L’appel du Vide

– Теперь моя очередь соглашаться! – начала Марго и тут же продолжила: – Не помню, кому принадлежит эта мысль, но позвольте процитировать своими словами: «Остановись на секунду и взгляни внутрь себя. Весь тщательно возведенный вокруг витраж из лжи рухнет и распадется на тысячу осколков. А что останется? Пшик…»

Я сделал паузу, собираясь с мыслями:

– Уверен, не все обладают уровнем осознанности и восприятия, необходимыми для размышлений о чём-то подобном.

Убедившись, что завладел вниманием собеседников, я продолжил:

– Внутрь себя? А где это? Обычный человек не задумывается ни о чём, кроме насущных проблем; в остальное время он расслабляется и впускает в своё сознание бессмысленный поток информации. Представь себе: смогла бы ты объяснить среднестатистическому зрителю «зомбоящика» или прихожанину церкви, что у него внутри – не просто мифическая «душа», а явление гораздо более сложное?

– Логично! А как по-твоему выглядит это загадочное «то, что внутри»? – спросила Марго.

– Если упростить… Мне кажется, что «Я» – это не механизм с чёткими правилами, а скорее многоступенчатый симбиоз мириад переменных. Это многомерная хаотичная вселенная: от простых инстинктов и сигналов органов чувств до сложных построений человеческого сознания на основе всего жизненного опыта. По сути, я уже не тот человек, который недавно вошёл в эту комнату.

Я даже придумал для этого явления название – «психический плюрализм». Согласно ему, в формировании человеческой индивидуальности со всеми её особенностями участвует множество равноправных, независимых друг от друга факторов из огромного количества никак не связанных между собой областей: генетика, воспитание, жизненный опыт, биохимия тела и мозга…

– Так-так! Ребята, я вижу, вы нашли общий язык! – с хитрой улыбкой вмешалась Алиса, до этого внимательно слушавшая нас. – Вам самим не надоело? Давайте немного отвлечёмся и поболтаем о чём-то более приземлённом, а то вы прямо за столом начнёте писать диссертацию по философии!

– Ну, если никто не против… – улыбнулся я и с жадностью принялся за еду.

Следующий час мы провели за неспешной трапезой, беззаботно беседуя на множество тем, которые возникали так же внезапно, как кролики из шляпы опытного фокусника, и так же незаметно исчезали. Мы обсудили литературу, кинематограф, оперу и даже комиксы; затронули религию и политику, весело шутили и смеялись. К финалу ужина мне стало трудно представить, что хотя бы одна из девушек могла бы здесь не оказаться.

Первой поднялась Алиса:

– Может, отправимся подышать свежим воздухом? Никто не против?

Мы встали. Выпитый алкоголь давал о себе знать: голова немного кружилась, а походка потеряла всякую твердость. Вместо того чтобы спуститься в парк, мы направились на крыльцо, где и уселись. Завершение вечера на этой импровизированной смотровой площадке с видом на сверкающий огнями сад казалось естественным и логичным.

Полной грудью вдыхая насыщенный ночными ароматами воздух, я чувствовал себя впервые взошедшим на триумфальные подмостки ученым, который после многолетних трудов наконец получает долгожданное признание. И пусть вся моя липовая гордость возникла лишь благодаря приведшей меня в этот дом случайности – сегодня я ставил себе в заслугу каждый сделанный на жизненном пути шаг. Ведь, если подумать, каждый из них вел не куда-нибудь, а именно в это счастливое мгновение.

Не осмеливаясь прервать молчание, я потягивал напиток и с непривычным теплом внутри разглядывал своих спутниц. В эту минуту они казались такими близкими и родными, словно уже долгое время были частью моей жизни; на секунду даже подумалось, что именно так выглядит истинная семья.

– Я хотела бы выразить наше общее мнение: всё прошло прекрасно! – заявила Алиса после нескольких минут тишины. – Мы рады тому, как всё начинается.

– Начинается что? – проговорил я, стараясь контролировать заплетающийся язык.

– Твоё приключение, я подозреваю.

– И что заставляет тебя так думать?

– Иначе тебя бы здесь не было, – улыбнулась она.

– Мой пьяный разум отказывается понимать, что ты имеешь в виду; но, если честно, я тоже не остался к вам равнодушен, – сказал я.

