Виват, моя королева!

Эрик Раст

Виват, моя королева!

Пролог

– Лиам… – прошептала она, едва слышно, называя его имя, которое придумала в тишине своих покоев, втайне ото всех. – Мой мальчик. Мой принц. Мое солнце.

В этот миг все страхи, все унижения, вся боль – все отступило, смытое этой волной чистейшего, животворящего чувства. Остались только они двое, связанные неразрывной пуповиной любви. Она и ее сын. Ее единственная, настоящая, нерушимая семья. Она прижала его к себе, вдыхая его запах, запах новой жизни и безграничной надежды, чувствуя, как ее разорванная на части душа начинает потихоньку, болезненно, но неумолимо срастаться вокруг этого теплого комочка. Он был ее спасением. Ее искуплением. Ее будущим.

И в этот момент дверь в ее покои с грохотом распахнулась с такой силой, что массивная дубовая створка ударилась о каменную стену, едва не сорвавшись с петель. На пороге, залитый светом факелов из коридора, стоял король Теодор. Он был в полном боевом облачении: темная, полированная сталь лат, пурпурная мантия, шлем под мышкой. Словно он только что вернулся с поля боя, а не ждал в соседней комнате вестей о рождении наследника. За его спиной, заполняя проем, теснилась его личная гвардия в сияющих на огне латах, с обнаженными мечами в руках. И рядом с ним, как его зловещая тень, стояла леди Серандина, на ее идеально бледном лице играла едва сдерживаемая, торжествующая улыбка, которую не мог скрыть даже притворный ужас в глазах.

Радость на лице Рии замерла, превратилась в маску изо льда и ужаса. Она инстинктивно, всем телом, прикрыла ребенка, пытаясь стать для него живым щитом.

– Теодор… – выдохнула она, и ее голос был хриплым от недавних криков. – Смотри… наш сын… твой наследник…

Он не взглянул на ребенка. Его глаза, холодные и бездушные, как агаты, были прикованы к ней, к ее бледному, осунувшемуся лицу, к ее распущенным волосам, прилипшим ко лбу.

– Отойдите от нее, – скомандовал он повитухам и служанкам. Его голос был ровным и не оставляющим места для возражений. Те, побледнев как полотно, отшатнулись к стенам, опуская глаза, стараясь стать невидимками.

Теодор сделал несколько тяжелых, гулких шагов вперед, его доспехи громко лязгали в звенящей, мертвой тишине покоев, нарушенной лишь тихим похныкиванием младенца.

– Линария Эльрин, – его голос гремел, лишенный всяких эмоций, кроме ледяного, безразличного презрения. – Ты родила ребенка. Наследника престола Тэзарии.

Рия молча кивнула, не в силах вымолвить ни слова. Ее сердце бешено колотилось где-то в горле, предчувствуя неминуемую беду.

– И этот ребенок, – продолжил король, отчеканивая каждое слово, будто выбивая их на скрижалях приговора, – будет воспитан как истинный принц крови, лишенный слабости, сентиментальности и… той скверны, что ты пыталась, в него привнести своим проклятым родом.

– Что?.. – прошептала она, и в ушах у нее зазвенело. – О чем ты?.. Что ты говоришь?..

– О твоем колдовстве! – громыхнул он, и его голос, наконец, сорвался на крик, полный давно копившейся ярости. – О твоей неверности! Ты думала, я слеп? Думала, твои темные, подпольные ритуалы останутся незамеченными?

Он сделал резкий, отрывистый жест рукой в латной перчатке. Один из стражников шагнул вперед и с глухим стуком бросил к ногам кровати какой-то предмет.

Это была кукла, тщательно, с умыслом сделанная из желтого воска, с прядью темных волос, удивительно похожих на волосы Теодора, и одетая в лоскутки ткани, напоминавшей королевскую мантию. В ее груди торчала длинная, тонкая серебряная булавка. Рядом упал небольшой холщовый мешочек, из которого высыпались сушеные, ядовито-зеленые травы, которые Рия видела лишь на пожелтевших иллюстрациях в книгах о запретной, темной магии.

– Это было найдено в потайной нише в твоих покоях! – объявил Теодор, и в его голосе звучало театральное, леденящее душу торжество. – Неопровержимые доказательства твоего черного искусства! Ты пыталась наслать порчу на своего короля и мужа! И кто знает, – его взгляд скользнул по ребенку с таким отвращением, будто видел не младенца, а гада, – от кого на самом деле этот ребенок? Возможно, он плод твоей связи с каким-нибудь темным приспешником, с демоном, призванным в одну из твоих ночей!

