Следствие ведёт некромант. Том 6. Кровавая ария

Сменились декорации, и пройдя двенадцать ритуальных ворот, Маста входит в храм. Там он горячо молит богиню исполнить его желание. Пение Эйдо Финчи достигло небывалых высот, голос его лился в самое сердце, от его жарких слов любви слёзы сами наворачивались на глаза. Богиня снизошла до просьбы художника.

Эффект созданного магией сияния над храмом возвестил о явлении богини, величественная фигура которой возникла в дыму и россыпи золотистых искр. Пела богиню любви статная женщина средних лет в богато расшитом золотыми нитями наряде. Она посоветовала художнику обратиться к волшебникам, которые своим колдовством прекраснейшим образом умеют оживлять предметы, а не беспокоить высшие божества по разным пустякам. Художник, заламывая от отчаяния руки, возразил, что ему не нужна пустая кукла, в которой колдуны взрастили некое подобие жизни, он мечтает о превращении деревянной статуи в настоящего человека.

Богиня задумалась, выдерживая паузу, во время которой смолк оркестр, лишь треньканье э́рху изображало звук священного бамбукового фонтанчика, символизирующего скоротечность времени. Затем она запела, она пела о том, что любое желание, исполняемое божеством, должно быть оплачено, и грозно вопрошала, готов ли Маста заплатить соответствующую цену?

Маста ответил целой арией, в которой клятвенно заверял, что не существует ни на этом, ни на том свете цены, которую он бы не отдал за свою любовь. Богиня расхохоталась и назвала то, чем Масте придётся пожертвовать: она заберёт его зрение. Ведь он – художник, а следовательно, зрение – самое важное для него чувство. Маста ответил, что готов и ни на секунду не пожалеет об этом обмене.

Снова последовали магические эффекты, стройные балерины, изображающие лесных нимф, закружились в немыслимо сложных пируэтах вокруг художника, а когда рассеялся дым и разбежались девушки, Маста на коленях стоял перед богиней, а вместо глаз на его прекрасном лице чернели пустые провалы глазниц. Видимо, жестокосердная богиня забрала зрение вместе с глазами. Потом последовала её ария с запретом приближаться и прикасаться к статуе до первых лучей солнца. Поцелуй восходящего светила вдохнёт жизнь, и бездушный кусок дерева обратится в человека.

Рика с интересом следила за происходящим на сцене, а краем глаза заметила унылое вытянувшееся лицо Вилохэда, которому вместо того, чтобы наслаждаться прекрасной музыкой и виртуозным пением, пришлось развлекать монарха, абсолютно равнодушного к опере. До её слуха долетали лишь отдельные слова, среди которых были «кланы», «субсидии», «префектуры». Отец Вила как-то с удовольствием заметил, что из всех древесно-рождённых только его величество способен часами обсуждать политику и получать от этого удовольствие.

На сцене тем временем события продолжали развиваться своим чередом. Оказалось, что черноволосая любовница, пенявшая Масте на его неприспособленность, заподозрила неладное и подслушала весь разговор с богиней в горном храме. И в голове женщины, которой грозило скорое расставание с возлюбленным, созрел коварный план. Она, памятуя о запрете для Масты прикасаться к статуе до первых лучей солнца, обогнала слепого художника и выкрала статую. В глубине леса женщина предала статую огню и сплясала ужасающий, исполненный торжества танец под дружный хор лесных чудищ, составивших ей компанию в этом деле. Когда от деревянной красавицы не осталось и следа (чародейка отметила, что иллюзия огня вышла на славу, зрители передних рядов даже инстинктивно отшатнулись от бушевавшего на сцене пламени), коварная возвратилась в дом художника скинула одежду, распустила свои длинные волосы и на рассвете заняла место в углу, приняв позу точь-в-точь, как сожжённая статуя.

Светловолосый Эйдо Финчи проникновенно пел о том, что никогда в жизни не ждал восхода солнца с таким трепетом. Он доверительно поведал зрителям, какой ему видится будущая счастливая жизнь с идеальной женщиной, что он создал своими собственными руками; гадал, что у неё будет за характер, какая еда придётся ей по вкусу. Даже имя придумал. «Я стану звать тебя Ао́й, – пел слепой мастер, – в имени этом слились воедино и зелень весны, и надежда на счастье!» Тем временем по сцене полз кругляш света от прожектора, который изображал первый луч восходящего солнца. Когда он попал на лицо Масты, оркестр грянул победную мелодию, а художник, протанцевав по сцене несколько балетных па, замер возле своей бывшей возлюбленной, продолжающей изображать статую.

