Послевкусие

Примерно через час «Форд» достиг КПП бывшей базы отдыха, проехал мимо закрытых широких металлических ворот, преодолел еще пару десятков метров вдоль высокого забора и затормозил у аккуратной остановки. Дверь отъехала в сторону и на улицу высыпали все до единого пассажиры. Автобус двинулся дальше. Лагерь не был конечной точкой его маршрута. Дальше «Форд» проезжал еще несколько населенных пунктов (Покровку, Коньково, Звягино) и в итоге останавливался то ли в Похвистнево, то ли в Волчьих Ямах. Но уже порожняком – так уж получалось, что люди пользовались им только для того, чтобы добраться сюда.

То ли в Похвистнево, то ли в Волчьих Ямах водитель делал передышку длительностью в час – ел, курил, дремал – и отправлялся в обратный путь.

Десятка бывших пассажиров, в которую входил и Николай, растянулась в цепочку и направилась к КПП. Все старались держаться друг от друга на расстоянии метра-двух. Николай плелся в хвосте. Причин торопиться не было. Когда-то ему самому довелось побывать в этом лагере в качестве заключенного. Хотя правительство просило не использовать этого слова. Размещенных здесь эксов официально называли «временно изолированными». Но сколько продлится это «временно», никто не знал. Возвращаться за этот забор Николай не спешил. Да, он провел в этом учреждении всего неделю, пока устанавливалось, причинило ли его тело кому-то из людей вред или нет. Но эти семь дней показались ему очень долгими.

Первой в КПП вошла та самая тетка, сидевшая в автобусе рядом с Николаем. Остальные остались снаружи терпеливо дожидаться своей очереди. Кто-то закурил. Кто-то просто таращился себе под ноги. Но никто ни с кем не разговаривал.

«Хорошо хоть дождя нет», – подумал Раскин, осматривая низкое небо в серых облаках.

Минут через двадцать Николай остался на улице один. Выждав некоторое время, он, как и все предыдущие посетители, поднялся по ступеням бетонной лестницы и вошел в будку КПП. Там привычно находилось четверо мужчин в одежде защитного цвета. У каждого на правом рукаве, в районе плеча, была нашита эмблема с большой латинской буквой «икс». Или русской буквой «х». Двое стояли у двери, ведущей на территорию лагеря. У них на плечах висели автоматы. Еще один расположился у турникета. Он ограничивался пистолетом в кобуре. Четвертый, с редкими усиками под маленьким носом-пуговкой, сидел за перегородкой. Через окошко было видно, что он держал в губах стержень от ручки и напряженно дул в него. Николай и сам так делал, еще в школе, когда ручка отказывалась писать.

– Опять без сумки? – сухо поинтересовался тот, что с пистолетом. В один из прошлых своих приездов Николай услышал, что коллеги – или сослуживцы – обращались к нему «Семеныч». Так он его и запомнил.

Николай кивнул. Вопрос не был безосновательным. Все, кто вошел в КПП до Николая, были с сумками и пакетами. Набитыми, по всей видимости, продуктами, теплыми носками, книгами и другими вещами, которые должны были хоть как-то улучшить и скрасить жизнь «временно изолированных». Но Николай всегда приезжал налегке. На первое свидание он привез отцу что-то из съестного, но тот попросил больше так не делать. «У нас трехразовое… А вам там, по-любому, жрать нечего», – аргументировал Роман Анатольевич свой отказ.

Раскин-младший привычным движением достал паспорт и протянул его Семенычу. Тот формально пробежался по страницам и, как всегда, зафиксировал взгляд на синем штампе с тремя буквами «экс» на одной из последних страниц. В прошлые разы он всегда реагировал на эту печать с недоброй ухмылкой, дополняя ее каким-нибудь едким замечанием, вроде: «Надоело на воле, решил вернуться?», или: «По своим соскучился?» Но сегодня просто закрыл паспорт и протянул его мужчине за перегородкой. Сделал он это быстрым, торопливым движением, как будто призывая покончить с формальностями как можно быстрее. Николай даже удивленно вздернул брови. Присмотревшись к остальным, он понял, что сегодня здесь вообще все было как-то не так. Раньше в этом КПП всегда царила атмосфера расслабленности и даже безалаберности. Мужчины переговаривались, шутили между собой, стояли, опершись на стену, или сидели. Сейчас же все были какими-то напряженными. Стояли смирно. Как-то особо крепко сжимали в руках оружие. И молчали. Может, была какая-то проверка и им всем досталось от начальства?

