Бестселлер

После прочтения этого поста, в моей страдающей голове промелькнула редкая мысль, что мне все-таки хоть и немного, но повезло. Здесь, в ананасовом аду, мне хотя бы позволили сохранить собственное имя, а не обозвали каким-нибудь уродливым слогом, вырванным из данных в паспорте, словно двадцать девятый зуб.

Возможно, мое имя звучит для местных ушей дико, непривычно. Некоторые коверкают его, произносят с придыханием или с насмешкой. Но все равно произносят. И в нем я слышу себя. Право на собственное имя – это крошечная, ничтожная победа, но в мире, где у людей отнимают даже его, она кажется огромной. Я – Влад. Одинокий, несчастный Влад в проклятом королевстве. Но все еще Влад. И пока я могу слышать комбинацию этих четырех букв, где-то там, в глубине, еще жив парень, который когда-то думал, что из него выйдет толк. Он просто очень, очень далеко спрятался.

Соллордюка прислали из мэрии какого-то соседнего города «для обмена опытом». Опыта у него было на несколько жизней вперед, а взгляд – потухший, как у селедки на овощебазе.

Он притащил и переводил для меня новые бумажки, среди которых были отчет о гипотетических доходах от продажи сувенирных ананасов, смета на позолоту унитазов в дворцовых туалетах и циркуляр о ежемесячной проверке наличия чернил в ручках сотрудников министерства по туризму.

Соллордюк вздохнул, поправляя изношенный до блеска на локтях пиджак.

– Объем работ колоссальный, – сказал он без всякой надежды, – но при должном усердии и слаженности коллектива мы обязательно… как бы это сказать по-русски… внесем свой вклад в общее дело!

Я с сомнением посмотрел на кипу бесполезных бумаг на столе. Затем на Соллордюка. Почти облысевший, ничего толком не добившийся сотрудник госаппарата средних лет. У него даже хуй скорее всего уже не стоит от постоянного стресса на работе. И вот чего ради он так напрягается? Ладно бы речь шла о его личном бизнесе или хоть о каких-то перспективах. Но ведь нет же. Передо мной сидел ходячий собирательный образ типичного трудоголика, который каждый день упахивается на работе просто потому, что кто-то когда-то, скорее всего еще в детстве, внушил ему, что жить нужно именно так, и да будет тебе счастье. Только вот его не будет.

Будут лысина, морщины, импотенция, возможно, еще алкоголизм. Инфаркты и инсульты, если совсем не повезет. Будет жена, толстая, некрасивая, и та скорее всего в определенный момент заведет молодого любовника. Будут дети, ненавидящие твою работу, а заодно и лично тебя за то, что ты проводишь с ними слишком мало времени, и попробуй им растолкуй, что именно благодаря этой самой работе они накормлены и одеты.

И хрен с ним, казалось бы, с Соллордюком, но лично я подобной судьбы уж точно не желал. Перспектива сидеть здесь до ночи в компании несостоявшегося бухгалтера и чужих бумажек не прельщала от слова совсем. Какое, к черту, у нас с ним может быть «общее дело»? И на кой мне туда «вносить свой вклад»?

– Товарищ-Соллордюк, скажите, а вы в детстве сказки читали?

Он удивленно поднял на меня глаза.

– Конечно, Влад… то есть, господин казначей. Было дело.

– А про голого короля помните?

Бухгалтер смущенно заерзал, словно я спросил что-то неприличное.

– Ну помню, конечно. Такая… аллегорическая история.

– Вот видите, – я вальяжно откинулся на стуле, – а мне вот кажется, что это не сказка вовсе, а методическое пособие. Прямое руководство к действию. Или, точнее, к бездействию.

Соллордюк молчал, пока еще не понимая, к чему я клоню.

– Вся эта наша деятельность, – я провел рукой над бумагами, – это как раз та самая процессия. Мы все, придворные, министры, советники, все видим, что на троне сидит… ну, вы поняли. Что вся эта система гнилая и пустая. Что король-то голый. Но делаем вид, что не замечаем и только восхищаемся его несуществующими нарядами. Пишем отчеты о фасоне его мнимых кружев, составляем сметы на ткань, которой нет, и боимся признаться даже самим себе в очевидном. Продолжаем шить воздух!

Я замолчал, запыхавшись. Соллордюк смотрел на меня с немым ужасом. Его рука задрожала настолько, что он пролил чай из граненого стакана на ведомость о закупке скрепок.

– Господин казначей… – прошептал он, – это же… как оно по-вашему… крамола. Так нельзя.

– Почему нельзя? – не унимался я, – потому что все так делают? Потому что так принято? Мы живем в огромной, красивой, желто-фиолетовой лжи, товарищ Соллордюк! И мы все в ней участвуем: я, вы, принцессы… даже умирающий король, наверное, сам уже поверил, что на нем надет шитый золотом камзол, а не больничный халат.

Дверь в кабинет приоткрылась, из проема на нас с Соллордюком насмешливо глядела Ками.

– Продолжайте, казначей. Вы так красноречивы в последнее время. Прямо, как тот философ, что мог победить в любом споре, и нелепо умер от укусов древесных блох. Или поэт, который захлебнулся в собственных стихах…

Я обернулся к ней.

– А что? Я неправ? Мы же все здесь притворяемся! Все! Ты – что управляешь этой затонувшей «подводной лодкой». Они – что их мнение что-то значит. А я… что я казначей, а не клоун!

Ками прошла в кабинет, Соллордюк чуть не упал со стула, пытаясь встать и вытянуться по стойке «смирно». Не глядя на него, она села на край моего стола, неловко задев бедром бумаги, которые с методичным шелестом осенней листвы полетели на вздутый линолеум.

– Правда, Влад, – задумчиво проговорила принцесса, – она, конечно, вещь полезная, но больно уж травмоопасная. Особенно для тех, кто кричит ее посреди улицы. Толпа редко когда хочет услышать правду. В большинстве случаев она просто закидает правдоискателя камнями. Или, того хуже, проигнорирует.

– Так и что делать? – выдохнул я, – молчать?

– Я не говорю, что молчать, – она покачала ногой. Каблук стучал по дереву стола, отбивая такт нашему безумию, – я говорю, что надо правильно выбирать момент и аудиторию. Жизнь-то – не сказка. Тут бы скорее как получилось: один мальчик порадовался бы, что всех осек, а процессия просто пошла бы дальше, как ни в чем не бывало. И мальчик остался бы стоять на пустой площади с ощущением собственной гениальности и абсолютной ненужности.

Принцесса спрыгнула со стола и подошла к Соллордюку.

– Вы ничего не слышали, – ласково произнесла она, – ни про каких голых королей.

– Так точно! То есть… конечно, Ваше Высочество! – просипел он.

– Идите и принесите нам кофе. Крепкого.

Когда дверь за бухгалтером закрылась, Ками повернулась ко мне.

– Ну что, разоблачитель, доволен? Вскрыл язвы общества?

– А король-то голый, Ками, – упрямо повторил я, – и ты это знаешь лучше меня.

– Знаю, – кивнула она, – но я не ношусь с этим знанием, как с писаной торбой. Я это использую. Они хотят зрелищ? Они их получат. Они хотят, чтобы я шила им наряды из воздуха? Я сошью. Но я буду тем, кто держит иглу, а не тем, кого закидают камнями за правду-матку. Запомни, настоящая сила не в том, чтобы крикнуть: «А он голый!», а в том, чтобы подороже продать невидимый наряд.