираемся замыкаться на версии самоубийства, – они шли к стоянке магомобилей, и Вил немного ёжился под внезапно налетевшим с залива холодным ветром, – начнём с театра. Я позвонил туда и узнал, что труппа собирается на репетицию как раз к одиннадцати часам. Так что все должны быть на месте.

Королевский театр нимало не производил траурного впечатления. Афиша с умершим артистом была снята, её заменяла другая, с красавицей в старинном платье и сказочной птицей в руках. «Сказание о золотом журавле», – прочла чародейка. Вил уверенно вёл девушку по коридорам той части театра, где обычным зрителям никогда не приходится бывать. В кабинете с надписью «Дирекция» молодая бойкая секретарша категорически заявила, что директора нет на месте, сообщив при этом о готовящейся завтрашней церемонии погребения «бедного, бедного господина Финчи».

– Наверное, вам поможет господин Сайн, – проговорила она, глядя на кленовый лист служебного амулета коррехидора, – проследуйте вон в ту дверь, – изящный кивок указал на одну из дверей приёмной, табличка на ней любезно сообщала, что кабинет сей занимает господин Ме́тью Сайн – старший администратор Королевского оперного театра.

Господина Метью Сайна они застали сидящим на столе и бурно обсуждающим что-то по магофону. Он не слышал их стука и удивлённо воззрился на непрошенных посетителей.

– Я тут немного занят, – недружелюбно проговорил он, – пытаюсь работать. У нас, видите ли, артист умер, и мне необходимо срочным образом подыскать тенора на замену. Насчёт компенсаций за билеты или контрамарок, справьтесь у секретаря и не мешайте, – он сделал прогоняющий жест рукой.

Этот развязный человек с начинающим выпирать из-под жилетки животиком и дымящейся сигарой в углу рта совершенно не понравился чародейке. Она собиралась было доходчиво разъяснить, кто перед ним находится и как в таком случае надлежит разговаривать, но её опередил Вил.

– Вы лишь пытаетесь работать, а мы работаем. Не соблаговолите ли слезть со стола, когда с вами разговаривает древесно-рождённый лорд? – надменно поинтересовался он, показав амулет коррехидора.

– Я перезвоню, – бросил администратор в трубку и сполз вниз. Он положил сигару, поправил галстук и потянулся за пиджаком, что висел на спинке его стула, – извините, ваше сиятельство, – проговорил он уже совершенно иным тоном, – Окура с самого утра где-то пропадает. Он, извольте ли видеть, взял на себя все тяготы подготовки церемонии. А мне остались тяготы отвечать на многочисленные звонки и отбиваться от армии контрамарочников, желающих таким вот образом получить возмещение морального ущерба за тот ужас, что их ранимым душам пришлось пережить вчера на вечернем спектакле, когда этому сукиному сыну Эйдо вздумалось красиво уйти из жизни. Просто в голове не укладывается! – Сайн вскочил и заходил по кабинету, – чего парню ещё надо было? Главные роли, жалование, о котором большинство артанцев даже и мечтать не смеет, поклонниц толпа! А он – пулю в лоб, и обходитесь без солиста, как хотите! Не понимаю! – администратор выразительно развёл руками, – ты же теперь вот ищи замену. А тенора, знаете ли, на дороге не валяются.

Сайн остановил кружение по кабинету, осушил стакан воды из графина, возвратился на своё место, вздохнул и спросил:

– Чем могу быть полезен Королевской службе дневной безопасности и ночного покоя?

– Я – верховный коррехидор Кленфилда, граф Вилохэд Окку, – представился Вил и сел на бархатный стул, – а со мной моя помощница – мистрис Эрика Таками. Мы ведём расследование смерти господина Финчи. Обеспечьте нам возможность опросить труппу артистов и работников сцены, кто имел непосредственное отношению к спектаклю вечером инцидента.

– Расследование? Да вы шутите! – воскликнул администратор, – в столице перевелись преступники? У Королевской службы дневной безопасности и ночного покоя нет более важных дел? Эйдо застрелился на глазах сотен людей. По-моему, всё ясно и понятно: это просто не может быть ничем иным, нежели суицидом.