Усатый мужчина за перегородкой взял протянутый ему документ, вынул изо рта стержень, вернул его в ручку и чиркнул ею в уголке большой тетради. Ручка оставила синий след. Довольный собой, мужчина посмотрел на Семеныча, будто ожидая похвалы, наткнулся на хмурый взгляд, потупился и принялся быстро переписывать в тетрадь паспортные данные.

Подняв руки вверх, Николай позволил Семенычу себя обыскать. Сегодня тот справился почти молниеносно.

– Прямо и налево, – коротко произнес Семеныч и вернул Николаю документ. Мужчина за перегородкой поднял трубку стационарного телефона и сообщил, что к Роману Раскину посетитель. Он уже давно выучил, к кому именно приезжал этот удивительный экс, обитающий почему-то на свободе.

Николай произнес общее «спасибо», прошел через турникет и вышел во внутренний двор лагеря.

Огляделся. И в очередной раз удивился обманчивому ощущению безмятежности, на которое настраивал местный пейзаж. Живописное озеро, лежаки, аккуратно подстриженные кусты, деревянные фигуры животных, беседки, мангалы, детские зоны с песочницами, горками и качелями – все говорило о том, что человек, находясь здесь, должен расслабляться и получать удовольствие. Но взгляд тут же цеплялся за вооруженных людей в военной полевой форме, стоящих по периметру. И сразу становилось понятно – это место уже не предназначалось для того, чтобы сделать людям «хорошо». Теперь у него другие цели и функции.

Когда в первые недели после эпидемии встал вопрос: «Где разместить такое количество эксов?», сразу же возник вариант с санаториями, базами отдыха и детскими лагерями. По прямому назначению эти места снова должны были начать эксплуатироваться еще не скоро, а все нужное там уже имелось: вода, электричество, отопление. И очень скоро всех бывших хантеров стали свозить в различные «Зеленые сказки», «Ветерки», «Энергетики», «Сосновые берега» и «Тихие рощи». Огромным плюсом этой идеи считалось то, что базы отдыха имели мало общего с тюрьмами. А значит, эксы, чья вина в совершенных их телами преступлениях была, мягко говоря, не стопроцентной, не должны были чувствовать себя заключенными. Все-таки зелень, лавки, беседки. Но это все было лишь подслащенной пилюлей.

«Дыхание леса» – база отдыха, в которой держали Романа Анатольевича, и в которой некоторое время довелось находиться Николаю, мало чем отличалась от других подобных мест, в которые раньше съезжались люди, чтобы приятно провести выходные или отпуск. По периметру стоял забор, который владельцы в свое время соорудили для того, чтобы на территорию не забредали посторонние. Сейчас он нужен был для того, чтобы эксы не выбирались наружу. Мотки колючей проволоки могли отбить желание нелегально покинуть территорию у любого желающего. По всей территории стояли домики – одноэтажные и двухэтажные. В них и жили эксы. В центре лагеря располагалось большое трехэтажное здание, в котором размещалась администрация и охрана.

Единственным инородным телом среди всего этого смотрелся новый блок, построенный в дальнем углу базы, вплотную к лесу. Серый, безликий, суровый, возведенный наскоро, без всяких изысков и излишков. В нем не было даже окон. Сплошной бетонный параллелепипед. Как саркофаг поврежденной атомной станции. Николай знал, что там содержались инкурабы – хантеры, которые так и не выздоровели. Да, были и такие. Немного. Но все-таки имелись. Хотя, говорить «не выздоровели» неправильно. Вируса в их организмах уже не было. Но вот сознание в привычное нормальное состояние так и не вернулось. Что-то в их мозгах, за время болезни, «перемкнуло». И зверское чувство голода не прошло даже после того, как вирус отступил. Поговаривали, что инкурабами становились те, кто заразился одним из первых. Вирус воздействовал на них так долго, что без последствий это остаться просто не могло. Но Николай сомневался в верности этой теории. Все люди болели примерно одинаковое время – 10-14 дней. И почему кто-то из них так и не смог избавиться от голодного зверя в себе, было пока неизвестно. Возможно, все было в индивидуальности. Все люди разные, и вирус на каждого воздействовал тоже по-особенному.

