Виват, моя королева!

– Ну конечно, конечно, моя дорогая, – с легким, звенящим смешком ответила та и с легкостью бабочки, перепархивающей на новый, более сладкий цветок, снова повернулась к королю, переключая его внимание на рассказ о соколиной охоте в горах Вальтур.

Рия словно парализованная, вжалась в собственное кресло. Она чувствовала себя голой, выставленной на всеобщее посмешище, ее унижение витало в воздухе, смешиваясь с запахом яств. Она видела, как придворные, ловя каждое ядовитое слово фаворитки, перешептывались за своими столами, бросая на нее оценивающие, сочувственные или откровенно презрительные взгляды. Ее присутствие здесь больше не имело значения. Ее место, ее титул – все это растворялось, как утренний туман, под ослепительным и ядовитым солнцем леди Серандины.

И снова, как и в тронном зале, знакомая волна отчаяния и горечи, горячая и едкая, накатила на нее. Рия судорожно сжала пальцы на тонкой ножке своего хрустального кубка. И вдруг раздался тихий, неслышный в общем гуле, но такой оглушительный, для нее хруст. Опустив глаза вниз, она увидела, как от ножки кубка, прямо из-под ее указательного пальца, побежала тончайшая, толщиной всего в волос, но очень реальная трещинка. Она рассекла идеальную прозрачность хрусталя, словно шрам. Сердце Рии упало и замерло где-то в ледяной пустоте. Ее ладони мгновенно стали влажными от холодного, липкого пота, вызванного страхом.

Рия тихонько отодвинула от себя бокал и украдкой, с ужасом, посмотрела на Теодора. Но он не видел трещины, он был всецело поглощен беседой со своей новой фавориткой. А то что эта женщина метила на роль фаворитки уже никто не сомневался.

Леди Серандина между тем что-то оживленно рассказывала, жестикулируя изящной рукой с длинными, тонкими пальцами. И в этот момент, будто сама судьба решила поставить на ее чашу весов еще одну гирьку. Украшенный сапфирами тяжелый золотой браслет, висевший на ее запястье, как-то очень удачно расстегнулся и с громким, звенящим звуком упал на каменный пол.

– Ах, какая я неловкая! – воскликнула Серандина с притворным, театральным огорчением, поднося руку ко лбу. – Я просто растерялась в обществе Вашего Величества!

И тогда произошло немыслимое. Первым, опередив слуг и стражу, к браслету ринулся король Теодор. Он наклонился, так что его пурпурная мантия коснулась пола, поднял браслет и с галантностью, которую Рия никогда за все годы брака от него не видела, вернул его леди Серандине. Их пальцы ненадолго соприкоснулись, и между ними пробежала молния.

Рия больше не могла этого выносить. Каждая секунда на этом пиру была для нее пыткой. Тихо, стараясь не привлекать внимания, она поднялась с кресла.

– Мой король, – окликнула она Теодора, – я… я чувствую недомогание. Позвольте мне удалиться.

Теодор обернулся к ней. Его взгляд был отстраненным, холодным, с легкой тенью раздражения тем, что его отвлекли от важного дела.

– Конечно, – отрезал он, не глядя ей в глаза. – Идите. Отдыхайте. Вам действительно стоит поберечь силы.

В его тоне не было ни капли участия или заботы, ничего, кроме формальности.

Рия вышла из пиршественного зала, чувствуя на своей спине сотни взглядов. Передернув плечами, она поспешила скрыться в своих покоях. Ее шаги эхом отдавались в пустых, холодных, погруженных в полумрак коридорах. Она понимала, что только что стала свидетелем не просто появления новой придворной дамы. Она видела, как при полном одобрении короля закладывается первый, тщательно отесанный камень в фундамент ее собственного падения. И хуже всего было то, что ее муж, ее король и повелитель, не просто позволял этому произойти. Он с нетерпением, с холодным, расчетливым огнем в глазах, помогал заложить его.

Глава 3

Прошло несколько недель с момента появления леди Серандины. Для Рии ее покои превратились в единственную гавань, но даже здесь, в этих стенах, обитых шелком и уставленных дорогой утварью, ее настигал страх. Он прятался в глубоких тенях за балдахином кровати, шелестел страницами пожелтевших книг, сквозил в каждом дуновении. Это был тройной страх: леденящий душу страх перед мужем, всепоглощающий, животный страх за сына, и самый изнурительный – страх перед самой собой, перед той тихой, неподконтрольной силой, что дремала в ее крови, как зверь в клетке.