– Хорошо. Начало положено! – задумчиво произнесла Марго.

– Хоть вы обе вечно говорите загадками, мне кажется, будто мы знакомы уже тысячу лет.

– Так и есть, – с неожиданной печалью улыбнулась Марго. – Так и есть.

Первая интерлюдия

Я стою посреди глухой чащи, созерцая расстилающееся насколько хватает взора зелёное царство, и наслаждаюсь неповторимым звучанием величественной матери-природы. Лес столь дремуч и стар, а дебри непролазны, что уже через несколько сотен метров взор упирается в сплошную стену зелени – словно сам дух-хранитель этой заповедной рощи не позволяет мне окинуть взглядом его владения.

Вдруг приходит понимание: в окружающем меня пространстве что-то резко переменилось. Я тут же соображаю – наступила гробовая тишина. Заливистые птичьи трели, равно как и все прочие звуки, утихли. Лишь шелест листвы, невозмутимо продолживший свою песню, стал мрачным, зловещим, предвещающим нечто тёмное.

Краски окружающего мира поблекли, словно кто-то убавил яркость. Реальность сделалась вязкой, тягучей, будто течение времени решило сбавить извечный темп, всё больше стремясь к статичности. Моё сердце забилось быстрее, а ладони вспотели от страха. В воздухе неосязаемо засквозила угроза.

Неожиданно в затылке начало скапливаться напряжение – знакомое чувство, возникающее, когда ощущаешь чужой взгляд. Кстати, вспомнилась одна интересная теория: если ей верить, то объект наблюдения существует лишь до тех пор, пока есть наблюдатель. Ох уж эти философы… Буду честен: мысль о том, что, отведи однажды от меня взор некая надмировая сущность, и я тут же перестану существовать, не доставляет особого удовольствия.

Тем не менее, пустые размышления не могут защитить меня от реальности, и в воздухе по-прежнему витает угроза. Я оборачиваюсь, надеясь избавиться от чувства преследования.

«Да что за чушь! – думаю я. – Совсем спятил!»

И тут же понимаю: моё шестое чувство и не думало подводить. Далеко позади, почти сливаясь с лесной чащей, угадываются черты недвижно стоящей, облачённой в длинный балахон тёмной фигуры со скрытым капюшоном лицом.

Я замираю.

Проходит минута. Две. Три.

Ощущение опасности постепенно сглаживается, и меня даже смешит вся комичность парадокса: ведь мы с моим оппонентом оба наблюдаем за наблюдателем.

Очередное движение век обновляет поступающую в мозг картинку – и я снова оказываюсь один. Лихорадочный спринт моего пульса служит ярким индикатором того, как сильно я запутался в густых зарослях неопределённости и страха.

Вдруг возле меня появляется мальчик. На вид лет двенадцати. Волосы русые, одет в неброский спортивный костюм, в руках сжимает игрушечный голубой «Кадиллак». Роскошные глаза цвета крепкого чайного настоя вопросительно смотрят на меня. По ощущениям, это не мой ребенок. Скорее, сын кого-то из близких, по непонятным причинам оставшийся на моё попечение. Почему-то я чувствую заботу и нежность.

Мы о чём-то непринуждённо болтаем. Вскоре начинаем дурачиться, и я сам не замечаю, как он уже висит у меня на шее в шуточной борьбе. Доверяет мне. Приятно. Вдруг он смотрит куда-то в сторону и вздрагивает. Я тут же поворачиваюсь в направлении его взгляда. К нам целенаправленно идёт мужчина. Коренастый, плечистый, ноги немного колесом, да и походка широкая, морская. Лицо примечательное: высокий, нависающий над глубоко посаженными глазами лоб нахмурен, а на квадратном подбородке – лёгкая, немного вульгарная небритость. Стрижка короткая, наполовину отросшая – так стригутся простые работяги. Волосы грязные. И от него веет холодом.

Я инстинктивно обнимаю ребёнка левой рукой и увожу его в противоположном направлении. Вскоре он нервно оборачивается и тут же перебирается мне под правую руку. Следом пытаюсь обернуться и я – лишь для того, чтобы увидеть, что незнакомец уже идёт со мной плечом к плечу. Мы смотрим друг другу в глаза, и меня пронзает страх. Я понимаю, что у меня нет никаких шансов состязаться с ним в чём бы то ни было. Отвожу взгляд.