Наличие инкурабов еще больше подогревало психоз вокруг эксов. Вот же он – пример. Некоторые продолжали кидаться на людей даже после выздоровления, а значит, и у экса в определенный момент может что-то переклинить в голове. И многие в это верили. Да что уж там говорить, даже Николай не решался до конца отметать подобное.

– Не стойте. Проходите, – раздраженно обратился к Николаю один из охранников, стоящий неподалеку, и кивнул в сторону здания столовой. Этих людей с автоматами здесь называли именно охранниками. Ни в коем случае ни надзирателями. Никаких параллелей с тюрьмой.

Николай с виноватой поспешностью кивнул и двинулся по тропинке. Без какого-либо конвоя. Он же пришел не на свидание с заключенным, а просто навестить временно изолированного. Хотя постоянно ловил на себе внимательные взгляды людей с оружием. Сегодня их было как будто бы больше. Помимо тех, что стояли по периметру, по паре охранников дежурили и у каждого домика. Раньше Николай такого не замечал.

Скоро Раскин-младший вошел в столовую – просторное помещение с большим количеством обеденных столов. Окна были широкие и высокие, почти в пол. У двери стоял еще один охранник и внимательным взглядом обозревал все помещение.

– Сегодня свидания до одиннадцати, – твердо сообщил он.

– Почему это? – удивился Николай. Раньше навещающим находиться в лагере разрешалось до двенадцати. Хоть и мало кто пользовался этой привилегией. Все, как правило, расходились раньше.

– Распоряжение начальства, – отрезал охранник тоном, не подразумевающим дальнейшее общение.

– Но я позже остальных пришел. Мне можно будет подольше остаться?

Охранник не ответил. Николай понял, что это значило: «Нет», не стал настаивать на своем и прошел в зал. За некоторыми столами уже сидели бывшие попутчики Николая. Кто-то общался с близкими, кто-то еще только дожидался своих отца, матери, мужа, жены, дочери, сына. Рассаживались все «навещающие» как можно дальше друг от друга. Как будто им недавно и не приходилось трястись в тесном салоне автобуса всем вместе.

Николай выбрал стол у одного из окон и уселся за него. Сгреб в кучку крошки, оставшиеся, вероятно, еще с завтрака. Поправил солонку с солью и подставку под салфетки, которых, разумеется, в ней не было. Входная дверь хлопнула. В помещение вошел Роман Анатольевич.

Раскины были очень похожи внешне – оба высокие, худощавые, с длинными лицами и выпирающими на них скулами. Но при этом сильно различались в манере себя вести. Если Николай постоянно сутулился, всегда смотрел себе под ноги, то Роман Анатольевич держал спину прямо, смотрел вперед и вдаль, шагал широко и уверенно, а руки часто упирал в бока. Рисунок с изображением тракториста-стахановца с советской мозаики на стене высотного дома. Казалось, Роман Анатольевич всегда знал что делать. А если его посещали сомнения, он совал в рот дешевую сигарету, затягивался густым едким дымом, пару минут размышлял и все же находил решение.

На нем был старый спортивный костюм с чуть оттопыренными коленками. Наверное, где-нибудь в других странах для эксов уже пошили отдельную форму, которую они должны были носить. Может, даже с номерами. Но у нас в то время бывшие хантеры ходили в чем попало. Именно поэтому атмосфера немного напоминала больничную – люди в спортивных костюмах, трико и футболках, которых приходят навещать родственники.

Осмотрев помещение столовой ищущим взглядом из-под нахмуренных бровей, Роман Анатольевич увидел машущего ему рукой Николая и решительно, но не быстро двинулся к нему. Спешить в этом учреждении было некуда. Даже несмотря на то, что время, выделенное на свидание, сократили. Им этих минут было вполне достаточно.

Разговор потек по привычному руслу. Сначала Роман Анатольевич поинтересовался насчет внучки – не позвонил Николай в бывшую самарскую квартиру и не съездил ли навестить бывшую жену и дочь? Раскин-младший придумал какие-то отговорки вроде того, что телефон в знании Правления поселка всю неделю не работал, а пропуск ему не дали. Роман Анатольевич, кажется, не сильно этому поверил – раз за разом «отмазки» Николая звучали примерно одинаково –, но продолжать развивать эту тему не стал. Он заговорил о хозяйстве. Напомнил Николаю, как правильно включать и поддерживать в рабочем состоянии котел для отопления – все-таки холодает. В очередной раз предупредил сына о неисправном выключателе в одной из спален, с которым нужно обращаться осторожно. Прочитал короткую лекцию, как заклеивать щели в окнах.