Это было настолько чудовищно, настолько абсурдно и жестоко, что Рия сначала не поверила своим ушам. Она смотрела на эту жалкую, бездушную куклу, на лицо мужа, искаженное гримасой праведного гнева, и холодное, безразличное лицо Серандины, и понимала – это ловушка. Все было решено, отрепетировано и приведено в исполнение в самый уязвимый момент ее жизни. Леди Серандина стояла чуть позади, и ее лицо выражало притворное, жеманное сострадание, но глаза, холодные и блестящие, сияли неприкрытой, хищной злобой.

– Нет! – закричала Рия, прижимая к себе заплакавшего Лиама так сильно, что он захныкал громче. – Это ложь! Ты знаешь, что это ложь! Он твой сын! Похож на тебя! Он ни в чем не виноват!

Она пыталась подняться, оттолкнуть их, защитить свое дитя, но ее изможденное, разбитое тело не слушалось, предательски слабея.

Теодор кивнул капитану стражи, человеку с лицом, не выражавшим ничего, кроме служебного рвения.

– Заберите ребенка. Он будет немедленно передан кормилице из дома Вальтур. А эту… женщину… – он с нескрываемой ненавистью посмотрел на Рию, будто стирая ее из своей памяти, – доставить в монастырь Всех Святых. Пусть там, в посте и молитвах, она пытается вымолить прощение за свои грехи у богов. Если ее душа, оскверненная колдовством, вообще на это способна.

– НЕТ! – ее крик был полон такого первобытного отчаяния и ужаса, что даже некоторые закаленные в боях стражники невольно попятились, а одна из служанок тихо вскрикнула. – Не смейте ег трогать! Теодор, пожалуйста, умоляю тебя, всеми богами!

Но король уже повернулся к ней спиной, его пурпурная мантия взметнулась, как знамя, поднимаемое для нового, жестокого похода. Его решение было окончательным и бесповоротным.

Двое гвардейцев грубо схватили ее за исхудавшие, слабые руки. Третий, с каменным, непроницаемым лицом, потянулся за ребенком. Рия отбивалась, кричала, царапала латы своими ломкими ногтями, но ее силы, и без того истощенные родами, были на исходе. Она чувствовала, как чьи-то железные, безжалостные пальцы вырывают из ее дрожащих, ослабевших объятий теплый, плачущий, такой родной комочек.

– Мой мальчик! ЛИАМ! – ее последний вопль был похож на вой смертельно раненной волчицы, теряющей своего детеныша. В нем была не просто боль, а крушение всего мироздания.

Глава 1

Ледяной взгляд короля Теодора был тяжелее любой короны, отлитой из чистого золота. Королева Линария, та, которую, пока были живы ее родители, звали просто Рией, ощущала этот взгляд на себе каждый миг. Он впивался в кожу, сковывал плечи, стягивал горло тугим воротником парчового платья. Каждое утро в тронном зале становилось для Линарии пыткой, ожиданием отсроченного приговора.

Тронный зал был каменным воплощением ее супруга: гигантское помещение со стрельчатыми сводами, терявшимися в полумраке где-то на головокружительной высоте. Темно-багровые знамена с золотым грифоном – гербом правящей династии, свисали со стен, словно запекшаяся кровь. Холодные лучи от витражей, где тот же грифон покорял дракона, падали на пол, не неся с собой тепла. Окружающий же воздух дрожал от едва уловимого, но стойкого аромата страха.

Рия сидела на чуть менее высоком троне справа от своего владыки и супруга, стараясь дышать ровно и глубоко. Серебряный обруч с диадемой нещадно впивался ей в виски, но это был ничтожный дискомфорт по сравнению с гнетущей аурой, что исходила от Теодора.

Король Тэзарии напоминал больше изваяние из темного гранита, чем живого человека. Его пальцы, украшенные перстнями с гербом династии, мерно постукивали по резному подлокотнику трона, и этот стук, отдававшийся эхом в каменной тишине зала, был единственным звуком, нарушающим тягостное молчание в перерывах между аудиенциями.

Рия украдкой скользнула взглядом по профилю мужа: острый, жестокий нос, тонкие, бледные, всегда сжатые в тугую ниточку губы, темные волосы, тронутые искусственной, как она подозревала, проседью на висках, тщательно выверенным знаком мудрости и бремени власти. Он был красив, но красота его была холодна и опасна, как отточенный клинок ассасина.

