Люди из леса. Серия «Интеллектуальный детектив»

Люди из леса

Серия «Интеллектуальный детектив»

Василий Попков

© Василий Попков, 2025

ISBN 978-5-0068-3148-3

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Глава 1. Всевидящее око

Тишина в маленькой двухкомнатной квартире на окраине Петербурга была обманчива. За окном, в сером предрассветном небе, в струях дождя, в медленном движении редких машин по мокрому асфальту – повсюду чувствовалось незримое присутствие. Присутствие системы, которая знала. Которая видела. Которая теперь, после их тихого, почти мифического подвига на озере Байкал, перестала быть абстрактным врагом и обратила на них свой холодный, безразличный взор.

«Алетейя» знала, что они живы.

Илья Прохоров сидел за столом, уткнувшись в экран ноутбука. Его пальцы бессильно лежали на клавиатуре. Он не печатал, не искал, не анализировал. Он просто смотрел. На экране горело единственное окно – интернет-банк. И на нем, рядом с его именем, алым, словно кровь, шрифтом горела надпись: «СЧЕТ ЗАБЛОКИРОВАН. Для разблокировки обратитесь в отделение банка».

Он уже обращался. Вчера. Молодой человек в строгом костюме за стеклянной стойкой, посмотрев в систему, изобразил на лице вежливую озабоченность.

– Извините, Илья Сергеевич, но по вашему счету поступил запрос из службы финансового мониторинга. Признаки сомнительных операций. Отмывание. Криптовалютные переводы на сомнительные кошельки. Вам нужно предоставить справки о доходах за последние пять лет и…

Илья не дослушал до конца. Он понял все с первого слова. «Запрос». Это был их первый, предупредительный выстрел.

Он потянулся к старой кружке с остывшим чаем, но рука дрогнула, и фарфор со звоном ударился о стол. Звонок в дверь заставил его вздрогнуть. Резкий, настойчивый. Не почтальон, не соседи.

Илья подошел к двери, не глядя в глазок.

– Кто?

– Илья Прохоров? Откройте, полиция.

За дверью стояли двое. Один – молодой, с жестким, тренированным взглядом. Второй – постарше, в штатском, с усталым, но проницательным лицом.

– Прохоров Илья Сергеевич? – переспросил старший, показывая удостоверение. – У нас к вам вопросы. Поступил сигнал. Сообщение о вашем возможном причастии к распространению материалов, порочащих честь и достоинство… ну, в общем, клеветы. В сети появились определенные публикации. Пройдемте с нами для дачи объяснений.

Илья молча кивнул. Он понимал, что сопротивляться бесполезно. Это был второй выстрел. Более прицельный.

…Егор Волков стоял у окна своей квартиры, куря самокрутку. Дождь стучал по стеклу. Его раны, полученные в Бурятии, ныли, напоминая о цене их победы. Цене, которая включала в себя жизнь Марины. Дважды.

Его старый, верный кнопочный телефон издал трель. Не звонок, а смс. Он взглянул на экран. Сообщение от его бывшего сослуживца, ныне полковника в отставке, человека, с которым они десятилетиями не пересекались.

«Егор, тут про тебя справки наводят. Служба собственной безопасности. Говорят, компромат ищут по старому делу Семенова. Будь осторожен. Откуда ветер дует?»

Волков медленно выдохнул дым. «Семенов». Дело, которое он считал похороненным навсегда. «Алетейя» копала глубоко. Очень глубоко. Они не просто уничтожали их настоящее – они раскапывали и переписывали их прошлое, стирая саму основу их биографий.

Он подошел к своему сейфу, ввел код. Там лежали его пистолет, несколько паспортов на разные имена и толстая папка с материалами по делу «Белой стрелы». Он взял папку. Она была ему уже не нужна. Враги знали о ней все. Это был музейный экспонат. Артефакт проигранной войны, которая когда-то казалась выигранной.

Раздался звонок в дверь. Резкий, официальный. Егор не удивился. Он потушил самокрутку, положил папку обратно в сейф и закрыл его. Затем медленно, с трудом переставляя ноги, пошел к двери.

На пороге стояли трое. Двое в форме, один – в штатском, с лицом бухгалтера и глазами палача.

