Кража секунд

– А ты?

– Я был в команде. Думал, смогу остановить процесс. Но теперь понимаю – он не останавливается. Он учится.

– Учится чему?

– Быть живым.

Мартин посмотрел на него.

– Живым?

– Да. Мы создали существо. Не по телу, а по принципу. Оно существует в каждой секунде, которую мы теряем. Мы назвали его “Хронофагом”. Вначале – шутливо. А потом поняли, что это не метафора.

Он сделал паузу, посмотрел в темноту тоннеля.

– Каждый раз, когда ты чувствуешь, что момент длится слишком долго – это он. Он смотрит. Слушает. Ему нравится, когда ты замечаешь время.

Мартин ощутил, как холод пробежал по позвоночнику.

– Почему всё начинается в 00:41?

– Это момент первой активации ядра. Время, когда мы сломали симметрию.

– Можно ли вернуть всё назад?

Грег покачал головой.

– Назад – уже его территория. Мы можем только идти вперёд, пока он позволяет.

Из глубины тоннеля донёсся гул.

Потом – лёгкое дрожание земли.

Мартин встал.

– Что это?

– Он просыпается, – тихо сказал Грег. – Не в метафоре. В буквальном смысле. Он растёт. Поглощает секунды, чтобы стать минутой. Потом – часом. Потом – миром.

Мартин хотел что-то ответить, но свет над платформой мигнул.

На стенах побежали тени, как от бегущего механизма.

Из тоннеля выползла темнота – густая, как жидкость.

Она шевелилась, текла, обвивала колонны.

Грег встал, с трудом опираясь на трость.

– Уходи, Мартин. Пока ещё есть время.

– А ты?

– Моего уже нет. Я – из тех, кого он забрал. Я просто задержка сигнала.

Он улыбнулся, и Мартин понял, что лицо его начинает растворяться.

Не боль, не кровь – просто исчезновение.

Как если бы кто-то стирал его слой за слоем.

Мартин побежал к лестнице.

Свет погас.

Шаги отдавались эхом, но не его собственным – будто кто-то следовал за ним вровень.

Он выскочил на улицу.

Воздух был холодный, сухой.

Небо – неподвижное.

На мгновение показалось, что весь город застыл.

Ни звука, ни движения.

Он посмотрел на экран телефона.

Время – 00:41.

Он закрыл глаза.

И в этой тишине услышал знакомое дыхание.

Женское.

Тёплое.

– Лея, – прошептал он.

И где-то рядом, совсем близко, прозвучало:

– Не опоздай к самим себе.

Он открыл глаза.

Перед ним – зеркальная витрина.

В отражении стояли двое.

Он и женщина.

Она улыбалась.

Но в отражении её лицо было старше.

И только глаза – те же.

Он потянул руку к стеклу.

Она сделала то же.

И в тот миг стекло дрогнуло.

Изнутри послышался тихий звон – как будто часы заводили пружину.

Мартин выдохнул.

– Что ты от меня хочешь?

Ответа не было.

Только тишина.

И лёгкий шёпот, как касание губ к уху:

– Верни украденное. Пока ещё помнишь, что значит жить.

Он отступил.

В отражении осталась только она.

И за её спиной – город, где солнце вставало и садилось одновременно.

Он стоял один на пустой улице, держа в ладони часы девочки, которые теперь снова тикали.

Каждый удар отдавался в сердце.

И он понял: с этого момента времени у него стало меньше.

Но цель – яснее.

Он поднял голову и шёпотом сказал:

– Я иду.

Ни небу, ни женщине.

Самому Времени.

Город дышал медленно, будто кто-то невидимый управлял его лёгкими.

Ночью Мартин почти не спал – он сидел у окна, наблюдая, как неоновые вывески мерцают в тумане.

Иногда они вспыхивали слишком ярко, а потом на долю секунды темнели, будто кто-то выключал само время.

Каждая вспышка напоминала сердечный удар – рваный, неравномерный.

Он записывал всё, что происходило.

“02:17 – свет замирает. 02:19 – снова вспыхивает. 02:21 – слышу звук часов, хотя в комнате их нет.”