«Он ведь должен быть сейчас счастлив, – мысленно твердила себе Рия, сжимая влажные от нервного пота ладони на большом животе. Сквозь плотную ткань платья она чувствовала легкое, едва заметное движение. – Наследник. Высокородный наследник от матери из древнего рода. Это все, чего он хотел от меня. Ради этого он женился на дочери опального дома».

Но в его глазах, цвета темной стали, она не видела ни капли тепла, ни к себе, ни к будущему ребенку. Только расчетливую оценку и проверку функциональности инструмента.

Очередной проситель, купец из южных провинций, чей засаленный камзол кричал о попытке выглядеть богаче, чем он был на самом деле, закончил свой витиеватый доклад о неурожае винограда и завышенных пошлинах. Теодор медленно, с театральной неспешностью, повернул к нему голову.

– Ваша просьба будет рассмотрена, – голос короля был низким, металлическим, без единой эмоции. – Казначейство даст ответ. Следующий.

Это была просто констатация факта. Проситель, сгибаясь в почтительных поклонах, попятился прочь, лицо его вытянулось от маловразумительности вердикта.

Рия сделала над собой усилие. Это был ее шанс. Ее крошечная попытка хоть как-то растопить лед в отношениях с супругом, доказать ему, что она не просто ходячая утроба, а мыслящее существо.

– Мой король, – ее собственный голос прозвучал тише и мелодичнее, чем она хотела, затерявшись в гулкой акустике зала. Теодор медленно перевел на нее свой взгляд, и у нее внутри все сжалось в ледяной комок. – Купец говорил о неурожае в долине Эльрин… землях моего… то есть, бывших землях моего дома. – Она споткнулась, чувствуя, как заходит в опасные воды. – Возможно, стоит временно снизить пошлину именно на виноградное вино? Это поддержало бы местных торговцев и не опустошило бы их кошельки до дна. Люди были бы благодарны за вашу милость и мудрость.

Она произнесла это мягко, почти заискивающе, с искоркой надежды в глазах. Она проводила долгие часы в библиотеке, изучая вопросы экономики, читая свитки с отчетами из провинций, пыталась быть не просто украшением, а полезной советницей для мужа.

В ответ на ее слова наступила такая тишина, что казалось, был слышен шелест паутины под сводами зала. Король смотрел на нее так, будто она только что предложила заменить королевскую гвардию на отряд бродячих лицедеев.

– Милость, – наконец произнес он, растягивая слово, будто пробуя его на вкус и при этом находя его весьма отвратительным, – это не признак силы, моя дорогая. Это признак слабости. Снижение пошлины – это не «поддержка». Это поощрение некомпетентности. Если их виноград погиб, пусть находят иные способы заплатить налоги в казну. Или уступят свои земли тем, кто сможет управлять ими лучше. Эльринские земли и так слишком долго наглели от собственного прошлого величия, их давно надо спустить с небес на землю.

В его тоне сквозила такая непоколебимая уверенность в своей правоте, такое ледяное презрение к ее «мягкотелости» и прямое упоминание о немилости к ее роду, что Рия почувствовала, как по ее щекам разливается горячая краска стыда. Она опустила глаза, сжимая резные деревянные змеиные головы на подлокотнике своего трона. Змеи, символ мудрости, теперь казались ей насмешкой.

– Простите, мой король. Я… я не подумала.

– Да, – холодно, без тени снисхождения, согласился Теодор. – Не подумала! Впредь воздержитесь от этого нефункционального для вас действия. Думать – это не ваше. Ваша задача – выносить наследника. А не учить меня управлению королевством.

Эти слова ударили больнее, чем если бы он ударил ее по лицу. Она была для него всего лишь инкубатором, сосудом. Ее род, опальный дом Эльрин, был нужен Теодору лишь для того, чтобы легитимно прибрать к рукам их плодородные земли и на время утихомирить старые аристократические семьи. А теперь, когда в ее утробе рос наследник короны, эта цель была почти достигнута. А миссия Рии подходила к концу.

Внезапно ее живот сжала короткая, но сильная судорога, от которой перехватило дыхание. Рия ахнула и инстинктивно прижала к нему руку. Боль была физической, но ее источником была душевная рана, нанесенная словами мужа. Отчаяние, унижение, страх за свое будущее и будущее сына, все это клубилось внутри нее черным вихрем, ища выхода.

