Дилогия Тьмы. Книга II. Я во тьме

– Я не знаю, что такое любовь, Миранда. Я, наверно, не распознаю ее, если она выскочит передо мной, как черт из-за угла.

– Но ведь и я не знаю, что это. Да и может ли вообще кто-то знать? У меня вовсе не замирает сердце, при взгляде на тебя, мне не хочется петь, вокруг не расцветают сады, или какие там еще глупости навыдумывали поэты. Но теперь мне думается, а нужно ли все это, нужны ли всякие атрибуты, слова, признания, если мы и без того понимаем друг друга, поддерживаем друг друга, желаем друг друга, в конце концов. Разве этого недостаточно? Может, любовь – это когда не нужно ничего, а только быть, просто быть вместе. Если ты этого хочешь.

Хочу. – Просто ответил я. – Пусть я не знаю, что такое любовь, но я знаю наверняка, что хочу быть с тобой. Возможно, я так никогда и не пойму, что творится в моей душе, и что я чувствую к тебе, возможно, я никогда не скажу тебе, что люблю. Но если ты готова смириться с этим, тогда я хочу, чтобы и ты была со мной.

– Хорошо. – Только и ответила она.

– Выходи за меня замуж. – Предложил я, без обиняков, без прелюдий, без каких бы то ни было формальностей, необходимых всем, кроме нас.

– Почему ты мне это предлагаешь? – Спросила она, кажется, искренне удивившись.

– Что тебя удивляет? – Спросил я. – Не думала же ты, что я позволю тебе остаться подле меня лишь наложницей.

– Вряд ли это мудрый выбор с твоей стороны.

– Отчего же? И мой отец тоже этого хотел.

– Мой папа, конечно, имеет влияние, но ты мог бы, поступить выгоднее для себя и заключить политический союз с какой-нибудь из соседних держав.

– И ты готова пойти даже на это? Осталась бы со мной, зная, что я принадлежу другой?

– Я бы не стала твоей наложницей, как ты выразился, но поддерживала бы тебя, чем могла, советом, словом и делом.

– Раз ты готова на это пойти, я тоже отвергну всякую выгоду. К черту политику. Ты станешь моей женой?

– Да. – Сказала она, и на этом наша судьба решилась.

Вечер был ветренный, ветра несли на свих спинах стужу севера, и Миранда, вышедшая сюда в одном только платье, хоть и шерстяном, уже порядком замерзла и теперь ежилась от холода. Я приобнял ее, а она подалась навстречу, и первая поцеловала меня. Я ответил, но целовались мы не так, как в тот злосчастный вечер, когда с каким-то нетерпеливым звериным остервенением отдавались своим страстям. Этот поцелуй был иным – осторожным и почти нерешительным. Мы словно заново открывались друг для друга, изучая то, что не заметили в горячке первой страсти. Мы, как бы проверяя истинные чувства друг друга, словно осторожными шагами посреди ночи ступали по скрипучей лестнице, боясь, что какая-нибудь ступень заскрипит и перебудит весь дом.

Мертвых не вернуть, так пусть же они спят спокойно. Но ведь мы живы, а раз так, значит нам следует прощать и любить, совершать ошибки и исправлять их. Когда я исправлю свои, то, быть может, смогу простить тебя, Элиндер, а заодно простить и себя. Простить и идти в будущее, простить и жить дальше.

Глава 3 Малефики

Но жить дальше, это значит, решать проблемы, которых становится все больше. С утра меня поймал лорд Хильдерик. Ночью он пришел в замок, а теперь просил дозволения его войскам вернуться домой, пока погода еще позволяла идти через горы. Я разрешил. Было что-то неприятное в этом человеке, еще не старом, но уже седом, с поистине бледной кожей и каким-то болезненно-красными влажными глазами. На самом деле точный его возраст нельзя было выяснить, глядя на его лицо, прорезанное резкими морщинами. Худое и высокое тело его не обнаруживало в себе особой силы, впрочем, как показали последние события, воином и полководцем он был хорошим, от природы имея острый ум и за годы жизни приобретя мастерство отменного убийцы. Он и раньше, вероятно, был блондином, а теперь так и вовсе длинные и прямые волосы его были белее снега. Он, пострадавший в свое время от обморожения, не имел возможности произвести наследников, и характер одинокого, обиженного на судьбу человека, каким-то неуловимым образом проступал в его манере вести себя. Даже будучи вежливым и вполне спокойным, он умудрялся излучать необъяснимую зависть к чужой молодости и силе. И я, чувствуя это совершенно ясно, не хотел, чтобы он задерживался в моем доме дольше, чем того требовали обстоятельства. Он хорошо управляет Севером, но подпускать его ближе к себе, мне бы не следовало.