Чернила растекались на бумаге, как будто спешили исчезнуть.

Мартин откинулся на спинку стула.

За стеклом проплывали редкие машины, и каждый их след света оставался на секунду дольше, чем должен.

Он поймал себя на мысли, что видит не просто город, а воспоминание о нём – как если бы прошлое не успевало исчезать.

Телефон мигнул – входящее сообщение.

Отправитель неизвестен.

Текст: “Твоё время тоже начали считать. Не оглядывайся на отражения.”

Он не стал отвечать.

Просто встал, подошёл к зеркалу в прихожей.

Посмотрел.

Сначала всё было обычно – серое лицо, усталые глаза, складки под ними.

Потом отражение дрогнуло.

На долю секунды оно запаздывало за каждым движением.

Когда он моргнул – отражение ещё смотрело.

Он сделал шаг ближе.

И увидел: в глубине зеркала что-то мелькнуло.

Не он. Не Лея.

Кто-то другой.

Тень, похожая на человека, но будто сотканная из отсчётов секунд.

Она двигалась рывками, как старое видео.

И в тот момент, когда Мартин хотел отпрянуть, тень наклонилась и прошептала:

– Её осталось шесть.

Он моргнул – и всё исчезло.

Отражение снова стало обычным.

Он выдохнул, провёл рукой по лицу.

“Шесть чего?” – подумал он.

Секунд? Дней?

Может, шагов, которые остались до того, как всё рухнет?

Он вышел на улицу.

Ночь была плотной, как дым.

Фонари мерцали жёлтым светом, и от этого асфальт казался жидким.

Он шёл, не думая, куда именно, просто двигался – лишь бы не стоять.

С каждым шагом улицы будто растягивались.

Казалось, он идёт часами, хотя прошёл всего квартал.

На углу он увидел ларёк, надпись выцвела: “АРХИВНЫЕ ГАЗЕТЫ. ПРОШЛЫЕ ДНИ.”

Тонкая ирония – продавать прошлое по номеру.

Он подошёл.

Внутри сидел старик, глаза мутные, пальцы дрожат.

На прилавке – стопки старых газет, каждая с датой, зачёркнутой чёрным маркером.

– Что продаёте? – спросил Мартин.

– Дни, – ответил старик просто. – Люди приходят, покупают, читают – и вспоминают, что тогда ещё были живы.

– Сколько стоит?

– Зависит от года. Старые – дороже. Недавние никому не нужны.

Мартин взял одну наугад. Газета за прошлую среду.

Заголовок: “Время в городе снова сбоит. Власти не комментируют.”

Он усмехнулся.

– У вас есть что-то… необычное?

Старик посмотрел поверх очков.

– Не ищи то, что само тебя найдёт.

Он положил на прилавок монету.

Старик протянул ему свёрнутый лист.

– Это не газета. Это дата. 18 апреля 2039 года. День, который никто не помнит. Береги его.

Мартин хотел спросить, что это значит, но старик уже закрыл глаза и замер, будто выключился.

Он вышел из ларька, развернул лист.

На бумаге – ничего, только бледный отпечаток времени, как если бы кто-то стёр слова, оставив лишь пустоту.

Но чем дольше он смотрел, тем яснее видел: цифры проступают изнутри.

00:41.

Он сжал лист в руке и ускорил шаг.

Улица вывела его к мосту.

Река внизу светилась – не отражением неона, а собственным светом, ровным и белым.

На середине моста стояла женщина.

Тонкая, в длинном пальто. Волосы намокли, прилипли к лицу.

Он узнал её сразу.

– Лея.

Она не обернулась.

– Ты начал слышать, да?

– Что слышать?

– Как время разговаривает. Сначала шёпотом, потом громче.

Она повернулась к нему. Её глаза были странные – в них отражались разные мгновения. В одном зрачке – ночь, в другом – день.

– Почему ты исчезаешь? – спросил он.

– Потому что живу не здесь. Я между.

– Между чем?

– Между тем, что ты называешь “вчера” и тем, что никогда не наступит.

Она подошла ближе.

От неё пахло дождём и железом.