Тут же на левое плечо обрушивается неимоверно сильный удар. Рука отнимается. Кажется, били локтем.

– Беги! Беги быстрее ветра! – кричу я тому, кого не в состоянии защитить, и просыпаюсь.

Плечо гудит от удара.

Акт I

Ночь, улица, фонарь, аптека,

Бессмысленный и тусклый свет.

Живи еще хоть четверть века -

Все будет так. Исхода нет.

Умрешь – начнешь опять сначала

И повторится все, как встарь:

Ночь, ледяная рябь канала,

Аптека, улица, фонарь

Александр Блок

Пробуждение пришло мгновенно. Я лежал – или, уместнее сказать, возлежал, подобно султану из арабских сказок, на неимоверном количестве подушек посреди поистине огромной кровати. Подушки всегда были моей слабостью: мне нравилась бесконечная вариативность обустройства личного пространства, открывающаяся по мере их использования. Это позволяло создавать разные конфигурации холостяцкого лежбища, служившего мне постелью, а иногда даже превращать его в кабинет, где можно было часами валяться с книгой или ноутбуком.

Моя постель всегда пуста, и подушки немного скрашивали одиночество – я мог просто обнять одну из них. Но была у меня и совсем уж странная, посторонним непонятная особенность – или, если угодно, защитный ритуал. Пока рядом со мной нет подушек, всё идет своим чередом. Но если они рядом, мне тут же становится неуютно – ровно до тех пор, пока мой живот не окажется скрыт за одной из них. Только тогда ко мне возвращались спокойствие и умиротворение.

Но сегодня было не до моих обычных бзиков. На самом краю кровати, дожидаясь моего пробуждения, сидела Марго. Она сменила вчерашнее экстравагантное облачение на потертые синие джинсы и простую белую футболку с невесомыми кедами. Этот контраст с её привычным образом придавал ей нотки обыденности и даже слегка разочаровывал: вчерашняя сказочная нимфа сегодня выглядела тепло и по-домашнему, но оказалась всего лишь человеком – Золушкой, вновь ставшей обыкновенной девушкой.

Выпитое давало о себе знать: голова гудела после вчерашнего веселья. Судя по свету, проникавшему сквозь шторы, день уже был в разгаре. Я резко сел и огляделся. Комната оказалась просторной, но без излишеств: помимо кровати, напротив дверного проема стоял туалетный столик, а неподалеку возвышался платяной шкаф. По левую сторону, у широкого окна с тяжелыми шторами, располагался немаленький письменный стол с просторным офисным креслом; справа была еще одна дверь – вероятно, в ванную.

Я задумался о вчерашнем вечере. На относительно трезвую голову образы девушек сбивали с толку ещё сильнее. Взять, к примеру, Алису. В какие-то моменты её эксцентричное поведение вызывало желание снисходительно рассмеяться, а в другие – искреннее удовольствие от того, как органично она вплетала в свою речь лёгкие нотки иронии и сарказма. Но больше всего меня поражала её удивительная способность не только держать в голове весь ход разговора, но и с лёгкостью возвращать собеседников к мысли, от которой нить обсуждения потерялась.

Я завидовал такой памяти – или дело было не в ней? Возможно, весь фокус заключался в непопулярной нынче способности сосредотачиваться на словах собеседника, а не на собственных мыслях по их поводу? В природной внимательности?

Так или иначе, как всякому излишне серьёзно относящемуся к себе обывателю, такое отношение к нашему диалогу льстило моему эго.

И что особенно удивительно: всё вышеописанное никак не сочеталось с бокалом виски, который она держала с непринуждённой грацией. Алкоголь по каким-то таинственным причинам не влиял на её когнитивные способности и не притуплял остроту мыслей и суждений.

Что Марго? В ней я встретил симбиоз, казалось бы, невозможных качеств, за которые Еврипид – известный своим пристрастием к женским персонажам – не погнушался бы воспеть её в одной из своих поэм.

С одной стороны, она и правда выглядела как сошедшая с полотен древних мастеров античная богиня; с другой – поражала глубиной восприятия и теплотой почти осязаемого сочувствия, которого у сущности такого масштаба быть не могло.