– Решительно заявляю вам, что это несправедливо! – Воскликнул Редерик еще вечером, накануне нашего отъезда, когда я без всякой задней мысли рассказал ему о намерении Хагамара взять меня с собой. Вернее, о том, что он разрешил мне ехать вместе с малефиками, в то время как Редерик тоже стал напрашиваться, но получил строгий отказ. Впрочем, я хоть и был королем, но полностью полагался на Хагамара в вопросах, недоступных моему пониманию. Все то, что касалось магии, лежало в его ведении, а свою искреннюю преданность нашей семье он доказывал годами. И если бы он строго настрого запретил мне ехать с ним, я ни за что не стал бы пользоваться своей королевской властью, чтобы нарушить этот запрет. У Редерика же не было ни власти, ни смирения, и вот теперь, с утра, он вновь принялся канючить и выражать протесты не столько от настоящей досады, сколько чтобы просто позлить нас всех.

– Почему все едут, кроме меня?

– Ты как маленький ребенок, в самом деле! – Поморщилась Миранда. – Я вот тоже никуда не еду, но ведь не ною об этом.

– А ты здесь причем? – Воскликнул Редерик. – О тебе речь вообще не идет.

– Это еще почему? – Удивилась Миранда.

– Ты девушка. – Снисходительно улыбнулся ей брат.

– И что? Думаешь, мозгов у меня меньше, чем у тебя?

– Тебе вообще не положено никуда ехать.

Миранда фыркнула, а я про себя усмехнулся. Знал бы Редерик, что разговаривает уже не просто с младшей сестрой, а с будущей королевой, чей статус скоро поднимется над всей их семьей, он, возможно, поостерегся бы так с ней разговаривать. Однако ни вечером, ни с утра мы не объявляли о помолвке, договорившись, что дождемся возвращения из библиотеки. Мне не хотелось нашими житейскими заботами тревожить ум Хагамара, которому и без того предстояло о многом подумать.

– Не ссорьтесь. – Мягко прервал их Хагамар. – Редерик, я ведь уже объяснял, что мы едем на собрание малефиков. Тебе там делать нечего.

– А что там делать ему? – Резонно воскликнул Редерик, совершенно беззастенчиво ткнув в меня пальцем.

– Не забывайся! – Воскликнула Миранда. – Он твой король!

– Рик, успокойся. – Сказал я. – Я ведь еду туда не из праздного любопытства и не потому, что мне просто нечем заняться. Я лишь хочу быть в курсе того, что происходит в моем королевстве.

– Приношу свои извинения. – Процедил Редерик и вышел вон из столовой.

На том был кончен и разговор, и завтрак. В сопровождении шести, а если упомянуть и Ториэна, тогда семи малефиков – счастливое число – я покинул замок. Мы отправились в путь не слишком рано. Собрались мы еще с вечера, однако утром нам вполне хватило времени, чтобы спокойно позавтракать и только после этого тронутся в путь. Хагамар сказал, что спешить особенно некуда, и мы выехали, когда солнце уже взошло.

Ясная и не по сезону теплая погода стояла вокруг, но Хагамар, а вслед за ним и другие малефики, предсказывали, что вскоре она переменится, и что зима, которая будет холоднее обычного, придет уже в ближайшие дни, резко и стремительно. И все же сейчас, это запоздалое, золотистое, как в раннюю осеннюю пору тепло, удивительным образом воодушевляло и поднимало настроение.

Все, что находилось до обрыва, не принадлежало Серебряной Завесе, однако на эти пологие склоны люди не часто пригоняли скот. И хоть трава по весне здесь росла обильно, здешние некошеные луга были дикими и нетронутыми. Все, что от них осталось к концу осени – это колючки, готовые к приходу морозов.