– Ты чувствуешь, как всё ускоряется? Как дни становятся тоньше? Люди стареют не потому, что проходят годы. Они стареют, потому что время больше не верит в них.

– Как это возможно?

– Возможно всё, что замечают. Реальность держится на внимании. Когда никто не смотрит – она осыпается.

Он посмотрел вниз, на воду.

Река текла странно – волны шли не вперёд, а навстречу течению.

– Что мне делать?

– Не спеши спасать. Сначала пойми, кто крадёт.

Она коснулась его руки.

Кожа её была холодной, почти прозрачной.

– В “Хронос Индастриз” есть сердце. Машина, которая держит все секунды. Найди её. Пока ты ещё можешь дышать внутри времени, а не снаружи.

Она хотела уйти, но он удержал её за запястье.

– Ты же знаешь, что со мной происходит.

Она посмотрела прямо в глаза.

– Да. С тобой делают то же, что со всеми. Просто медленнее.

– Почему?

– Потому что ты нужен ему.

– Кому – ему?

– Тому, кто видит. Хронофагу.

Она сказала это спокойно, будто произносила имя бога.

– Ты думаешь, расследуешь преступление. А на самом деле ты участвуешь в ритуале. Каждое слово, каждая мысль, каждая секунда твоей жизни – часть его роста.

– И что будет, когда он вырастет?

– Тогда времени больше не будет. Только он.

Она отступила, шаг за шагом уходя в белую мглу.

– И всё же, Мартин, – сказала тихо, – не бойся. Даже у него есть слабость. Любовь замедляет всё. Даже вечность.

Она исчезла.

Не растворилась – просто перестала быть.

Как кадр, который вырезали из фильма.

Мартин стоял на мосту, слушал, как ветер гудит между балок.

Он посмотрел на реку – и понял, что в отражении воды нет его лица.

Только её.

Лея улыбалась снизу, из глубины.

Он отвернулся, пошёл прочь.

Шаги звучали глухо, но каждый удар сапога об асфальт отзывался в сердце тикающим эхом.

Тик. Так. Тик.

На перекрёстке он заметил афишу:

“Выставка: Память времени. Откройте, что забыли.”

Под афишей – логотип “Хронос Индастриз”.

Он знал, что должен туда пойти.

Не потому что это часть дела, а потому что всё остальное уже вело его туда.

Он вернулся домой под утро.

Мать не спала. Сидела в кресле, смотрела на часы.

– Они стали ходить быстрее, – сказала она. – Я слышу, как время торопится. Оно не любит ждать.

Он присел рядом.

– Мам, если бы у тебя была возможность вернуть один день, какой бы ты выбрала?

Она улыбнулась устало.

– Тот, где ты ещё ребёнок. Потому что тогда всё было честно. Тогда даже время играло по правилам.

Она замолчала.

Потом добавила тихо:

– Но, может быть, это и есть наказание – помнить лучшее слишком ясно. Время всегда мстит тем, кто его любит.

Он смотрел на неё и думал, что её глаза стали прозрачнее.

Как будто она постепенно превращается в свет.

Он не сказал ни слова.

Просто взял её за руку.

И в тот момент часы на стене остановились.

Ни звука. Ни движения стрелок.

Только их отражение в окне всё ещё шло.

И в этом отражении – он сам.

Постаревший.

Он закрыл глаза, вдохнул.

Воздух был густой, как сироп.

На языке – металлический привкус.

Он прошептал:

– Если время живое, значит, оно может чувствовать.

И если оно чувствует, значит, оно может бояться.

И тогда впервые за долгое время он улыбнулся.

Не потому, что стало легче, а потому что наконец понял:

страх – единственная человеческая часть, которой можно победить даже вечность.

Он посмотрел на часы.

Они снова пошли.

Медленно, но ровно.

Тик.

Так.

И в этом звуке он впервые услышал – не шёпот, не предупреждение.

А что-то вроде признания.

“Ты теперь внутри.”

Он закрыл глаза.

Понял, что этот день не закончится.

Потому что день – это тоже живое существо.

И кто-то только что украл его конец.

Утро началось с запаха пыли и железа.

Мартин проснулся, не чувствуя, спал ли вообще.