Подобно сестре, она явно обладала мистическими способностями: безошибочно читала чужие эмоции и понимала скрытые за ними стремления и желания. Её умение сглаживать острые углы и обходить некомфортные темы казалось почти магическим. И ещё одно – её взгляд внушал уверенность в том, что ты важен здесь и сейчас; это дорогого стоит.

Вспомнилась радость Алисы по поводу начала того, что она назвала моим приключением. Пришла абсурдная мысль: могла ли наша встреча быть неслучайной? Возможно, даже спланированной? Прелесть этой идеи заключалась в том, что, принимая её на веру или хотя бы просто задумываясь о подобном, я на краткий миг отодвигал от себя мысль, что мне придётся встать, одеться и снова окунуться в серую жизнь за пределами этого участка – жизнь, которая властвовала надо мной до вчерашнего вечера.

Обычно я не склонен к теориям заговора, но сегодня был бы рад поверить в одну из них. Правда, по всем законам повествования такие истории редко заканчиваются хорошо для главного героя; разве что в порнофильмах – а я на роль в таком действе подхожу весьма паршиво.

– Доброе утро. Конечно, приятно видеть красивую девушку у своей постели, но сомневаюсь, что наши отношения уже дошли до этой стадии… – попытался пошутить я.

– Скорее день, а не утро. Прости, понимаю, что выглядит это страннее некуда, но я как раз собиралась разбудить тебя. Нам о многом нужно поговорить, – ответила моя утренняя гостья, проигнорировав мои упражнения в юморе.

– Мне начинать волноваться? В доме что-то пропало? – уже полушутливо спросил я.

– Просто хотела быть рядом, когда у тебя появятся вопросы, – произнесла Марго с усталостью, словно повторяла это не в первый раз.

– Не заметил вчера у вас особого рвения на них отвечать, – слегка поддел я её в надежде на объяснения.

– Сначала мы хотели показать, что нам можно доверять, заронить каплю симпатии, а лишь потом обрушивать на голову реальность. Тебе стоит привести себя в порядок – нас ждет непростой разговор. Ванная комната там. – С этими словами она кивнула на дверь, в которой я ранее опознал уборную.

Я глянул на пол: мои вещи были разбросаны по мягкому ковру у кровати. Ничего не оставалось, как быстро натянуть на себя одежду – благо у хозяйки хватило такта отвернуться. Лихорадочно размышляя о том, что может означать этот утренний визит и какие откровения меня ждут, я направился в ванную. В голову не приходило ничего путного – кроме всяческих бредней: пленение ради развлечения богатых сумасбродок, телевизионный розыгрыш с участием всех моих знакомых и родственников… Наиболее реалистичный сценарий, который я мог представить, – похищение из-за профессиональных знаний, но даже эта теория казалась шитой белыми нитками.

Вместе со стремительно сбегающими по коже (лишь для того, чтобы мгновением позже скрыться в водостоке) каплями теплой воды от меня неизбежно утекали остатки сна. Ощущение собственного нагого тела волей-неволей направило мысли в совсем иную, чем несколько минут назад, плоскость.

Так или иначе, обе они были чертовски привлекательными девушками. Я на мгновение представил, как развивались бы события, окажись одна из них – а то и обе – здесь сейчас. Кому бы я отдал предпочтение? К Марго или к Алисе прильнул бы в попытке унять предательски сковывающую сладкую истому? Плоть истосковалась по женскому теплу; скажем прямо, я не пользовался особой популярностью у девушек, а чудеса, происходящие с тех пор, как я попал сюда, давали хоть и мизерную, но надежду на взаимный интерес, а то и на большее.

Наскоро умывшись и воспользовавшись заботливо приготовленной для меня новенькой зубной щёткой, я, подобно певчей пташке, выпорхнул из ванной. Марго даже не сменила позу. Отстранённо разглядывая единственную в комнате картину, она с головой погрузилась в её переживание. Я слышал, что именно так следует вести себя на аудиенции с вечностью: отключив логику, забыв о всякой предвзятости и образованности, пропускать искусство сквозь себя. И если верблюду удастся пройти сквозь игольное ушко, вас захлестнёт тот необъяснимый экстаз, что дарят внимающему великие произведения.

Я воспользовался паузой, чтобы приглядеться к полотну чуть внимательнее.

Автор изобразил спиной к зрителю одетого по моде восемнадцатого века джентльмена. На первый взгляд ничего необычного. Силуэт человека, остановившегося полюбоваться горными красотами, не должен вызывать особенных эмоций, но не в этом случае.