– А вот его величество Элиас придерживается иного мнения, – спокойно возразил Вил, – я действую по его личному поручению. Вчера ваш театр почтила своим присутствием леди Камирэ. Наша будущая королева стала невольной свидетельницей трагедии. Я полагаю, она обладает достаточным влиянием на своего жениха, дабы обеспечить вашему театру всяческие проблемы с финансированием на следующий год. В ваших интересах не задавать глупые вопросы, а всемерно содействовать нам во время расследования.

– Я вас услышал, – Сайн взял из пепельницы сигару, уже собирался раскурить её, но, встретив не особенно дружелюбный взгляд Рики, положил её обратно, – ваше право. С моей стороны, заверяю, что не встретите ничего кроме самого искреннего сотрудничества. В конце концов, это – содействие правосудию, что, в свою очередь, – священныйсвященный долг любого законопослушного гражданина королевства.

– Вот и чудно, – усмехнулся Вил, – с вас и начнём, – расскажите о Эйдо Финчи.

– Финчи, – повторил администратор, собираясь с мыслями, – боюсь, при всём моём желании много я сообщить вашим сиятельствам не могу, – он, по всей видимости не представлял, как обращаться к Рике, и решил перестраховаться, ибо каждому артанцу с детства известно, что избыточной вежливости не бывает, – я занимаюсь организационными вопросами. Что-то сломалось, Сайн позаботится о починке; актёр упал и сломал руку – Сайн найдёт замену за пару часов. Афиши задерживает типография, опять-таки Сайн поедет и уладит. Вы уже поняли, я штатный борец с неприятностями, коих в театре немерено. Вы даже не представляете, но у нас каждый день что-то происходит не так, как планировалось. А кому это что-то налаживать, устраивать, договариваться? Мне! Признаюсь, мне даже поссорившихся любовников мирить доводилось.

– Я понял, что ваши обязанности сложны и разнообразны, – уже, раздражаясь, произнёс Вил, – но я советую вам отвечать по существу дела и не отягощать нашу память не относящимися к делу подробности.

– Понял, понял, – поднял примирительно руки администратор, – извините моё проклятое многословие. Так вас интересует Финчи? – спросил он, напрочь позабыв, что всего несколько минут назад его спрашивали об нём, – парень был чрезвычайно талантлив. Да, тут не поспоришь. Всего за полтора года подняться с рядового артиста, которому лет пятнадцать полагалось петь в хоре, в худшем же случае, исполнять мелкие, незначительные роли вообще без слов. Он поднялся до солиста – уникума, чуда чудного, обладателя хрустального голоса. Вам, кстати, посчастливилось послушать его невообразимо прекрасное пение?

Вил заверил, что имел удовольствия слышать Финчи, умолчав при этом, что они вчера тоже были в зрительном зале.

Сайн крякнул: то ли с одобрением, то ли с сожалением и повёл чародейку и четвёртого сына Дубового клана за кулисы.

– У нас репетиция, – как бы извиняющимися тоном пояснил он, – смерть, тайфун, землетрясение, а спектакль должен идти. У нас просто не имеется времени ни на траур, ни на сожаления. Представляете, какую кругленькую сумму должны мы возместить почтеннейшей публике за злосчастную кровавую арию? Много! Очень много.

Рика никогда не задумывалась, что происходит за кулисами театра и была немного шокирована уровнем неразберихи, творившимся там. Тут и там сновали полуодетые танцовщицы, одни из них разминались, другие отрабатывали какие-то сложные движения. Между ними лавировали рабочие в запылённой одежде со стянутыми повязками-хатима́ки вспотевшими лбами. Они перетаскивали декорации. Костюмеры с озабоченным видом перетаскивали куда-то вороха костюмов, предназначение многих их них так и осталось для Рики тайной. Её воображение отказывалось придумать назначение всем этим сверкающим пайетками переливчатым тряпкам. Со стороны сцены доносилось пение под бравурный аккомпанемент рояля, а слева мужской голос ритмично отсчитывал: «Раз и, два и». Но самым удивительным было то, что и все присутствующие, и толстенький администратор в том числе, чувствовали себя в этой шумной неразберихе вполне комфортно.

– Какого чёрта ты, Ирэ́н, вышла на авансцену? – хорошо поставленным голосом вопрошал сидящий в зрительном зале мужчина с растрёпанной пачкой листов в руках, – у тебя сразу же под носом образуется тень, словно ты отрастила усы. Ушла на четыре шага назад и один влево! Осветитель! – рявкнул он, повернувшись в другую сторону, – Ке́ро? Ты заснул что ли? Когда Ирэн в этой мизансцене остаётся одна, свет должен измениться: мне нужен сиреневато-золотистый оттенок легчайших сумерек, а не яркое полуденное солнце. Быстро сделай, как надо!