Теодор почти не удостаивал ее своим вниманием. Его время и благосклонность теперь безраздельно принадлежали леди Серандине. Та, словно ядовитый плющ, оплела короля своими кажущимися разумными советами, тонкими комплиментами и ядовитыми намеками, которые всегда доходили до Рии через вереницу бесстрастных слуг и придворных, желающих донести до королевы правду. Ходили упорные слухи, что король даже позволяет новой фаворитке присутствовать на закрытых советах по военным делам – неслыханная привилегия для женщины, граничащая с кощунством.

Однажды после полудня, когда солнце стояло в зените и пыль золотистыми столбами висела в застывшем воздухе, Рия пыталась найти покой сидя в кресле возле открытого окна.

«Все будет хорошо, – пыталась она убедить себя, закрывая глаза и чувствуя, как ребенок толкается внутри, напоминая о своей реальности. – Родится наследник. Он посмотрит на сына, увидит в нем продолжение своей династии, и его сердце смягчится. Он должен… Должен же в нем проснуться отец?»

Но эта хрупкая, как мыльный пузырь, надежда раз за разом разбивалась о воспоминание ледяного взгляда Теодора, увидевшего треснувшее стекло в тронном зале.

Внезапно тишину сада нарушили резкие, чересчур громкие шаги. В дверях появилась одна из ее новых горничных – девушка с лицом куклы, навязанная ей недавним распоряжением короля. Ее глаза были пусты, а губы сжаты в тонкую ниточку.

– Ваше Величество, король требует вашего немедленного присутствия в малом тронном зале. – отчеканила служанка.

А сердце Рии провалилось куда-то в бездну. Теодор «требовал», а не «просил». И малый тронный зал… Он использовался для частных, зачастую крайне неприятных аудиенций, для вынесения приговоров опальным вельможам. Посещение этого зала никогда не сулило ничего доброго.

– Сейчас? – слабо спросила она, инстинктивно прикрывая живот рукой. – Я не совсем хорошо себя чувствую…

– Король ждет, – парировала горничная без тени сочувствия или даже простой человечности. – Он не потерпит промедления.

С тяжелым чувством в груди Рия сменила простое платье на более подобающее случаю парчовое, которое душило ее своим весом, и, сопровождаемая стражниками, чье молчание было красноречивее любых слов, направилась к мужу.

Малый тронный зал был мрачным помещением. Высокие окна с темными витражами пропускали мало света, окрашивая все вокруг в багровые и синие тона. Теодор восседал на своем кресле-троне из черного дерева, вырезанного в виде грифонов. Леди Серандина сидела справа от него в низком, но изысканном кресле, словно равная. Она вышивала, ее тонкие пальцы ловко орудовали длинной иглой, и лишь изредка поглядывала на Рию с легкой, застывшей на губах презрительной усмешкой, будто наблюдала за интересным спектаклем.

– Вы звали меня, мой король? – тихо произнесла Рия, опускаясь в низком реверансе, который дался ей с огромным трудом из-за большого и тяжелого живота.

Теодор не сразу удостоил ее ответом, делая вид, что заканчивает просматривать какой-то пергамент. Наконец, он поднял на нее глаза. В них не было ни тепла, ни даже привычной холодной, официальной вежливости. Только плохо скрываемое, острое раздражение, как будто он отрывался от важного дела ради пустяка.

– Да. Речь идет о землях, что принадлежали вашему отцу. О долине Эльрин.

Рия насторожилась, будто уловила запах дыма. Эти земли были ее приданым, последним клочком наследия ее опального рода, который формально все еще находился под ее управлением. Последняя нить, связывавшая ее с прошлым.

– Что с ними не так, мой король? – ее голос прозвучал хрипло.

– С них поступает недостаточно податей, – вставила своим сладким, словно патока, голосом Серандина, не отрываясь от вышивки. – управляющий, оставленный вашим покойным отцом, явно не справляется. Или, что более вероятно, не хочет справляться, полагаясь на милость своей госпожи.

– Леди Серандина права, – холодно, отчеканивая каждое слово, подтвердил Теодор. – Я принял решение. Управляющий будет смещен и предан суду за нерадение. Его место займет человек, предложенный домом Вальтур. Он наведет там должный порядок и обеспечит стабильное поступление средств в королевскую казну.