Здесь еще недавно проливалась людская кровь, а теперь этот пустырь был совершенно гол, словно здесь и вовсе ничего не происходило. Как странно было смотреть на это. Даже тел на равнине больше не осталось. Когда битва закончилась, павшие воины были раздеты. С них сняли доспехи, забрали оружие, а тела собрали и сожгли скопом. Сам я не видел, но говорили, костер был огромным. И теперь лишь пепелище, которое я наблюдал издалека, было единственным свидетельством ужаса, еще недавно творившегося здесь. Скоро дожди и снега смоют весь пепел, и к весне луга вновь буйно зазеленеют, и тогда не останется ни одного черного пятна на лике природы. Она сотрет прошлую боль из своей памяти, изгладит шрамы на коже, потому что все идет по кругу, и все возвращается на свои места.

Стук копыт разносился по округе. Мы с Ториэном держались позади всех, позволяя старшим малефикам вести наш поход. Я с интересом разглядывал их спины, не в силах привыкнуть к шестерке этих странных людей, чьи таинственные интересы и деяния были мне не понятны. Я заново присматривался к высокой, стройной фигуре Хагамара, который, кстати, тоже ехал далеко не в первых рядах, как бы заново открывая для себя его образ, знакомый, и в то же время незнакомый в эту минуту, привычный и чужой одновременно. Я гадал, есть ли в этом человеке хоть сколько-нибудь корысти, или благие побуждения, которыми он ведом, не имеют границ. Рядом с ним, слева и справа, словно почетный караул, верхом на гнедых скакунах двигались два рослых малефика. Русые бородатые витязи, в которых с первого взгляда угадывались родные братья, да не просто братья, но словно сошедшие с карты звезд Диоскуры, совершенно одинаковые с лица.

Помню, как Хагамар впервые нас представил друг другу:

– Знакомьтесь, это Любомир.

«А это Миролюб?» – глядя в их одинаковые лица, так и захотелось съязвить мне. Но я ошибся, второй брат звался Мефодием.

– Думаю, излишне пояснять, что они братья. – Усмехнулся он. Но это и в правду было излишне. Более похожих людей мне никогда не доводилось встречать, словно они нарочно старались превратиться в отражения друг друга. Они носили одинаковую одежду, даже их бороды одинаковой длины были подстрижены по одному образцу.

– Это, мой сын Ториэн. – Представил Хагамар.

– Не нужно быть прорицателем, чтобы заметить ваше сходство. – Сухо ответил один из братьев. Хагамар, кажется, не заметил этот отстраненный тон или же посчитал, что все так, как и должно быть, поэтому с тем же воодушевлением представил и меня.

Их суровые лица никогда не изменялись, словно никаких чувств эти две холодные громады и вовсе не испытывали. Сухо кивнув из вежливости или того, что они понимали под вежливостью, братья совершенно мною не заинтересовались. Я ответил им тем же.

Довольно странно было всегда видеть их вместе. Хагамар, так похожий на ворона, а рядом два сокола, выше и крупнее него. Если бы мне довелось встретится с ними без Хагамара, я бы скорее признал в этих рослых мужчинах бывалых воинов, но уж никак не ученых малефиков. Впрочем, если всех кузнецов можно узнать по сильным рукам и красным лицам, а всех земледельцев по гибким телам, согнутым спинам и смуглой от загара коже, то представителей этого ремесла, как я успел заметить, нельзя было подвести под единый образ. Магия могла проснуться когда угодно и в ком угодно, в любом новорожденном ребенке, каких бы кровей, происхождения и сословия он ни был.

Вот, к примеру, малефик, возглавлявший наше путешествие, по виду был не то скифских, не то цыганских кровей. Звали его Серафин. Это сейчас он был одет в простую походную одежду, но обычно носил цветастые дорогие халаты, расшитые золотом и серебром. И в этих своих халатах, чаще лиловых или пурпурных, он выглядел, как настоящий цыганский барон. Он был высок, худощав, как Хагамар, волосы его отливали вороньей чернотой, настолько темной, что свет, попадая в них, приобретал не теплый древесный оттенок, а загорался холодным серебром. Но вот на этом его сходство с Хагамаром заканчивалось. Дело в том, что Хагамар не носил в ухе серьгу, Хагамар никогда не одевался во что-то чрезмерно яркое и буквально кричащее о своей дороговизне, и не потому, что был стеснен в средствах, но потому что предпочитал в одежде неизменную мрачную простоту. Я, в общем-то, не помнил на Хагамаре никакой другой одежды, кроме черной, которая, вероятно, была знаком его вечного траура по жене и только сильнее оттеняла бледность и сухость его лица с этими невозможно впалыми щеками и острыми скулами. Лицо Серафина было иным – восковым и вытянутым. Оно имело не столь резкую линию скул, большие темные глаза слегка навыкате, обрамленные тяжелыми чехлами век, тонкий и прямой нос, тонкие губы. В общем-то благородные черты с примесью чего-то восточного, вполне приятные, если рассуждать о них только с точки зрения гармонии пропорций. И все же было в этом лице что-то, что не вполне вызывало доверие. Выражение что ли? Холодное, отстраненное.

