Бестселлер

Ник Хлорин

Бестселлер

Каждому русскому эмигранту, жившему в городе П. в период пандемии коронавируса.

С особой любовью и благодарностью прекраснейшей Оле Решетовой и талантливой актрисе Миле Малыхиной, первым читателям и вдохновителям.

即便俄語是如此優美，此時此刻，我只想用中文對你說。

獻給陪我度過生命中最黑暗時刻的陳秋韻。

感謝你對我不離不棄。

– Единственное, что меня интересует, это любовь, – сказал он.

– Беда в том, – ответил дядюшка, – что без речного судоходства не может быть и любви.

~ Габриэль Гарсиа Маркес

Глава 1. Кислый собеседник

Мне здесь скучно, а без писем можно повеситься, научиться пить плохое крымское вино, сойтись с некрасивой и глупой женщиной.

~ Антон Чехов

Комбуча смотрела на меня через толстое стекло слепым медузообразным оком. Гриб плавал в пятилитровой банке, накрытой марлей, безмолвно смакуя духоту тропической ночи. Я знал, что он не ответит, но в его молчании находил больше понимания, чем во всех словах, которые здесь слышал.

Из зоны комфорта меня выбросило ударной волной. С тех пор, как шасси серебристо-фиолетового «Боинга» мэлендских авиалиний коснулось раскаленного асфальта Юпилучче, время спуталось, подобно проводам от старых наушников. Дни и ночи переплелись в липкую, апатичную полудрему, единственными ориентирами в которой пока еще оставались дешевый виски и заезженные мелодии из видавших виды колонок.

«Мне снилось, как я мыл руки яблочным мылом

У тебя дома, – только у тебя дома такое мыло –

Выпуская изо рта клубы дыма.

И все это было безумно красиво…» – строчки местного хита двадцатилетней давности настолько въелись в память, что я вряд ли когда-нибудь смогу их забыть.

Про яблочное мыло поют, вы только подумайте. Как будто не о чем больше.

– Ну что, – сказал я, тыча в банку пальцем, – опять молчишь? Или тебе тоже просто не нравится, как пахнет этот город?

Город действительно пах. Сладковатой гнилью перезрелых ананасов с рыночной площади, пылью, плавящимся битумом, амбровыми духами принцессы Камелии, которыми она щедро поливалась каждое утро, не щадя органы обоняния окружающих живых организмов, и еще чем-то звериным, пряным, намертво въевшимся в стены домов и кожу аборигенов. В Петербурге пахло сыростью, бензином и свежей выпечкой булочных. То был запах жизни. Здесь же застыл смрад томления.

Итак, меня зовут Влад. Я – казначей Королевства Мэленд. Звучит солидно, не правда ли? Как будто я хожу в камзоле, с золотыми ключами на поясе и храню в сундуках несметные богатства. На деле все мои сокровища – это кипы бумаг на мэлендском языке (который до сих пор кажется мне непроизносимым плодом греховной любви латыни, древнекитайского и старославянского) да калькулятор.

Каждое утро я выхожу из арендуемого для меня на деньги налогоплательщиков лофта и пешком направляюсь в самое сердце Юпилучче, подчиняясь неписаным законам местного социального поля.

Дворец не просто желтый, он цвета перезрелого манго. Того, что уже надкусан прожорливым тропическим червяком. Розовые крыши бесчисленных овальных башенок рвутся в выжженное солнцем бледно-голубое небо. Это не нежный розовый, а ядовито-малиновый, истерично кричащий, как скандальный попугай ара.

Весь этот мангово-зефирный кошмар обнесен массивным забором из потускневшей латуни. По замыслу ограждение должно было сиять, как золото, но вековая влажность и соленый воздух сделали свое дело: металл покрылся густой, болезненно-зеленой патиной, сквозь которую проступают грубые кованые завитки. Они напоминают то ли улиток-переростков, то ли застывшие в предсмертной агонии щупальца осьминога.

Прямо напротив, через узкую, вымощенную неровным булыжником мостовую, ютится его антипод: двухэтажный бревенчатый терем. Сюда, «на время ремонта», согнали кабинет министров. Ремонту этому, кажется, столько же лет, сколько и независимости Мэленда.