Рия почувствовала, как земля буквально уходит из-под ее ног. Это был не просто вопрос денег. Это был акт символического уничтожения. Он забирал у нее последнее, что связывало ее с родовой идентичностью, с памятью о предках. Он отдавал родовые земли ее семьи, землю, которую она любила всем сердцем, в руки клана своей фаворитки! Это была казнь без кровопролития.

– Мой король, прошу вас, – голос Рии дрогнул, слезы подступили к глазам, но она изо всех сил пыталась сдержаться, пыталась говорить разумно. – Этот человек, старик Орвен, служил нашему дому верой и правдой сорок лет! Он знает каждую пядь той земли, каждую семью крестьян. Просто этот год был засушливым, неурожайным… Я могу поручиться за него! Его честь безупречна!

Теодор посмотрел на нее, и его лицо, обычно бесстрастное, исказилось гримасой искренней и глубокой брезгливости, будто он смотрел на какую-то гадость.

– Ты поручишься? – он намеренно использовал фамильярное «ты», срывая с нее покров королевского достоинства, унижая до уровня служанки. – И чем? Своей детской наивностью? Своей слепой верой в людей, которые лишь пользуются твоей слабостью и предают доверие? Я сыт по горло твоими слезливыми просьбами и полной некомпетентностью в делах управления, Линария!

Его голос гремел под сводами зала, заставляя вибрировать воздух. Рия отшатнулась, словно от физического удара, наткнувшись бедром на край тяжелого дубового стола. Она видела, как уголки губ Серандины поползли вверх в едва сдерживаемой, торжествующей улыбке, которую та прикрыла своей вышивкой.

И тут в Рие что-то надломилось. Та плотина терпения, покорности и страха, что она возводила все эти месяцы, рухнула под напором горькой обиды, несправедливости и отчаяния. Все это, копившееся и давившее на нее изнутри, прорвалось наружу горячей, неконтролируемой волной. Она уже не могла и не хотела это сдерживать.

– Это не моя некомпетентность! – выкрикнула она, и ее собственный голос, к ее ужасу и изумлению, зазвучал громко и четко. – Это ваша месть! Вы хотите стереть с лица земли все, что осталось от моего рода! Выкорчевать память о нем! И отдать все… все ей! – она резким, неистовым жестом ткнула пальцем в сторону Серандины.

В зале стало оглушительно тихо. Даже Серандина замерла с иголкой, занесенной для следующего стежка, ее глаза расширились от изумления и неподдельного, жадного злорадства. Никто и никогда не осмеливался говорить с королем Тэзарии таким тоном.

Лицо Теодора стало багровым, жилы на шее и висках набухли. Он медленно, с хищной плавностью, поднялся с кресла, и его фигура в пурпурной мантии вдруг показалась Рие гигантской, заполнившей собой все пространство, заслонившей свет.

– Как ты СМЕЕШЬ?! – его рык был подобен удар грома среди ясного неба. – Ты, чей род запятнан колдовством и предательством! Ты, которую я вознес из грязи и опалы, даровав титул и корону, которая твоим предкам и не снилась! Ты должна быть благодарной, молчаливой и послушной, а не высказывать мне свое ничтожное, пустое мнение!

Он шагнул к ней, и его рука нервно сжалась в кулак. Рия в ужасе отпрянула, чувствуя, как холодная струя страха за себя и ребенка, затмевает все остальное – и гнев, и обиду. Она сжалась в комок, не в силах оторвать взгляд от искаженного яростью лица мужа.

И в этот миг, на пике ее безграничного ужаса, произошло нечто странное.

Раздался глухой, но отчетливый звук. Позади Рии, всего в паре футов от нее, стоял изысканный, невесомый кувшин из венецианского стекла – дипломатический дар от иноземного посла, шедевр мастерства, переливавшийся всеми цветами радуги. И вдруг, без единого прикосновения, он… смялся. Стекло скорчилось, сморщилось, будто его бросили в невидимый, нестерпимо горячий огонь. Раздался тот самый жуткий, похрустывающий звук. И через мгновение все, что осталось от кувшина, рассыпалось в мелкую, сверкающую на тусклом свете пыль, оставив на полированной столешнице лишь мокрое пятно от воды.

Все замерли, уставившись на это непостижимое представление.