Впрочем, человек, который следовал прямо за ним на сером мерине, вызвал во мне еще меньше доверия. Но, может быть, я предвзят, ведь если бы я столько лет не знал Хагамара, то и его внешность могла бы точно так же меня оттолкнуть. Малефик, носивший имя Пейн, не имел общих черт ни с одним из своих братьев по ордену. Невысокий, угрюмый и какой-то весь всклокоченный, с этой жидкой седой бороденкой, он походил на старого дворового пса. Он, вполне возможно, был одного возраста со своими соратниками, но выглядел старше других малефиков.

И, наконец, тот, кто завершал их шестерку. Это был миловидный, хоть и несколько женоподобный красавец, того возраста, когда уже стоило бы перестать прикидываться мальчиком и признать, что ты стареешь. Звали его Елизар. При первой встрече я принял его за юношу, но едва заметная сеть морщин на бритом лице обнаружилась уже совсем скоро. Близкий взгляд выявлял все следы его истинного возраста, однако было также заметно, сколько усилий он тратит на то, чтобы законсервировать уходящую молодость. И, надо сказать, у него было, что сохранять. При не слишком высоком росте он, впрочем, имел стройное и крепкое сложение, заостренное к подбородку лицо, тонкие черты, большие и, в самом деле, юношеские глаза. Этакая эльфийская стать была в нем, но главной прелестью его внешности были волосы – длинные и густые, цвета не померкшего золота, достающие ему до самых лопаток. И сейчас, когда их вовсю развивал ветер, они готовы были соперничать с сиянием утреннего солнца. Не каждая девушка, могла бы похвастаться столь же красивыми волосами, но многие из них отдали бы невинность, чтобы обладать такими же. Он единственный среди малефиков, кто не оставлял на лице вообще никакой растительности. Впрочем, я думаю, у него на это были свои причины, а именно стремление удалить любые признаки не только старости, но даже зрелости. Неяркая, но очень дорогая одежда с богатой и тонкой отделкой отличалась куда большим вкусом, чем, скажем, у Серафина с его расписными цыганскими халатами, и выдавала в этом человеке франта и модника. Как оказалось, малефики тоже не лишены человеческих слабостей.

При виде обрыва настроение, поднятое хорошей погодой и быстрой ездой, тут же упало. Мне казалось, что там, за черной изломанной линией, которую не перейти, не перепрыгнуть, начиналось угрюмое и скорбное царство смерти. Перед глазами, как вспышка молнии, тут же пронеслось яркое воспоминание, и я вновь увидел Элиндера, падающего вниз. А еще я вспомнил, как мы впервые сюда прибыли. Тогда поход казался интригующим и веселым. Теперь же нашу мрачную стезю сопровождала одна только тревога. Тогда мы несли целую сумку с едой для хранителя библиотеки. Теперь же этот неизменный и обязательный для всех паломников ритуал утратил свою необходимость, потому что не осталось того, кто бы хранил библиотеку, кому эта еда была бы нужна. Не было ни хранителя, ни его убийцы.

Когда мы догнали малефиков, кое-кто уже спешился, а кое-кто только слезал с коней. Мы тоже спустились на землю, привязали лошадей к ближайшим деревьям, и подошли к нашим спутникам, столпившимся у нового моста.

– Мне помнится, здесь раньше был другой мост. – Справедливо заметил Елизар. – Твоя работа, Хагамар?

– Нет, – ответствовал малефик, – моего сына. Я и сам до сих пор не имел возможности увидеть и оценить эту магию.

– Замечательное произведение. – Одобрил Серафин, и похоже, его похвала должна была значить многое в их среде. – Хоть ты ни дня не учился в Черной Розе, но отец и сам прекрасно тебя обучил. Надо будет подумать о твоем вступлении в орден. Ты большой молодец.

– Благодарю. – Со сдержанной улыбкой кивнул Ториэн, который, казалось, и без чужого одобрения знал про себя, что он большой молодец.