Николай на какие-то вопросы ответил, какие-то задал сам – в основном, насчет здоровья и самочувствия. Роман Анатольевич коротко произнес, что с ним все в порядке и здесь беседа привычно споткнулась. Николаю с отцом всегда было непросто поддерживать разговор. Раскин-старший был молчаливым человеком и никогда не чесал языком попусту. Если была возможность промолчать, он молчал. Особо неловкими были их телефонные разговоры. Николай раз в одну-две недели звонил отцу, когда жил в Самаре. «Привет. Как здоровье? Как погода? Новостей нет? Ну, пока». Примерно так проходила любая их тогдашняя беседа на расстоянии.

В тот день Роман Анатольевич пребывал в особенно плохом расположении духа. Он пояснил, что его снова заставили участвовать в занятиях по пилатесу. Недавно выяснилось, что одна из живущих в лагере эксов до эпидемии работала тренером в фитнес-клубе. И высказала желание проводить занятия для временно изолированных. Руководство поддержало инициативу, и теперь все бывшие хантеры три раза в неделю должны были участвовать в часовых занятиях. И в разминках по утрам.

Роман Анатольевич всегда относился с неприязнью ко всему новому. Особенно к тому, что носило непонятное иностранное название. И когда узнал, что теперь ему несколько раз в неделю придется махать руками, ногами и валяться по полу, пусть даже на специальном коврике, тоже, мягко говоря, не обрадовался.

– Ерундой страдаем. От безделия, – ворчал Раскин-старший. – Я раньше бревна на плечах таскал. И кирпичи на второй этаж закидывал, по несколько часов подряд. Вот это я понимаю, тренировка. А это все… – Роман Анатольевич сплюнул и махнул рукой. – Ладно хоть в пятом домике трубу прорвало. А завхоза не было. Руками получилось поработать. Хоть чем-то себя занял. Одна радость за все это время.

Воспользовавшись фразой про работу руками, как мостиком, Роман Анатольевич снова перешел к теме хозяйства. Попросил Николая прибраться в сарае, вынести оттуда весь хлам, наладить ворота. Он планировал купить какую-нибудь скотину после того, как выберется отсюда. «А что? Мясо и молоко еще долго будут в цене. Астафьевы одни не справятся», – разъяснял свои бизнес-планы Роман Анатольевич. Николай с надеждой в голосе поинтересовался, неужели обозначили крайние сроки пребывания эксов в этой «не тюрьме»? Его отец отрицательно покачал головой, сказал, что ничего такого не слышал, но тут же предположил: «Не будут же они нас здесь до второго пришествия держать».

От сарая Роман Анатольевич поскакал по другим постройкам. Попросил проверить крышу в мастерской – так он называл пристройку, где хранились хозяйственные инструменты, детали для автомобиля, болты, гайки, шайбы и другие мелочи и хлам. Раскин-старший никогда ничего не выбрасывал. И многое из этого потом пригождалось.

Николай кивнул и пообещал, что все сделает и посмотрит. Хотя даже не представлял, как будет всем этим заниматься. Он никогда не имел таланта к работе руками. Да и отец уже давно разочаровался в нем в этом плане и занимался всем по двору и дому сам, подзывая сына только для того, чтобы тот подал ему молоток или помог затащить шифер на крышу. Поэтому Николай надеялся, что, раздавая указания, Роман Анатольевич просто поддерживает беседу.

– А баня там чего? Дрова остались еще? – поинтересовался Роман Анатольевич.

– Да вроде есть пока. Но на зиму вряд ли хватит, – ответил Николай, пожав плечами. – И купить их негде. Если что, забор разберу, – усмехнулся он.

Роман Анатольевич сдвинул брови.

– Я тебе дам забор. Вон, лучше за сараем посмотри… Там навалено всего. На раза два-три хватит, – строго заявил он. – Я этот забор один ставил. Месяц потратил. Такого ни у кого нет. У всех низкие да кривые. А у меня доска к доске. А ты «разберу». Разборщик, блин, нашелся. Только и умеют, что ломать. А как строить, так…

– Пап, да я ж пошутил, – поспешил прервать отца Николай. – Не буду я забор трогать. Если что, просто на плите воды вскипячу и так помоюсь.

