Построй свой мост

На столе лежала повестка. Вызов в военкомат. Третья за месяц. Он каждый раз находил отмазки – то справка от врача (купленная), то взятка мелкому чиновнику. Но деньги кончались. И отмазки тоже.

“Мобилизация“.

Слово, от которого холодело внутри. Его знакомые уже ушли – кто добровольцем (идиоты), кто по повестке. Один вернулся без ноги. Другой не вернулся вообще.

А он сидел здесь, прятался, пил пиво и звонил бывшей жене, чтобы обозвать её предательницей.

“Кто здесь настоящая крыса, Саша?“

Он залпом допил банку и с раздражением бросил её в мусорное ведро. Промазал.

Телефон на столе ожил – сообщение от матери:

“Саша, ты звонил Косте? Как он? Передавал привет?“

Александр уставился на экран. Его родители… Они никогда не простили Натке развод. Называли её предательницей, дезертиршей, изменницей родины. Его мать, бывшая учительница истории, теперь часами смотрела пропагандистские ток-шоу и верила каждому слову “пана президента“, этого неопрятного кокаинового клоуна несшего бред с экрана.

А отец, декан архитектурного института, вообще перестал произносить имя Натки вслух. Говорил только: “эта женщина“.

Они требовали, чтобы Александр боролся. За сына. За свои права. За справедливость.

“Она не имеет права увозить нашего внука!“

Александр набрал ответ:

“Звонил. Всё нормально“.

Соврал. Потому что если скажет правду – что Костя плакал и сказал, что ненавидит их всех, – мать устроит истерику, а потом будет ещё неделю пилить его, требуя “действий“.

Какие, к чёрту, действия? Что он может? Сесть в поезд и поехать в Германию? На какие деньги? С какой визой?

Он открыл браузер и в очередной раз вбил запрос: “как получить визу в Германию“.

Результаты были теми же, что и вчера. Практически невозможно для мужчины призывного возраста. Даже с деньгами. Даже с поддельными справками.

Если только…

Он открыл закладки. Там была сохранена ссылка на форум. Тема: “Выезд через третьи страны. Проверенные схемы“.

Он читал эту тему уже десятки раз. Там были люди, которые за деньги организовывали выезд через Молдову, Польшу, Румынию. Левые документы, взятки пограничникам, подставные фирмы.

Стоимость: от 10 до 30 тысяч долларов.

У него было две с половиной.

Александр закрыл браузер и снова уставился в окно.

“Я не могу уехать. Но и остаться не могу. Я в ловушке“.

А где-то там, в Германии, его сын строил модельки с чужим мужиком, говорил на чужом языке и забывал своего отца.

“Не забудет. Я не дам ему забыть“.

Он снова взял телефон и написал Натке в мессенджер:

“Ты разрушила нашу семью. Ты украла у меня сына. Но я не сдамся. Я приеду. И я верну его“.

Отправил.

Потом сидел и смотрел, как сообщение меняет статус: доставлено, прочитано.

Она не ответила.

Александр швырнул телефон на диван и пошёл за следующей банкой пива.

Завтра будет повестка. Или звонок от родителей. Или очередная бессонная ночь, в которой он будет прокручивать в голове один и тот же вопрос:

“Как, бля…ь, всё так пошло, не так?“

*******

Позже, укладывая его спать, она нашла под столом сумку с выданными бесплатными учебниками. Натка попробовала её поднять. Тринадцать килограммов. Целых тринадцать! Ребенок тащил это на себе, через полгорода. Сначала её охватил леденящий ужас – он мог надорваться, заработать грыжу! Потом пришла злость – на учительницу, не захотевшую помочь ребенку, на систему, на всю эту бездушную машину, перемалывающую детей.

– Почему ты не позвонил мне? Почему ты не попросил помощи? – она старалась говорить спокойно, чтобы опять не напугать ребенка. – Я… я не хотел тебя отрывать от работы, – прошептал он.

И тут её злость лопнула, как мыльный пузырь. Она прижала его к себе, и они сидели так молча, оба плача – он от испуга, она от бессилия и любви, такой острой, что сердце разрывалось.

Из комнаты родителей донесся кашель матери – надрывный, кашель заядлого курильщика. Потом её голос, хриплый и вечно недовольный:

– Наташка! Опять ты его до истерики довела? Не можешь нормально поговорить? Весь вечер на нервах из-за вас!