Если бы ад был не геенной огненной, а бюрократическим учреждением, он выглядел бы именно так. Терем – это позор королевства. Дерево когда-то было выкрашено в веселый голубой цвет, но теперь краска облупилась, обнажив седую, потрескавшуюся древесину. Резные ставни на окнах первого этажа покосились, а на втором и вовсе заколочены фанерой. С крыши, украшенной некогда затейливым гребнем, сейчас свисают лохмотья мха.

Между дворцом и теремом пропасть в целую цивилизацию. От одного к другому ведет узкая калитка в заборе, и каждый чиновник, проходящий этот путь под насмешливыми взглядами стражей, выглядит перебежчиком, мелким предателем, променявшим золото на плесень.

Слева от терема, если стоять лицом к дворцу, земля резко обрывается, уступая место широкой, ленивой реке Лиссе (Ками объясняла, как это переводится с мэлендского, но я, признаться, запамятовал. Вена, аорта или что-то вроде того, непосредственно связанное с системой кровотока млекопитающих). Через нее перекинут каменный, не по-здешнему аккуратный мост, выкрашенный в тот же сомнительно-желтый цвет, что и дворцовые стены.

Река с виду спокойна, неподвижна. Вода почти мультяшного цвета бирюзы с прожилками мутного нефрита. Однако говорят, что стоит зайти в нее по колено, возникает ощущение, будто тысячи невидимых рук хватают тебя и тянут вглубь, к илистому дну. Течение, невидимое глазу, сносит лодки к опасным порогам вниз по реке.

С Лиссой связана одна история. Сказка для туристов и утешение для местных. Будто бы Валентиниус, старший брат короля, отец Ками, как-то на спор переплыл ее. Верится в это с трудом. Скорее уж, его унесло течением, а красивая легенда – просто прикрытие для неудобной смерти очередного неудачливого принца.

В воздухе в любое время суток пахнет гниющими фруктами, влажной землей и тяжелыми, дурманящими цветами. Асфальт всегда раскален, и от него исходит такой жар, что кажется, подошвы обуви вот-вот расплавятся и намертво прилипнут к проклятой земле.

Мой кабинет в тереме представляет собой конурку без окон, освещаемую неживым светом люминесцентной лампы. Воздух там полностью состоит из пыли, старой бумаги и сладковатой ананасовой отдушки, долетающей из вентиляции.

Мои обязанности сводятся к перекладыванию листов с непонятными цифрами и буквами. Я подписываю ведомости на закупку канцелярии для министерств, сверяю какие-то отчеты о гипотетических доходах от туризма (который в полуразрушенном, вечно воюющем Мэленде существует лишь в воспаленном воображении местной знати) и составляю никому не нужные финансовые сводки. Ками иногда приходит, просматривает их, молча ставит королевскую печать и отправляет в архив. Такой специальный местный ритуал, призванный имитировать деятельность. В ее глазах я вижу знакомую смесь насмешки, усталости и какого-то странного товарищества по несчастью. Все мы здесь являемся разными пленниками одного бреда.

Дух политического декаданса висел в воздухе неподвижной хмарью. Король Пуннор умирает. Все это знают. Он не появляется на публике годами, а официальные источники все выпускают и выпускают новые сообщения о «затяжной простуде». Его дети, принц Бенил и принцесса Маргарита, настолько никчемны и поглощены своими мелкими дрязгами, что не вызывают ничего, кроме презрительной жалости даже у прислуги.

И пока наследники копошились в тени трона, реальное управление государством в свои маленькие, но цепкие пальцы забрала Ками. Она занимала кабинет на этаж выше моего, в котором подписывала указы – настоящие, а не муляжные, как я. Она была последним живым нервом декоративной системы, ее окислившимся, поломанным, но единственным до сих пор работающим механизмом.

Я сидел в ее кабинете, когда министр просвещения, лысеющий невысокий очкарик с едва наметившимся брюшком, принес на подпись заявление об увольнении.

Ками презрительно повертела бумажку в руках и, даже не удостоив министра взглядом, произнесла:

– Что, господин Теввор, бежите с тонущего корабля?

Очкарика затрясло, тем не менее, он, истерично заикаясь, ответил:

– В-ваше Высочество… этот к-корабль уже давно потонул!

– Да, – равнодушно отчеканила принцесса, опуская на заявление печать, – теперь это подводная лодка.

А по ту сторону латунного забора, украшенного причудливыми кованым завитками-улитками-щупальцами, медленно умирал король. И весь Мэленд затаив дыхание ждал, когда же этот асептический абсцесс наконец лопнет.

