Алый лёд

Бомжатник Даша через месяц сожгла дотла. Закидала бутылками с бензином. После пожара бомжи там больше не появлялись, а администрация района, на всякий случай, приказала замуровать вход в туннель коллектора.

Психика Чайкиной дала трещину, она перестала доверять людям. С бабами она вообще не общалась, а мужчин, в части интимных отношений, старалась обходить стороной. Даша заполучила синдром патологической боязни мужского пениса. Ну не могла она ни с кем из представителей мужского пола лечь в постель, чтобы к ней не вернулись те самые вонючие ароматы из коллектора. Что поделать? Пока парень к ней не приставал, всё было нормально, но стоило ему перейти грань служебных отношений, как Даша, меняясь на глазах, превращалась в слетевшую с катушек мегеру. Прийти в равновесие, примириться с прошлым хотя бы отчасти, помогло Пламя. Попав туда совершенно случайно, после года практики в городской больнице, Дарья не жалела о своём решении покинуть большой мир, посвятив целиком свою жизнь сцепкам. Так она нашла себе дом.

– Кто? – настороженно спросила Чайкина, услышавшая стук в дверь каюты.

– Тимур Акулов.

– А-а, Тимур. – Даша, широко распахнув дверь, посторонилась, пропуская Акулова внутрь. – Проведать пришел или заболел? – проявила профессиональную заботу медик.

– Проведать. Ну, как устроилась?

– Нормально, как видишь.

– Парни наши не беспокоят?

– В смысле?

– Ты же у нас одна на всех.

– И ты туда же.

– Шутка.

– Я таких шуток не понимаю. Понятно? – Даша, как-то сразу помрачнев, подобралась, словно к прыжку готовилась.

– Извини. Я, в общем-то, к тебе заглянул просто поболтать. Устал сегодня.

– Сегодня день такой суматошный, все устали.

– Намёк понял, зайду в другой раз. Располагайся, не буду мешать, за ужином увидимся.

– Хорошо.

Глава 4

Ранним утром следующего дня судно, отчалив, взяло курс на Антарктиду. Завтракали сталкеры уже покачиваясь в открытом море. В меню значилась рыба, моллюски, многочисленные мясные закуски, свежевыжатый сок, яйца. Принимали пищу участники экспедиции сидя за одним общим столом, который соорудили сами, придвинув вплотную друг к другу отдельно стоящие столики. Места хватило всем и ещё осталось. Во главе стола восседал командир отряда Нестор Рыбаков, с противоположного конца стол возглавлял его заместитель, второй человек в группе, Макар Савинов. По мнению Тимура Макар как нельзя лучше подходил на роль капитана команды сталкеров. Спокойный, рассудительный Макар, в отличие от Рыбакова, умел слушать, не навязывая с ходу своего мнения собеседнику. Он вникал в проблемы, а не рубил с плеча. По сравнению со звероподобным командиром он значительно выигрывал во внешности: высокий мужчина с квадратными плечами, с правильными чертами лица, доброжелательным взором, способный вызывать к себе симпатию. Немного лицо Савинова портил розовый отпечаток шрама, идущий по виску, но, честно говоря, шрам дополнительно придавал ему по-настоящему мужского шарма. Ни тебе криков, ни тебе команд голосом надзирателя концлагеря. Акулов не понимал, почему Сечение кондукторов назначило на должность командира отряда не его, а Рыбакова.

Соседа Тимура по правую руку звали Богослав Карасёв. Губастый обжора, в силу генетической предрасположенности не имевший значительного лишнего веса. Повезло засранцу. Рожа круглая, толстая, а тело, если не мускулистое, то плотное и вовсе не жирное. Особенно Богослав любил сладкое: излюбленным лакомством для него был жевательный мармелад, выпускаемый московской кондитерской фабрикой "Ударница". Самый известный мармелад этого сегмента бельгийской фирмы "Харибо", на его вкус, был жестковат, а вот московский он мог поглощать килограммами. До того, как подали первое блюдо, он, как сумел заметить Тимур, успел смолотить полпачки мармеладок. Кроме приверженности к сладкому, за ним водился более существенный грешок – Карасёв любил спорить, никогда не признавая правоту собеседника. Он был из той породы людей, которая считает, что неправой не бывает никогда, ни при каких обстоятельствах.