Рия смотрела на место, где только что стоял кувшин, не в силах отвести взгляд. Внутри у нее все оборвалось и провалилось в ледяную пустоту. Она не думала о колдовстве. Не желала этого. Но магия вырвалась из нее, как вырывается крик от внезапной боли, как хлещут слезы от невыносимого горя. Это была плоть от плоти ее отчаяния. Рия медленно, преодолевая оцепенение, подняла глаза на мужа.

Ярость на лице Теодора сменилась чем-то гораздо более страшным и окончательным. Глубоким, первобытным, почти физиологическим отвращением. Он смотрел на нее не как на непокорную жену, а как на нечто чужеродное, опасное, нечистое. Как на ядовитую змею, которую обнаружил у себя на подушке.

– Колдовство, – прошипел он, и в его сиплом шепоте слышался леденящий душу ужас, смешанный с торжеством человека, нашедшего последнее, недостающее доказательство. – Прямо у меня под носом. В моем собственном доме.

– Нет… – попыталась выдохнуть Рия, но ее голос был беззвучным, задушенным спазмой в горле. – Я не хотела… это не я…

Леди Серандина с преувеличенным ужасом прижала длинные пальцы к горлу, ее глаза стали круглыми, как блюдца.

– Ваше Величество! Она… она ведьма! Во плоти! Подтвердилось все, что говорили о ее проклятом роде! Она прямо сейчас в приступе ярости наслала на вас порчу!

Теодор не сводил с Рии своего взгляда, полного чистой, незамутненной ненависти.

– Выйди вон, – произнес он тихо, но так, что каждый слог вонзился в нее, как отточенная спица. – И не смей показываться мне на глаза. Никогда. Ступай в свои покои и жди моего решения. Не выходи, не пытайся ни с кем говорить. Ты поняла меня?

Рия больше не сопротивлялась. Не было сил. Не было надежды. Она была совершенно разбита, опустошена до дна. Она повернулась, не в силах больше выносить его взгляд, и, не помня себя, побрела к двери.

За спиной она услышала взволнованный, ядовитый шепот Серандины: «Мой король, нужно действовать без промедления… наследник… боги, он может быть тоже заражен этой скверной… его душа под угрозой…»

Дубовая дверь с глухим стуком захлопнулась за Рией, отсекая эти страшные слова. Но было уже поздно. Она сама, своим неподконтрольным ужасом, предоставила им все доказательства своего прегрешения, все, какие им были нужны. Магия, которую она так тщательно подавляла, наконец вырвалась на свободу. И своим побегом она принесла ей не облегчение, а полную и безоговорочную погибель.

Глава 4

Боль пришла с рассветом, не как гость, а как захватчик. Острая и неумолимая, она вонзилась в низ ее живота, заставив Рию проснуться от собственного животного стона, который вырвался из ее горла помимо воли. И почти сразу в полумраке покоев вокруг нее засуетились тени повитух и горничных, их лица в свете дрожащих свечей были масками профессионального спокойствия, но в бегающих взглядах и сжатых губах читалась неподдельная тревога. Воздух был тяжел от запаха ладана, который жгли из-за предчувствия беды. Роды начались раньше срока, на целых две луны, и это знание было тяжелее балдахина, висящего над кроватью.

Последующие часы слились в одно сплошное, размытое полотно из боли. Оно было разной текстуры: тупой и давящей, как жернов; острой и рвущей, как раскаленный крюк; волнообразной и удушающей, как погружение в кипящую смолу. Рия металась на промокшей от пота постели, ее пальцы впивались в руки служанок, оставляя на них красные следы. Мир сузился до четырех стен, до конвульсивных схваток, каждая из которых казалась последней, разрывающей ее надвое. Сквозь туман пробивалась лишь одна мысль, одно имя, которое она хрипло повторяла, как заклинание, как якорь спасения: «Сын… мой мальчик… живи… только живи…»

В минуты наивысшей слабости, когда первобытный страх за ребенка становился невыносимым, перекрывая саму физическую боль, она кричала имя мужа. «Теодор!» – вопила она в подушку, в темноту, умоляя, чтобы он был рядом, чтобы его холодное присутствие хоть как-то защитило их дитя, чтобы он увидел, какую цену она платит за его наследника. Но дверь оставалась недвижима. Теодор не приходил.

Вместо него, в самый разгар мук, в покоях появилась леди Серандина. Она не приближалась к ложу, не предлагала помощи. Она стояла в дверях, прислонившись к косяку, и наблюдала за происходящим с холодным интересом, словно смотрела на трудные роды кобылы в королевских конюшнях с любопытством, лишенным всякого сострадания. Ее присутствие было хуже, чем отсутствие короля. Оно было ядовитым, зловещим вестником, нарушающим и без того хрупкую священность момента.