Краткая неслышная молитва, объятия, и уста артистов слились в весьма натуралистичном поцелуе. Женщина начала исступлённо гладить художника по плечам, ерошить вьющиеся волосы и осыпать его целым дождём страстных поцелуев. Театр наполнили звуки нежной мелодии, только большой барабан отбивал глухой ритм всё учащающихся ударов сердца. Вдруг всё смолкло. Художник с силой отшвырнул от себя женщину, из его горла вырвался стон боли. Оркестр заиграл исполненную горечи мелодию, с солирующим гобоем, которому вторил искристый тенор Масты, певшего о предательстве и тщетной попытке обмана. Он с горьким смешком вопрошал рыдающую на сцене обманщицу:

– Уже ли ты реально полагала, что для моей любви нужны глаза? О милой говорят прикосновенья, её дыхание, тела красота. Ты сердце обмануть моё не в силах и никогда мне не заменишь милой!

Маста под тревожные всхлипывающие звуки флейт кинулся ощупывать комнату в попытке найти возлюбленную, которую должна была оживить богиня любви. Но поиски эти оказались напрасными. Тогда слепой художник рывком поднял женщину, продолжавшую сидеть на полу, и вопросил: «Где статуя?»

Громкие театральные рыдания перешли в не менее громкий смех, сменившийся откровенных хохотом.

– Статуя? – чуть хрипловатое контральто певицы прекрасно оттеняло высокие ноты Масты, – ты, действительно, жаждешь узнать, где она?

Они пели дуэтом. Вопросы – насмешки – вопросы, сожаление, беспокойство, – насмешки. Дуэт артистов кружил по сцене в красивом танце. Женщина дразнила и ускользала, а мужчина, изображая неловкие движения недавно ослепшего человека, пытался поймать насмешницу, но та всякий раз уворачивалась от него с жестоким смехом. Наконец, Маста поймал её и потребовал объяснений.

Гибким, текучим движением женщина вывернулась из его рук и под рваный ритм резкой мелодии со смехом рассказала, как горела статуя в ночном костре, как радостно танцевала вокруг жуткая лесная нечисть, как они отнесли и выбросили пепел в горную речку, чтобы ни единой крупинки не осталось до восхода утреннего светила.

Затем настроение музыки резко изменилось, женщина упала на колени, и начала умолять продолжать любить её – женщину из плоти и крови, а не холодную деревяшку.

Художник с отвращением отвергает бывшую возлюбленную, она закрывает лицо руками, и её чёрные длинные волосы окутывают её, словно плащ. Ослепший и ослеплённый горем художник выходит на авансцену и начинает петь. Он сначала пел акапелла о своей беспросветной тоске, предательстве и любви, и постепенно к его великолепному голосу начали по одному присоединяться разные инструменты. От мелодии замирало сердце, перехватывало дыхание, настолько был силён эмоциональный посыл этой арии. Её кульминацией стало решение уйти из жизни, которая без любимой женщины и без зрения не имела для художника никакой ценности.

Маста вытащил откуда-то огромный старинный револьвер, приставил его ко виску и на последних нотах нажал на спусковой крючок. Музыка успела угаснуть, со сцены прогремел выстрел, и Маста начал медленно заваливаться навзничь. Чародейка не могла не отметить высокое качество иллюзии: кровь, выплеснувшаяся из раны на голове, выглядела очень натурально. Она лужей разлилась по дощатому полу сцены, артисту удалось даже сдерживать дыхание, чтобы его грудь не поднималась, создавая полное впечатление смерти.

Зрительный зал взорвался рукоплесканиями, некоторые люди в партере вставали и аплодировали стоя. Крики «Браво!», «Великий Финчи!» раздавались со всех сторон.

Тут-то чародейку и накрыло явственное ощущение смерти. Театр с самого его входа обрушил на Рику такое количество отголосков магии, которой он был пропитан от крыши до подвала, что девушке пришлось приглушить своё магическое чутьё, дабы не отфильтровываться на отпечатки волшебства, творимого тут каждый вечер: свет, декорации, эффекты, даже омолаживающая магия ощущалась вполне себе явственно. Но теперь! Эманации смерти витали над сценой. Рике стало ясно: и пистолет, и выстрел, самоубийство на сцене были самыми, что ни на есть, настоящими.