Натка закрыла глаза. Казалось, весь мир – и близкий, и далекий – ополчился на неё. Бывший муж терроризирует сына. Мать винит её во всем. Сын таскает неподъемные тяжести. Коллега намекает на профессиональную несостоятельность.

Она вышла на кухню, чтобы допить остывший чай. Руки дрожали. Открыла чат с Паулем. Нужно было за что-то уцепиться. За его веру. За его “внеземное“.

Она не стала описывать весь этот кошмар. Она написала только:

“Сегодня мир снова пытался сломать моего сына. А я пыталась быть стеной. Иногда, кажется, что я тресну.

Ты спрашивал о мечте. Сегодня моя мечта проста: чтобы мой ребенок не таскал неподъемные сумки и не плакал из-за звонков по телефону. Чтобы у него было обычное, скучное, спокойное детство. Это так много и так мало одновременно“.

Она отправила и поняла, что это и есть самая чистая правда. Её мечта была не о великой любви или карьере. Она была о мире. О простом человеческом покое для своего ребенка. И в этой мечте не было ни капли романтики. Только усталая, выстраданная материнская любовь.

*******

Ответ Пауля пришел глубокой ночью. Она не ждала его, уже лежа в постели и глядя в потолок, перемалывая события дня. Вибрация телефона заставила её вздрогнуть.

Это было не текстовое сообщение, а снова голосовое. Его голос звучал тише, будто он тоже лежал в темноте.

“Натали, – он начал, и в его голосе слышалось нечто, отличное от привычной тёплой поддержки. Это была боль. – Твоя мечта… она самая честная и самая важная на свете. Я слушал твоё сообщение, глядя на своего спящего сына. И мне стало стыдно“.

Он сделал паузу, и Натка замерла, прислушиваясь к тишине между его словами.

“Я жалуюсь на то, что жена ушла, что я одинок… но мой мальчик не таскает неподъёмные сумки. Он не плачет из-за звонков. Его мир… целый. И я понял, что, пытаясь спасти свой разваливающийся брак, я чуть не потерял самое главное – его покой. Ты борешься за покой своего сына с внешним миром. А я чуть не отдал его внутренний мир на растерзание нашим ссорам. Спасибо тебе. Ты… открываешь мне глаза“.

Натка прослушала сообщение ещё раз. А потом ещё. В его словах не было жалости. Было что-то гораздо более мощное – уважение. И признание. Он не просто утешал её. Он видел в её борьбе нечто настолько значимое, что это заставило его пересмотреть свою собственную жизнь.

Это было опасно. Это заходило слишком далеко. Виртуальный флирт с симпатичным доктором – это одно. Но такая степень эмоциональной близости, такая взаимная исповедь в темноте… это угрожало всем её защитным построениям. Она боялась, что если впустит эту теплоту, то эта хлипкая стена, что держала её на плаву, растает, и её накроет волной той самой боли, которую она так тщательно подавляла.

Она не ответила. Не могла. Просто положила телефон на тумбочку и повернулась на бок, сжимая подушку. Его слова горели у неё в груди, как раскалённый уголь. “Ты открываешь мне глаза“. Кто этот человек, который может так говорить с почти незнакомой женщиной с другого конца света?

Утром её разбудил не будильник, а запах кофе. Непривычный. Она накинула халат и вышла на кухню. Отец, молчаливый и угрюмый, с которым она за последние недели обменялась, едва ли, парой формальных фраз, расставлял на столе чашки. На плите стояла кофейная турка – та самая, что они привезли с собой, памятная, с надтреснутой ручкой.

– Пап? – удивилась она.

– Кофе будет готов через минуту, – буркнул он, не глядя на неё. – Слышал, вчера… тяжело тебе пришлось.

Больше он ничего не сказал. Не извинился за своё неучастие. Не предложил помощи. Он просто сварил кофе. По-старому. По-ихнему. Этот маленький, неуклюжий жест был для него целой речью. Для Натки – глотком воздуха.

Пока Костя собирался, она выскользнула в сад. Утро было прохладным, и её любимые всходы стояли, покрытые росой. И тут она увидела это. На самой крупной грядке, рядом с её ростками, кто-то аккуратно, почти детской рукой, воткнул в землю несколько палочек, обозначив ими контур… самолёта. Нет, истребителя. Узнаваемого МиГа.

Она обернулась к окну. В кухне, прислонившись лбом к стеклу, на неё смотрел её отец. Бывший военный летчик. Человек, замкнувшийся в мире сериалов. Он молча смотрел на неё, и в его глазах она прочла то, чего не слышала много месяцев: “Я с тобой. Я вижу твой бой“.