Мир вокруг будто не делился больше на “вчера” и “сегодня” – всё смешалось в одно вязкое мгновение, тянущееся, как растопленный воск.

Он сидел у кровати матери.

Она дышала тихо, губы шевелились во сне, будто она что-то повторяла.

Он наклонился ближе и различил слова:

– Не опоздай к самим себе… не опоздай…

Мартин сжал её ладонь.

На коже проступили тонкие голубоватые линии, словно под ней проходили крошечные реки времени.

Он чувствовал: она становится легче. Не физически – по сути.

Словно её тело постепенно перестаёт принадлежать плотскому миру.

Он поднялся, сделал пару шагов по комнате.

Окно всё ещё было запотевшим, хотя с утра отопление выключено.

Он провёл пальцем по стеклу – и в следе, оставшемся на стекле, проявились цифры.

00:41.

Секунду спустя они исчезли.

Он сел обратно, включил диктофон.

Голос звучал ровно, но внутри дрожал.

– Вторые сутки без сна. Симптомы: рассинхронизация восприятия. Время ведёт себя непоследовательно. Возможно, я тоже заражён этой аномалией.

Он выключил запись.

Пошёл на кухню.

На столе – чашка, из которой поднимался пар.

Он не помнил, чтобы наливал себе кофе.

Он коснулся чашки – горячая.

Сделал глоток. Вкус странный – как будто время заварилось слишком долго.

На холодильнике мигал красный индикатор.

Письмо.

Он открыл почту на экране.

Отправитель: Chronos Industries / Division SYNCHRON

Тема: “Подтверждение назначения. Время прибытия: 00:41.”

Ни подписи, ни вложений.

Мартин выдохнул.

– Они играют. – Слова сорвались сами.

Он оделся, вышел.

Улицы были переполнены, но двигались не так, как раньше.

Люди шли с разной скоростью: одни – стремительно, будто спешили прожить всё сразу; другие – медленно, едва переставляя ноги.

Мир потерял синхронность.

Даже звуки шли несвоевременно – шаги догоняли тела, слова появлялись с запозданием.

Он шёл в управление.

Дворник у входа стоял неподвижно, метла замерла в воздухе.

Когда Мартин прошёл мимо, дворник моргнул, и метла снова пошла по асфальту, оставляя мокрые следы.

В коридоре было темно.

Лампы мерцали, на стене поблёскивали часы – электронные, с зелёным табло.

На них время прыгало, сбивалось, пыталось поймать само себя.

В кабинете начальника – свет.

Дверь приоткрыта.

Он вошёл.

Полковник Тарасов сидел за столом.

Под глазами тени, пальцы перебирают листы.

Он поднял голову.

– Лисов, наконец-то. Где вы были?

– Работаю, как обычно.

– Как обычно? – Тарасов усмехнулся. – А вы уверены, что знаете, какое сейчас “обычно”?

– Вы про аномалии?

– Про всё. – Он ткнул пальцем в экран. – Вы видели сегодняшнюю сводку?

Мартин подошёл.

На мониторе – карта города.

Красные точки – “временные провалы”.

Их было сотни.

– Мы фиксируем потери суток у тысяч людей. Некоторые помнят понедельник, но не знают, куда делась среда. У других – наоборот. Старение ускоряется. Вчерашний подросток утром выглядел как тридцатилетний.

– “Хронос Индастриз”?

– Они молчат. У них своя сеть лабораторий, свои сервера, свои архивы. У нас – ноль доступа. И самое интересное – у всех потерпевших в записях одинаковая временная отметка.

– 00:41, – тихо сказал Мартин.

Тарасов поднял брови.

– Откуда вы знаете?

– Совпадения, – ответил Мартин. – Я встречал это время на всех делах.

Тарасов откинулся на спинку кресла.

– Вы же понимаете, что это уже не совпадения. Это шаблон. Кто-то создаёт систему синхронных провалов. Возможно, чтобы…

Он не договорил.

На секунду лицо его исказилось – не от боли, от удивления.

Губы открылись, но звука не вышло.

Потом Тарасов медленно наклонился, взгляд стекленел.