– Браво, – присоединился к общему хору голосов король, хотя сам даже не смотрел на сцену, а, пользуясь компанией коррехидора, занимал себя разговорами, – блистательно!

– Ваше величество, – негромко проговорила Рика, – Эйдо Финчи застрелился по-настоящему.

К ней повернулось красивое, породистое лицо монарха:

– Вы просто первый раз в опере. Тут лучшие чародеи работали над эффектом крови, – покровительственно проговорил он, – вы же не вскакивали с криками: «Пожар! Горим!», когда на сцене бушевало пламя костра?

– Я ощутила смерть, – твёрдо стояла на своём чародейка, – как некромант, я просто не могла не почувствовать этого!

– Вилли, тебе несказанно повезло, – усмехнулся король, – твоя невеста только внешне производит впечатление колючей и несколько чёрствой особы. В душе она – романтична и легковерна, готова бежать на сцену, оказывать помощь, поверив виртуозной игре актёра и мастерству театрального чародея. Прелестно!

Оркестр продолжал играть, а отвергнутая женщина наклонилась над погибшим возлюбленным, напевая колыбельную песню (видимо так режиссёр решил показать, что она потеряла от горя рассудок). Она приподняла голову Масты, хотела отвести со лба пропитавшуюся кровью прядь кудрявых золотых волос, но уронила голову артиста и огласила сцену отнюдь не благозвучным воплем. Затем она вскочила и бросилась к рампе с криком:

– Финчи умер! – женщина со страхом и отвращением смотрела на свои выпачканные самой настоящей кровью руки.

Оркестр нестройно смолк. Артистку сотрясали самые настоящие рыдания. Из-за кулис вышел полненький господин в континентальной одежде и галстуком бабочкой. Он подошёл к распростёртому в луже крови слепому мастеру и со знанием дела пощупал пульс на шее. Рике подумалось, что этому кругленькому человечку доводилось сталкиваться со смертью.

– Господа, – проговорил он после того, как поднялся с колен и вышел вперёд, – Королевский оперный театр приносит всем вам, наши уважаемые и горячо любимые зрители, самые глубокие извинения, – поклон практически параллельно полу, – произошёл несчастный случай, который, увы, не позволяет нам доиграть спектакль до конца. Денежные средства, затраченные вами на билеты, будут возмещены администрацией театра и попечительским советом в полном объёме. Я с прискорбием вынужден сообщить, что золотой голос нашего театра, прекрасный человек и талантливый молодой артист Эйдо Финчи скончался.

Рике не единожды доводилось видеть реакцию людей на внезапную смерть, произошедшую на их глазах, и всякий раз она не уставала удивляться разнообразию этих самых реакций. Кто-то истерически зарыдал (наверное, это были самые преданные поклонницы артиста с хрустальным голосом), иные ринулись вперёд, чтобы собственными глазами увидеть мёртвую звезду, замелькали вспышки, – это ушлые журналисты не могли пропустить сенсацию. Часть публики спешно потянулась к выходу. Директор театра кланялся, извинялся и заверял, что все деньги будут возвращены в самые кратчайшие сроки. Одна женщина в партере даже упала в обморок, но чародейке показалось, что обморок этот был не совсем настоящим, просто зрительница чувствовала острую потребность продемонстрировать окружающим свою тонко чувствующую, глубоко ранимую натуру.

– Вот так всегда, Эли, – недовольно проговорила леди Камирэ, – наши подданные ухитрились испортить такой замечательный вечер! Вольно же было белобрысому красавчику публично застрелиться! Как будто он не мог доиграть спектакль, а потом, где-нибудь в тёмном парке пустить себе пулю в лоб. Нет ведь, артистическая душа, ему публику подавай. И не подумал даже, что своей выходкой портит настроение другим людям.

– Дорогая, – ответил король, – для человека, решившего расстаться с жизнью, вряд ли имеет значение настроение других.

– Прошу прощения, – вступил в разговор Вилохэд, чем вызвал недовольный взгляд невесты короля, которая и без того имела кисло-надменный вид, – в данном случае самоубийство – всего лишь один из возможных вариантов. Преднамеренное убийство тоже нельзя исключать.

