Послевкусие

Маша и Даша тоже жили у бабы Нюры. Но сильно по этому поводу не переживали. Они были уверены, скоро вернется мама и заберет их. Эта уверенность делала их самыми улыбчивыми и позитивными детьми в классе.

Начали с «Русского языка». Учить детей было непросто. Десятилетние Дима и Федя требовали одной программы, Машу и Дашу, которые были на год старше этих двух мальчишек, надо было учить уже по другому учебнику, двенадцатилетним шестиклассникам Вове и Боре нужно было давать знания на ступень выше, а самая старшая Полина нуждалась в программе за седьмой класс. Но Николай справлялся. Ребят было немного, поэтому с каждым он успевал поработать отдельно.

Тем более Маша и Даша почти не доставляли хлопот. Они всегда выполняли домашнее задание, схватывали все на лету, и на них Николай тратил всегда меньше всего времени. С остальными было куда сложнее. Вова и Боря не могли толком ни на чем сконцентрироваться, постоянно о чем-то переговаривались, смеялись и периодически дрались. Дима летал в облаках и любил больше таращиться в окно и рисовать, чем читать, записывать и впитывать. Постоянно пытался поучаствовать в проказах Волобуева и Боброва, но они не обращали на него внимания и просто отмахивались. Для них он был мелкой назойливой школотой. Он даже прозвище от них получил – «репейник». Полина ответственно, на правах старшей в классе, старалась помогать Николаю в плане дисциплины, постоянно одергивала Вову и Борю, шикала на них, угрожала, но к учебе относилась равнодушно. Домашнее задание не делала, стараться не собиралась. Ну, а Федя… Феди почти не было. Он не шумел, ни с кем не общался и никогда не сводил глаз с крышки парты. Домашку он не делал, потому что не мог. На уроке мальчик просто присутствовал. Он жил сам в себе. Проживал внутри чувства, известные ему одному. И Николай старался его не дергать. К доске не вызывал, лишний раз к нему не обращался. Периодически пытался поговорить с ним на перемене, старался пробиться через скорлупу, вытянуть из него хоть слово, но всегда безрезультатно. Лада как-то объяснила учителю, что каждый день водит сына сюда руководствуясь надеждой на то, что в компании других ребят он быстрее придет в себя. Но пока рецепт не работал.

После первого урока наступило время пятиминутной перемены. Поля, Боря, Вова и Дима выбежали в коридор и принялись носиться. Николай напомнил Астафьеву, что быстро бегать ему нельзя, тот кивнул, но уже через секунду забыл обо всех ограничениях. Близняшки не участвовали в активных играх одноклассников и, как правило, располагались у подоконника, готовясь к следующему уроку. И только Федя оставался сидеть за партой, казалось, не слыша команды отдыхать. Николай всегда сам подходил к мальчику, брал за руку и выводил его в коридор. Там становился у стены, опускал руки вдоль туловища и молча дожидался, когда начнется новый урок.

В обычной школе дети уже давно, наверное, затравили бы такого молчуна. Замучили глупыми шутками и издевками. Но здесь к Феде никто не приставал. Все когда-то пережили то же, что пережил он – пугающее превращение в голодного зверя. И каждому было непросто это вспоминать. Поэтому у Феди было полное право быть странным. И остальные дети это право принимали. Каждый справлялся со случившимся как мог. Федя, вот, замкнулся. Тоже способ.

Дальше по расписанию была «Математика». А для Полины «Алгебра». Вернувшись в кабинет, все расселись перед ноутбуками. В точных дисциплинах Николай ничего не смыслил, поэтому Пал Палычем и руководством школы было принято следующее решение: каждый день учителя на камеру записывали лекции – каждый по своему предмету –, все записи перекидывались на флешку, которая в свою очередь доставлялась в клуб. Вот и в этот раз Николай открыл верхний ящик стола и достал оттуда электронный носитель на несколько гигабайт, который кто-то положил туда еще вчера вечером. Передавать флешку лично в руки Николаю никто не хотел. Причиной была все та же эксофобия.

Скоро правительство обещало наладить по всей стране мобильную связь и интернет, и тогда необходимость во флешках отпадет. Но пока человечество снова жило где-то в районе начала двухтысячных.