– Это всем нам в укор, – заметил Елизар, – что мы сами до сих пор не додумались перестроить эту развалину.

– Прежний мост, во всяком случае, отбивал желание переходить на ту сторону лишний раз. – Проворчал Пейн.

И вот, мы вступили на мост. И действительно, сооруженный магией Ториэна он был куда надежнее предыдущего своего образца, готового в любую минуту обрушиться в пропасть вместе с путниками, да и обрушившегося в итоге не пойми отчего. Возможно, просто от старости. Что и говорить, если новое деревянное сооружение не только не собиралось гнить, но и выросло еще больше с того момента, как я в последний раз его видел. Это было даже не сооружение, а настоящее дерево, превращенное в живой, разрастающийся новыми ветками мост. Я сам не так давно был свидетелем его создания. Своими корнями оно, словно руками, врезалось в оба края пропасти, держа их мертвой хваткой и не собираясь отпускать. Ветви, росшие вдоль всей длины ствола, словно кости вдоль рыбьего хребта, превратились в своего рода перила, оставлявшие промеж себя узкий перешейк, где не смогли бы разойтись два человека, но один человек, держась руками за перила, проходил вполне свободно.

Мы шли, медленно, но неотступно приближаясь к Завесе, и с каждым шагом во мне росло и крепло это странное чувство, будто мы покинули мир живых и скитались теперь по мрачным просторам чистилища, пронизанного безветренным холодом и усеянного вечными лунными цветами, лишенными всякого аромата. Я глядел на эти цветы, на Серебряную Завесу и думал, каково это – умереть на самом деле. Будь мы здесь одни, я непременно спросил бы Хагамара, что лежит там, за последней чертою жизни, но мне не хотелось выглядеть глупым наивным мальчишкой в глазах других малефиков. Я король, и никто посторонний не должен видеть мои слабости и мои страхи. А потому я молчал, ибо только молчание сейчас могло придать мне вид солидный и величественный и скрыть ту неловкость и неуверенность, которую я на самом деле испытывал.

По той же причине я смолчал и позже, возле самого здания библиотеки, когда мы, укрытые от дождя одними лишь капюшонами своих кожаных плащей и курток, стояли и разглядывали чудовищ, окруживших башню. Черный дым или пепел, в который они обратились после смерти Элиндера, достигнув Завесы, вновь даровал чудовищам цельность. Они все вернулись сюда, как и прежде, заключенные в камень, и я теперь силился найти в них то единственное изменение, которое могло случиться. А именно, пополнение общего количества статуй на одну лишнюю.

Впрочем, быть может, это лишь мои догадки, и Хагамар их легко опровергнет, но, когда чудовища покинули свой извечный насест по велению книги, мне показалось, что они и есть бывшие ее пленники, чьи тела были обращены ее черной магией, а души навеки заточены в холодном камне и на холодных страницах. А если так, значит еще одно изваяние должно было появится после смерти Элиндера и замкнуть этот круг зла. Но бесполезно выискивать его. Вряд ли даже Хагамар теперь сможет его отыскать здесь, вряд ли весь круг Малефиков, объединивших силы, сможет определить, которое из этих неживых страшных тел принадлежит моему брату.

Но я не спрашивал об этом не только потому, что по-прежнему не хотел выставлять себя на посмешище. Меня бесконечно пугало не то, что надо мной могут посмеяться, но то, что малефики все-таки смогут мне отыскать его среди сотни звериных пастей, дескать, смотри, вот во что он превратился.

Впрочем, так ли уж это возможно, чтобы он был здесь? Быть может, принеся себя в жертву, он и вовсе не стал чудовищем. Быть может, умерев прежде, чем книга спросила бы с него долг, он сохранил человеческий облик и не успел оборотится созданием преисподней. Но если так, где же тогда покоится его душа? В книге? В аду? На просторах бесконечных небес? На эти вопросы у меня не было ответа.

Когда мы подошли к дверям, они оказались открыты, а из глубины портала струился мягкий золотистый свет, отраженный многочисленными глазурованными глазами.

– Значит, и в самом деле, вековечный порядок рухнул, и магия библиотеки рассеивается. – Заметил Серафин.

– Но Завеса по-прежнему держит ее. – Удивительно скрипучим голосом, как если гвоздем провести по стеклу, пролаял Пейн. – Я думаю, все подтвердят, что никто из нас не чувствовал беды, когда мы подходили сюда.