Слезы снова подступили к горлу, но на этот раз они были другими. Не от отчаяния. А от чего-то хрупкого и невероятно ценного.

Она зашла в дом, подошла к отцу и молча обняла его. Он напрягся, потом похлопал её по спине, быстро и неловко.

– Костя, завтракай быстрее! – крикнула она, отходя и вытирая глаза. – А то в школу опоздаем!

Потом взяла телефон. Она всё ещё боялась. Всё ещё не верила в “хирургические нити“. Но поняла, что чудеса бывают разными. Иногда они приходят из-за океана в виде голосового сообщения. А иногда – в виде кофе, из турки, и палочек от мороженого, воткнутых в землю старыми, дрожащими руками.

Она написала Паулю:

“Спасибо. За твои слова. Сегодня утром мой отец сварил кофе. И в моём саду приземлился самолёт. Кажется, это ответ на твой вопрос. Я хочу построить мир здесь. Прямо на этом клочке земли. Где сын не плачет, а старики вспоминают, кто они. Где из земли может вырасти что угодно. Даже самолёт“.

Она отправила и пошла, будить Костю. Впервые за долгое время утро не казалось ей очередным рубежом обороны. Оно было просто утром. С кофе. И с надеждой.

Глава 3

В бюро царила предпраздничная атмосфера. В пятницу у Симоны был юбилей, и коллеги скидывались на подарок. Натка, просчитывая в уме свой скудный бюджет, с облегчением узнала, что нужно лишь немного – на огромный букет и бутылку шампанского. Деньги она передала Йохану, стараясь не встречаться глазами с Шамим, которая организовывала сбор.

– Натали, а вы придете, завтра в ресторан? – спросила Симона, её доброе лицо светилось радостью.

– Я… не уверена, – Натка потупила взгляд. – Костя, уроки…

– А вы возьмите его с собой! – воскликнула Симона. – Мои девочки тоже будут. Будет весело!

Мысль о том, чтобы привести Костю в шумную немецкую компанию, где он опять будет сидеть, как отстранённый, и где ей придётся постоянно переводить и оправдываться, вызывала у Натки легкую панику. Но отказать Симоне, которая была к ней так добра, она не могла.

– Хорошо, – улыбнулась она через силу. – Спасибо за приглашение.

Выйдя в обеденный перерыв, она купила самый простой, но элегантный горшочек с цветущей орхидеей. Букет завянет, а это будет жить, рассудила она. Вложила в него часть души, как в свой сад.

Вечером, пока Костя делал уроки, а мать смотрела телевизор, приглушив звук, Натка получила сообщение от Пауля. Он прислал фото – вид из окна его клиники на заснеженные ели и серое небо Торонто.

“Сегодня было три сложные операции. Руки помнят каждое движение, а голова гудит от усталости. Но я вспомнил твой сад и твой самолёт. И стало легче. Спасибо, что есть на свете место, где кто-то сажает цветы и помнит о самолётах“.

Она смотрела на снег за его окном и на свою орхидею на столе. Два разных мира. Две разные зимы – одна настоящая, за окном его клиники, другая – душевная, в которой она жила до недавнего времени. И он нашёл между ними мост.

“Я тоже сегодня сажала. Точнее, покупала. Орхидею. На день рождения коллеги, – ответила она. – Иногда, кажется, что все мои попытки что-то вырастить – это метафора. Сад, цветок в горшке, сын… Я пытаюсь создать жизнь там, где её, казалось бы, уже не может быть“.

“Это не метафора, – он ответил почти мгновенно. – Это самая настоящая жизнь. Самая честная. Ты не создаёшь её заново. Ты её отвоёвываешь. По сантиметру. И каждый новый росток – это твоя победа. Я… я восхищаюсь твоими победами, Натали“.

Она положила телефон и прикрыла глаза. Слова “я восхищаюсь“ грели сильнее, чем любое признание в любви. Любовь – это чувство, приходящее и уходящее. А восхищение – это оценка её силы. Её стойкости. Того, что она сама в себе не ценила.

На следующее утро, когда она зашла в бюро с горшочком орхидеи, Симона ахнула от восторга.

– Это прекрасно! Гораздо лучше, чем букет! Спасибо, Натали!

Даже Шамим бросила на орхидею оценивающий взгляд и коротко кивнула. Маленькая победа.

Но главное испытание ждало её вечером. Когда она зашла за Костей в школу, учительница фрау Клер остановила её.