Николай обошел все столы и загрузил на каждый из ноутбуков по видеофайлу. Дети воткнули в уши наушники и принялись впитывать знания. Кто-то с энтузиазмом, кто-то с неохотой и пробивающейся зевотой.

То, что у каждого ученика перед лицом находился свой компьютер, было очень удобно. Любой из них мог нажать на паузу, обдумать услышанное с экрана, или перемотать на то место в лекции, которое ему показалось не совсем понятным. Николай сам настоял на этом. А директор школы был так рад избавиться и от него, и от детишек с «вирусным прошлым», что долго не сопротивлялся и таки выделил эксам семь гаджетов.

Домашнее задание по предметам, в которых Николай ничего не смыслил, приходилось проверять тоже ему. Вместе с флешкой учителю доставляли листки с решениями задач и примеров и правильными ответами. И он просто сверял с ними работы детишек.

Что касалось гуманитарных предметов, Николаю не составляло особого труда самому накануне прочитать несколько параграфов учебников и на утро выслушать ответы учеников.

Особым качеством такой вид обучения, конечно, не отличался, но это было все же лучше, чем ничего.

К концу шестого урока внизу, в холле клуба, посреди которого стоял старый бильярдный стол с порванным сукном – напоминание о тех временах, десятилетней давности, когда каждую среду и субботу в этом здании проводились дискотеки и другие увеселительные мероприятия для сельской молодежи – начинали собираться родители. В четырнадцать десять они встречали своих детей, брали у них рюкзаки и выходили на улицу. И снова ждали – сразу расходиться по домам ребятня отказывалась. Дети носились, бегали друг за другом и орали, выплескивая всю накопившуюся за очередной скучный день в за партами энергию. В этих играх участвовала даже Полина, которая, казалось, уже должна была выйти из этого возраста. Но детство у тринадцатилетней девочки, по-видимому, еще продолжалось. К суете присоединялись даже близняшки, всегда такие правильные и сдержанные.

Но длилось это послеурочное веселье всегда недолго. Минут десять-пятнадцать. Первого забирали домой Борю Волобуева. Всегда раздражительная мать хватала его за руку и бесцеремонно тащила в сторону дороги. Боря даже не думал сопротивляться и молча следовал за Светланой. Потом в игру вмешивались Астафьевы – к этому времени Дима уже успевал упасть или хотя бы оступиться, и Антон с Еленой с тревогой в глазах бросались ему на помощь. Осматривали, отряхивали его, даже если этого не требовалось, и вели в сторону автомобиля. Потом и баба Нюра начинала причитать, что детям уже пора обедать, что у нее болит спина, и уговаривала Полю, Вову и близняшек выдвигаться в дорогу. Федю, не участвовавшего в игре, Лада забирала последним. Она работала в супермаркете, который был открыт с девяти утра до двух дня – продуктов на полках было немного, поэтому этого времени было вполне достаточно – и ей требовалось время, чтобы добраться до клуба.

Но сегодня она явно задерживалась.

Федя сидел на ограде небольшого запущенного и заросшего скверика, примыкавшего к зданию клуба и, казалось, совершенно не был обеспокоен отсутствием мамы. Николай подождал еще пять минут, решил, что случилось что-то непредвиденное – Лада еще никогда не опаздывала – подошел к молчаливому мальчику и сказал:

– Федь. Пойдем твоей маме навстречу?

Федя, разумеется, ничего не ответил и только слез с ограды. Николай принял это за согласие и пошел к дороге. Федя последовал за ним, держась на шаг позади. Он напоминал какого-нибудь призванного помощника из стандартной компьютерной ролевой игры. Неигрового персонажа. Такой же молчаливый, но неотступно следующий по пятам. Николай попытался завязать разговор. Спросил его, понравилась ли ему сегодняшняя тема по истории? Все ли он понял из задач по математике? Не замерз ли он, все-таки похолодало? Но Федя продолжал держать рот закрытым. Но на последний вопрос, кажется, чуточку кивнул. Если это так, то это уже было прогрессом. Хотя, Николаю могло и показаться.

Спустя пятнадцать минут такого молчаливого путешествия по краю асфальтированной дороги, Николай и Федя подошли к перекрестку, на котором располагался супермаркет. Николай пару секунд поразмышлял, куда двинуться дальше: пойти в магазин, который к этому времени должен был быть уже закрыт, или направиться сразу к дому Лады? Где она живет конкретно, Николай не знал. Представлял только направление и улицу. Но это не было проблемой. Федя наверняка как-то среагировал бы, если бы они очутились рядом с его домом. Но Николай решил все-таки наведаться сначала в супермаркет. В конце концов, вот он, в нескольких шагах.