– Это работает наш гений – Пе́рси Брэ́гги, – многозначительно сообщил администратор громким театральным шёпотом. При этом он постарался, чтобы сам гений хорошенько расслышал его слова, – «Золотого журавля» уже сняли с показов, да вот из-за вчерашнего события пришлось вернуть. Хорошо ещё, что афиша сохранилась в пристойном виде.

– Чего тебе? – недружелюбно вопросил Брэгги, – и по какой-растакой причине во время репетиции по театру шляются посторонние? – его взгляд вперился почему-то в чародейку.

– Это четвёртый сын Дубового клана, – со значением проговорил Сайн, – и он…

– А по мне хоть сам король! – оборвал режиссёр, – здесь я – и царь, и бог, и господин, и воинский начальник! Так что древесно-рождённый сын такого-то клана может катиться ко всем чертям! Ирэн! – его зычный голос гулко разносился по пустому зрительному залу, – я тебе велел влево, а ты за каким-то хером пошла вправо! Тебя в детстве не научили различать, где лево, а где право?

Вилохэду надоело слушать бесконечную ругань режиссёра, он прошёл между рядами кресел и что-то негромко проговорил, наклонившись к Брэгги. Гений как-то дёрнулся, покраснел, объявил для всех десятиминутный перерыв и в довершение сорвался отборной бранью на подошедшую к нему в недобрый час щуплую, тихую сотрудницу в фартуке. Она всего лишь пыталась выяснить, какое оружие режиссёр желает видеть в руках главного героя: гле́фу или нода́ти? Девица залилась краской, и опрометью кинулась прочь.

Кабинет гения производил впечатление комнаты, брошенной хозяином, но окружающие решили с толком использовать помещение в качестве склада и снесли сюда массу ненужных вещей.

– Как я понимаю, – не стал терять время Брэгги, – вас интересует погибший Эйдо?

Вилохэд кивнул.

– Могу сказать, парнем он был бесконфликтным, исполнительным и старательным, хотя в последнее время внимание поклонниц его немного подыспортило. Знаете, начала появляться в нём эдакая вальяжность, словно он узнал себе истинную цену.

– Совершенно бесконфликтных людей не существует, – заметила Рика, – вспомните, были ли у Эйдо враги? Завистники? Может быть, вы отдали ему роль, на которую претендовал другой артист?

– Госпожа сопровождающая древесно-рождённого коррехидора, – усмехнулся гений, – полагаете, что, успев прожить более половины жизни, я не изведал прописных истин? Когда я назвал покойного Эйдо бесконфликтным, я всего лишь имел ввиду, что при обострении ситуации он не стремился усугублять конфликт, а пытался уладить дело миром. Теперь касаемо зависти. Вы слыхали, должно быть, что театр нередко называют серпентарием единомышленников? – Вил кивнул, а Рика удивлённо посмотрела на него, – посему представить себе театр без зависти просто невозможно. Зависть – движущая сила, своеобразное топливо, что сжигает наши сердца, побуждает действовать, заставляя при этом преодолевать себя и становиться лучше. Но, поверьте, актёрская зависть – зависть белая, она – дама мирная. Побудить рассказать супруге о шашнях её половинки на стороне – это, пожалуйста. А вот убить – ни за что! Отдать роль Масты я никому, кроме Эдо Финчи не мог, ибо никто не справился бы с такой сложной вокальной партией.

– Странно, – проговорил коррехидор, – мне партия слепого мастера не показалась такой невозможной к исполнению.

– Есть отдельные нюансы, – снисходительно пояснил режиссёр, – профессиональные тонкости. Уже двадцать лет в театре не было певца, способного свободно брать теноровое «до» второй октавы. Так что «Мастера» я поставил только ради Эйдо. Никаких конкурентов у него не было.

– Понятно. А в личной жизни? Чем он интересовался? – Вил сделал пометку в блокноте.