– Фрау Натали, нам нужно серьёзно поговорить о поведении Кости. Он на перемене подрался с мальчиком из другого класса. Обозвал его. Говорит, тот дразнил его из-за акцента.

У Натки похолодело внутри. Она посмотрела на Костю. Он стоял, опустив голову, его плечи были напряжены до дрожи.

“Вытри сопли, нюня“, – пронеслось у неё в голове, но на этот раз эта фраза относилась к ней самой. К её страху, к её желанию сжаться и убежать.

Она выпрямилась и посмотрела учительнице прямо в глаза.

– Хорошо, – сказала она твёрдо. – Давайте поговорим. Но я хочу выслушать и своего сына. И того мальчика. Потому что если моего сына дразнят, это проблема не его поведения, а атмосферы в вашем классе, фрау Клер.

В её голосе не было истерики. Не было просьбы. Была та же сталь, что и тогда на границе. Она была готова сражаться. За каждый сантиметр отвоёванной почвы. За каждый росток.

И впервые, глядя на растерянное лицо учительницы, она почувствовала не страх, а уверенность. Ту самую уверенность, которую ей придавали кофе отца, палочки-самолёты в саду и слова человека из-за океана, который верил в её победы.

*******

Война Кости за место в классе оказалась куда страшнее, чем любая схватка с драконами по имени Теплопроводность. Фрау Клер, учительница, смотрела на Натку свысока, держа в руках тест по математике, испещренный красными крестами.

– Фрау Натали, ваш сын не справляется. Он не понимает условий задач. Я вынуждена снова поставить ему “неудовлетворительно“. Возможно, вам стоит подумать о… коррекционном классе, – произнесла она, и слово “коррекционный“ прозвучало как приговор.

Натка сжала кулаки, чувствуя, как по щекам разливается жар. Она знала, что Костя не глупый. Он часами сидел дома, пытаясь вникнуть в задания, но язык становился непреодолимой стеной. Он говорил ей: “Мама, я не хочу быть отстающим! Я стараюсь!“ – а потом, будучи всего лишь ребенком, не выдерживал и срывался, играя в планшет, лишь бы хоть на время забыть о своем бессилии.

– Фрау Клер, – голос Натки дрогнул, но она заставила себя говорить твердо. – Мой сын отстает не из-за слабого интеллекта, а из-за языкового барьера. Он учит ваш язык всего несколько месяцев. Прошу вас учитывать это.

– В классе есть и другие дети-иностранцы, – холодно парировала учительница. – Они справляются.

Натка поняла, что дискуссия бессмысленна. Она забрала сына и молча повела его домой. По дороге он не проронил ни слова, лишь сжимал ее руку так, что косточки хрустели.

Решение пришло той же ночью, когда она пересчитывала свои скудные сбережения. Она нашла в интернете объявление русскоязычной репетиторши, бывшей учительницы, жившей в соседнем городке. Цена за занятие была неподъемной. Но глядя на спящее, испуганное лицо сына, она поняла – выбора нет.

На следующий день в бюро Натка была рассеяна. Она снова и снова прокручивала в голове цифры, пытаясь понять, от чего ей придется отказаться. От продуктов? От отопления? Симона, заметив её состояние, спросила, не нужна ли помощь, но Натка лишь отмахнулась.

И тут к её столу подошла Хан. Маленькая, хрупкая вьетнамка с уже заметно выпирающим животиком, который она явно носила с гордостью, несмотря на ранний срок беременности.

– Натали, ты в порядке? – её английский был с легким акцентом, но гораздо более уверенным, чем у Натки. – Я видела, ты пятый раз переделываешь этот чертеж. Могу я помочь?

Хан, в отличие от Шамим, была очень дружелюбна, никогда не пыталась выдвинуться за счет коллег. Её помощь была искренней. Она родилась в Германии, но её родители, проработавшие здесь двадцать лет на фабрике, так и не выучили язык. Поэтому, Хан знала цену интеграции чужака, который пробивает себе дорогу в другой культурной среде.

– Это… сложно объяснить, – вздохнула Натка.

– Попробуй, – улыбнулась Хан. – Я понимаю по-русски немного. Моя бабушка жила во Владивостоке.

И Натка неожиданно для себя выложила всё. И про Костю, и про учительницу, и про неподъемные для её бюджета уроки.

Хан внимательно выслушала.