Сцепщика, закусывающего сёмгой, сидящего от Акулова по левую руку, звали Архипом Щукиным. Особым умом он не отличался, компенсируя недостатки мыслительного процесса жестокостью. В драку по любому поводу он не лез, как Бычков, хотя драться он не просто любил: Архип умело махался, с техникой, ловя противника на ошибках. Пару раз Тимур стоял с ним в парах, так потом синяки с боков неделю не сходили. Злопамятный Архип не жалел ни своих, ни чужих, его девизом по жизни стало высказывание собственного производства, выстраданное жизнью: "Пощады не будет никому!". Солдат российской армии в прошлом – воин Пуповины в настоящем.

Напротив Тимура восседал с гордо выпрямленной спиной Валентин Карпов, которого все за глаза называли Хуергой. А всё потому, что он не умел держать язык за зубами; постоянно плёл небылицы одна диковиннее другой. В пьяной потасовке несколько лет назад ему осколком пивной кружки повредили лицевые нервы, и теперь он всегда ходил с одним и тем же замороженным в точке удивления выражением дохлой рыбы. Учился он на лётчика, но с гражданского флота его попросили. Меньше бухать и вмазываться надо. Спасибо братству, Пламя очистило от пороков, приобщило к делу. Пилот, умеющий хорошо управлять многими летательными аппаратами, мог пригодиться отряду. Хуерга стал запасным членом группы на тот случай, если бы в Новом Берлине обнаружились машины, которые можно поднять в воздух. Разбираться за считанные часы в управлении таких аппаратов его научили хорошо.

Около Карпова приютилась совсем потерявшаяся на фоне горы мышц соседей Даша, а с другой стороны к нему лип Гена Окунев – механик отряда. Он лез к Хуерге, как всегда и ко всем, с непонятыми вопросами, от которых все давно устали, а особенно Даша, до которой он докапывался по вполне банальному любовному поводу. Ни урод, ну уж очень липучий, как пиявка. Она его не единожды отшивала, а он всё никак не мог в толк взять почему. Высокомерный парнишка с завышенной самооценкой, страдающий непреходящим насморком, по причине которого мерзко гундосил в нос, называя такой способ общения французским акцентом. Так как он не хотел нормальным образом лечить хронический насморк, то постоянно бегал к Чайкиной за сосудосуживающими средствами типа "Називина". Нашёл себе повод надоедать докторше законным порядком, хотя не поленился прихватить с собой в поход несколько пузырёчков с лекарством про запас.

Немного дальше сидел Златан Озерович, сейчас разговаривающий с командиром. Единственный иностранный подданный в отряде, по происхождению этнический серб. В отряд он попал последним, заскочив, фигурально выражаясь, на ходу в вагон убегающего вдаль поезда отряда 18-и героев. Всего полтора года назад он приехал в Россию на поиски силы. Он узнал, что где-то под Смоленском открылась школа нового боевого искусства – искусства, не похожего ни на одно другое в мире, со странным интригующим названием – Гагана. По слухам, тот, кто владел Гаганой, мог спокойно в рукопашном бою противостоять десятку-другому хорошо обученных головорезов. В школе учили не только драться голыми кулаками, но и обучали принципиально новым методам ведения огня из стрелкового оружия.

До недавнего времени серба Златана нельзя было назвать настоящим воином. Крещением для него стала та ночь, когда в его приграничную с Косово деревню зашло подразделение албанских карателей. Жителей деревни вырезали подчистую. Мать Златана пропала без вести. В ту ночь они с отцом отсутствовали в деревне, не ночевали дома: накануне отправившись в город за покупками, задержались допоздна, отложив возвращение на утро.

Подъезжая к деревне, отец с сыном за несколько километров до неё увидели хвосты чёрного дыма, висящего в небе. Из-за линии разграничения к сербам пришла беда, они это осознали сразу, ещё до того, как въехали в саму деревню. То, что первое они увидели при въезде, недвусмысленно предупреждало о том, что ждало их впереди. В канаве, рядом с поваленным забором, лежал обгоревший труп старика. Албанцы надели на пойманного ими серба старые покрышки, облили бензином, подожгли. Мучительная смерть.

