Серия сборников: «Непроизнесённая Россия»

Ибрагим Рахимов

Серия сборников: «Непроизнесённая Россия»

«Это серия сборников рассказов, собранная в одну книгу – не ответ. Это – вопрос, обращённый к каждому. Кто мы? Нация, смирившаяся с тем, что её лучшие люди обречены на невидимость и борьбу с ветрами равнодушия? Или мы всё ещё общество, способное очнуться от спячки и вспомнить, что его истинная сила – не в блеске кумиров, а в крепости рук, ясности умов и чистоте сердец тех, кто составляет стальной каркас России? Ответ – за вами».

Сборник рассказов 1.

«Мера совести» или «Кому ты должен»

Канун (Следователь и «удобный» обвиняемый)

Дождь стучал по подоконнику с упорством следователя, выбивающего признание. Игорь Макаров стоял у окна, глядя на мокрые огни ночного города. В отражении на стекле он видел не своё усталое лицо, а папку с делом, лежащую на столе. Дело № 347-Б.

Из комнаты сына доносились звуки компьютерной игры – отрывистые выстрелы, визг шин. Антон, пятнадцать лет, болел астмой. Игорь мысленно прикидывал стоимость ингаляторов и нового, более мощного небулайзера, который настойчиво рекомендовал врач в частной клинике. Кредит на квартиру, машина, требующая ремонта… Мысли о деньгах были таким же постоянным фоном, как шум дождя за окном.

Звонил телефон. На экране – незнакомый номер. Игорь машинально сбросил. Через минуту звонок повторился.

«Алло?» – раздражённо буркнул он.

«Игорь? Это Лена, жена Димы», – голос в трубке срывался от слёз и попыток взять себя в руки.

Внутри у Игоря всё оборвалось и замерло. Дима. Лучший друг, почти брат. Они вместе служили в «горячей точке», где Дима однажды спас Игорю жизнь, вытащив его из-под обстрела. Спас, рискуя собой, по зову не долга, а чего-то большего.

«Он… его вчера забрали. В камере предварительного заключения. Обвиняют в нападении на сотрудника ППС. Тяжкая статья, Игорь…»

Она говорила захлёбываясь, и Игорь слушал, чувствуя, как по спине расползается липкий, холодный ужас.

«Он через адвоката передал, что дело какое-то липовое. И что… что ты его следователь. Это правда?»

Игорь молчал. Он смотрел на папку с делом № 347-Б, лежавшую на его столе. Делом, в котором фигурантом значился Дмитрий Соколов.

«Правда», – наконец выдавил он, и это слово прозвучало как приговор ему самому.

В трубке повисла тишина, а потом голос Лены, тихий и надломленный, прошептал:

«Ну что ж…Сломаешь его, следователь?»

«Он же знает, что не бил никого…» – начал Игорь.

«Знает. И ты знаешь. А кто ещё? …» – оборвала его Лена и положила трубку.

Игорь положил трубку. Его собственный взгляд с фотографии в личном деле был ему неприятен. Он сел за стол и снова открыл папку. Дело было кривым, как подкошенный забор. Показания одного «свидетеля», данные которого постоянно путались. Отсутствие записи с камеры наблюдения, которая «внезапно сломалась». Заключение экспертизы, настолько расплывчатое, что его можно было трактовать, как угодно. Но было указание сверху: «быстро и жестко завершить». Нужен был результат. Нужна была галочка. «Удобный» обвиняемый – бизнесмен без серьёзной крыши – был идеальной кандидатурой.

Долг перед системой был прост и понятен. Выполнить приказ. Закрыть дело. Положить на стол начальству красивый отчёт. Это сулило повышение. Премию, которая решила бы все финансовые проблемы семьи. Ту самую, что позволила бы купить Антону лучшего врача, лучший аппарат. Обеспечить будущее. Долг перед семьёй диктовал одно: подписать документы.

Но была и совесть. Она шептала о другом долге. О долге перед другом, который когда-то не раздумывая рисковал всем ради него. О долге перед Законом, который он, Игорь, давал клятву чтить, а не использовать как дубину. О долге перед справедливостью, которая не должна быть предметом торга. Признает вину Дима – получит реальный срок. Его бизнес рухнет, семья останется ни с чем.