– Вот что меня ни капельки не волнует, так это частная жизнь моих артистов. Кто, где, когда и с кем – увольте меня от такого. Никогда не влазил в личную жизнь подчинённых и не стану этого делать впредь, то же самое могу заявить и об их делах вне театра. Пока то, что они творят, не выходят за рамки закона, не моё дело. А коли выходят, то это – дело дирекции.

Рика подумала, что амбициозный режиссёр хоть и наговорил много чего, по сути-то дела ничего нового им не сообщил.

Несколько мужчин курили за кулисами, когда они заслышали шаги, папиросы были тотчас потушены, а сами артисты усиленно делали вид, что просто разговаривают. Чародейке они напомнили студентов-младшекурсников, которых в Академии нещадно наказывали за курение. По всей видимости гений режиссуры также был категорическим противником данного пагубного пристрастия.

Вил в который раз представился, а артисты закивали головами. К удивлению Рики они были уже в курсе дела, что в театре работает Королевская служба дневной безопасности и ночного покоя.

– Да вы не удивляйтесь, – махнул рукой невысокий, смуглый, смахивающий на подростка, парень в лихо завязанной красной бандане и половине артанского национального костюма, – у нас тут секреты долго не держатся. Все про всех всё знают. Ну, или более-менее всё.

– Что вы можете сказать об Эйдо Финчи? – спросил Вил в надежде, что более-менее осведомлённые артисты скажут хоть что-то полезное.

– Что тут сказать, – пожал плечами хорошо сложенный парень с каштановыми волосами, – о мёртвых, сами знаете: либо хорошо, либо…

– А вам, выходит, есть, что сказать кроме как «хорошо»?

– Да нет, – смутился парень, – просто дурацкая профессиональная привычка цитаты вставлять по поводу и без. Эйдо не особо с труппой сошёлся. Может неудачу в драме переживал, а, может, просто необщительным человеком был. Бывают такие. Талант, он, знаете ли, тоже не просто так даётся. В чём-то другом человеку непременно расплата выйдет: одному с женщинами не везёт, другой осиротел в раннем детстве, а у Эйдо с людьми ладить не особо получалось.

– А вот господин Брэгги утверждает, что ваш солист бесконфликтным человеком был, – возразила чародейка, – как одно с другим стыкуется?

– Очень даже хорошо стыкуется, – затарахтел низенький, чуть повыше чародейки, парень в бандане, – Ва́ку вам о чём толкует? Не о скандалах и склоках, а о том, что Финчи вообще ни с кем близко не сходился. Не то, чтобы избегал или нос перед нами, простыми смертными, задирал. Нет, просто не пускал к себе в душу. Друзей не завёл, поклонниц сторонился. Я как-то напоил его и спросил, что, мол, ты товарищей по театру избегаешь? А он ответил, будто искусство его ото всех отделило. На самом деле вовсе не искусство, а талант. Не зря же говорят, что истинный талант – пустынник в большом городе. Жаль, что всё так обернулось. Беда.

– Вас не удивило его решение уйти из жизни? – повернулся Вил к двоим артистам, что скромно стояли у коррехидора за спиной, чем его жутко раздражали.

– Самоубийство? – пожалуй, слишком картинно удивился парень, опиравшийся на нагинату стражника, – нет, самоубийством тут даже и не пахнет. Беда, она и есть беда.

– Беда, это понятно, – коррехидору показалось, что артисты смесью самоуверенности, открытости и наивной хитрости смахивают на подростков, – однако ж, в пистолете у Финчи оказался боевой патрон, который разнёс ему голову. Как он там оказался?

Артисты переглянулись.

– По всему видно, вы, господин граф, далеки от театра, – второй вихрастый стражник запустил пятерню в свою растрёпанную шевелюру, – пред премьерой, да и самой премьере часто различные беды происходят. Сказывают, будто так сам бог Гозёками собирает свои жатвы.

Остальные согласно закивали головами, а вихрастый продолжал:

– Некоторые пытались нарочно какую-нибудь беду устроить: доски на сцене подпиливали, чтобы кто-то упал и поранился, или там декорации попортить. Да только с Гозёками сие не прокатывает. После только бо́льшая беда случалась. А у нас уже несколько лет, тьфу-тьфу-тьфу, – он демонстративно поплевал во все стороны, – тишина, покой, порядок. А с Эйдо случилось, то, что случилось.

– Значит, – не выдержала Рика, – вы, взрослые люди, всерьёз полагаете, будто бы это ваш бог Гозёками самолично спустился с небес только затем, чтобы заменить в театральном реквизите холостой патрон боевым?