– Убийство? – картинно удивилась леди Камирэ, – кому придёт блажь публично расправиться со своим обидчиком, да ещё и на глазах сотен людей, преотлично видевших, что Эйдо Финчли своими собственными руками застрелился?

– Именно присутствие сотен людей и самостоятельное действие, приведшее к смерти, особенно ценны для убийцы, – вмешалась чародейка, – полагаю, для этой сцены пистолет либо вообще не был заряжен, либо же был заряжен холостым патроном. Убийце всего-то навсего потребовалось бы перед спектаклем заменить холостой патрон боевым. И готово дело.

– Вздор, – повела плечом бывшая фаворитка, – есть масса способов расправиться с каким-то там артистишкой: удар ножом в печень в тёмном переулке, упал с моста и утонул в Журакаве, выбросился из окна, попал под лошадь, в конце концов. Я полагаю, – она многозначительно прищурилась, – этот слепой мастер проиграл свою жизнь в карты, и должен был покончить с собой прямо во время спектакля!

– Великолепно! – воскликнул король, – моя малышка затыкает за пояс нашего коррехидора и чародейку! Право слово, кузен Вилли, как бы мне не пришлось заменить тебя на должности коррехидора Кленфилда. Леди Камирэ будет по силам обеспечить порядок и покой в столице Артании.

– Милый, – капризно протянула она, – ни за что не стану растрачивать бесценные дни своей молодости на поиски воров и убийц! Уволь меня от этого, хотя, если ты прикажешь мне это своей королевской властью, – она кокетливо поглядела на жениха, – я подчинюсь, как и во всех остальных случаях!

Упоминание об остальных случаях вызвало мимолётную, но чрезвычайно довольную улыбку на королевской физиономии, но под посторонними взглядами он внезапно посерьёзнел, кашлянул и приказал Вилу незамедлительно приступить к расследованию причин трагической смерти талантливого артиста.

– И не забывайте, кузен, о двух вещах, – монарх многозначительно поднял бровь, – дело на моём личном контроле, и непременно отработайте версию самоубийства, высказанную леди Камирэ, – он по материковому обычаю поцеловал даме руку, – отчитываться будете, как обычно. Я возмущён! – воскликнул король, склонный к мгновенным и неожиданным перепадам настроения, – в моей столице, в театре, находящемся под нашим патронажем, происходит не то убийство, не то самоубийство прямо на наших глазах. Возникают сомнения, достоин ли четвёртый сын Дубового клана того высокого жалования, которое он получает из казны?

– Я сделаю всё возможное, чтобы не разочаровать Ваше величество, – Вил чуть наклонил голову и опустил взгляд на вычурный узел королевского шейного платка. Монарх терпеть не мог, если в момент накатившего внезапно раздражения ему смотрят в глаза, – расследование будет проведено в самые сжатые сроки.

Он бросил предостерегающий взгляд на чародейку, у которой всегда имелось собственное мнение по всем вопросам.

– И чего же, собственно говоря, вы ждёте? – бровь короля вздёрнулась в немом вопросе, – надеюсь, вам не нужно напоминать, что у коррехидора Кленфилда просто не существует личного времени?

– Да, сир. Всё моё время, как и вся моя жизнь принадлежат Кленовой короне.

Он кивнул чародейке, та рванулась было с места, но быстро вспомнила о правилах этикета поклонилась и чинно вышла за дверь.

Глава 2 СЛЁЗЫ КОРОЛЯ

Утро понедельника для чародейки выдалось рутинным и шло своим чередом. Когда она привычно наколдовывала на руках защитную плёнку (перчатки Рика терпеть не могла: во-первых, чувствительность пальцев теряется, а во-вторых – всё равно что-то да просочиться) ей вспомнилась симпатичная девушка в одежде горничной. Девушка стояла возле кафе «Вкусные и полезные завтраки», и звонким девчоночьим голоском вопрошала у прохожих:

– С чего начинается Ваше утро? – и, не дожидаясь ответа, продолжала, – каждое утро во «Вкусных и полезных завтраках» начинается с жасминового чая и свежайших булочек с деревенским сливочным маслом. Посетите наше кафе, где милые горничные всегда составят компанию тем, кто не привык завтракать в одиночестве!

Рика улыбнулась про себя, подумав, вот бы удивилась девица в белоснежной наколке на волосах, если бы услышала, что утро чародейки не так уж редко начинается со вскрытия трупа.