Сама тональность произведения задана таким образом, что овладевает вниманием неспешно, мягко. Обволакивая спокойствием, она ненавязчиво начинает приоткрывать свои секреты. Завораживая, но без излишнего китча. Если рассматривать героя картины как ключ, то примеряя к нему различные истории намеки на которые автор расположил на полотне и распространяя полученную таким образом идею сюжета по всему произведению, мы каждый раз получаем опыт совершенно иного порядка, чем обещает банальное созерцание мастерски написанного полотна.

Представим на миг, что едва угадывающиеся в фигуре нотки торжества – мне не привиделись. И вот перед нами участник сафари попирает тушу невинно убиенного животного. Только сафари здесь длиной в существование человеческой цивилизации, а роль поверженного бедолаги зверя исполняет матушка-природа. Чем не приставленный к горлу первобытного зверя символический клинок опирается здесь в темную скалу?

Или вот еще – проделав немалый путь, герой картины не помышляет ни о чем, кроме как постичь тайные законы вселенной и овладеть знаками и символами, которые позволят понять, как на самом деле всё устроено. Но всё, что ему явлено, кажется бесполезным пейзажем. Он полон замешательства: неужто весь путь проделан зря? Но мы-то с вами понимаем, что это совсем не так. Путь и был наградой. Но поймет ли это наш герой?

А что если здесь изображены последние минуты жизни несчастного влюбленного, что позже были положены в сюжет песни одной известной панк-группы? И еще целый ворох «что если»…

К тому же, как это часто бывает, произведение вызвало из глубин памяти целый пласт давно похороненных воспоминаний. И каждое из них цеплялось за мое восприятие полотна незаметными на первый взгляд крючочками. Каждый конкретный момент моего прошлого, воскрешенный в эту минуту в памяти, послужил своего рода предтечей, кирпичиком в фундамент моего понимания этой картины.

Кажется странным, какое отношение к этому может иметь ярко вставшая перед глазами школьная столовая, в дверном проеме которой я на секунду замер, оглядывая неуютное, наполненное запахами помещение, подобно тому как персонаж картины смотрит на укрытые туманом горные пики. Но, как ни парадоксально, имело. Или почему при взгляде на этот холодный пейзаж я снова слышу голос той, кого считал своим предназначением? И из уст ее извергается тьма.

Если бы мне понадобилось осмыслить это произведение через призму единственного момента из прошлого, то яснее всего мне представляется тот далекий день, когда я впервые попробовал торт «Три шоколада». Объясню, почему. Одно дело – когда повседневность вдруг преподносит тебе шанс попробовать нечто невероятное и сохранить этот эталон на всю жизнь. Совсем другое – долго ждать встречи с чем-то таким, чего в реальном мире никогда не существовало.

Я соткал в своём воображении некий идеальный торт с абсолютно невероятным вкусом, который должен был принести незабываемый экстаз – возможно, даже исцелять больных и воскрешать мёртвых. Он сочетал в себе вкус волшебства Хогвартса, уют американского рождественского убранства и простоту рекомендаций по поеданию бутербродов от кота Матроскина. Он вбирал и шик ресторана «Грибоедов», и неприхотливый шарм сосиски из «Кавказской пленницы».

Но, попробовав-таки искомое в реальном мире, я почувствовал себя жестоко обманутым. То, что я получил после стольких поисков, было так далеко от моих ожиданий, что я испытал почти физическую боль от крушения надежд. Это обескураживало и оставляло уродливый шрам на моей картине мира.

Однако стоило мне справиться с первоначальным разочарованием, как меня осенила догадка: вероятно, мне просто попался неправильный торт. Он не был приготовлен так, как нужно. А тот идеальный торт ещё только предстояло найти и попробовать. И я снова искал его, сравнивая и сравнивая полученные ощущения с когда-то выдуманной шкалой, – каждый раз результат был далёк от желаемого. Я до сих пор его ищу и пока не оставляю надежд.

Иногда мне кажется, что всё моё восприятие реальности можно выразить в одном таком торте. Нижний слой, выполненный из твёрдого тёмного шоколада, символизирует фундамент общих знаний и единых для социума представлений о мире. Средний – лёгкий бисквитный, легко поддающийся деформации слой – это моя субъективная реальность и индивидуальный опыт. А верхний, нежный, воздушный кремовый слой, время от времени пытающийся стечь вниз, – не что иное, как обуревающие меня иллюзии, их текучесть и эфемерность.