– Бедная, бедная королева, – проговорила она. – Такие нечеловеческие мучения. Почти, как если бы сама природа, сама земля противилась рождению этого… ребенка.

Рия слишком измучилась, чтобы ответить, чтобы найти слова, которые могли бы отгородить ее от этого яда. Она лишь сжала зубы до хруста и погрузилась в новую, огненную волну боли, пытаясь вытолкнуть из себя и эту женщину, и свой страх, и все свое отчаяние.

И вот, когда силы уже почти окончательно оставили ее, когда зрение начало расплываться, а голоса повитух стали доноситься как будто из-под толстого слоя воды, случилось чудо. Последний, нечеловеческий, рвущий связки рык, пронзительный, режущий крик, и…

Тишина. На одно, единственное, вечное мгновение наступила абсолютная, оглушительная, пугающая тишина. Время будто бы остановилось. А затем раздался крик младенца. Чистый, полный дикой, первозданной жизни. И время вновь начало свое движение.

Повитуха, испачканными в крови руками, подняла крошечное тельце.

– Сын, Ваше Величество! У вас сын! Здоровый мальчик!

Слезы, горячие и соленые, хлынули из глаз Рии, смешиваясь с потом на ее лице. Ей осторожно положили на обнаженную грудь этот маленький, теплый, отчаянно шевелящийся комочек жизни. Он был таким крошечным, таким идеальным. Его кожа была мягкой и бархатистой. Крошечные пальчики с невероятной, инстинктивной силой сжались вокруг ее указательного пальца, и эта хватка показалась ей самой могущественной в мире – хватка новой жизни, цепляющейся за свое начало.

– Лиам… – прошептала она, едва слышно, называя его имя, которое придумала в тишине своих покоев, втайне ото всех. – Мой мальчик. Мой принц. Мое солнце.

В этот миг все страхи, все унижения, вся боль, все отступило, смытое этой волной чистейшего, животворящего чувства. Остались только они двое, связанные неразрывной пуповиной любви. Она и ее сын. Ее единственная, настоящая, нерушимая семья. Она прижала его к себе, вдыхая его запах, запах новой жизни и безграничной надежды, чувствуя, как ее разорванная на части душа начинает потихоньку, болезненно, но неумолимо срастаться вокруг этого теплого комочка. Он был ее спасением. Ее искуплением. Ее будущим.

И в этот момент дверь в ее покои с грохотом распахнулась с такой силой, что массивная дубовая створка ударилась о каменную стену, едва не сорвавшись с петель. На пороге, залитый светом факелов из коридора, стоял король Теодор. Он был в полном боевом облачении: темная, полированная сталь лат, пурпурная мантия, шлем под мышкой. Словно он только что вернулся с поля боя, а не ждал в соседней комнате вестей о рождении наследника. За его спиной, заполняя проем, теснилась его личная гвардия в сияющих на огне латах, с обнаженными мечами в руках. И рядом с ним, как его зловещая тень, стояла леди Серандина, на ее идеально бледном лице играла едва сдерживаемая, торжествующая улыбка, которую не мог скрыть даже притворный ужас в глазах.

Радость на лице Рии замерла, превратилась в маску изо льда и ужаса. Она инстинктивно, всем телом, прикрыла ребенка, пытаясь стать для него живым щитом.

– Теодор… – выдохнула она, и ее голос был хриплым от недавних криков. – Смотри… наш сын… твой наследник…

Он не взглянул на ребенка. Его глаза, холодные и бездушные, были прикованы к ней, к ее бледному, осунувшемуся лицу, к ее распущенным волосам, прилипшим ко лбу.

– Отойдите от нее, – скомандовал он повитухам и служанкам. Его голос был ровным и не оставляющим места для возражений. Те, побледнев как полотно, отшатнулись к стенам, опуская глаза, стараясь стать невидимками.

Теодор сделал несколько тяжелых, гулких шагов вперед, его доспехи громко лязгали в звенящей, мертвой тишине покоев, нарушенной лишь тихим похныкиванием младенца.

– Линария Эльрин, – его голос гремел, лишенный всяких эмоций, кроме ледяного, безразличного презрения. – Ты родила ребенка. Наследника престола Тэзарии.