Мужчины в ответ дружно закивали, а маленький подтвердил за всех:

– Вы не представляете, на что способны боги. Ему даже никуда спускаться не пришлось. Просто театральная беда, и всё.

– Я, между прочим, посвящена богу смерти с пяти лет, – как бы невзначай, сказала чародейка и о богах знаю не только из книг и изустных преданий. Можете мне не объяснять.

– Бог смерти и наш Гозёками – не одно и тоже, – возразил вихрастый, – в театре и не такие чудеса бывали. Мы только на первый взгляд кажемся болтливыми и открытыми, а на деле сыщется немало секретов, о которых мы не за что не расскажем посторонним.

– Если вы приметесь со мной придерживаться данной доктрины, – несколько раздражённо проговорил Вил, – то рискуете попасть под одну из статей Атранского кодекса уложений о наказаниях за препятствование проведению следственных действий.

– Да он о другом, – вступился за коллегу тот, которого называли Ваку, – само собой, мы никоем образом не собираемся препятствовать правосудию, но театральную беду к делу не пришьёшь. Эйдо поплатился за свой талант, это видит любой, кто поварился в театральном котле более одного сезона.

– Получается, врагов у него в труппе не было? – коррехидора люди искусства начинали утомлять и раздражать.

– Нет, – нестройно подтвердили артисты.

Из их совместного, слегка сбивчивого рассказа выходило, что Финчи ни с кем особо не сходился, но и не враждовал. В традиционных артистических гулянках и фуршетах участвовал неохотно, словно бы через силу. Горло и голос берёг, до самых тёплых дней шарф с шеи не снимал.

– Что же получается, человек больше года в вашей труппе, а так ни с кем и не подружился?

– Ему, вроде как, и не надо было, – почесал лоб под банданой невысокий, – ходили разговоры, будто бы он с кем-то из драматических приятельствует. Но с кем, и правда ли это, не знаю.

– Может за ним какие-то грешки или сомнительные привычки водились? – спросила чародейка, записав в блокноте с кружевной отделкой про приятеля из драматической труппы, – он азартными развлечениями не увлекался? Карты или скачки, например.

– Вроде, нет, – пожал плечами артист.

Другие отвечали, что не слышали или же не знают.

– Да какие азартные игры! – воскликнул Ваку, – у нас иногда шутили, что у всех людей в жилах течёт кровь, а у Эйдо молоко, да ещё наполовину разбавленной ледяной водой. Его невозмутимость вошла у нас в поговорку. Такой карты в руки на возьмёт. Точнее, возьмёт, но только лишь затем, чтобы пасьянс разложить.

– Что у него было по части женщин, – не собиралась сдаваться Рика, – ведь у Финчи было много поклонниц?

– И тут Эйдо, да простят меня бессмертные боги, и на десятую долю не пользовался своей красотой и известностью! – с горечью воскликнул невысокий обладатель банданы, – они ж его даже у чёрного хода караулили, письма с признаниями в любви прямо в фойе театра подбрасывали, один раз рубашку на кусочки порвали и растащили. А он?!

– Что же сделал он? – иронично вскинул бровь коррехидор.

– А он только недовольно морщился и старался выходить незаметно, торты нам отдавал, букеты разрешал забрать любому, кому охота есть. Выпадает же некоторым счастье в виде внешности и голоса!

– А также пули в пистолете, – как бы про себя заметил Ваку, – за такую цену никакого успеха не надо.

– Получается, у него даже любовницы не было? – уточнил Вил.

– Этого я не говорил, – покачал головой не желающий успеха Эйдо Ваку, – видал один раз, как он из «Дома шоколадных грёз» с женщиной выходил. Кто такая – не разглядел. На ней шляпка была с вуалью. Заметил лишь, что у женщины хорошая фигура, хотя в наше время подобное смело может быть заслугой портного. Они сели в наёмный экипаж и укатили. При этом Эйдо блаженно так улыбался. Вот уж не думал, что наша ледышка на такое способна.

– Интересно, – проговорил Вил, когда они попрощались с артистами, – кто у них заведует реквизитом. Этому человеку проще других было заменить патрон в пистолете.