– Загадок больше не будет? – Обиженно надув губки, пропел Елизар.

– Я бы поправил: только Завеса теперь и сдерживает эту магию. – Не обратив на Елизара никакого внимания, сказал Пейну Серафин, при этом сделав акцент на слове «только». – Но, если произошли одни перемены, значит, произойдут и другие. Защита нарушена, а одна трещина ведет к разрушению всей стены.

– Загадки были, прямо скажем, несерьезными. – Не удержавшись, заметил я, и только тогда понял, какую глупость сказал, когда буквально все мои спутники, даже Ториэн, разом как-то странно воззрились на меня.

– Предназначение этих загадок, – мягко разъяснил Серафин, – не в том, чтобы остановить или задержать паломника. Их задача напомнить каждому пришельцу, зачем он идет сюда. А именно затем, чтобы постичь новые знания, не для чего больше. Но это был не просто символ, но самое первое внешнее проявления здешней магической защиты. Если двери распахнуты настежь, значит защита ослабла. А такого прежде никогда не случалось. Мы все верили в нерушимость этого места, но времена, как видите, изменились.

– Довольно рассуждать и мокнуть. – Капризно протянул Елизар. – Пойдемте уже внутрь.

Внутри мы развесили свои плащи на вешалку, неизменно стоявшую, как молчаливый привратник, у входа, и она от обилия мокрой черной ткани стала напоминать чудовищного одноногого нетопыря, который вцепился своей единственной лапой в мрамор и, сложив страшные крылья, повис мрачным бутоном, только почему-то вверх головой.

– Ну веди нас, юный правитель, – обратился ко мне Елизар, – раз уж тебе ведомо, где сокрыт тайник.

– Не торопись. – Оборвал его Серафин. – Сначала нам бы следовало просто так здесь осмотреться. Хотелось бы выяснить, что изменилось.

Я не очень понимал, зачем это нужно, но малефику было виднее.

– В конце концов, нам еще ни разу не доводилось видеть это место таким пустым и заброшенным. – Пояснил Серафин, словно услышав мои мысли.

– Отчего же вам ни выбрать нового хранителя из своей среды? – Я долго думал, задать этот вопрос или нет. Мне следовало бы, наверно, прикусить язык, но в итоге я не удержался.

– Выбрать нового? – Прокаркал Пейн. – Из своей среды? Какие интересные идеи живут в твоей голове, мальчик.

– Повежливее. – Прервал его Серафин. – Ты ведь говоришь с правителем Норденхейма. А юность – это не приговор.

– Правителю следует править, а не соваться в дела, в которых он ничего не смыслит.

Я не был удивлен. Пейн с самого начала показал себя вредным и склочным стариканом, который испытывал жизненную потребность всем и всегда возражать.

– Он здесь не из праздного интереса. – Резонно заявил Серафин.

– Видать дела у нас и в самом деле обстоят хуже некуда, раз ты, Хагамар, приводишь на собрание посторонних. – Поддакнул Елизар.

– Его Величество не посторонний, – спокойно возразил Хагамар, – он прямой участник тех событий, с последствиями которых, нам теперь приходится разбираться. Поэтому я прошу вас всех проявлять к нему уважение, которое он, безусловно, заслуживает.

Я бы и сам нашел, что ответить зарвавшемуся малефику, не важно, насколько он стар и уважаем, но понимал, что отчасти напросился на эту поездку и нахожусь здесь только с позволения ордена. Вот потому орден сам должен усмирить своего адепта, а у меня хватило самообладания и достоинства, чтобы промолчать и избежать затяжного скандала.

– Да. – Согласился Елизар. – Прошу прощения.

Эти извинения были брошены мне формальным тоном, в котором не было и следа искренности, но я все же кивнул в знак того, что принимаю их.

– Мы не можем избрать нового хранителя, – стал объяснять Серафин, – поскольку нам неведомо, что такое этот хранитель. То, каким образом, его жизнь была связана с библиотекой, это загадка недоступная нашему пониманию. Нам неизвестно, откуда хранитель взялся и как долго здесь жил. Он древнее нас всех, пожалуй, древнее всего ордена, и его слияние с этим местом непостижимо. Наверное, несколько веков он не выходил отсюда, и за все это время книга не смогла соблазнить его душу. Кто бы здесь не поселился теперь, он не воскресит магию, защищавшую это место.