И мир ответил. Громкий, сухой треск, похожий на удар хлыста, разнесся под сводами зала, заставив вздрогнуть даже неподвижных стражников. Рия взглянула в сторону звука. От массивного арочного окна прямо за ее троном по толстому стеклу побежала длинная, причудливая трещина. Она рассекла надвое гордого грифона – родовой герб Теодора.

Стража, стоящая у входа в тронный зал, напряглась, простирая взоры в поисках невидимой угрозы. Придворные зашептались, тревожный гул пополз по залу, как предвестник бури.

Теодор медленно, очень медленно перевел свой ледяной взгляд со стекла на свою жену. Его глаза сузились до щелочек. В них не было ни страха, ни удивления. Только внезапное, острое, бездонное отвращение, смешанное с… удовлетворением? Он знал. Он всегда подозревал. Ее род был запятнан старой, дикой магией, магией земли и природы, которую он так стремился искоренить в своем «чистом» королевстве. И эта скверна, эта уродливая наследственность, проявилась в ней, здесь, при всех.

– Ничего страшного! – его голос, громовый и властный, громыхнул под сводами, мгновенно рубя на корню все шепоты. Зал замер. – От перепада температур старое стекло не выдержало. Продолжайте.

Но его взгляд, пригвожденный к Рии, говорил совсем о другом. В нем было ясное, недвусмысленное послание: «Я видел. Я знаю. Ты уродство. Ты ошибка, которую я исправлю, как только ты выполнишь свою функцию».

Боль в животе отступила, сменившись леденящим ужасом, что сковал ее тело и проник в самое нутро. Рия едва не расплакалась прямо здесь, на троне, перед всем двором. Она судорожно сглотнула горький комок в горле, изо всех сил стараясь придать своему лицу выражение покорного недоумения, но чувствовала, что ей это плохо удается.

Аудиенция продолжалась, будто ничего не произошло. Но для Рии мир перевернулся. Воздух в зале стал тяжелым и ядовитым, каждый вздох давался с трудом. Каждый взгляд, брошенный в ее сторону, казался полным подозрения, насмешки или злорадства.

Когда последний проситель был отпущен, Теодор поднялся с трона без единого слова в ее адрес. Он сделал несколько шагов по пурпурной ковровой дорожке, затем остановился и, не оборачиваясь, бросил через плечо: – Вы выглядите утомленной, супруга. Вам следует больше отдыхать. В своих покоях. Ради здоровья наследника.

Это прозвучало как забота для ушей придворных. Но для Рии это был приговор. Приказ удалиться. Уйти с глаз долой.

Ее горничные, ловя ее дрожащие, как осенние листья, руки, почтительно, но твердо помогли ей подняться и повели из зала. Проходя по бесконечным, увешанным портретами предков Теодора коридорам, Рия не видела ни богатых гобеленов, ни сверкающих доспехов стражников. Она видела лишь ту самую трещину. Трещину на стекле, трещину в своем браке, трещину в ее хрупком мире, который она так старательно выстраивала все эти месяцы.

Войдя в свои покои – просторные, роскошные, но холодные, как склеп, Рия отмахнулась от служанок.

– Оставьте меня, – тихо сказала она, и голос ее дрогнул.

Дверь за слугами с глухим стуком закрылась.

Она же, тяжело дыша, подошла к высокому окну, выходившему во внутренний сад. Ухватившись за холодный каменный подоконник, попыталась унять дрожь в коленях. Ее руки все еще предательски тряслись. Она потянулась к высокой хрустальной вазе с увядающими лилиями, желая ухватиться за что-то реальное и живое, за доказательство, что мир все еще подчиняется обычным законам.

В момент, когда ее холодные от страха пальцы коснулись шелковистых, но уже обвисших лепестков, произошло чудо. По стеблю побежала едва заметная дрожь. Увядшие, потемневшие края лепестков распрямились, наполнились жизнью, обрели ослепительно-белый, почти сияющий цвет. За несколько секунд цветы расцвели заново, их чашечки раскрылись шире, чем когда-либо, наполнив комнату густым, пьяняще сладким ароматом.

Рия отшатнулась, будто обжегшись. Она с ужасом смотрела на свои пальцы, затем на идеальные, будто только что срезанные лилии. Этот дар был не проклятием из страшных сказок, а частью ее самой, самой ее сутью. И именно это делало его таким ужасающим. Почти сразу страх сменился острым, всепоглощающим стыдом, а затем – горьким, как полынь, осознанием.