Перейдя перекресток как попало – переживать, что их может сбить машина не приходилось – Николай и Федя подошли к магазину. На удивление двери не были заперты. Учитель с учеником вошли и сразу стали свидетелями перепалки.

У кассы стояла Лада и на повышенных тонах высказывала что-то невысокому, пузатому мужчине с пышными усами и красным лицом. Николаю не было известно его имя, но он знал, что этот мужичок был кем-то вроде управляющего супермаркетом.

Прислушавшись, Николай понял, что спор шел из-за графика работы. Мужчина требовал, чтобы Лада продолжила работать, а та упирала на то, что ей нужно идти за сыном, и вообще, ее не предупредили заранее.

– Чего ты мне вчера-то не сказал, что мы теперь до четырех здесь сидим? – возмущалась Лада.

– Да говорил я тебе! Ты прослушала.

– Такое бы я не прослушала. Опять, походу, что-то причудилось по-пьяни. Меньше на водку и коньяк налегай вместе с участковым.

– Так! Ты давай-ка!… Не это мне тут, – сбивчиво парировал мужчина, и покосился на вошедших. Во взгляде, которым он быстро обвел Николая, читалась смесь из неловкости и неприязни. Неловкость, похоже, была вызвана тем, что Лада сболтнула лишнего. Хотя по лицу мужчины и так было понятно, что у него проблемы с алкоголем, и секретом это было слабеньким. А неприязнь – тем, что он, похоже, был в курсе насчет Николая и его пожизненного незримого клейма в виде трех букв «экс».

– Все. Я пошла, короче. Сам за кассу садись, не мои проблемы. Я и так уже тут… Там Федя, наверное, испереживался весь…

Лада обернулась и, наконец, заметила Николая и сына. Тут же подбежала к ним, присела рядом с Федей, обняла его и поцеловала в лоб.

– Феденька, прости пожалуйста, что не встретила. Тут такое, вообще… Николай Романович, и вы извините, – снова поднялась она на ноги, не отпуская руки Феди. – Взбрело им чего-то до четырех магазин теперь открытым держать. А мне заранее не сказали.

– Да говорил я! – буркнул управляющий, негромко, но так, чтобы его услышали. Николай снова поймал на себе косой взгляд этого мужчины. На этот раз в нем не было неприязни. Это была уже ненависть. Но так как управляющий быстро отвернулся, Николай решил, что ему привиделось.

– Зачем им это, вообще не понимаю. Тут даже продавать нечего… – недовольно вздохнула Лада.

И она была полностью права. Полки супермаркета и правда были пустыми. В первые дни после эпидемии поработали мародеры, вынеся все, что только было можно. Потом, когда помещение привели в порядок, сюда завезли небольшое количество товаров, тех, которые не входили в бесплатные посылки с гуманитарной помощью: сигареты, спиртные напитки, бытовую химию и прочую мелочь – но все это разлетались в один миг. Продавали все это за обычные бумажные деньги. По тем же ценам, что и до нашествия вируса. Так распорядилось правительство. Так что полки оказались пустыми в первые же часы после завоза. После этого грузовики еще пару раз наведывались в Альгинск. И полки снова пополнялись некоторым количеством товаров. Но очень скоро снова оказывались пустыми. Сельчане времени зря не теряли.

Промежутки между приездами фур были значительными. Товаров на складах было немного – мародеры в свое время побывали и там –, а полноценное производство наладить по-прежнему не удавалось. Сложно выйти на прежний уровень, когда сгинула четверть населения планеты.

Последний раз завоз был две недели назад. И сейчас на полках можно было увидеть только рулоны с пищевой фольгой, дешевые детские игрушки, типа мыльных пузырей, и всякую другую, не пользующуюся спросом во времена постапокалипсиса ерунду.

– Да завтра фуры подъедут, – громко произнес управляющий, протирая одну из полок тряпкой. – И не как раньше. Там полно всего будет. Вот и сказали… Ты думаешь я сам все это решаю? Мне позвонили утром.