Она обошла вокруг распростёртого на прозекторском столе артиста. Перво-наперво срезать всю одежду – шикарный костюм, в котором тот исполнил свою последнюю в жизни арию, пропитался засохшей кровью. Магией она удалила кровь с тела. Ни время, ни место, ни причина смерти не вызывали каких-либо вопросов или интереса. Чародейка сама, своими глазами видела вчера вечером, как Эйдо Финчи пустил себе пулю в лоб из старинного пистолета. Пистолет этот, богато изукрашенный серебром и перламутром, лежал у неё на рабочем столе в специальной коробке для вещдоков. Рике нужно было выяснить, не было ли какой причины, побудившей звезду уйти из жизни. Версию самоубийства выдвинула невеста его величества, и эту самую версию необходимо было отработать в первую голову.

– Ладно, – бормотала себе под нос чародейка, делая первый глубокий надрез, – поглядим, не страдали ли вы, господин Финчи, какими-либо скрытыми недугами, которые могли бы побудить вас свести счёты с жизнью.

Тут она обругала себя за торопливость. По регламенту перед вскрытием надлежало сделать тест на остаточную магию, дабы убедиться, что чары и заклятия не были наложены ни на жертву, ни на орудие убийства. Тест Пикелоу на многострадальном зеркале показал, что колдовскому воздействию артист не подвергался по крайней мере пару последних недель. Рика даже не удивилась, обнаружив единственный след косметической магии. Она уже увидела, что на самом деле Эйдо был брюнетом, а чудесный оттенок белого золота на его вьющихся волосах – эффект магического осветления.

Пистолет тоже был чист. Девушка вернулась к вскрытию. Примерно через час она вернула все органы на место и зашила тело. Рика не успела помыть руки, как к ней в кабинет буквально ворвался осанистый мужчина средних лет, в котором чародейка сразу же узнала директора театра. Это он приносил извинения почтеннейшей публике.

– Как я вижу, милочка, вы уже закончили? – спросил он, даже не поздоровавшись, – могу я забрать тело. Кстати, имею честь представиться: Дже́мени Оку́ра – директор Королевского оперного театра, – он протянул чародейке визитку с позолоченными витиеватыми буквами, – а вы, как я понимаю…

– Вовсе не милочка, а мистрис Таками – коронер его королевского величества. И, входя в кабинет к чародею, очень желательно стучаться. Для вас желательно, а то мало ли какие побочки от заклятий могут попасть на не вовремя зашедшего постороннего.

– Ах, великодушно простите! – поклонился господин Окура, – мой рассудок немного помутился от горя, что не могло не сказаться на забывчивости в отношении самой банальной вежливости. Но смерть нашей звезды, нашего великого таланта, нашего… – он, словно не находя слов, вытащил из кармана большой носовой платок и принялся промокать сухие глаза, – это невосполнимая утрата и гигантская трагедия для всего театра. Я со вчерашнего вечера только и занят тем, что готовлю подобающую церемонию погребения.

Мужчина вытянул шею и заглянул в прозекторскую, где на столе лежал Эйдо Финчи.

– Как неудачно, что парню пришла блажь выстрелить себе в голову. Ума не приложу, каким образом нам придать ему приличный вид? Ведь у него было столько поклонниц! Вы не могли бы сколдовать на скорую руку что-нибудь эдакое, чтобы хоть как-то скрыть отвратительную дырку в голове, которой вчера наш безумец ухитрился себя наградить?

– Нет, господин Окура, – ответила Рика, – я подобными вещами не занимаюсь.

– Жаль, очень даже зря, дело это денежное, – продолжал бормотать директор, пока рабочие в комбинезонах с логотипом театра выносили тело, – это могло бы всем облегчить жизнь.

Чародейка собиралась уже заявить, что последнее, о чём она задумывается в данный момент, так это – об облегчении жизни директору Королевского оперного театра, но Окура уже спешил выйти за дверь и в ответе её совершенно не нуждался.

С Вилохэдом они договорились накануне, что чародейка придёт к нему с готовыми результатами некропсии и своими предположениями о направлении расследования.