Николай натянуто улыбнулся. Роман Анатольевич отвел взгляд, понимая, что погорячился. Он никогда не был вспыльчивым человеком. Даже славился своей сдержанностью. Но пребывание взаперти положительно на его нервы явно не сказывалось.

– Как сам-то себя чувствуешь? – поинтересовался он. Это было вместо «извини». Роман Анатольевич не любил проявлять эмоции. В общении с ним всегда приходилось читать между строк.

– Да нормально все, – пожал плечами Николай.

Раскин-старший удовлетворительно кивнул, посмотрел на сына и пригляделся к его лицу.

– А чего тогда круги под глазами?

– Круги? Не замечал. Сплю плохо. Из-за этого, наверное.

– А чего не спится? Читаешь допоздна опять? – хмыкнул Роман Анатольевич, этим самым в очередной раз высказав неодобрение чрезмерным увлечением сына книжками, и принялся стряхивать со стола крошки, которые Николай до этого аккуратно сгреб в кучку. Он явно задавал последние вопросы просто, чтобы не молчать. Ответ «нормально все» его вполне устроил. Для него, как для многих мужчин, родившихся и выросших в сельской местности, существовало только два состояния здоровья – это «нормально все» и «чего-то мне хреново». Причем, к «нормально все» относилось и покалывание в сердце, и 39 на градуснике, и кровоточащая рана на ноге, которую можно наскоро перевязать какой-нибудь грязной тряпкой и продолжить работу. А вот, чтобы такой человек, как Роман Анатольевич выдавил из себя «чего-то мне хреново», ему как минимум должно отрезать пальцы циркуляркой.

– Да нет. Читать сильно не читаю. И тетради быстро проверяю теперь. Не то, что в первые дни. До трех приходилось сидеть. Так… Кошмары замучили, просто, – обронил Николай.

Роман Анатольевич резко посмотрел на сына:

– Какие кошмары?

– Обычные… Ну… Плохие сны, – удивился внезапной заинтересованности отца Николай.

– И что в них?

– В них? Да я и не помню, – Николай откинулся на спинку стула и скрестил руки на груди. – Забываю сразу, как проснусь.

– Да? – прищурился Роман Анатольевич. – Но помнишь, что это именно кошмары?

– Ну да. Холодный пот, там. Голова трещит. Да и в целом… Неприятно.

Николай врал. Просто не хотел касаться этой темы. Он прекрасно помнил все подробности сна, который посещал его каждую ночь. Одного и того же. С минимальными вариациями. В нем Николай, словно зверь, прижимаясь к земле, быстро передвигался по улицам какого-то населенного пункта. Что-то выискивал. Принюхивался. Осматривался. Затем замирал, заметив что-то впереди. Ускорялся, в считанные секунды настигал идущего по улице человека, и с диким ревом бросался на него, вгрызаясь зубами в плоть. В этот момент Николай всегда просыпался. Лица жертвы он видел. Но понимал, что каждый раз это был новый человек. То девушка, то мужчина, то старик, то подросток.

Этот сон стал посещать Николая не сразу после выздоровления. Первые ночи ему вообще ничего не снилось – спал он крепко. Вероятно, организм восстанавливал силы после болезни. Но со временем кошмар проложил твердую тропинку в его голову.

В ночь, когда ночное нападение приснилось Николаю впервые, Раскин-младший сильно перепугался. К тому времени он уже жил один, без отца. И решил, что и правда выбрался ночью на улицу и кого-то загрыз. Но на руках не было никаких следов. Рот тоже был чистым – ни намека на чью-то кровь. И Николай успокоился. Когда следующей ночью ему приснилось то же самое, он воспринял это уже легче. Стал припоминать подробности неприятного сновидения. Понял, что улицы, которые он видел, были ему незнакомы. А это значило, что действие происходило не в Альгинске, и сознание просто рисовало примерную картинку. Пришел к выводу – он так сильно боится возвращения вируса, что подсознательно стал воплощать этот страх в сновидениях.

– А почему ты спрашиваешь? Ну, сны и сны, – немного удивленно поинтересовался Николай – даже в детстве Роман Анатольевич не проявлял интереса к его кошмарам. Приснилась страшная собака? Падение с высоты? Ну, ничего. Меньше надо телевизор на ночь смотреть.

– Да так. Просто беспокоюсь за тебя, – отвел глаза Раскин-старший.

Теперь настала очередь Николая подозрительно щуриться.