На следующее утро Игорь вызвал того самого «свидетеля» на повторную допрос. Мужчина путался ещё сильнее. Стало очевидно, что его показания – липа. Вернувшись в кабинет, Игорь получил СМС от начальника: «Игорь, как успехи по 347-Б? Жду отчёт к концу дня. Не подведи».

Он снова открыл папку. Перед ним лежали два документа.

Первый – постановление о прекращении уголовного преследования в отношении Дмитрия Соколова за отсутствием состава преступления. Сухой, юридический язык, который вернёт человеку свободу, а ему, Игорю, гарантированно загонит карьеру в тупик. Проверки, выговоры, испорченные отношения. Он мысленно представил испуганные глаза жены, когда он скажет, что повышения не будет, что денег на частную клинику нет.

Второй документ – обвинительное заключение, уже почти готовое. Оставалось только его подписать. Подписать – и жизнь его семьи изменится к лучшему. А жизнь Димы будет разрушена.

Игорь взял ручку. Пластиковый корпус был холодным и неживым в его пальцах. Он уставился на чистый лист бумаги, куда ляжет его подпись. Под ним – либо оправдание, либо приговор. И тому, и другому.

Он глубоко вздохнул, представив на мгновение лицо сына. Потом – лицо Димы в камере. Долг. Совесть. Семья. Друг. Государство. Человек.

Его пальцы сжали ручку. Он приблизил её к бумаге…

А куда легла бы ваша подпись …?

Статистика (Врач и система) 

Тишину ночного дежурства разорвал сигнал «Скорой». В приёмное отделение центральной городской больницы ввезли на каталках сразу несколько человек – рабочих с завода «ХимПрогресс». Официальный диагноз – «острое пищевое отравление». Но когда Анна Григорьевна, дежурный врач с двадцатилетним стажем, увидела синюшные губы и судорожные хриплые вдохи своего первого пациента, у неё сжалось сердце. Это не было похоже на несвежий пирожок.

«Сатурация падает! 85%!» – крикнула медсестра.

Анна бросила взгляд на санитаров, которые перекладывали с каталок на койки ещё двоих рабочих. Такие же симптомы. Она отдала чёткие команды: кислород, кортикостероиды, бронхолитики. Пока её команда работала, она быстро опросила самого трезвого из пострадавших.

«Что делали перед тем, как стало плохо?»

«Да ничего…Цех герметизации прочищали. Старую вентиляцию. Пыль стояла, вонючая такая…»

«Пыль». У Анны похолодели пальцы. Она вспомнила срочную рассылку от управления здравоохранения недельной давности: «В случае выявления профессиональных заболеваний или отравлений на промышленных объектах, все случаи согласовывать с главным врачом перед постановкой диагноза».

Долг перед системой был кристально чист. Списать всё на «пищевую токсикоинфекцию». Не поднимать панику. Не портить статистику городу и не создавать проблем мощному градообразующему предприятию. Завод платил налеты, спонсировал ремонт их же больницы. Начальство скажет «спасибо». Возможно, даже премию выдаст. А ей, матери-одиночке, эти деньги были бы не лишними – на подготовку дочки к поступлению в медицинский институт. Осуществить свою несбывшуюся мечту через неё.

Но совесть и долг врача диктовали другое. Если это химическое отравление, а не пищевое, нужна совсем другая терапия. И, что важнее, нужно срочно оповестить остальных рабочих цеха и провести эвакуацию. Промедление могло стоить десяткам людей здоровья, а может, и жизни. Поставить правильный диагноз – значит подписать себе приговор. Выйти против системы.

Утром, едва она начала оформлять истории болезней, в её кабинет вошёл главный врач, Виктор Сергеевич. Его лицо было маской дружелюбия.

«Анна Григорьевна, я смотрю, вчерашние «отравленники» из-за шаурмы? Как состояние?»

«Стабилизировались, – ответила Анна, глядя в монитор. – Но, Виктор Сергеевич, клиника нехарактерная. Я подозреваю ингаляционное отравление соединениями…»

«Анна, – главный врач мягко перебил её, сев на край стола. – Завод уже провёл внутреннюю проверку. Нарушений нет. Это – пищевое отравление. Так и запишем. Не будем сеять панику и марать репутацию предприятия. Ты же понимаешь».

Он встал и на выходе обернулся:

«Кстати, насчёт квоты для твоей Кати в медунивер… Я поговорил с ректором. Всё решаемо. Особенно, если у нас тут всё будет чисто и спокойно».