Чем ближе Златан приближался к центру посёлка, тем чаще попадались трупы. На центральной площади у церкви вповалку лежали обезглавленные тела людей, а чуть поодаль от них возвышалась пирамида из отрубленных голов. На дереве, растущем перед церковью, висели обнажённые тела женщин со вспоротыми животами: по крайней одна из них умерла беременной.

После такого кошмара любой уважающий себя мужчина возьмётся за оружие. Отец и сын Озеровичи присоединились к добровольческой бригаде ополченцев, решившихся на рейд вглубь территории врага. Некоторые, как Златан, надеялись отыскать исчезнувших родственников, другие, каких было большинство, ни на что, кроме мести, не рассчитывали. От той акции возмездия, затянувшейся на трое суток, у Златана в памяти остались воспоминания о собственных ладонях, с которых невозможно свести никакими средствами въевшийся под кожу красный цвет и бородатые трупы, трупы, трупы, трупы… От каждого убитого им врага Златан забирал себе на злую память маленький кусочек плоти. Куда он их, эти кусочки, дел после того, как бригада вернулась в Сербию, он не помнил.

С другой стороны стола виртуозно орудовал ложкой Олег Раков, про него Тимур знал немного. Из значимой информации у Акулова в голове сохранилось то, что Олег единственный из всех, кто раньше ходил в море, рыбачил вахтовым способом на сейнере. Он носил бороду такой же формы, которую предпочитали в старые времена моряки северных стран. Не слишком длинная борода шла по краю нижней челюсти, охватывая её густыми серо-коричневыми завитушками. Ходил Раков в раскачку, чем подчёркивал свой статус морского волка. В отряде его называли Боцманом. Он никогда не благодарил за оказанную ему помощь, всех всегда поправлял, считал себя умнее большинства сцепщиков. Что по-настоящему он прекрасно умел делать, так как это обустраивать быт отряда, умел прекрасно ориентироваться на местности в отсутствии подручных средств, таких, например, как компас, не говоря уже о гаджетах. Боцман помогал кашеварить на бивуаках их повару Сомову. Он в одной палатке, а Сомов в другой. Первый повар предлагал меню, командир утверждал, а Боцман готовил согласно полученным распоряжениям.

Следующим за Боцманом сидел Жора Голавлёв. Он не мог себе позволить и минуты покоя. Всегда в движении, всегда спешил, всегда при деле. Вещи он носил с непередаваемой элегантностью, следил за ними, как за собой любимым. Не терпел беспорядка, раскладывал предметы строго по местам, с которых их взял. Причёсывался на пробор, смазывал волосы гелем. Ботинки начищал каждое утро до зеркального блеска. Словом, педант, любящий жизнь. Ему, как имеющему два высших инженерных образования, отводилась роль специалиста, разбирающегося в принципах действия техномагических механизмов. Он курсы специальные дополнительно окончил, чтобы владеть предметом. Прочитал с десяток книг, подошёл к подготовке основательно, без дураков, как настоящий профессионал.

Егор Китин устроился наискосок от Макара Савинова. Когда-то его считали перспективным художником, но беспробудные пьянки сгубили талант. В Пламени его излечили от постыдного пристрастия. К сожалению, Егор, протрезвев окончательно, расхотел писать. Нет, в уме он продолжал творить, постоянно откладывая перенос картин на холст. На всякий случай он взял с собой на сцепку карандаши и бумагу. В прошлые разы, когда ему удавалось совершить особо удачные сцепки, к нему иногда возвращалась тяга творить, и тогда он рисовал. До того, как охладевал к процессу, получались всего лишь незаконченные наброски, но ведь когда-нибудь ему должно было повезти. Художник хорошо помнил, чем закончился та единственная удачная попытка нарисовать портрет того, чьё имя не называют под крышей церкви, он до сих пор ощущал кожей жар чужой крови. Прошлой ночью случился рецидив событий двухлетней давности, ему приснился странный сон. Отпрыск Бога (или скорее не бога, а чёрта) ехал по бескрайним ледяным просторам на стальном многотонном монстре, энергично дергая похожие на тракторные рычаги. В сердце Егора что-то сдвинулось, он почувствовал, что ещё немного и папоротник его гения расцветёт вновь. Пока он не различал лица зла, но чувствовал – прозрение ждёт художника впереди. Обычную для Китина меланхолию закодировавшегося алкоголика сменяла лихорадочная жажда деятельности. В его обязанности входило, наравне с командиром, вести дополнительный журнал экспедиции, став её летописцем и оператором, фиксирующим на камеру события в походе. Блогер закрытого чата Пламени. Добравшись до объекта, ему надлежало всё заснять, описать, передать на большую землю.