По вечерам я разговаривал с чайным грибом. «Комбуча. Напиток здоровья и долголетия». Долголетие в Юпилучче было сомнительной перспективой, однако он был единственным, кто ждал меня в моей съемной квартире. И он был из России. Ну, почти. На дне банки, с внешней стороны я обнаружил советское клеймо. Вернее, я не был уверен, что оно советское, но решил думать так – всяко приятнее иметь под боком что-то родное.

– Сегодня выступал Гегемонов, – пожаловался я, наливая себе в стакан мутноватую жидкость из-под крана. Вода здесь всегда была чуть теплой и отдавала ржавчиной, – по телевизору. Нас всех собрали в актовом зале и смотреть заставили. Вещал о «новой эре сотрудничества Хужии и Мэленда». Лицо у него страшное, жуть! Такое гладкое, неживое как будто. Ты бы видел!

Комбуча молча пустила пузырек. Я принял это за знак одобрения.

На столе лежала открытая пачка местного печенья «Королевская», от которого першило в горле. На подоконнике пылился сувенирный ананас – подарок от Ками на «день интеграции эмигрантов в мэлендское общество». Я его не ел. Боялся, что от очередного кисло-сладкого яства меня окончательно перекосит.

За панорамным окном сгущались сиреневые сумерки. Где-то вдалеке каркали поссорившиеся вороны. Включались неоновые вывески, отбрасывая на стену болезненные розово-зеленые блики. Скоро пора идти в «Роял».

Телефон весь день пролежал молча. Никто не звонил. Никто и не мог позвонить. Я был предоставлен сам себе. И Богдану.

Наше общение с Ками в последнее время сильно сократилось, несмотря на то что виделись мы практически ежедневно утром, днем, вечером и ночью.

Дело в том, что не понравившийся мне с первой встречи арфист в какой-то момент просто-напросто растворился в небытии. В целом привыкшая к неудачам на любовном фронте принцесса восприняла его исчезновение достаточно спокойно – годы не пощадили детскую наивность. Тем не менее, когда солнце заходило за горизонт, Ками частенько отправлялась в тот-самый-кабак, с претенциозным названием «Роял», место их первой встречи, где сидела до самого закрытия, безучастно глядя на дверь в надежде, что вот-прямо-сейчас она откроется, и на пороге проклятущего заведения появится обожаемый арфист.

Арфист, конечно же, не появлялся. Ни разу.

С рассветом принцесса снова возвращалась к государственным делам. Как же глупо и бессмысленно: блестяще управляет королевством, а с личной жизнью так не везет.

Ввиду того, что из-за злой шутки судьбы мы облюбовали одно и то же заведение, да еще и из всего многообразия столичных баров выбрали самое убогое, у нас появилось негласное правило: мы садились по разные стороны барной стойки и делали вид, что друг друга не знаем.

Ками сюда приходила обычно, как она сама говорила, «в гриме» – бесформенная толстовка с капюшоном, натянутым до кончика носа, за которым не представлялось возможным угадать черты лица. Скрывать длинные ноги, однако, принцессе некие личные убеждения все же не позволяли, из-за чего она порой привлекала внимание местных назойливых ловеласов. Но уходили они всегда ни с чем, проговорив с девушкой не более пяти минут. Я как-то спросил, что же такое она им отвечает, на что Ками лишь пожала плечами:

– Правду. Ничто не пугает мужчин так, как правда.

Не переставая себя жалеть и рассказывая каждой столичной пальме о безграничной светлейшей любви к арфисту, Ками в какой-то момент все же завела другого любовника. Им стал капитан Армии Независимого Полуострова Юпэр по имени Элр (русский человек язык сломает, но их это устраивает, им только это и надо поди), который в лице принцессы, вероятно, ебал всю мэлендскую, а то и мировую монархию.

Тот вечер я помню на удивление хорошо, и это одно из немногих сохранившихся у меня ночных воспоминаний того периода. Ками, уже навеселе, завалилась в «Роял», сообщив, что зашла просто поздороваться и пойдет домой вот-прямо-сейчас, но то ли из-за перебора с алкоголем, то ли от свойственной ей природной неуклюжести, плюхнулась на барный стул, растеряно повернула голову, словно заспанная сова, и встретилась глазами с неким молодым человеком.