Дверь закрылась. Анна осталась одна с экраном компьютера. Перед ней была открыта электронная карта первого пострадавшего. Поле «Окончательный диагноз» пульсировало пустотой.

С одной стороны – благополучие её дочери. Её будущее. Карьера. Тихая жизнь без борьбы с ветряными мельницами, в которой она уже устала. Просто поставить галочку. Согласиться. «Пищевая токсикоинфекция». Три слова, которые решат все её проблемы.

С другой – лица рабочих. Их хриплые вздохи. Их семьи. Возможные новые жертвы, если на заводе не признают ЧП и не примут мер. Клятва Гиппократа. Её собственная совесть, которая не даст ей спокойно смотреть в глаза дочери, зная, что она предала саму суть своей профессии.

Она положила пальцы на клавиатуру. Указательный палец правой руки завис над буквой «П». Следующие три буквы сложатся либо в «ПИЩЕВОЕ», либо в «ПРОФЕССИОНАЛЬНОЕ». Каждое слово – это выбор судьбы. Не только её, но и многих других людей.

Её палец дрогнул и начал движение…

А какие следующие буквы выбрали бы вы …?

 Урок. Приказано забыть

В кабинет истории Марина Петровна сжимала в руках стопку детских сочинений на тему «Герой моей семьи». В них была жизнь – искренняя, путаная, трогательная. Но одно из них было обузой, разрывной гранатой, подложенной под её карьеру.

Сочинение её ученика, Артёма, было о его прадеде. Не о генерале, а о простом солдате, который под Сталинградом, отрезанный от своих, трое суток отбивался в подвале, прикрывая отход раненых товарищей. Он выжил чудом, попал в плен, бежал, прошёл фильтрационный лагерь НКВД и дошёл до Берлина. И после войны носил в себе не только осколки, но и клеймо «бывшего в плену». Его награды нашли его лишь десятилетия спустя.

Долг перед системой был озвучен утром завучем, Людмилой Викторовной, чьё лицо напоминала застегнутый на все пуговицы футляр.

«Марина Петровна, вы понимаете, это сочинение – мина. Мы не можем выносить на публику тему предательства и плена. Это бросает тень на светлый образ Победы. Принести кляузу на собственного деда – что это за патриотизм? Артёму нужно написать о ком-то другом. А это сочинение – в утиль. Вы же в курсе, что у нас комиссия из министерства на конкурс «Наследники Победы»? Ваш успех – это путёвка для вашего сына в «Орлёнок». Не подведите.»

Логика была железной. Спокойствие школы. Репутация. Путёвка для её сына, мечтавшего о море. Долг перед семьёй диктовал одно: согласиться. Просто взять и вычеркнуть неудобного солдата из истории. Один раз солгать – ради благополучия своего ребёнка.

Но совесть и долг учителя кричали о другом. Вычеркнуть этого солдата – значит совершить предательство. Предать правду, которую мальчик с таким трудом добыл из семейных архивов. Предать память человека, прошедшего через ад и оставшегося верным Родине. Что она будет воспитывать в детях – уважение к правде или удобству лжи?

На открытом уроке, в переполненном классе, под прицельными взглядами комиссии, всё шло по плану. Дети рассказывали о героях-танкистах, лётчиках, партизанах. Речи были гладкими, парадными, словно списанными с учебника. Комиссия одобрительно кивала.

И вот слово дали Артёму. Он вышел, бледный, с листком в дрожащих руках. Марина Петровна знала, что у него в руках – новое, «исправленное» сочинение о другом родственнике. Тот лежал в её сумке.

Он начал заученно: «Мой прадед, Василий Иванов, был…»

Он запнулся и посмотрел на неё. В его глазах был немой вопрос и стыд. Он не мог вынести лжи.

В этот момент её собственный сын, сидевший в конце класса как гость, поймал её взгляд и одобрительно улыбнулся. Он уже собирал вещи в «Орлёнок».

Дилемма обрела плоть и кровь.

· Молчать. Позволить мальчику солгать или поддержать его в намерении рассказать всё о своем прадеде. Сохранить сыну путёвку, а себе – карьеру. Исполнить «долг» перед системой и семьёй или исполнить долг учителя-воспитателя.