Рия молча кивнула, не в силах вымолвить ни слова. Ее сердце бешено колотилось где-то в горле, предчувствуя неминуемую беду.

– И этот ребенок, – продолжил король, отчеканивая каждое слово, будто выбивая их на скрижалях приговора, – будет воспитан как истинный принц крови, лишенный слабости, сентиментальности и… той скверны, что ты пыталась в него привнести своим проклятым родом.

– Что?.. – прошептала она, и в ушах у нее зазвенело. – О чем ты?.. Что ты говоришь?..

– О твоем колдовстве! – громыхнул он, и его голос, наконец, сорвался на крик, полный давно копившейся ярости. – О твоей неверности! Ты думала, я слеп? Думала, твои темные, подпольные ритуалы останутся незамеченными?

Он сделал резкий, отрывистый жест рукой в латной перчатке. Один из стражников шагнул вперед и с глухим стуком бросил к ногам кровати какой-то предмет.

Это была кукла, тщательно, с умыслом сделанная из желтого воска, с прядью темных волос, удивительно похожих на волосы Теодора, и одетая в лоскутки ткани, напоминавшей королевскую мантию. В ее груди торчала длинная, тонкая серебряная булавка. Рядом упал небольшой холщовый мешочек, из которого высыпались сушеные, ядовито-зеленые травы, которые Рия видела лишь на пожелтевших иллюстрациях в книгах о запретной, темной магии.

– Это было найдено в потайной нише в твоих покоях! – объявил Теодор, и в его голосе звучало театральное, леденящее душу торжество. – Неопровержимые доказательства твоего черного искусства! Ты пыталась наслать порчу на своего короля и мужа! И кто знает, – его взгляд скользнул по ребенку с таким отвращением, будто видел не младенца, а гада, – от кого на самом деле этот ребенок? Возможно, он плод твоей связи с каким-нибудь темным приспешником, с демоном, призванным в одну из твоих ночей!

Это было настолько чудовищно, настолько абсурдно и жестоко, что Рия сначала не поверила своим ушам. Она смотрела на эту жалкую, бездушную куклу, на лицо мужа, искаженное гримасой праведного гнева, и холодное, безразличное лицо Серандины, и понимала – это ловушка. Все было решено, отрепетировано и приведено в исполнение в самый уязвимый момент ее жизни. Леди Серандина стояла чуть позади, и ее лицо выражало притворное, жеманное сострадание, но глаза, холодные и блестящие, сияли неприкрытой, хищной злобой.

– Нет! – закричала Рия, прижимая к себе заплакавшего Лиама так сильно, что он захныкал громче. – Это ложь! Ты знаешь, что это ложь! Он твой сын! Похож на тебя! Он ни в чем не виноват!

Она пыталась подняться, оттолкнуть их, защитить свое дитя, но ее изможденное, разбитое тело не слушалось, предательски слабея.

Теодор кивнул капитану стражи, человеку с лицом, не выражавшим ничего, кроме служебного рвения.

– Заберите ребенка. Он будет немедленно передан кормилице из дома Вальтур. А эту… женщину… – он с нескрываемой ненавистью посмотрел на Рию, будто стирая ее из своей памяти, – доставить в монастырь Всех Богов. Пусть там, в посте и молитвах, она пытается вымолить прощение за свои грехи у богов. Если ее душа, оскверненная колдовством, вообще на это способна.

– НЕТ! – ее крик был полон такого первобытного отчаяния и ужаса, что даже некоторые закаленные в боях стражники невольно попятились. – Не смейте его трогать! Теодор, пожалуйста, умоляю тебя, всеми богами!

Но король уже повернулся к ней спиной, его пурпурная мантия взметнулась, как знамя, поднимаемое для нового, жестокого похода. Его решение было окончательным и бесповоротным.

Двое гвардейцев грубо схватили ее за исхудавшие, слабые руки. Третий, с каменным, непроницаемым лицом, потянулся за ребенком. Рия отбивалась, кричала, царапала латы своими ломкими ногтями, но ее силы, и без того истощенные родами, были на исходе. Она чувствовала, как чьи-то железные, безжалостные пальцы вырывают из ее дрожащих, ослабевших объятий теплый, плачущий, такой родной комочек.

– Мой мальчик! ЛИАМ! – ее последний вопль был похож на вой смертельно раненной волчицы, теряющей своего детеныша. В нем была не просто боль, а крушение всего мироздания.