– Учительницы бывают… тупыми, – без обиняков сказала она. – Не слушай её. Твой мальчик умный, я видела его фото. А с деньгами… – Она на мгновение задумалась. – У меня есть знакомый вьетнамец, он репетитор, берет дешевле. Хочешь, я дам его контакты? Он строгий, но дети с ним быстро начинают говорить.

Это было спасением. Не абсолютным, но реальным шансом.

Вечером Натка повела Костю на первое занятие к вьетнамскому репетитору. Мальчик нервничал, но учитель, суровый мужчина лет пятидесяти, с первых минут нашёл к нему подход – строгий, но справедливый. Натка, глядя в щель двери, видела, как сосредоточенно Костя водит пальцем по тексту, повторяя слова.

Возвращались домой они за руку, и Костя впервые за долгое время болтал без умолку о том, что он сегодня узнал.

– Мам, а он говорит, что я способный! Что у него сын так же начинал!

В её телефоне ждало сообщение от Пауля. Он спросил, как прошел день. Она, стоя с сыном на темной улице у своего дома, подняла телефон и сфотографировала их с Костей сплетенные руки на фоне освещенной двери их подъезда.

“Сегодня мы с сыном посадили новое семечко. Надежды. Спасибо, что веришь в наши всходы“.

Он ответил почти сразу, приложив свою фотографию – он в белом халате стоит у окна, за которым уже темнело. Он выглядел уставшим, но счастливым.

“Из всех моих сегодняшних побед в операционной, ваша – самая важная. Я горжусь вами. Обоими“.

И Натка поняла, что её армия союзников потихоньку растет. В ней теперь были не только виртуальный доктор из Канады и молчаливый отец с его кофе, но и маленькая беременная вьетнамка, готовая протянуть руку помощи в каменных джунглях чужой страны. И с этой армией уже не так страшно было смотреть в лицо новому дню.

*******

Пятничное утро началось с неприятного осадка на душе. Предстоящий вечер в ресторане давил на Натку тяжким грузом. Она перебирала свой скудный гардероб, мысленно проклиная необходимость тратить последние деньги на такси и притворяться, что она – часть этого весёлого, беззаботного коллектива.

В бюро царило оживление. Столы были заставлены пирогами и сладостями, которые сотрудники принесли к утреннему кофе в честь Симоны. Натка поставила свой горшочек с орхидеей в центре – яркое фиолетовое пятно, выделявшееся среди однообразной выпечки.

– О, это от тебя? Какая красота! – Хан подошла и одобрительно потрогала лепесток. – Гораздо лучше, чем эти скучные открытки.

Шамим, проходя мимо, бросила на цветок равнодушный взгляд.

– Да, мило. Хотя букет был бы практичнее. – И, обратившись к Натке, добавила: – Ты ведь всё же придёшь вечером? Симона будет расстроена, если нет.

В этом не было ни капли искреннего участия – только социальное давление. Натка почувствовала, как сжимается желудок.

– Я… постараюсь, – пробормотала она.

В обеденный перерыв Хан заглянула к ней в кабинет.

– Ты выглядишь, будто собираешься на казнь. Не хочешь идти, не иди. Симона поймёт.

– Я не могу. Это будет выглядеть…

– Как будто тебе не до нашего веселья? – Хан села на край стола. – Знаешь, когда мои родители только приехали, они два года никуда не ходили. Боялись. Стыдились своего акцента. А потом мама сказала: “Лучше быть тихой чужой, чем громкой дурочкой“. Не заставляй себя.

Этот простой совет оказался освобождением. Натка выдохнула. Она имела право на свою усталость. На свою жизнь. На своё нежелание притворяться.

Вечером, извинилась перед юбиляршей за то, что не сможет прийти в ресторан. И пошла на набережную. Купила себе кусок пиццы и села на скамейку, глядя на тёмную воду. Одиночество было горьким, но честным. Таким, каким оно было до появления Пауля в её жизни.

Она достала телефон. Ему можно было рассказать правду.

“Сегодня я сбежала. С праздника. Сижу одна у реки и ем пиццу. Чувствую себя виноватой и в то же время… свободной. Иногда быть сильной – значит признать, что у тебя нет сил притворяться“.

Ответ пришёл быстро. Голосовое.

“Ты только что совершила самый смелый поступок за весь день. Интеграция в новую среду – это не про то, чтобы раствориться в толпе. Это про то, чтобы найти своё место, даже если оно – скамейка у реки в одиночестве. Я горжусь тобой. И… я завидую твоей пицце“.

Она рассмеялась. В голос. Впервые за весь день. Этот человек умел превращать её поражения в победы простыми словами.