· Вмешаться. Вернуть память о солдате. Сказать: «Артём, а расскажи-ка ту, первую историю. О том, как его считали предателем, а он продолжал воевать. О настоящем герое, которым стоит гордиться». Это – долг перед историей, перед правдой, перед доверием ребёнка. Но это – крах всего, что она выстраивала годами.

Она видела, как Артём вот-вот сломается. Видела лицо завуча, предвкушающего успех. Видела лицо своего сына.

Её рот приоткрылся, чтобы либо одобрительно кивнуть Артёму, либо произнести фразу, которая навсегда изменит несколько судеб. Первое слово, сорвавшееся с её губ, должно было быть либо «Продолжай», либо «Подожди» …

А как вы поступили бы …?

Глубокая скважина. «Корпоративный осведомитель»

Антон прищурился от яркого солнца, отражавшегося в стеклянном фасаде центрального офиса «Сибирской Водной Компании». Всего час назад он был на месте, которое сотрудники между собой называли «Могильник» – заброшенная скважина №17 на окраине города. Теперь же, поднимаясь на лифте на двадцатый этаж, он чувствовал, как частицы едкой пыли с того полигона будто все еще осели у него в легких.

Он был главным инженером проекта. Они должны были очищать сточные воды перед сбросом в реку. Но уже полгода, по устному распоряжению начальства, на фильтрации и реагентах экономили. Вредные отходы тайком вывозили и закапывали в грунтовые воды на «Могильнике». Вчерашние пробы, которые Антон тайком взял и отправил в независимую лабораторию, показали чудовищное превышение по тяжелым металлам и канцерогенам. Река, из которой пил весь спальный район, была отравлена.

Долг перед компанией был очерчен четко. Он получил свою должность, высокую зарплату, служебную машину именно за свою лояльность и «не болтливость». Его босс, Петр Сергеевич, в частной беседе намекнул: «Скоро тебя ждет место в правлении, Антон. Ты же наш, семейный. Мы своих не бросаем». «Своих» – это тех, кто молчит. Молчание означало быстрый карьерный рост, акции компании, возможность наконец-то перевезти дочь с больными бронхами из этого города в крымский санаторий. Врачи настаивали на смене климата.

Но совесть и долг перед тысячами людей, пьющих отравленную воду, кричали в нем. Он вспомнил статистику по онкологии в их районе, которую все списывали на «плохую экологию». Он был не просто сотрудником, он был инженером. Он давал присягу защищать жизнь и здоровье людей, а не скрывать преступления ради прибыли.

В своем кабинете он открыл ноутбук. На рабочем столе – фото его дочери, семилетней Лизы, с беззаботной улыбкой. Рядом с фото – два открытых файла.

Первый – отчет для правления о «стабильных и соответствующих нормативам показателях очистки». Ложь, в которую оставалось только поставить его подпись. Подпись, которая спасет его карьеру и, возможно, здоровье его ребенка.

Второй файл – письмо. Адрес – известному независимому журналисту, который специализировался на разоблачениях. К письму были прикреплены все доказательства: пробы, фотографии «Могильника», скриншоты финансовых отчетов, доказывающих экономию на безопасности. Рядом с ноутбуком лежала флешка-дубликат. Отправить это – значит объявить войну могущественной корпорации. Это означало не просто увольнение. Это означало клевету, суды, тотальную травму. Его назовут предателем, агентом запада, сумасшедшим. Они разрушат его репутацию. Кто тогда даст ему работу? На какие деньги лечить Лизу?

В ящике стола лежал готовый служебный отчет, который нужно было просто отнести Петру Сергеевичу. И лежала флешка с правдой, которую нужно было отнести на почту.

Телефон вибрировал. Сообщение от жены: «Лиза опять кашляет всю ночь. Врач сказал, нужен срочно этот санаторий. Ты поговорил с Петром Сергеевичем?»

Антон закрыл глаза. Перед ним стояли не абстрактные понятия. С одной стороны – дочь. Ее больные бронхи, ее будущее. С другой – тысячи таких же Лиз, которые пьют из-под крана отраву, даже не подозревая об этом. Выиграет ли здоровье его дочери, если десятки других детей заболеют из-за его молчания?

Он посмотрел на экран. Курсор мигал в строке «Кому:». Его палец лег на тачпад.