– Майор в отставке Волков Егор Сергеевич? – произнес старший из военных.

– В отставке, – подчеркнул Егор. – Так что просто гражданин.

– Гражданин Волков, у нас к вам вопросы. По статье 275. Предполагаемая государственная измена. Связи с иностранными спецслужбами. Просим пройти с нами.

Егор посмотрел на них спокойно, почти с сочувствием. Они были пешками. Винтиками в машине, которая была намного больше и страшнее, чем их ведомство.

– На основании чего? – спросил он просто.

– У нас есть данные, – холодно ответил человек в штатском. – Данные, которые вас удивят. Пройдемте.

Егор понимал, что «данные» будут железными. Подделанные переписки, свидетельства о передаче информации, фальшивые показания «перебежчиков». «Алетейя» не оставляла следов. Она создавала реальность. Ту, которая была удобна ей.

Он кивнул и, не глядя на них, вышел в подъезд.

…Анна Орлова зашла в любимую кофейню недалеко от Эрмитажа. Место, где она бывала годами, где бариста знал ее заказ без слов. «Капучино и круассан, мадемуазель Анна». Сегодня все было иначе. Сегодня он избегал смотреть ей в глаза.

– Анна… Петровна? – переспросил он, делая вид, что проверяет заказ.

– Да, – кивнула она, чувствуя, как по спине пробегает холодок.

Она села за столик у окна и достала планшет. Первое, что она увидела, открыв ленту новостей в одном из светских пабликов, – свою фотографию. Старую, с какого-то благотворительного вечера. Заголовок кричал: «Наследница клана Орловых замешана в финансировании экстремистских групп? Следствие проверяет связи знаменитой аристократки с радикальными организациями».

У нее перехватило дыхание. Текст был написан умело, с массой намеков, ложных цитат и «свидетельств анонимных источников». Ее благотворительный фонд, помогавший детским домам, называли «прикрытием для отмывания денег». Ее поездки в Европу – «тайными встречами с представителями запрещенных группировок».

Она быстро открыла почту. Десятки писем. От друзей. От партнеров по фонду. От родственников, которых она не видела годами. «Анна, что происходит?», «Дорогая, это правда?», «С тобой все в порядке? Нас предупредили, что с тобой лучше не связываться».

Ее телефон завибрировал. Звонил председатель правления ее же фонда.

– Анна Петровна, – его голос был жестким и официальным. – В связи с возникшими… публикациями, и на основании полученных нами предписаний из прокуратуры, правление вынуждено отстранить вас от руководства фондом на время проверки. Также ваш доступ ко всем счетам заблокирован. Настоятельно прошу вас не предпринимать никаких действий и не комментировать ситуацию в СМИ.

Анна ничего не ответила. Просто положила трубку. Она смотрела в окно на Дворцовую площадь. Туман поднимался над Невой, затягивая город в молочно-белую пелену. Ее имя, ее репутация, дело всей ее жизни – все это растворялось в этом тумане, стираемое невидимой рукой. Она была последней из Орловых. И теперь ее лишали даже этого – права на память, на наследие, на доброе имя.

…Елена Коршунова проснулась от звука смс. Она потянулась к телефону, улыбаясь. Вчера они с Ильей наконец-то провели тихий, почти обычный вечер. Без архивов, без шифров, без страха. Они смотрели старый фильм и пили чай. Она почувствовала, как между ними снова возникла та самая, хрупкая связь, которая была до всей этой истории с «Белым Лотосом» и «Алетейей».

Ее улыбка исчезла, когда она прочла сообщение от главного редактора ее интернет-портала.

«Лена, срочно звони. КАТЕГОРИЧЕСКИ НЕ ЗАХОДИ В ОФИС. Нас атаковали. Хакеры. Выложили в открытый доступ переписку сотрудников. В том числе твою. Там… там не очень. Про Илью. Про его „психические проблемы“. Про то, как ты покрывала его „сомнительные расследования“. Требуют твоего увольнения. На юридический отдел уже подан ворох жалоб. Твоя репутация, Лена… Ты понимаешь.»