Дальше сидели два неразлучных приятеля – Радик Бычков и Стас Сомов. Два друга не разлей вода: Бычков – водитель, а Сомов – повар. Стас любил хорошо и зло пошутить. Балагур нашёл подход к Бычкову, они сдружились на почве пограничного с откровенным хамством стёба. Бычков прямолинейно наезжал, а Стас тонко подкалывал. Кроме безобидных, и не очень, шуточек за Сомовым водился ещё один маленький грешок – он трудно вставал по утрам – независимо от того в котором часу ложился накануне. Из-за этого он вечно опаздывал на тренировки, и не раз вся группа вместе с ним получала сто штрафных ударов по прессу. В отряде он отвечал за кухню. Но поваром он работал лишь в походах. Внешне он очень походил на серба Златана. Жгучий брюнет, вытянутое лицо, прибывающее в постоянной небритости. Борода росла легко, щеголяя блеющими в природной черноте лёгкими мазками седины. Тот же рост и одинаковое телосложение делало Сомова с Озеровичем разноутробными братьями, что никак не сказывалось на их натянутых отношениях. "Братья" терпеть друг друга не могли. Сомов уж точно относился к необщительному сербу с опаской.

За предсказателем Николаем Тиненко сидел, наворачивая вторую порцию жаркого, силач команды Серёга Бреднев. Ростом чуть пониже Хуерги и раза в два шире его в плечах. Накаченная рабочая мускулатура позволяла Бредневу гнуть железные прутья, сворачивать монетки в трубочки, тягать такие веса, от которых у нормального человека грыжа выскочит. Ребята в шутку называли его Титаном. Сергей мог с одного удара проломить череп быку, что продемонстрировал однажды, когда отряд, выехав на дальний север, заночевал перед походом в последнем селе на их пути. Утром сталкеры высыпали на лужок потренироваться, а тут их заприметил сельский бугай. Бык ломанулся рогами вперёд отстаивать территорию. Все врассыпную, а Бреднев остался, подпустив к себе бугая, он отскочил в сторону попутно шибанув между рогов пудовым кулачищем – бык слёг, да так и не поднялся. Пришлось Рыбакову хозяину быка заплатить компенсацию. Как же тогда командир орал на Бреднева, уши закладывало. Титан, как и Окунев, занимал должность механика отряда, но настоящее место в отряде Бреднева – его призвание – сцепщики предпочитали вслух не обсуждать. Запретная тема.

Оставались двое: Костя Прудский, молодой парень, всего на годик старше Тимура и Кирилл Ручьёв, их радист, а по совместительству сисадмин, заведующий рацией КВ и спутниковыми системами связи с большой землёй. Для Кости поход в Антарктиду был второй сцепкой, а для Кирилла вообще первой. Ручьёв старался изо всех сил. Он хотел быть нужным отряду, поэтому не отказывался от любой работы. Попал он к Кондукторам по причине семейных неурядиц. Развод с женой переживал тяжело. Напал с топором на тёщу, считая её виновницей всех бед: Кирилла задержали, отправили на психиатрическую экспертизу, поставили диагноз – шизофрения. Подлечив, ну как подлечив – купировав бред ударными дозами антипсихотиков, – пинком под зад Кирю вышвырнули на улицу. Окончательно не поехать крышей ему помогли в храме Сырой Руды.

Прудский мечтал о подвигах, вечно ввязывался в стремные замуты, искал себя. К двадцати годам перепробовав многие виды экстремального спорта, перебрав массу философских учений, остановил выбор на идеологии Пуповины. Совершать сцепки ему нравилось. А быть членом команды, идущей на поиски артефактов мирового значения, привлекало куда сильнее, чем прыжки по крышам поездов или покорение небоскрёбов без страховки. В команде он отвечал за собак. Любил он этих четвероногих тварей божьих и уважал.