– Кто угодно мог совершить подмену, – возразила чародейка, – пистолет использовался лишь в третьем акте, а всё остальное время он поди лежал где-нибудь за сценой. При творящейся в театре сумятице, а она, похоже, здесь – обычное дело, человек тридцать могли незаметно забрать пистолет, перезарядить его и положить на место. И никто, решительно, никто данного действа не заметил бы.

– Да, – согласился коррехидор, – но начнём мы с реквизитора.

Откуда-то из боковой кулисы вынырнул вездесущий администратор.

– Что-нибудь ещё, господа? – спросил он, и в его вежливом в вопросе откровенно слышалась надежда на обратное.

– Проводите нас к реквизитору, – велел Вил.

– Да вы, что, ваше сиятельство! – воскликнул Сайн, – наша А́ри – чистое золото. Это невинное создание просто не способно причинить кому-то вред.

Рике стало очевидно: невинное создание покорило сердце стареющего ловеласа.

– Если бы Королевская служба дневной безопасности и ночного покоя в расследованиях убийств руководствовалась вашими принципами, – усмехнулся Вил, – то преступность Кленфилда поставила бы вам памятник, отлитый из чистейшего золота. Мы же оперируем фактами, доказательствами, уликами. Проводите нас к этой вашей замечательной Ари, – администратор согласно кивнул, – и ещё: многие артисты толковали мне про какую-то «театральную беду», каковой, по их мнению, и явилась кончина солиста.

– Ах, беда! – воскликнул администратор, – глупые театральные поверья. Мы – люди искусства, жутко суеверны. Да оно и понятно: месяцы труда, напряжения всех сил, ночи без сна и всё такое, а в результате спектакль проваливается. Ну, пускай я преувеличил, не проваливается, а просто остаётся никем не замеченным. Это, господа, у нас порой равносильно провалу. Вот и формируются разные поверья и ритуалы: одни заходят на сцену только с левой ноги, другие в зеркало поверх другого человека не глядятся, а один вон четыре гвоздя из доски на сцене выковырял, да и унёс домой. Доска на репетиции балета вывернулась и артистке по ноге дала. А мерзавец извинился и объяснил: мол, четыре гвоздя центральной доски по четырём сторонам света, на счастье, на удачу. Да, если желаете, я вам и не такое могу рассказать. У меня все ихние причуды с отсутствием гримёрки с четвёртым номером и пожеланиями убиться о кулису перед премьерой уже во, где сидят, – он приложил руку ко лбу, словно показывал глубину воды в реке.

– Пожалуй, отложим до другого раза, – остановил поток словоизлияний администратора Вил, – что с бедой?

– Беда – это ещё одно суеверие нашего театра. Не скажу, как обстоят дела у других, не знаю. Но вот у нас уже лет сто пятьдесят каждое новое поколение артистов свято верит, что удачную премьеру всегда сопровождают некие несчастные случаи. Бывает, декорации упадут и придавят кого, иной раз кто-то сам по собственной дурости или лихости травмируется. Или ещё что-нибудь в том же роде.

– Любопытно, – заинтересовалась Рика, – ваше святилище в фойе сделано, чтобы подобные беды отвращать?

– Святилище в фойе бога Гозёками – покровителя искусств, в особенности связанных с лицедейством через вокал и танец. Ему в качестве служения и подношений выступают наши спектакли и эмоции зрителей. До которых этот ками, говорят, великий охотник. Но беды ему ни к чему. Кто только не пытался переубедить твердолобых артистов, даже жреца приглашали, только без толку всё. Упёрлись, как бараны, и верят! Хоть говори, хоть нет. Что бы перед премьерой не случилось – беда.

Они прошли по коридору, администратор постучал в дверь с номером семнадцать и сладким голосом поинтересовался, можно войти. Ответ был положительным, и Сайн вежливо приоткрыл дверь.

– Не помешаем?

– Нет, дядя Метью, что случилось?

Хозяйкой кабинета, а точнее будет сказать, склада самых разнообразных предметов, что в музейном порядке выстроились на многочисленных полках, оказалась та самая девушка, на которую наорал гений в зрительном зале.

– Прошу любить и жаловать нашу малышку, – Сайн сделал широкий жест рукой, как на сцене перед поклоном, – Ари Да́ро. Золотые ручки и золотое сердце. Нет такой вещи, которую бы она не придумала, как изготовить, и, прошу заметить, безо всякой магии, одно лишь только чистейшее мастерство!