Он сделал глубокий вдох. Его рука дрогнула и начала движение – либо к кнопке «Отправить», либо к кнопке «Удалить» …

А, вы. Как бы вы поступили?

Рубеж «Приказы не обсуждаются»

Капитан Сергей Волков припал к тепловизионному прицелу. Внутри всё сжалось в ледяной ком. Вон он, «Объект». Не абстрактная цель на карте, а обычная пятиэтажка в спальном районе большого города. Согласно разведданным, там, на четвертом этаже, укрылась группа боевиков, готовивших крупный теракт. Задача была простой и чудовищной: пока штурмовая группа готовится с тыла, его взводу надлежало открыть уничтожающий огонь по окнам четвертого этажа, чтобы подавить любую возможность сопротивления. Приказ был четким: «Любая активность в секторе обстрела подлежит немедленному уничтожению.»

Долг перед присягой требовал неукоснительного исполнения. Он – офицер. Его долг – защищать государство от терроризма, невзирая на жертвы. Невыполнение приказа в боевой обстановке – трибунал. Позор, тюрьма, крах всей его жизни, построенной на принципах долга и чести. Командир батальона был ясен: «Они прячутся за мирными жителями, рассчитывая на нашу мягкотелость. Мы должны быть тверды. Одна секунда слабости – и счет пойдет на сотни жизней наших граждан». Логика была железной.

Но совесть и долг человека кричали изнутри. Всего полчаса назад, сканируя район, он видел в те самые окна. В одном из «обезличенных» окон четвертого этажа он видел, как женщина кормила с ложки маленького ребенка. В соседнем – старик читал у окна газету. Мирные жители. Заложники ситуации. Его снаряды должны были превратить их квартиры в ад. Ради высшей цели? Ради спасения условных «сотен» где-то там, он должен был убить вот этих, конкретных, ни в чем не виновных людей. Сильнее ли долг перед государством, чем долг стать убийцей невинных?

«Капитан, – тихо произнес молодой солдат рядом, не отрываясь от своего прицела. – Я.… кажется, вижу в том угловом окне… там цветы на подоконнике. И какая-то игрушка». Голос солдата дрожал.

В наушниках звучал голос командира батальона: ««Волк-1», доложите обстановку. Вышли на рубеж?»

«Так точно, вышел», – голос Сергея прозвучал хрипло.

«Приступайте к выполнению задачи. Огонь на поражение по мере готовности. Штурмовая группа начинает движение через две минуты. Вам нужно очистить им путь. Понял?»

«Понял…»

Сергей снова посмотрел в прицел. Его мир сузился до зеленоватого изображения. Он видел ту самую женщину – она теперь не кормила ребенка, а просто стояла, обняв его, и смотрела в ночное окно. Он видел старика. Он видел эти цветы. А еще он видел, как в одной из комнат мелькнула тень человека с оружием. Боевик. Реальная угроза.

Перед ним был не просто приказ. Перед ним была математика души. Убить пятерых невинных, чтобы обезвредить троих виновных и возможно предотвратить будущий теракт? Или отказаться, поставив под удар штурмовую группу и взвалив на себя ответственность за потенциальные жертвы этого теракта? Существует ли вообще «правильный» выбор в этой ситуации на крови?

Он положил палец на спусковой крючок. Его взвод ждал его команды. Всего одно слово. Либо «Огонь», которое навсегда останется в его кошмарах. Либо «Отбой», которое навсегда поставит крест на его чести офицера и, возможно, станет приговором для других.

Губы Сергея дрогнули, готовые изречь приговор либо своей совести, либо своему долгу. Первый слог уже застыл у него в горле…

А вы…? Что сделали бы, Вы?

Выбор, иногда (или зачастую) перед человеком в полный рост встаёт вопрос… ???, на который нет ответа. И только в последний момент мы принимаем решение. Какое …?

Выбор:

А с точки зрения богословия, как должен поступить …?

С точки зрения богословия, ситуации, в которых оказываются герои рассказов, – это классическое столкновение между долгом перед человеческой системой и долгом перед Богом и собственной совестью, которая понимается как данный Им внутренний нравственный закон.

Совесть сильнее. Сильнее потому, что это голос Творца в человеке, данный ему как путеводитель к истине и спасению. Любой земной долг, противоречащий этой высшей правде, теряет свою моральную обязывающую силу.