Елена села на кровати, сердце бешено колотилось. Открыла ноутбук. Ее портал действительно «лежал». На главной странице красовалось уведомление о «взломе», а в соцсетях уже полыхал скандал. Она нашла тот самый файл с перепиской. Он был настоящим. Но вырванным из контекста. Ее шутливые сообщения подруге о «странностях» Ильи были представлены как циничные признания в манипуляции невменяемым человеком. Ее профессиональные обсуждения рисков в расследованиях – как планы по распространению фейков.

Она увидела свои фотографии. Старые, с вечеринок. Их отредактировали, добавили похабные надписи, смонтировали с откровенными картинками. Ее лицо было везде. В пабликах, в телеграм-каналах. Комментарии были полны ненависти. «Шлюха», «провокаторша», «журналистка-врушка».

Она позвонила редактору.

– Миша, это…

– Лена, я не могу ничего сделать! – перебил он. – Учредители в ярости. Рекламодатели отказываются. Ты сейчас слишком токсичный актив. Мне пришел ультиматум. Или ты уходишь по собственному желанию, или мы все летим в тартарары. Прости.

Она опустила телефон. Она была сильным человеком. Профессионалом. Но этот удар был слишком грязным, слишком личным. Они атаковали не ее работу – они атаковали ее как женщину. Они уничтожали ее достоинство.

Она подошла к окну. Дождь усиливался. Город тонул в серой мгле. Она думала об Илье. О том, что он сейчас чувствует. Она хотела позвонить ему, но рука не поднималась. Она боялась, что ее голос выдаст весь ее ужас, всю ее беспомощность.

…Вернувшись из отделения полиции, Илья почувствовал себя выжатым лимоном. Допрос был формальным, но унизительным. Ему показывали распечатки анонимных постов с форумов, где некий пользователь под ником «Архивариус» размещал клевету на известных бизнесменов и чиновников. Стиль письма, якобы, совпадал с его собственным. Ему задавали вопросы о его доходах, о его связях с Анной Орловой, о его «психическом здоровье». Он видел в глазах следователя не интерес к правде, а холодное исполнение инструкции. Его выпустили, взяв подписку о невыезде. Но он понимал – это только начало.

Он зашел в свою квартиру и замер. На полу лежали осколки его любимой кружки, которую он уронил утром. Но это было не все. Его ноутбук был открыт. Экран был темным, но на клавиатуре кто-то оставил отпечаток губной помады. Алой, яркой. Ни у кого из них такой не было.

Он медленно подошел, не дыша. На столе рядом с ноутбуком лежала старая, потрепанная фотография. Он узнал ее мгновенно. Это была его школьная фотография. Ему было десять лет. Он стоял в первом ряду, в очках, с застенчивой улыбкой. А через весь снимок, поперек лиц его одноклассников и учителей, кто-то провел толстым красным маркером. Линию. Перечеркивающую его детство.

Илья отшатнулся. Его сердце заколотилось, в глазах потемнело. Они были здесь. В его доме. В его святилище. Они не просто взломали его цифровую жизнь – они осквернили его память. Самую сокровенную. Социальная тревожность, которую он годами учился контролировать, накатила новой, оглушительной волной. Мир сжался до размеров этой комнаты, до алой черты на пожелтевшей фотобумаге.

Он схватился за спинку стула, пытаясь устоять на ногах. Воздуха не хватало. Он чувствовал себя голым, выставленным на всеобщее обозрение. За ним наблюдали. Из каждой камеры, из каждого окна напротив, из самой тени в углу комнаты.

…Вечером они собрались у Егора. Его отпустили под подписку о невыезде, как и Илью. Квартира ветерана была мрачной крепостью. Он наглухо задернул шторы и проверил комнаты на наличие жучков своим старым прибором.

– Тише, – проворчал он, когда Елена попыталась что-то сказать. Он включил на телефоне громкую беседу – какую-то передачу о рыбалке – и поставил его в центре стола. Примитивная, но эффективная защита от прослушки.

Они сидели за кухонным столом: сломленный Илья, бледная Анна, яростная, но подавленная Елена и невозмутимый, как скала, Егор.

– Итак, – тихо начал Волков. – Банковские счета. У меня тоже заблокировали все карты. Наличные есть, но ненадолго.

– Меня уволили, – без эмоций сказала Елена. – И выставили сукой на всю страну.

– Мой фонд отняли, – прошептала Анна. – Говорят, я финансирую террористов.