– Утром? То есть вчера ты еще не знал ничего? И мне, получается, тоже ничего не мог сказать, – возмущенно зыркнула Лада на мужчину. Тот только махнул рукой и пошел в сторону двери в служебное помещение, что-то бубня себе под нос, очевидно, признав свое поражение в споре.

Лада снова повернулась к учителю и покачала головой:

– Идиотизм, блин.

Николай хмыкнул, неопределенно дернул плечами и опять не решился ничего сказать. Хотя Ладе было не привыкать общаться с кем-то, кто всегда молчит.

– Спасибо большое, что привели Федю, – взяла разговор в свои руки Лада. – Я тут чуть с ума не сошла… Думала, как он там?.. Не пойдет ли домой один? А этот встал, не отпущу, не отпущу. Уйдешь – уволю. А мне никак нельзя… Тут зарплату продуктами выдают.

Лада посмотрела на Федю и нежно провела ладонью по его волосам.

– Я понимаю… Конечно, – наконец прервал свое молчание Николай.

– Я вас не сильно озадачила? У вас и без этого дел, наверное, полно?

– Да какие дела? Уроки закончились.

– Ой! Кстати, о продуктах, – спохватилась Лада и торопливо прошла к кассе. Взяла сумочку и достала оттуда небольшой пакет. Вернулась и с улыбкой протянула его Николаю. Это был кофе. В зернах. Николай растерянно посмотрел на пакет и поднял вопросительный, недоумевающий взгляд на Ладу.

– Вы постоянно спрашиваете. А его никогда нет, – улыбнулась девушка. – А мы с Федей на выходных в Самару ездили. Там рядом с больницей как раз кофейня снова заработала. Кофейня. Представляете? Как раньше. Вот я и решила вам взять. Все никак отдать не получалось. Всегда забывала. Даже сегодня утром в сумочку положила, и снова из головы вылетело.

– Спасибо… Но… Это же дорого, наверное, – растерянно произнес Николай.

– Да кто же сейчас поймет, дорого-дешево. Берите. Мы же вам на первое сентября ничего не подарили. Даже цветы… Хотя вроде как полагалось. Да и вообще… Вы для Феди столько делаете. Так что…

– Вообще-то на работе о постороннем трындеть нельзя, – послышался со стороны недовольный голос управляющего. Он снова появился в зале и раскладывал на одной из полок упаковки с пластиковыми мусорными пакетами.

Лада закатила глаза и раздраженно вздохнула.

– Спасибо еще раз, Николай Романович. До свидания. Феденька, пойдем, – сказала Лада, взяла сына за руку и повела к пустующей кассе по соседству со своей. – Посиди здесь пока. Я поработаю еще немного. Можешь поиграть.

Мужичок недовольно скосился на Федю. Он явно был недоволен тем, что в его магазине находится экс, и наверняка еще выскажет это Ладе. Потом снова взглянул на Николая, по-прежнему стоящего у дверей, и грубо к нему обратился:

– Что-то покупать будешь?

Николай понял, что задержался, отрицательно качнул головой и вышел. На улице он торопливо раскрыл пакет с зернами и жадно вдохнул аромат. Он звучал даже приятнее, чем духи Лады. Хотя думать так было как-то нелепо и по-мальчишески. В конце концов, ему уже не шестнадцать и так зацикливаться на девушке, пусть даже такой красивой, было как-то неправильно. Все-таки он взрослый 33-летний мужчина со значительным жизненным опытом.

Закрыв пакет, Николай перешел через перекресток и направился к зданию клуба. Нужно было забрать тетради, сданные учениками на проверку, и запереть дверь до понедельника. Впереди были длинные выходные. Раньше он ненавидел трудовые будни. Теперь же недолюбливал субботу и воскресенье. Снова сидеть дома наедине со своими мыслями. Хотя, на субботу у него все же были кое-какие планы.

Глава 2

На следующее утро Николай решил себя побаловать. Он бросил в турку аж две ложки кофе. Причем, с горкой. Правда, прорвавшееся через редуты предвкушения чувство вины все же подпортило настроение – если он и дальше будет так расточительно, по-барски, себя вести, очень скоро и от этого подаренного Ладой пакета ничего не останется. Но Николаю предстоял непростой день, поэтому он решил, что зарядиться приятными эмоциями не помешает.