Пока остальные насыщались, Тимур наблюдал. После завтрака командир пригласил его и Макара Савинова к себе в каюту на разговор.

– Присаживайтесь, – предложил Рыбаков.

Каюта командира мало походила на гостиничный номер, скорее она была двойником кают-компании. Рыбаков сидел за т-образным столом, вальяжно расположившись за горизонтальной перекладиной. По стенам шли шкафы, в промежутках висели картины с морскими пейзажами. Гости сели напротив друг друга с разных сторон длинной части стола, развернувшись лицами к командиру.

– Наступил момент для прояснения истинных целей нашего похода. – Рыбаков сложил перед собой большие мясистые руки в замок, его короткие толстые пальцы еле переплелись между собой.

Командир первой же фразой захватил внимание Тимура. По виду же Макара нельзя было с точностью определить, как он отнёсся к словам Рыбаков. Как сидел в расслабленной позе, так и продолжал сидеть, лишь немного голову к левому плечу склонил, не меняя при этом выражения.

– Мы идём не за технологиями, – объявил новый курс Рыбаков.

– Зачем же? – не удержался от вопроса Тимур.

– За ключом к ним.

– И что это за ключ?

– Не что, а кто, – уставившись в крышку стола, мрачно пробурчал Нестор. – Но об этом я скажу, когда мы достаточно близко подойдём к точке "F".

– К чему такие предосторожности? – Тимур хотел сказать «тайны», но он знал, что у Пуповины нет тайн от своих адептов, а есть лестница, поднимаясь по которой сцепщик узнает всё, что ему нужно знать. В строго рассчитанный час ты получал именно ту часть мозаики, которая могла пригодиться сегодня или завтра. К любым фактам, особенно неочевидным для светской части общества, необходимо привыкать, осознавать механизмы движения мироздания постепенно, а иначе можно сломаться, не выдержав груза сакрального мешка, переполненного весом вселенских знаний.

– Да к тому, чтобы мы не повернули назад, – подал голос Савинов. – Неужели непонятно, Тимур. – Добродушно хохотнув, Макар, хитро прищурившись, посмотрел на Акулова. – Ключ от Высших Умов кого угодно испугать может.

– Следи за тем, что говоришь, – посоветовал Савинову командир. Он не грозил, но приблизился вплотную к черте. Шутка Савинова ему не понравилась. – Мы, считай, идём на войну, и я не потерплю нарушения дисциплины и субординации.

– Ладно, бог с ним с Ключом. Что мне не ясно, так это то, почему мы путешествуем такой странной компанией, – продолжил выспрашивать Тимур.

– Ты о чём? – Командир сидел мрачнее тучи. Перед приходом Тимура и Макара его посетил Коля Дар. Напел ему всякого, испортил настроение предсказаниями, даже не предсказаниями, а намёками на плохой исход. Кассандра хренова. Мыслями он витал далеко, ответственность за успех экспедиции висела над ним дамокловым мечом, поэтому он реагировал на реплики гостей с легким опозданием.

– У меня такое впечатление сложилось, что состав нашей команды подобран небрежно или по принципу неопределённости.

– Акулов, это тебя не касается, – огрызнулся Рыбаков.

– Но…

– Никаких "но". Обсуждение окончено. Завтра с утра объявите парням корректировку целей отряда. Ясно?.. Свободны.

Тимуру ничего не оставалось, как умерив пыл дознавателя, проглотив непрожёванное нормально умом как следует любопытство, покинуть каюту Рыбаков. За ним вышел в коридор Савинов: его в равной степени, как и Акулова, касалось распоряжение командира очистить помещение.

– Тимур, ты прав. – Савинов, догнав товарища, легонько, по-дружески, пихнул его плечом.

– Что? – переспросил Тимур.

– Я говорю – ты прав. В отряд попали не лучшие из лучших. Их, то есть нас всех, объединяет другое.

– Ты так думаешь?

– Я знаю.

– Что же нас объединяет?

– У всех у нас деды воевали на второй мировой войне. Скажу больше, они все штурмовали Берлин в конце апреля 45-го.

– Не понял. Это тут причём?

– Подумай сам об этом на досуге. Ты парень не глупый, разберёшься. Пока.