– Ахуеть, – громко выпалила пьяная принцесса, снимая капюшон, – ты откуда здесь взялся? Неужели в наших краях такие еще бывают?

Мужчина был атлетичного телосложения, с волевым, удивительно гармоничным лицом. Осанка, прямая, уверенная, говорила о врожденной привычке к командованию, и, тем не менее, во внешности не было ничего от типичного солдафона. В «Рояле» такие были редкостью – это правда.

– Я с Юпэра, – рассмеялся мужчина, а через секунду с вызовом приподнял широкую бровь и задержал оценивающий взгляд на принцессе.

– Как тебя зовут?

– Ками, – насмешливо произнесла девушка.

– Ка-ми, – по слогам повторил он сладкой набоковской интонацией, сделав акцент на последнем слоге.

– Не-не, никаких КамИ, пожалуйста. Ударение строго на «а», Ка’ми, иначе никак, – безапелляционно поправила принцесса.

Еще с минуту они смотрели друг другу в глаза, ожидая, кто первый сдастся. Ками надоело раньше, как и ожидалось. Она вообще не любила какие-либо долгие однообразные действия, находя их бессмысленной тратой драгоценного времени.

Несколькими неуклюжими движениями девушка развернула стул вполоборота к его столу.

– Что будешь пить? – тут же понимающе спросил молодой человек.

И Ками сказала, что что-то да будет пить, раз такое дело, а новый знакомый лишь подзывал бармена и протягивал ему мятые мэлендские купюры каждый раз разного номинала, бесперебойно прикуривал принцессе сигареты и ручку подавал каждый раз, когда она, шатаясь, поднималась со стула.

Казалось, давно забывшая, что мужчины в принципе могут вести себя подобным образом, Ками была готова отдаться ему прямо там. Я с искренним интересом наблюдал за разворачивающимся спектаклем – хоть что-то новое.

– У тебя кто-нибудь есть? – наконец задал очевидный вопрос Элр.

– Был, теперь вроде больше нет, – невесело усмехнулась Ками.

– А как же удовлетворение сексуальных потребностей?

– Ооо, – просвистела Ками, запрокидывая голову, – мое сердце разбито вдребезги. Разумеется, заниматься сексом периодически нужно, чтобы не сойти с ума совсем. И чтобы получить хоть самое крохотное количество окситоцина, я готова на многое, да хоть здесь и сейчас, только, молю, не предлагайте мне потом руку и сердце.

Это, вероятно, были те самые слова, которые Элр из уст красивой пьяной девушки услышать даже не мечтал. Не успела она договорить, как он похлопал пустой стул, придвинутый почти вплотную к его стулу, приглашая Ками пересесть. К моему удивлению, принцесса тут же покорно перепрыгнула на указанное место и юркнула под мускулистую руку капитана.

– Расскажи о себе, – проворковал молодой человек. Прозвучала данная реплика так, словно ему правда интересно, хотя было очевидно обратное.

– Я не буду трахаться с тобой прямо сейчас, – продолжила шокировать не свойственной женщинам откровенностью Ками.

– Почему?

– Как минимум, мне нужно еще выпить.

Не желавший более отпускать ее Элр, стал упрашивать бармена подать им пару коктейлей, заверяя, что деньги отдаст позже. И вот, на столе перед Ками, словно на скатерти-самобранке, появилось сразу несколько разноцветных стаканов. Принцесса поглядела на капитана восхищенно.

– Кажется, никто еще не хотел меня вот настолько, – хихикнула она, обводя руками стол.

Даже не притронувшись к напиткам, они улизнули в коридор.

– Презервативы хоть есть? – все еще насмешливо спросила девушка.

– Нет.

– Ну на нет и суда…

– Погоди, сейчас все будет, – капитан был готов бежать в магазин, которого, по моим наблюдениям, в радиусе километра точно не было, – но сначала я хочу знать, что меня ждет.

Она обвила его шею руками, с минуту они целовались, и все еще пребывавший в шоке от собственного везения Элр, не решался опустить руки ниже ее талии. Но, напомню, принцессе быстро надоедают однообразные действия. Вскоре она мягко оттолкнула его, глазами указывая на второй выход, за которым он должен был разыскать резиновое изделие №2. Все это выглядело до одури нелепо и напоминало извращенную сказку для взрослых.

Ками вернулась за стол и пила из всех стаканов по очереди, а я со скуки пытался играть с местными за соседним столом в карточную игру по неизвестным мне правилами.