Залив кофе водой, Николай поставил турку на горящую конфорку старой газовой плиты и стал ждать. В голове снова возник образ Лады. Вчера он весь вечер упорно заставлял себя не думать о ней – с головой ушел в проверку тетрадей и чтение. Но запах кофе снова вернул Николая к мыслям об этой девушке.

Николай упрекнул себя за это. Зацикливаться на этой девушке было бессмысленно. Разве может кто-то захотеть связаться с эксом? Да и никаких предпосылок к этому «связаться» в принципе не было. Да, Лада общалась с ним вежливо и пару раз даже улыбнулась. Но наверняка во время их короткого разговора девушка держалась из последних сил и с трудом удерживалась от того, как бы не скорчить презрительную гримасу. И, вероятно, даже вздохнула с облегчением, когда ее окликнул управляющий.

С другой стороны – кофе. Получается, Лада все же думала о Николае. Даже в Самаре, когда ее голова уж точно была забита более важными вещами. В столицу региона вообще было попасть непросто. Власти ограничивали передвижение граждан между населенными пунктами, желая этим самым выставить максимум преград на пути вируса на случай его возвращения. Политики и чиновники не были учеными и тоже предполагали такое развитие событий. Чтобы приехать в Самару, нужно было сначала звонить, заказывать пропуск, обосновывать необходимость поездки. Пропуск имел срок действия. В городе можно было пребывать считанное количество часов. У Лады такая необходимость была – насколько знал Николай, она возила Федю к врачам, чтобы они помогли мальчику выбраться из скорлупы, которую он вокруг себя возвел. Вряд ли она вообще вспомнила о Николае, если бы он был ей неинтересен.

Но в интересе ли дело? Николаю давно стало понятно, что главное в жизни Лады – это ее сын. И ради него и его здоровья она готова пойти на многое. В том числе терпеть общение с учителем-эксом. Вот это уже больше походило на правду. Лада заставляла себя мило общаться с Николаем только для того, чтобы учитель уделял Феде повышенное внимание и получше приглядывал за ним в школе.

На этом и следовало остановиться. И больше не возвращаться к мыслям об этой красивой обаятельной девушке.

До ушей Николая долетело шипение. Он резким движением снял турку с конфорки. Кофе безжалостно убежал. Еще один повод выбросить Ладу из головы. Размышления о ней делали Николая рассеянным. И расточительным. Теперь придется делать новую порцию. Хотя нет. Такой шик он не мог себе позволить. Придется пить то, что осталось в посуде. С самого подъема с кровати Николай мечтал, как будет маленькими глотками наслаждаться вожделенным напитком с настоящим, насыщенным вкусом, а в итоге получил жижу, отдающую горечью.

Быстро позавтракав, Николай соорудил себе пару бутербродов, сложил их в рюкзак и принялся одеваться. Стоя у входной двери и натягивая на голову шапку, Николай на секунду задержался и посмотрел на холодильник:

– Передам ему привет от тебя.

На улице было холодно. Но Николай любил утренний осенний морозец. То, как ботинки наступали на промерзшую неподатливую дорожную грязь, как хрустела тонкая ледяная корочка на лужицах. Улица, на которой располагался дом Раскиных – именно эту фамилию носили Николай и Роман Анатольевич – не была асфальтирована и часто после дождей превращалась в месиво, по которому невозможно было пройти пешком не запачкавшись. Но не по утрам.

Николаю предстояло преодолеть внушительное расстояние. Сначала по поселку. Потом выйти за его пределы и пройти еще примерно километр до остановки, у которой ежедневно в девять утра останавливался автобус. Этот автобус был единственным способом добраться до места, где располагался лагерь для эксов.

Шел Николай неспешно, наслаждаясь процессом. Школа по выходным не работала, поэтому Раскин мог не переживать, что наткнется по дороге на какую-нибудь настороженную мамашу, ведущую своего ребенка на первый урок.

На выходе из поселка он, как всегда, прошел мимо пекарни, куда в детстве его часто посылали за свежей буханкой белого хлеба, половину которой он всегда «уминал» по дороге обратно. Пекарня не работала уже два месяца, а хлеб в поселок доставляли в посылках с гуманитарной помощью. Пресный, уже подсохший, в пакетах. Но Николай все равно, проходя мимо этого старого одноэтажного здания с длинной трубой, по привычке втягивал в себя воздух, и ему даже казалось, что он слышал запах свежей выпечки. Память – удивительная штука.