Теодор был прав. В ней таилось нечто дикое, неподконтрольное, запретное. Нечто, что могло погубить ее и ее еще не рожденного сына. Эта сила была не оружием, которое можно спрятать в ножны, а частью ее дыхания. И скрывать это становилось все труднее.

Сжимая руки на животе, где спал ее ребенок – единственное, что оставалось у нее настоящего, Рия прошептала в гнетущую, ароматную тишину комнаты: – Прости меня. О, прости меня, мой мальчик. Я должна скрывать это. Я должна быть сильной. Ради тебя.

Глава 2

В Тэзарии при дворе короля Теодора ни одно появление нового лица не было случайным. Каждое являлось продуманным ходом на большой шахматной доске власти, где фигурами были представители знатных родов, а ставкой благосклонность короны. Появление леди Серандины из могущественного дома Вальтур, чьи горные твердыни контролировали все торговые пути с востока, было именно таким ходом. И каждый при дворе, у кого хватало проницательности, понимал, кто именно двигал эту фигуру и с какой целью.

Новая придворная дама прибыла в безмятежное солнечное утро, когда первые лучи лишь золотили остроконечные шпили замка. Ее карету, не просто транспорт, а заявление о статусе, темно-лаковую, с инкрустацией из серебра и гербами Вальтуров (скрещенные кинжалы над неприступной горной вершиной) сопровождал безупречный отряд личной стражи в плащах цвета грозового неба, отороченных серебряной нитью. Это было демонстрацией силы и богатства, на которую Теодор в иное время посмотрел бы с подозрением, как на вызов своей власти. Но на сей раз он лично вышел на верхнюю ступеньку парадной лестницы, чтобы приветствовать новую придворную даму, сложив руки на груди в позе, одновременно величавой и снисходительной.

Рия наблюдала за этим демаршем с балкона своих покоев. Придворный врач, чьи предписания звучали как приказы, исходящие прямиком от короля, запретил ей прогулки на свежем воздухе. Теперь этот балкон стал ее единственным окном в мир, который постепенно, но неумолимо сужался до размеров роскошной, но душной клетки. Рия видела, как леди Серандина, будто небрежным движением руки откидывающей занавес истории, вышла из кареты. Она была высока и стройна, с осиной талией, подчеркнутой корсетом. Волны медно-рыжих волос, уложенных в сложную башню из локонов и кос, казалось, пламенели на солнце. Из-под этой огненной короны на мир смотрело лицо с безупречными, высеченными из мрамора чертами: высокими скулами, прямым носом и губами, изогнутыми в уверенной улыбке. Ее платье из темно-синего бархата, было расшито причудливой серебряной паутиной, стоившей, как знала Рия, больше, чем годовой доход целой деревни. Серандина двигалась по ковровой дорожке с непринужденной грацией гепарда, уверенной в своей неотразимости и скорости, с которой она может поразить добычу.

А самое главное было в том, как она смотрела на короля. Не с подобострастием заискивающего царедворца, не со страхом подданного, а с оценивающим, почти равным интересом партнера по будущей сделке. И Теодор, всегда отстраненный и недоступный, в ответ склонив голову в почти светском жесте, поцеловал ей руку, а не наоборот, как того требовал протокол.

В груди Рии заныла знакомая, тупая боль. Это была не ревность, к этому пожирающему чувству она почти разучилась быть способной за месяцы холодного отчуждения. Это было предчувствие гибели. Как будто надвигался ураган, а она, прикованная цепями долга и беременности к мачте своего корабля, могла лишь наблюдать за приближающейся темной, клубящейся тучей, не в силах свернуть с курса.

***

Вечером в честь новой статс-дамы был устроен пир. Большой пиршественный зал пылал огнями: тысячи свечей в хрустальных канделябрах отражались в полированных латных доспехах стражников и в драгоценных камнях на шеях придворных. Воздух был тяжел от ароматов жареного мяса, пряного вина и дорогих духов, которые не могли полностью заглушить запах человеческого пота и амбиций.

Рия, облаченная в платье цвета увядшей розы, которое теперь ей было слишком тесным в талии и совершенно неподходящим к ее нынешней фигуре, сидела рядом с Теодором. Он был облачен в свои королевские регалии: пурпурную мантию, отороченную горностаем, и тяжелую золотую корону. Его осанка была, если это вообще возможно, еще прямее и надменнее, чем обычно.