Элр вернулся спустя неопределенный промежуток времени и снова утянул принцессу в коридор.

– Я не буду трахаться в туалете, – проныла принцесса, но тут же, видимо, передумала и решила, что все-таки будет.

Капитан запер дверь просторной кабинки, притянул ее к себе и хотел было начать раздевать, но Ками прервала его, развернувшись лицом к стене и вызывающе выгнув спину:

– Можешь просто задрать юбку и ебать меня прямо так, – произнесла она холодным, ничего не выражавшим голосом.

– Ого, – только и смог вымолвить Элр.

Вернувшись за стол с трясущимися коленками и счастливой улыбкой, принцесса, как ни в чем не бывало завела беседу с моими новыми друзьями о тяготах жизни мятежников полуострова Юпэр.

Ками рассказывала потом, что пошла с ним от какой-то внезапно разбуженной выпитым алкоголем злости на объект своих воздыханий, вообразив на миг, что арфисту будет не все равно, и что он непременно узнает, как она трахалась с другим мужчиной прямо в туалете бара, где они познакомились, и будет страдать не меньше, чем она сейчас. И, возможно, ничего у них с Элром бы тогда и не произошло, будь он по природе своей более застенчивым, она – менее пьяной, а срок сексуального воздержания чуть короче. Она тогда просто не смогла убрать его руки со своего тела, потому что слишком понравилось ей ощущать давно забытые прикосновения. Ками вспоминала арфиста. Представляла его. Но, казалось, приняла свою печальную судьбу и не была готова полностью отказаться от земных наслаждений.

После принцесса периодически приезжала к Элру среди ночи, напивалась вусмерть прежде, чем лечь в постель, и уезжала сразу после секса, хотя капитан каждый раз просил ее остаться до утра.

Однажды он задал вопрос, почему она с ним спит, ожидая, вероятно, услышать признание в симпатии, на что всегда до боли прямолинейная Ками ответила: «Потому что так я чуть меньше страдаю».

Как-то раз Элр заявился в терем и умолял принцессу стать его женой. Ками качала головой и повторяла: «Глупый, ну я же тебя сломаю», а потом вдруг изменилась в лице, села на пол, обхватив голову руками, и сокрушенно произнесла: «Подумать только, до чего же мы все несчастные люди! Другие в наши годы давно уже детей родили, а мы до сих пор только и умеем, что невзаимно влюбляться». В ту же секунду Элра вывела охрана, так что развития философское наблюдение принцессы не получило.

***

Я достал из холодильника полпалки докторской с сыром, приобретенной за бешеные деньги в русском магазине с крайне сомнительным названием «Наташка-полторашка», и отрезал себе несколько кусков. Еда была последней, единственной связью с тем миром, где зимой выпадал снег, а обед состоял из «первого», «второго» и компота.

– Знаешь, о чем я сегодня вспоминал? – спросил я, жуя, – о нашей парадной. Там всегда пахло кошачьей мочой и старыми коврами. Я сейчас бы отдал все, чтобы вдохнуть тот воздух. Хотя бы еще один раз.

Гриб безмолвно колыхался в банке. Мой единственный друг. Мой личный психоаналитик с помойки.

Я доел и посмотрел на свои руки. Ладони здесь всегда были чуть влажными. Вечная духота, вечное лето. Я скучал по зиме. По тому, как холод щиплет щеки, по хрусту снега под подошвой поношенных ботинок, изуродованных солевыми растворами, словно шрамами. Здесь под ногами только хлюпало, плавилось или скрипело песком.

Я встал и лениво потянулся. Пора. «Роял» ждет. Там было проще. В непроглядном алкогольном тумане тонула как минимум половина мыслей о доме, о прошлом и о том, что я застрял в этой ананасовой дыре на краю света.

– Ладно, я пошел, – сказал я, нежно похлопывая по банке, – остаешься за главного. Дверь никому не открывай. И не пей без меня.

На пороге я обернулся. В сиреневом свете заката гриб выглядел как некое инопланетное существо. Аллегория моей жизни: странный, кислый, бесполезный и одинокий.

Я вышел на улицу. Воздух обжег легкие, как пар из бани. Где-то впереди, среди желто-фиолетового кошмара под названием Юпилучче, хвастал искусственным, как практически вся здешняя жизнь, кирпичом и дешевыми гипсовыми колоннами бар «Роял».

