Поздняя жизнь

Очнулся он от холода. Что это было, сон или обморок? Он встал и пошел в дом. Тело слушалось, он двигался без труда, но его по-прежнему давила к земле необыкновенная усталость. Такой слабости он еще никогда не испытывал. Он сел в кресло и уже знал, что сейчас снова уснет. До этого ему нужно было позвонить Улле, нужно было найти телефон, вспомнить ее номер, набрать его… Хватит ли у него сил?

Разбуженный щелчком дверного замка, он не мог вспомнить, хватило ли у него сил на звонок или нет. Но Улла пришла с Давидом, значит он все же позвонил ей и попросил забрать сына. У нее было встревоженное лицо. Давид был встревожен еще больше:

– А что с папой? Папа заболел? Папа, ты заболел?

Он снова уснул, не успев ответить.

15

Проснулся он на следующее утро в кровати. Как он в ней оказался, он не помнил. Наверное, Улла помогла ему раздеться и лечь. Он тихо встал. Вчерашней усталости не чувствовалось, но и от утренней бодрости не осталось и следа. Он вернулся в привычное русло болезненной слабости.

Дверь в комнату Давида была открыта, и Давид уже не спал.

– Папа, ты заболел?

Он присел к его кровати:

– Да, Давид. Я постоянно чувствую себя усталым, иногда чуть-чуть усталым, иногда очень усталым, как вчера.

– Ты заболел усталостью?

– Да, усталостью.

Что еще он мог сказать? Он не знал, какую роль играет поджелудочная железа, не знал, почему рак поражает органы и как он их пожирает. Он никогда не пытался читать в интернете о своих болезнях и недомоганиях. Умнее врачей все равно не станешь. Но еще одно мнение по поводу его диагноза, пожалуй, и в самом деле не помешало бы. Заодно можно попросить этого другого специалиста точно объяснить ему, что происходит в его организме. Тогда, может быть, легче будет объяснить Давиду, в чем заключается его болезнь. А пока пусть это называется «заболел усталостью».

Однако испуганный Давид не желал довольствоваться этой формулировкой:

– Папа, ты умрешь?

– Все люди умирают. Взрослые умирают раньше детей. Я взрослый и умру, когда ты будешь еще маленьким.

– И ты будешь жить на небе?

Давид ходил в евангелический детский сад, но до сих пор ни разу ничего не говорил ни о христианстве, ни о каких-либо обрядах, никогда не спрашивал о Боге или о Христе, и они с Уллой тоже старались избегать с ним этих тем. Но если Давиду хочется верить, что он отправится на небо, он не имел ничего против.

– Да, Давид, я буду жить на небе.

Давид не стал больше ни о чем спрашивать. Он задумался. Может, пытался понять, удовлетворяет ли его такой ответ.

– Я тебя люблю, – сказал он наконец и, широко раскинув в стороны руки, обнял его.

– Я тоже тебя люблю, Давид. Я тоже тебя люблю.

Он позвонил в университетскую клинику, и ему повезло. Коллега вспомнил его – они когда-то вместе работали в одной университетской комиссии – и согласился принять в тот же день после обеда. Он с пониманием отнесся к его желанию как можно скорее внести ясность в этот вопрос, назначил ему повторное обследование, и уже через три дня правильность диагноза подтвердилась.

– Желаю вам как можно приятнее и плодотворнее прожить оставшееся время, – сказал ему на прощание коллега, и он не стал спрашивать его ни о функции поджелудочной железы, ни о течении болезни, ни о том, сколько ему осталось жить.

16

Он когда-то где-то вычитал, что дети не понимают окончательность, бесповоротность смерти и ждут, что ушедший в загробную жизнь рано или поздно из нее вернется. Но Давид, считавший, что после смерти его отец будет жить на небе, скорее всего, слышал в детском саду, что попавшие на небо, к Богу, там и остаются. Что он мог там еще узнать о смерти и о небе? Когда он начнет спрашивать своих родителей, есть ли Бог, и кто Он такой, и что делает, и верят ли они в Него?