Если хорошенько поразмыслить, то разве не к лучшему, что мои поиски пока так и не увенчались успехом? Ведь даже самые сильные наши стремления, будучи достигнутыми, тут же обращаются в прах и кажутся незначительными, маловажными. Так может быть, лучше обладать несбыточными мечтами и стремиться к ним, чем стоять на выжженном поле грёз? Или просто стоит сразу ставить новую цель? Но тогда какой толк в этих фальшивых множественных целях, если можно всю жизнь идти за одной?

Эта картина – она тоже про поиск чего-то важного, сокрытого в холодном тумане неизвестности. Чего-то, что определённо стоит найти и, возможно, стоит того, чтобы его искать. Но нет никакой гарантии, что вы не гонитесь за воздушным замком.

Наконец картина отпустила меня, и я сделал несколько шагов к столу, на поверхности которого меня ждало любопытное зрелище. Массивное пресс-папье в форме сидящего пуделя прижимало к письменному столу среднего размера коричневый томик. На обложке значилось: «Дневник Сатаны» Леонида Андреева. Соседство инфернального романа нашего соотечественника со столь милой аллюзией на Мефистофеля из всем известной поэмы слегка позабавило. Я взял книгу в руки. Издание было качественным – с хорошей обложкой, прочным переплётом и даже закладкой. Словно приветствуя книгу, я мягко провёл пальцами по корешку, затем по срезу страниц, ощущая подушечками знакомую поверхность, всегда обещавшую незабываемое приключение.

– Для начала не мог бы ты впустить в комнату немного света? – прервала мой осмотр Марго, собравшись с духом. Судя по всему, оставив картину в покое, она какое-то время наблюдала за мной.

– Без проблем, – согласился я и, сделав пару шагов к окну, резким движением раздвинул тяжёлые шторы.

Вид снаружи озадачил: перед взором расстилалась огромная водная гладь, которой здесь просто неоткуда было взяться. Судя по тому, что я видел, я находился на верхушке отвесного обрыва, нависающего над водоёмом, поразительно напоминавшим море. Небо сияло яркой голубизной, а волны переливались всеми оттенками бирюзы, ясно давая понять, что они более чем реальны. Но откуда здесь море? С минуту я смотрел затуманенным лёгким похмельем взглядом на мягко волнующиеся водные просторы, а затем повернулся к Марго.

На сей раз в моём голосе прозвучали стальные нотки:

– Что это значит?

– Я предупреждала: нам предстоит долгая беседа… – вздохнула она и жестом указала на кресло. – Я объясню. Может, присядешь?

– Ты уж постарайся, – попросил я, окинув её самым серьёзным взглядом из своего арсенала, и, одним движением руки развернув кресло к собеседнице, сел.

– В данном случае скорее вопрос в том, где ты, – произнесла она тихо, глядя в сторону, словно умышленно обменивая произнесённую глупость на последнюю попытку собраться с мыслями.

– Прости мою недогадливость, – чуть не рявкнул я, подняв взгляд к потолку. Но тут же взял себя в руки и сказал спокойнее: – Так и будешь ходить вокруг да около или наконец примешься за объяснения?

– Хорошо, но прошу: ты должен мне верить. Ты обещал! – воскликнула она, сложив на секунду руки в мольбе. – Нельзя терять время на бессмысленные споры. В конце концов, мы с Алисой такие же пленницы.

– Что это значит? У кого же мы в плену? – впал в ступор я. На моём лице ясно выразилось недоумение; многого стоило ожидать, но отнюдь не заявления о том, что я чей-то пленник.

– Тут всё есть, – с этими словами она протянула невзрачный белый конверт без каких-либо подписей или адресата. – Читай.

Я осторожно принял из её рук клочок бумаги. Он выглядел столь безупречно, что на долю секунды мне даже стало жаль нарушать целостность этой идеальной оболочки без единой складки. Секунду подержав конверт в руках, я быстрым движением вскрыл его – и уже через мгновение читал несколько исписанных корявым почерком листов. Судя по всему, их автор давно отвык писать от руки. Содержание я привожу далее без изменений…