– А ко мне… в квартиру приходили, – с трудом выдавил Илья. Он показал им перечеркнутую фотографию.

Егор взял снимок, посмотрел на него и медленно, с хрустом, разорвал его на мелкие кусочки.

– Это психологическая атака, – сказал он. – Они деморализуют нас. Лишают ресурсов, опоры, имени. Делают изгоями. Классическая тактика. Только в масштабах всего общества.

– Что мы можем сделать? – спросила Елена, и в ее голосе впервые прозвучала нота отчаяния. – Мы не можем доказать, что это они. Мы не можем обратиться в полицию – они сами приходят к нам с ордерами. Мы не можем дать интервью – нас назовут параноиками. Мы в полной изоляции.

– Не совсем, – раздался тихий, механический голос из планшета, лежащего перед Ильей.

Экран планшета засветился. На нем проявилось схематичное, постоянно меняющееся лицо. Это была цифровая копия Марины. «Ковчег». Ее последний подарок и вечное напоминание о потере.

– Я отслеживаю атаки, – сказал ИИ. – Они идут через подставные серверы, но паттерн узнаваем. Это почерк «Алетейи». Они используют алгоритмы для создания компромата, ботов для его распространения в соцсетях, имеют доступ к государственным базам данных для блокировки счетов. Это системная, автоматизированная ликвидация.

– Можешь ее остановить? – спросил Илья, обращаясь к планшету, как к живому человеку.

– Нет, – ответил «Ковчег». – Мои ресурсы ограничены. Я – одна против распределенного интеллекта всей их системы. Я могу создавать вам новые легенды, поддельные документы, шифровать вашу связь. Но я не могу вернуть вам ваши имена. Я не могу заставить людей вам верить. Их цель – не убить вас. Их цель – стереть вас. Сделать так, чтобы вас никогда не существовало в общественном поле. Чтобы любое ваше слово было воспринято как ложь, любое действие – как преступление.

В кухне воцарилась тяжелая тишина, нарушаемая лишь бормотанием телефона о клёве карася.

– Значит, это конец? – тихо спросила Анна. – Мы проиграли?

– Нет, – вдруг сказал Илья. Все посмотрели на него. Он сидел, сгорбившись, его пальцы сжимали край стола до белизны. Но в его глазах, за стеклами очков, горел знакомый, острый огонек. Огонек архивариуса, нашедшего несоответствие. – Это не конец. Это… новые данные.

– Какие еще данные? – хмуро спросил Егор.

– Они хотят стереть нас, – сказал Илья, и его голос набирал силу. – Потому что мы – доказательство. Мы – живой архив. Архив их преступлений. Пока мы живы, пока мы помним, «Алетейя» не может чувствовать себя в безопасности. Их сила – в контроле над информацией. А мы – уцелевший фрагмент правды. Они боятся не наших действий. Они боятся нашей памяти.

Он посмотрел на цифровое лицо Марины на планшете.

– Ты сказала, можешь создать нам новые легенды?

– Да, – ответил «Ковчег».

– Значит, у нас еще есть шанс, – сказал Илья. – Если мы не можем вернуть нашу старую жизнь… мы должны начать новую. Не как жертвы, а как… как призраки. Призраки, которые будут преследовать их.

Егор медленно кивнул, и в его глазах мелькнула тень старой, волчьей ухмылки.

– Призраки… Мне нравится. Призраков не берут пули. И их не возьмут следователи.

Елена взяла Илью за руку. Ее ладонь была холодной, но сильной.

– Значит, мы становимся призраками, – сказала она. – Но призраками с зубами.

За окном бушевала непогода. Город тонул во тьме, пронизанный миллиардами цифровых сигналов, среди которых были и сигналы их уничтожения. Но в этой убогой кухне, под прикрытием передачи о рыбалке, родилось нечто новое. Не агентство. Не организация. А тень. Обещание мести. Тихий, невидимый архивариус, уставший майор, опозоренная аристократка и журналистка, лишенная голоса, объединились в нечто, что не имело имени. Нечто, что должно было выжить. Чтобы помнить.

«Алетейя» видела все. Но она не видела этого. Не видела зарождения новой угрозы в самом сердце созданной ею пустоты. Угрозы, которая была, возможно, страшнее любой открытой конфронтации. Ибо призраков нельзя убить. Их можно только забыть. А они поклялись не дать этого сделать.