Леди Серандина сидела по правую руку от него, на самом почетном месте, которое обычно пустовало. Ее новое платье, цвета ночного неба, усыпанного серебряными звездами, заставляло наряд Рии выглядеть еще более блеклым. Ее звонкий, режущий слух голос был слышен даже сквозь гул музыки и бесед.

– Мой король, – говорила Серандина, томно обмахиваясь веером из павлиньих перьев, каждый «глаз» которого, казалось, следил за Рией, – путешествие по вашим землям лишь укрепило меня во мнении что Тэзария под вашим скипетром – это образец силы и порядка. В землях моего отца до сих пор с благоговением вспоминают, как вы навели порядок после Великой Смуты. Такая твердая рука нужна была королевству. Слабость – вот истинный грех правителя.

Теодор внимательно слушал, подперев рукой подбородок. Его тонкие, бледные губы тронула едва заметная, но оттого не менее пугающая улыбка – редчайшее явление, сравнимое с цветением кактуса в ледниках севера.

– Порядок – это единственная основа истинного могущества, леди Серандина, – откликнулся он, и его голос, обычно резкий, смягчился, становясь почти задушевным. – Слабый правитель сеет хаос одним своим существованием. Он подобен кораблю без руля в бурю.

– О, я полностью с вами согласна! – воскликнула Серандина, и ее взгляд, острый, как отточенный клинок, скользнул по Рии. – Слабость – это роскошь, которую не может позволить себе ни одна корона. Особенно когда речь идет о чистоте крови. Наследник должен быть чистым сосудом для власти.

Рия замерла с кубком гранатового сока в руке. Рубиновая жидкость вздрогнула, отражая трепет ее пальцев. Она чувствовала, как эти слова, словно капли кислоты, разъедают ее изнутри. Они били точно в цель – в ее род, в ее кровь.

Теодор нахмурился, но не от гнева, а от притворного любопытства. Его взгляд стал тяжелее, концентрированнее.

– Вы что-то конкретное имеете в виду, леди Вальтур?

– О, я просто болтушка, Ваше Величество! – с искусным смущением опустила она глаза. – Просто я иногда вижу, как некоторые… запятнанные старыми грехами рода пытаются возвыситься через выгодные союзы. Подобно сорнякам, что тянутся к солнцу, думая, что могут сравниться с розами. Это так… недостойно и куда опаснее мятежа. Яд в сладком вине действует вернее меча.

Король задумчиво вращал массивный перстень с грифоном на своем указательном пальце. Он не смотрел на жену, но каждое слово ложилось прямо в ту рану, что зияла в самой основе их брака. Род Эльрин, к которому Рия принадлежала, был как раз таким – опальным, «запятнанным» старыми союзами с горными кланами и упорными, как дым, подозрениями в колдовстве, унаследованном от предков.

– Проницательное наблюдение, – наконец произнес Теодор, и его голос вновь обрел стальную твердость. – Яд предательства и чуждых влияний действительно опасен. Он разъедает устои изнутри. Его нужно выжигать каленым железом, невзирая на лица.

Серандина сладко улыбнулась, словно он сделал ей величайший комплимент, и ее глаза блеснули торжеством. Ее взгляд снова метнулся в сторону Рии, на этот раз с притворным, слащавым сочувствием, от которого стало еще горше.

– Бедная наша королева. Вы выглядите такой уставшей и бледной. Беременность тяжкое бремя для хрупкого, изящного телосложения. Я всегда восхищалась теми, кто обладает… выносливостью простолюдинки, чтобы переносить это с легкостью и без видимых страданий.

Это был удар ниже пояса, прикрытый шелковой перчаткой мнимой заботы. Изящный намек на то, что Рия не обладает истинной аристократической, «чистой» кровью, что в ее жилах течет жидкость разбавленная недостойными вливаниями.

Рия попыталась найти что-то в ответ, что-то остроумное или гордое, что могло бы поставить наглую фаворитку на место, но слова застревали в горле колючим комком обиды, страха и бессилия. Она чувствовала, как взоры всего зала прилипли к ней, ожидая ее реакции. Она лишь прошептала, и ее голос прозвучал жалко и глухо: – Я вполне хорошо себя чувствую, благодарю за вашу… заботу, леди Серандина.