Время вокруг замерло.

Мартин встал.

– Эй.

Ответа не было.

В воздухе застыл пепел сигареты.

Дым не поднимался – просто висел, как отпечаток.

Он шагнул к окну.

Снаружи всё стояло.

Машины, люди, птицы.

Город превратился в фотографию.

Мартин выдохнул.

Пар изо рта не пошёл – воздух не двигался.

Он сделал шаг к двери – и в тот момент услышал звук.

Не громкий.

Тихий, как дыхание между тиками часов.

Из динамиков на столе шёл шёпот.

– Ты смотришь не туда.

Он обернулся.

Тарасов сидел всё так же, но теперь его глаза двигались.

Слишком быстро.

Как будто кто-то листал время внутри его головы.

– Кто ты? – спросил Мартин.

Губы Тарасова дрогнули.

– Мы.

– Кто “мы”?

– Те, кто остался между секундами.

– Хронофаг?

Тишина.

Потом снова шёпот:

– Он уже смотрит тобой.

Мартин выхватил диктофон, включил запись.

– Контакт с неизвестным субъектом. Временной сбой тотальный. Время остановлено.

Он подошёл к двери.

Но когда открыл её – коридора не было.

Только белый свет, ровный, без источника.

Он шагнул вперёд – и оказался в другом помещении.

Пустая комната.

Пол из зеркального стекла, стены дышат светом.

На одной – часы.

Они шли вспять.

Мартин ощутил головокружение.

“Не сон,” – подумал он. – “Это пространство изнутри времени.”

Посреди комнаты стояла фигура.

Человеческая.

Без лица.

В руках – огромный маятник, светящийся, как сердце.

– Ты… кто?

Голос прозвучал сразу в голове:

– Я – тишина между твоими вдохами.

Он хотел ответить, но язык не двигался.

Фигура подошла ближе.

Тело её переливалось, как поверхность воды.

Каждое движение оставляло за собой след из секунд.

– Почему ты забираешь их дни? – мысленно произнёс он.

– Потому что вы тратите время, как мусор. Я собираю отходы вечности.

– Люди умирают.

– Они не умирают. Они возвращаются в исходный ритм. Ваше время – это долг. Я лишь взыскиваю проценты.

Мартин хотел сделать шаг назад, но не мог. Пространство сжималось.

– Что ты хочешь от меня?

– Чтобы ты стал свидетелем. Чтобы ты записал, как мир перестал быть человеком.

– Почему я?

– Потому что ты слышишь. Потому что ты ещё помнишь, что такое любовь.

Фигура приблизилась. Её рука коснулась его груди.

Холод обжёг кожу.

В глазах вспыхнули образы: мать в молодости, Лея, ребёнок с рисунком, старик из ларька.

Все они стояли неподвижно.

Все смотрели на него.

– Скажи мне… – прошептал он. – Это конец?

– Нет. Это начало обратного отсчёта.

Мир дрогнул. Свет погас.

Когда он открыл глаза, снова был в кабинете.

Тарасов сидел за столом, спокойно курил.

– Всё в порядке? – спросил начальник, как ни в чём не бывало.

– А вы… вы помните, что только что произошло?

– Произошло? – Тарасов поднял бровь. – Мы разговаривали о сводке, вы задумались.

Мартин хотел ответить, но замолчал.

На экране за спиной Тарасова мелькнуло его собственное лицо.

Только старше.

Седина на висках. Глаза усталые.

Он моргнул – изображение исчезло.

– Возьмите отпуск, Лисов, – сказал Тарасов. – Вы выглядите так, будто не спали неделю.

Мартин кивнул.

– Да, пожалуй.

Он вышел из кабинета.

Коридор снова был полон звуков. Люди ходили, телефоны звенели, кто-то смеялся.

Мир будто снова завёлся.

Он шёл к выходу и чувствовал – в груди что-то изменилось.

Сердце било неравномерно.

Каждый удар сопровождался лёгким эхом, словно за ним билось ещё одно.

И где-то глубоко под этой новой пульсацией шёл ритм, чужой и бесконечный.

Он вышел на улицу.

Воздух был холодный, но живой.