Вернувшись, домой, она застала неожиданную картину. Костя, вместо того чтобы сидеть в телефоне, разложил на столе учебники по немецкому. Рядом с ним, в кресле, дремал её отец, а на столе стояла его неизменная турка с кофе – видимо, он пытался составить компанию внуку, но возраст и усталость взяли своё.

– Мам! – Костя оживлённо поднял голову. – Смотри! Дед мне помогал! Мы слова учили… про самолёты. Он мне на русском говорил, а я по-немецки искал!

Она смотрела на эту сцену – на сына, вдохновлённого учёбой, на отца, советского офицера, победившего свою апатию, – и чувствовала, как что-то тает внутри. Лёд, который копился месяцами, пока она одна тащила эту семейную лодку. Медленно, неохотно, но другие пассажиры тоже начинали просыпаться и помогать грести.

*******

Их вечерние разговоры стали ритуалом. Натка, уложив Костю, садилась с чашкой чая перед ноутбуком, на экране появлялся Пауль – усталый после операций, но неизменно внимательный.

Сегодня она рассказывала о своей битве с системой образования, о том, как коллега на работе назвала школьную училку тупой.

– И знаешь, что самое странное? – Натка усмехнулась, отпивая чай. – Я почти не разозлилась. Пауль рассмеялся – низким, тёплым смехом, от которого у неё каждый раз что-то таяло внутри.

– Ты превращаешься в настоящего бойца, – сказал он с одобрением. – Бесшумного и смертельно эффективного.

– Учусь у лучших, – она подмигнула. – У немцев. Они возвели общение с чиновниками в ранг искусства.

Пауль кивнул, но его улыбка чуть потускнела. Натка заметила – он всегда так делал, когда речь заходила о работе и системе. Словно что-то в этой теме задевало старую рану.

– А у тебя как день? – спросила она, откидываясь на спинку стула. – Ты говорил, что сложная операция.

– Да, – он потёр переносицу, и она увидела усталость в его глазах. – Мальчик, семь лет. Врожденная патология почек. Мы делали трансплантацию. Он боялся. Я рассказал ему историю про храбрую женщину с другого конца света, которая сажает цветы и учит сына не сдаваться. Он перестал плакать. Спасибо тебе. Твоя сила лечит даже через океан“.

Натка перечитала сообщение несколько раз. Её борьба, её слёзы, её одинокие вечера – всё это имело смысл. Жизнь, разбитая на осколки, каким-то невероятным образом собиралась в новую мозаику, где каждый кусочек – её сын, её отец, её сад, её вьетнамская подруга, её канадский доктор – находил своё место. Она, наконец, почувствовала под ногами не зыбкую почву чужой страны, а ту самую, твёрдую землю, которую она сама, по крупице, отвоёвывала у судьбы.

– И как он?

– Стабилен. Прогнозы хорошие. – Пауль отпил кофе. – Если не будет отторжения в первые недели, у него все шансы на нормальную жизнь.

Натка слушала, глядя на его лицо. Там было что-то ещё – не только усталость.

– Пауль, а… – она запнулась, подбирая слова. – Это же большая редкость, да? Найти донора для ребенка?

Он замер на долю секунды. Совсем чуть-чуть, но она заметила.

– Да, – коротко ответил он. – Редкость. Нам повезло.

– А как вообще это работает? – Натка наклонилась ближе к камере, искренне интересуясь. – Там же огромные очереди, списки ожидания… Ты рассказывал, что иногда дети годами ждут.

– Ждут, – кивнул он, и его взгляд стал отстранённым. – Система несовершенна. Везде. И в Канаде, и в Штатах, и в Европе.

– Но этому мальчику повезло?

– Да. – Пауль встал из-за стола, камера поймала только его торс. – Извини, Натали, кофе закончился. Сейчас налью.

Он ушёл из кадра, и Натка осталась смотреть на пустой стул. Странно. Обычно он допивал свой огромный термос до конца разговора.

Когда Пауль вернулся, тема была закрыта. Он спросил о Косте, о родителях, о саде – и разговор плавно перетёк в привычное русло.

Но что-то зацепилось в сознании Натки. Маленький крючок, почти незаметный.

Он не хотел говорить об этом.

*******

День выдался на удивление лёгким, словно сама судьба решила дать передышку. Брат Натки, Максим, предложил поездку в большой военный музей под Штутгартом. “Мальчишкам полезно, а отцу – тем более“, – сказал он по телефону, и Натка, к собственному удивлению, сразу согласилась.