Мартин с Уллой часто ездили на Рождество, на Пасху, на Троицу или на праздник урожая в ее деревню, и там, конечно же, вместе со всеми шли в церковь на праздничную мессу. Для Уллы было чем-то само собой разумеющимся, что они венчались в деревенской церкви. Но этим ее религиозность и ограничивалась. Он представил себе, как на вопрос Давида, верит ли она в Бога, Улла, пожав плечами, отвечает: «Я не знаю, есть ли Он вообще. Говорят, Его можно встретить в церкви. Поэтому мы иногда ходим в церковь». Его деловитая, трезвая Улла. Интересно, она все еще член церкви?

Сам он пока был прихожанином. Он не любил проповеди, в которых шла речь не о том, что лежит за пределами человеческого разума, а о злободневных вопросах, о каких-то банальностях; ему не нравилась безапелляционность, с которой церковь позволяла себе высказываться на общественно-политические темы, хотя она повторяла лишь то, что говорили все; не нравилось ее заигрывание с другими религиозными традициями, когда она предавала красоту своих. Почему он до сих пор ходил в церковь? Потому что, будучи воспитан в религиозной семье, автоматически врос в церковь? Потому что церковь – это общность людей доброй воли и он не хотел лишать ее своей солидарности и своей десятины? Потому что был привязчив? Потому что любил «Страсти по Матфею», «Страсти по Иоанну» и «Рождественскую ораторию»[1], которые нигде так не ложатся на душу, как в церкви?

Сидя в университетской клинике в ожидании приема, он задумался о том, как вести себя и что говорить, если Давид в один прекрасный день спросит его о Боге. Что он мог сказать ему о Боге? Что никогда Его не встречал? Его отец встречал Бога, но не сумел или не пожелал об этом рассказать, и он, Мартин, был на него за это обижен.

Дома он сел за письменный стол, за которым не сидел с тех пор, как узнал свой диагноз. Сначала он хотел писать от руки, но Улла считала его почерк нечитабельным, и он открыл ноутбук.

Дорогой Давид!

Когда-нибудь ты захочешь узнать, как твой отец относился к Богу. Я никогда Его не встречал. Мой отец встречал Его и верил в Него, но не сумел или не пожелал говорить о том, как это происходило. Я не знаю, как это происходит. Если тебе когда-нибудь удастся это выяснить, ты уже не сможешь мне рассказать. Жаль.

Мы дома читали Библию, потом я сам ее перечитывал, и мне не нравится библейский Бог. Зачем Он сотворил мир, если Ему нет до него никакого дела, если Он предоставил мир самому себе? От скуки? Чтобы люди развлекали Его своей возней? Если Он хочет освободить людей от грехов – и это было бы прекрасно, – почему Он этого не сделает? Зачем Ему понадобился Иисус, который умирает и воскресает? Какая польза от обещания суда после конца света, если нам нужна справедливость сегодня? Я не хочу восстанавливать тебя против библейского Бога, просто я не люблю Его, а другого Бога, которого бы я полюбил, я не встретил.

Есть вопросы, на которые нет ответа. Мир появился в результате Большого взрыва, а человек – в результате эволюции. Почему? Почему ноль равен нолю? Почему мы существуем? Религии дают ответы, а ответы дают миру и человеку смысл, а поведению – критерии добра и зла. Жить легче, если вопросы не остаются без ответа, если мы, люди, не сами должны определять смысл своей жизни, вырабатывать и согласовывать критерии добра и зла, но получаем их готовыми.

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «Литрес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на Литрес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.

Примечания

1

«Страсти по Матфею» («Matthäuspassion», 1727–1729), «Страсти по Иоанну» («Johannes-Passion», 1724), «Рождественская оратория» («Weihnachtsoratorium», 1734) – оратории Иоганна Себастьяна Баха; первые две – единственные полностью сохранившиеся оратории из цикла «Страсти», куда всего входило пять произведений.