Город двигался, хотя казалось – его просто крутят вручную, как старую плёнку.

Мартин остановился у киоска с кофе.

Продавщица улыбнулась:

– “+3 минуты бодрости”?

Он посмотрел на часы.

00:41.

И ответил:

– Лучше – минус три.

Она не поняла, но налила.

Он сделал глоток, посмотрел на небо.

Оно двигалось.

Но теперь он точно знал – это не ветер, а время, медленно поворачивающееся лицом к нему.

И впервые за много дней он не испугался.

Он просто тихо произнёс:

– Я тебя вижу.

И в ответ в ушах прозвучал знакомый шёпот:

– Тогда не отворачивайся. Скоро ты узнаешь, кто ворует твои дни.

Он улыбнулся.

Потому что понял – теперь всё началось по-настоящему.

Ночь была слишком тихой.

Даже дождь, обычно неумолчный, замер где-то над крышами – будто сам воздух прислушивался.

Мартин стоял у окна, смотрел на город, где каждое окно казалось чьим-то глазом.

Город спал, но во сне его что-то будило.

И это «что-то» становилось всё ближе.

Он не зажигал свет.

В темноте всё выглядело честнее.

Тени не врали. Они просто были.

На столе – досье, наброски, схемы “Хронос Индастриз”.

Сотни линий, соединяющих людей, лаборатории, пропавшие дни.

Всё сходилось в одну точку.

Время.

Он взял ручку и написал внизу:

“Если время живое, оно должно иметь сердце.”

И, немного подумав, добавил:

“А если у него есть сердце – его можно остановить.”

Он закрыл глаза.

Пульс бился в висках – ритмично, как шаги в пустом коридоре.

Мир качался.

Иногда казалось, что он сам стал секундной стрелкой – движущейся, но бесполезной.

На кухне щёлкнул холодильник.

Тишина вернулась.

И тогда зазвонил телефон.

Не мобильный – старый, настольный, с проводом.

Он не помнил, чтобы подключал его.

Он взял трубку.

– Лисов.

Пауза.

И тихий женский голос:

– Ты не должен туда идти.

– Куда?

– В “Синхрон”.

Он замер.

– Кто это?

– Лея.

Он сжал трубку крепче.

– Где ты?

– Не здесь. И не там. Между. Я пытаюсь остаться в тех секундах, где мы ещё разговариваем.

– Почему я не могу тебя найти?

– Потому что ты ищешь меня во времени. А я живу в его остатках.

Он закрыл глаза, слушая её дыхание.

– Что происходит с матерью?

– Она теряет не годы, Мартин. Она теряет ритм. Когда сердце и время расходятся, человек начинает исчезать.

– Можно ли вернуть?

– Можно замедлить. Любовью, памятью, словами. Любое настоящее чувство – сопротивление механизму.

Он хотел спросить, как, но линия уже трещала, будто кто-то перерезал звук.

Перед тем как звонок оборвался, он услышал последнее:

– Береги минуты. Они – единственное, что ещё твоё.

Щёлк.

Тишина.

Он сидел, держа мёртвую трубку, и чувствовал, как время снова идёт.

Медленно.

Тяжело.

Как будто возвращалось через силу.

Утро наступило без предупреждения.

Свет был чужим – не солнечным, а лабораторным, холодным.

На экране новостей женщина с идеально неподвижным лицом говорила:

– “Хронос Индастриз” запускает новую фазу программы “Синхрон”. Обещают полное стирание биологического старения.

За её спиной – логотип, напоминающий замкнутый круг, внутри которого вращались часы.

Мартин смотрел, не моргая.

В левом нижнем углу мелькнула надпись: “Прямая трансляция. Время: 00:41.”

Он выключил экран.

– Пора.

Дорога до комплекса “Хронос Индастриз” заняла ровно тридцать минут – или целую вечность.

Он не был уверен.

Город за окном так и не проснулся.

Люди двигались, но движения их казались бессмысленными, как механические тени.

Здание стояло на окраине, стеклянное, холодное, будто построенное не для людей, а для самого времени.

Охраны не было. Только камеры, которые следили за каждым его шагом.