Турада несколько притух после остановки городских часов и напрасных поисков мастера вампиров в Кленфилде, с него слетела значительна часть апломба и высокомерия. Адъютант коррехидора воздержался от своей обычной гаденькой улыбочки, какой всякий раз встречал чародейку после того, как та стала невестой Дубового клана. Он поздоровался подобающей сдержанностью и без напоминаний бросился докладывать своему шефу о прибытии коронера.

Вил выглядел немного утомлённым. На вопрос чародейки он отговорился изменениями в погоде, которые всякий раз заставляют его мучаться головными болями.

– Что-то интересное обнаружили? – спросил он, выпивая зашипевшую в стакане пилюлю от мигрени.

– Докладываю, – Рика присела на стул, – о господине Эйдо Финчи могу сказать, что он был совершенно здоровым молодым мужчиной. Алкоголем и табаком не злоупотреблял, никакими серьёзными недугами не страдал – ни явными, ни тайными. Магическому воздействию не подвергался, исключение – осветлённые волосы. И осветлял он их где-то пару недель назад. Так что моё предположение об одной из причин, побуждающих человека уйти из жизни, не подтвердилось.

– Было бы здорово, если бы вы озвучили и само предположение.

– Я не сказала? – смутилась Рика, – просто подумалось, что человек может совершить самоубийство, если у него обнаружен неизлечимый недуг, который без всякий вариантов приведёт его к смерти. Нам в Академии рассказывали об одной «благодетельнице» из южных префектур. Она готовила быстродействующие яды и помогала смертельно больным прервать мучения.

Вил взглянул на чародейку и спросил:

– Мне показалось, или вы произнесли слово «благодетельница» с какой-то особенной интонацией?

– Нет, вам не показалось. Женщина попала в тюрьму, когда принялась подавать свои снадобья не только смертельно больным, но и жёнам, которым смертельно надоели их мужья, а также иным желающим, чьи богатые родственники слишком долго зажились на свете.

– Значит, оснований расстаться с белым светом из страха долгой и мучительной кончины у нашего певца не было?

– С ручательством. На момент смерти у Финчи единственным что могло бы вызвать хоть какое-то беспокойство, были малюсенькие узелки на голосовых связках, – проговорила Рика, удостоверившись, что она отразила это в отчёте.

– Такие узелки опасны?

– В том состоянии, что были у Эйдо, – совершенно нет. Уверена, он сам пока даже не подозревал о них. Лет через пять-семь проблемы могли возникнуть, – сказала чародейка, – я специально сверилась с медицинским справочником. Подобные узелки появляются на связках от перенапряжения, кода артист поёт на пределе своих возможностей.

– Удивительно, – покачал головой коррехидор, – мне вчера показалось, что Королевская опера обзавелась настоящим талантом. Хотя его величество очень старался лишить меня радости слушать оперу, вопреки его усилиям кое-какое удовольствие от прекрасной музыки мне получить удалось. Пение Эйды походило на пение птицы, его голос лился легко, естественно и свободно.

– Думаю, – прищурилась чародейка, – именно эта естественность стоила ему тех огромных усилий и тренировок, что привели к перенапряжению. По крайней мере, узелки на связках это подтверждают.

– Итак, – Вил забрал отчёт, – что кроме пошатнувшегося здоровья могло побудить молодого, успешного, красивого мужчину покончить с собой?

– Почему вы так держитесь за версию самоубийства? – раздражённо проговорила чародейка, – неужели всё из-за того, что её высказала эта надменная высокомерная кривляка из королевской ложи?

– Ох и не повезло леди Камирэ, – улыбнулся Вил, – не высокого же вы мнения о будущей королеве.

– Лучшего она не заслужила.

– Причина более банальна. Его величество не отстанет от нас, пока мы полностью не отработаем и не исключим данную версию. Кроме здоровья нам нужно рассмотреть и другие варианты: несчастная любовь, безвыходная финансовая ситуация, проблемы с психикой, в конце концов.

– Вы забыли упомянуть проигранное в карты желание, которое породила богатая фантазия леди Камирэ, – не без иронии добавила Рика.

Раздался деликатный стук в дверь, и Турада подал сервированный к чаю поднос.

– Благодарю, – удивлённо проговорил коррехидор, – однако ж мы не сможем воздать должное вашему искусству. Нас ждёт расследование. А вы наведите справки у практикующих мозгоправов, не обращался ли к ним Эйдо Финчи. Если обращался, спросите, по какой причине, и не было ли у него тяги к самоубийству.