– А тебе самому ничего такого не снится? – спросил он.

– Мне? С чего ты взял? Говорю же, просто переживаю, – принялся выравнивать складки олимпийки Роман Анатольевич.

Николай скользнул взглядом по остальным парам, сидящим за соседними столами.

– А другие? – спросил он. – Ну, ты же с кем-то тут общаешься? Ни у кого больше кошмаров не бывает? Может, кто-то что-то говорил?

– Да чего ты пристал с этими кошмарами? – неожиданно вспылил Роман Анатольевич.

– Ну… Ты же сам спросил. Не просто же так, – заерзал на стуле Николай.

– Спросил и спросил. Уже жалею. Не о чем больше поговорить, что ли?

Николай пожал плечами и принялся бегать глазами по залу, не зная куда пристроить взгляд. Он никогда не мог спокойно переносить то, как отец повышал голос. Еще с детства, когда его родители громко ругались, а он из-за этого не мог уснуть. Прошло столько лет, Николай превратился во взрослого, уравновешенного мужчину, а нервоз, вызванный любым недовольством отца, не проходил.

– Пять минут, – громко произнес охранник у двери, обозначая время, которое осталось до конца свидания. Отличный повод закончить встречу, которая сегодня получилась особенно напряженной.

– Ну чего? Я тогда пойду? – с вопросительной интонацией, будто прося разрешения, произнес Николай.

Роман Анатольевич, не переставая хмуриться, кивнул, но когда Николай уже поднялся, движением руки попросил сына сесть обратно. Раскин-младший растерянно моргнул и снова опустился на стул. Роман Анатольевич скосился на охранника и подался чуть вперед, ближе к Николаю.

– Слушай, сын… Тут у нас кое-что произошло, – произнес он так тихо, что даже Николай его еле слышал. – Нас просили не болтать… Но дело, кажется, серьезное.

– Что случилось? – спросил Николай, и тут же напоролся на упрекающий взгляд отца – Николаю нужно было просто слушать.

– Не знаю. Но что-то связано с блоком «И». Три дня назад ночью сирена орала. Выстрелы были. Потом режим сделали строже. После захода солнца из домиков лишний раз выходить запрещали. Все нервные ходили. Ты им слово, они тебе матом в ответ. Это сегодня они чуть расслабились… Может, из-за вас, чтобы подозрение не вызывать. Может, еще почему. Но ты это… Все равно осторожнее будь, ладно? На остановке, там. И вообще, в дороге.

Роман Анатольевич поймал на себе подозрительный взгляд охранника и тут же умолк. Николай смотрел на отца удивленными глазами. Так много хотелось спросить еще. Что произошло конкретно? Какие у отца догадки? Неужели это как-то связано с инкурабами? Но по взгляду отца понял, что все эти вопросы останутся без ответов. По крайней мере сегодня.

Раскин-младший выдержал паузу, усваивая все, что сказал ему отец, кивнул и снова поднялся:

– Все понял, пап. Давай. Через неделю увидимся. Если в субботу приехать не получится, не переживай – значит, в воскресенье буду.

Роман Анатольевич тоже встал. Они обменялись неловкими скупыми объятиями, и Николай пошел к выходу из столовой. Проходя мимо охранника, он задержал дыхание, боясь, что тот как-то поймет, что Николай стал обладателем некой полутайны. Так же в прежние дни он иногда чувствовал себя в магазинах, когда проходил через рамку и боялся, что она ни с того ни с сего пикнет. Отец вроде ничего конкретного не сказал, но даже это «ничего», как понял Николай, было секретом. Если что-то и произошло, руководство лагеря не торопилось делиться информацией об этом. Скорее всего, не хотело создавать панику.

Снаружи Николай прочесал глазами всю территорию лагеря. Всю, которую мог охватить взглядом. Но ничего подозрительного не заметил. Посмотрел в сторону блока «И», скрытого за остальными строениями и соснами. Но и там взгляду не за что было зацепиться. Если здесь что-то и произошло, то все видимые последствия уже были устранены.

Николай решил больше не задерживаться, привлекая внимания, и идти к выходу. Поразмышлять об услышанном у него еще будет время. У самого КПП он оглянулся и заметил, что из здания столовой вышли все остальные навещающие и тесной группкой направились к выходу. Никто уже не старался держаться друг от друга на расстоянии. Все хотели покинуть это место как можно быстрее.