Мнение машины, ИИ.

Сила ИИ – в его бесстрастности. Он видит системные связи и долгосрочные последствия, недоступные человеку в пылу эмоций. Он легко жертвует малым (судьбой одного человека) ради большего (целостности системы, жизней тысяч).

Его главная слабость (или сила) – неспособность понять, что в основе этих дилемм лежит не математика, а человеческая трагедия. ИИ не знает, что такое вина, сострадание, любовь или честь. Для него гибель заложников в рассказе «Рубеж» – это оптимизация переменных, а для человека – кровавая моральная катастрофа.

В наши рассказах герои – не калькуляторы. Их мука, их слезы, их провалы – это и есть та самая мера совести, которую не измерить никаким алгоритмом. ИИ дал бы «правильные» ответы, но именно способность человека иногда поступать неправильно с точки зрения логики, но правильно с точки зрения сердца, и делает нас людьми.

Философия жизни!

Современная философия не оправдывает и не осуждает наших героев. Она говорит: «Мир сложен, и ты обречен на выбор в условиях неопределенности. Твой выбор определяет не только судьбу других, но и то, кто ты есть. Выбирай осознанно и неси за это бремя ответственности».

А что думаете Вы?  Уважаемый читатель. Каково ваше мнение.

Сборник рассказов 2.

«НЕВИДИМЫЙ ФРОНТ»

Есть видимая Россия – гламурная, медийная, «успешная». И есть другая – невидимая, состоящая из людей, чьи руки, ум и совесть держат на себе первую. Сборник – это коллективный портрет этой «второй», настоящей России.

Цель: Не просто жаловаться, а показать достоинство, профессионализм и трагедию этих людей. Сделать их видимыми. Заставить читателя из среднего класса, чиновника, студента узнать в героях не абстрактных «синих воротничков», а своих сограждан, от которых зависит их собственная жизнь.

ПИР ШУТОВ.

Дымный воздух цеха был густ и знаком, как хлеб. Алексей Иванович, не включая яркого света, провел ладонью по станине станка. Холодный металл отозвался внутри него смутным теплом. Он включил локальную лампу, и та выхватила из полумрака тиски, панель управления, блестящие ручки. Здесь, в этом пятне света, он был королем и богом. Его мир был миром точности до микрона, мира, где слово «нельзя» заменялось на «надо подумать». Он взял со стола заготовку – кусок нержавеющей стали, будущую деталь для спутникового модуля. Без нее – всё это металлолом, летящий в миллиардные трубы.

В дверь постучали. Вошел мастер с виноватым видом.

–Алексей Иваныч, к шефу. Срочно.

Директор завода «Вектор», Сидоров, сидел в своем кабинете под портретом не то основателя, не то нынешнего президента. Лицо его сияло.

–Алексей Иванович! Наш золотой фонд! – начал он пафосно. – Выпала нам честь высочайшая. Не меньше!

Оказалось, что некий «медийный артист первой величины», Марсель Воронов, построил себе хоромы, а в них лифт итальянский встал. Деталь уникальная, сломалась, ждать месяцы. А у «артиста» день рождения, пир на весь мир. Кто-то из спонсоров, «друзей завода», ляпнул, что у нас, на «Векторе», руки такие, что и иголку в стогу найдут. В общем, езжай, Алексей Иваныч, спасай престиж. Заказ срочный, гонорар личный, от него самого.

Алексей молча слушал, глядя в окно на заснеженные крыши заводских корпусов. Ему было пятьдесят пять. Он точил детали для ракет, которые летали к звездам. А теперь ему приказывали ехать чинить лифт какому-то певцу. Унижение подкатило комком к горлу.

–У меня, Пётр Николаевич, план…

–План подождет! – отрезал директор. – Это – стратегия. Пиар. Можешь представить? Нас заметили! В верхах!

Алексей представил. Представил лицо жены, когда он принесет деньги. Не жалкую зарплату, а настоящие деньги. На операцию внуку, которую они копили годами. Он кивнул.

–Хорошо. Поеду.

Дорога на электричке была похожа на путешествие в другой мир. Его мир кончался за проходной завода. Дальше были уродливые спальные районы, ржавые гаражи, грязный снег. Потом – дачи, уже побогаче. А потом его встретила черная, лакированно блестящая иномарка с тонированными стеклами.