И я поплелся туда, как всегда, в надежде, что сегодняшняя ночь будет хоть чуточку менее длинной.

Глава 2. Одноклеточное счастье

Если крикнет рать святая:

«Кинь ты Русь, живи в раю!»

Я скажу: «Не надо рая,

Дайте родину мою».

~ Сергей Есенин

– Шел бы ты домой, брат. Я все твои истории уже пересказать могу, оно мне надо, ты считаешь? – русский бармен Володя смотрел на меня из-за стойки со смесью сочувствия и раздражения, – ты всем тут надоел, тебя, кроме меня никто даже не слушает!

«И правда!» – пронеслось в голове, когда я покосился вправо. Моего предыдущего собеседника, такого же пропащего, как я, и след простыл. Я даже не заметил, когда он сбежал от моего нытья.

«Ты всем тут надоел» – страшные слова. Стать объектом чьей бы то ни было ненависти, злости, зависти – еще куда ни шло. Так или иначе, в этом случае ты вызываешь хотя и негативные, но как минимум сильные и яркие эмоции.

В ситуации с «надоел» все в разы печальнее. Ты приелся. Ты был до такой степени скучен в своем однообразии, что собеседника начало от тебя подташнивать. Такое, знаете, мерзейшее чувство, при котором весьма некомфортно, и даже проблеваться не получается.

Я совсем поник.

Володя был крепко сложенным парнем с русской периферии. Из Самары, Саратова, Салехарда, Сургута, а может быть и вовсе из Сыктывкара. Разумеется, доведись нам встретиться в России, мы бы и близко друг к другу не подошли, но здесь стали приятелями на почве беспробудной ностальгической грусти по Родине и неистребимого нежелания разговаривать на местном языке, который я, хоть и выучил немного на бытовом уровне, совершенно не был способен распознавать на письме, да и на слух воспринимал через раз.

Вообще, надо сказать, моя жизнь в эмиграции была на удивление легкой и праздной. Быть может, причина таилась в том, что рожденному в России везде легко живется. Россия – это такой повышенный уровень сложности, пройдя который, уже мало что пугает. Ну действительно, эти края, казалось, даже смерть обходит стороной.

Во время какого-то незнакомого мне, а потому абсолютно непонятного национального праздника, Ками подняла бокал и произнесла нахальный тост: «Чтобы больше никто не умер!». И, словно повинуясь воле августейшей особы, судьба действительно распорядилась так, что никто вокруг нас больше не умирал. Все, смерти нет. Чего же еще желать? Почему ты не счастлив, Влад?

Тем не менее, счастлив я не был, ибо практически сразу заболел той типичной для нашего брата беспросветной тоской по Родине, при которой всеми фибрами души ненавидишь каждый миллиметр проклятой заморской земли, но домой отчего-то не возвращаешься. Да, после жизни в России уже ничего не страшно. Но нигде и не хорошо.

Первый год на чужбине у всех, как правило, уходит на строительство ковчега в ожидании потопа. Все остальные – на осознание того факта, что ты – не Ной, и попытки тихо сойти с борта так, чтобы никто не заметил.

Как и все русские в эмиграции, я пробовал лепить пельмени, варить самогон, делать настойки, мастерить расписные дощечки и играть на ложках, но, как и все русские в эмиграции, ни в чем так и не преуспел.

Я умирал каждое утро: мысленно вскрывал вены, ломал шею, безвозвратно разлетался на атомы. Но неизменно воскресал к вечеру и сразу бежал к Володе. Володя, кажется, был не слишком рад, но мне было все равно.

За все это время я, наконец, признался сам себе, что я – шовинист, расист, ксенофоб, мизантроп, или как там это называется? Безропотно принял и научился жить с тем фактом, что подсознательно ставлю себя выше бармена просто потому, что я родом из Санкт-Петербурга, а не из другого города С. К тому же, служу казначеем, а он – всего лишь обслуживающий персонал в грязном кабаке с оплеванным-облеванным полом. Стоит ли мне принимать в расчет его желания? Ответ очевиден, отрицателен.

Наверное, я нахватался этого от Ками. Я ведь не был неприятным человеком раньше. По крайней мере, никто никогда не говорил мне, что я неприятный человек, а сейчас это постоянно кричит даже собственное отражение в стекле стакана.