Дальше он зашагал по широкой асфальтированной дороге. Почти посередине, не боясь, что его может сбить шальной, проезжающий на большой скорости, автомобиль. И уже к восьми сорока пяти подошел к остановке.

Транспорта он дожидался на этом месте всегда один. В Альгинске были еще люди, чьи родственники стали эксами и содержались в лагере. Но никто из них навещать своих родных не ездил. Николай выстаивал под старым, проржавевшим металлическим козырьком в полном одиночестве.

На стенах этой дряхлой, стоявшей здесь то ли с советских времен, то ли с 90-х годов прошлого века, остановки среди нескольких надписей похабного содержания, можно было разглядеть брызги крови. Старые, давно запекшиеся, выцветшие, но все еще заметные. Николай раз за разом представлял, как какой-нибудь мужичок лезет на козырек, спасаясь от стайки голодных хантеров. Как сидит там, в надежде, что придет помощь. Наконец, через пару суток безнадежного ожидания, решает, что лучше попробовать прорваться, чем погибать от голода, прыгает вниз, старается бежать, но ноги не слушаются и на него тут же набрасываются злобные преследователи.

Возможно, все было совершенно не так. Может, это был не растерянный мужичок, а молоденькая девушка, которой спастись от преследователей помешали высокие каблуки. Или здоровый мужлан в наколках, который до последнего отбивался от нападавших своими огромными кулаками. Но кто бы это ни был, жизненный финал у него был один – в челюстях голодных монстров.

К остановке подъехал грязный «Форд Транзит». В тот день автобус опоздал на пять минут, но высказывать претензии было неуместно – уже хорошо, что хоть какой-то транспорт ходил. Автоматическая дверь отъехала в сторону. Николай поднял шарф повыше, вошел в салон и протянул водителю сторублевую бумажку. Это была одна из последних купюр, оставшихся у Николая. Во времена до эпидемии бумажными деньгами он вообще не расплачивался, всегда используя для этого карточку. Все те банкноты, которыми он пользовался сейчас, были из запасов Романа Анатольевича, который безналичному расчету никогда не доверял, опасаясь, что мошенники каким-нибудь способом снимут все деньги с его счета. Но и эти запасы заканчивались.

Поговаривали, что в Самаре уже начали действовать банкоматы. И даже открылось несколько отделений банков. Но Николай в это верил неохотно. Позитивные новости всегда были обманчивы. Люди хотели верить в хорошее, и эта вера часто их подводила. Даже, если слухи были верны, выбраться в Самару ему все равно было проблематично. Нужно найти достойную причину для получения пропуска. Можно было, конечно, сказать, что он хочет проведать дочь и бывшую жену. Но им он даже позвонить не решался, не то, что навестить. Да и, не факт, что это вообще сработает. В пропуске Николаю почти наверняка отказали бы. Вряд ли в Самаре с распростертыми объятиями ожидали экса.

Хмурый, полный мужчина за рулем неестественно вывернул руку, принял деньги, нажал на кнопку и дверь медленно поехала обратно. Автобус неохотно тронулся в дальнейший путь. Николай пробежал глазами по салону, наполовину заполненному пассажирами, увидел свободное место и уселся рядом с тучной женщиной лет пятидесяти, неотрывно смотрящей в окно. Никто от него не отшатнулся, никто не поспешил отсесть подальше и не потребовал у водителя, чтобы Николая высадили. Пассажиры автобуса не были в курсе, что он экс. Николай прятал рисунки на коже под одеждой – в том числе шарфом и перчатками –, а других отличительных особенностей у него не было.

Многих попутчиков он видел не в первый раз. Большинство из них, как и он сам, старались навещать своих близких, оказавшихся в заключении, каждую неделю. Но были и те, кого Николай видел впервые. Возможно, они жили далеко и не могли позволить себе приезжать часто. А может, просто не хотели пользоваться правом на свидание. Наверняка, многим было сложно заставить себя увидеться с тем, кто убил и съел нескольких людей. Пусть даже он был близким человеком – мужем, отцом или сыном.

Всю дорогу в салоне царило молчание. Все десять пассажиров были погружены в свои мысли. Каждый мусолил в голове свое горе. Даже музыка из колонок – какая-то русская попса двухлетней давности – звучала тихо и еле слышно. Водитель, кажется, понимал всю деликатность момента.