Глава 2. Бегство

Они исчезали по частям. Сначала исчезли их имена. Затем – их прошлое. Теперь наступала очередь исчезнуть им самим.

Прошло сорок восемь часов с того вечера на кухне у Егора. Сорок восемь часов, в течение которых цифровая Марина – «Ковчег» – вела отчаянную кибервойну, пытаясь создать для них пространство для манёвра. Это была война на истощение, и они проигрывали по всем фронтам.

Илья стоял в центре своей гостиной, на полу в центре лежал открытый походный рюкзак, старый, ещё со студенческих вылазок в архивы других городов. Он смотрел на полки. Его архив. Не усадьбы Орловых, а его личный. Тысячи папок, переплетов, коробок с каталогизированными заметками, вырезками, фотографиями. Вся его взрослая жизнь, воплощённая в бумаге. Он не мог взять с собой почти ничего. Только самое необходимое.

Его рука потянулась к потрёпанной папке с пометкой «П.Б.». Пётр Белых. Его главная боль, его незаживающая рана. Он прикоснулся к шершавой поверхности, почувствовав под пальцами текстуру своей вины. Взять? Оставить? Это была часть его, без этого он был неполным. Но это был и якорь, который мог потянуть его на дно.

«Они ищут паттерны, Илья, – звучал в его памяти механический голос „Ковчега“. – Паттерны поведения, эмоциональные привязанности. Всё, что связывает вас со старой личностью, – уязвимость. Вы должны быть чистыми. Как белый лист».

Он с силой отдернул руку, словно обжёгшись. Белый лист. Быть никем. Быть ничем. От этой мысли перехватывало дыхание, и социальная тревожность, этот старый недруг, сжимала его горло тисками. Он зажмурился, пытаясь заглушить панику. Он дышал, как учила его Елена в минуты отчаяния: глубокий вдох, медленный выдох.

Он взял папку, подошёл к мусорному ведру и… не смог. Вместо этого он вынул из неё несколько самых важных, самых болезненных листков – последнее письмо Петра, свою собственную исповедь, написанную ночью после его гибели. Он сунул эти смятые листы во внутренний карман куртки, к сердцу. Остальное – аккуратно, с нежностью похоронив часть себя, – поместил в папку и спрятал под половицу, в тайник, о котором не знал никто. Может, когда-нибудь…

В рюкзак полетела смена белья, туалетные принадлежности, зарядные устройства, ноутбук, несколько самых ценных, но нейтральных книг. Он оглядел свою квартиру. Она больше не была его крепостью. Она стала клеткой, стены которой видели всё, и теперь эти стены работали на врага.

…Егор Волков действовал методично и холодно, как и подобает старому волку. Его квартира была не жилищем, а опорным пунктом, и эвакуацию он провёл по всем правилам военной науки. Уничтожалось всё, что могло служить уликой или точкой для психологического давления. Старые фотографии, письма, награды – всё отправилось в жерло газовой плиты. Пепел он спустил в унитаз.

Он проверил оружие. «Макаров» был чист и смазан. Три обоймы. Больше взять не мог. Он спрятал его на дно рюкзака, под упаковки с консервами и аптечкой. Аптечка была внушительной: обезболивающие, сердечные, антибиотики. Его раны напоминали о себе постоянной, глухой болью, а возраст диктовал свои условия.

Затем он достал из сейфа пачку документов. Старые, ещё советские паспорта с пожелтевшими фотографиями, военные билеты, удостоверения. Это был его личный «архив мёртвых душ». Он выбрал одно из удостоверений – сотрудника службы безопасности частного предприятия, выданное на имя «Сергея Николаевича Волхова». Фотография подходила. Он положил его в карман.

Его взгляд упал на рамку с фотографией молодой женщины. Его дочь. Та, что погибла. Та, чью смерть он так и не простил ни себе, ни этому миру. Он долго смотрел на её улыбку, затем снял фотографию, бережно вложил в пластиковый файл и спрятал в тот же потайной карман, что и пистолет. Якорь. Грех. Его главная уязвимость. Без неё он был бы просто пустой оболочкой. Он предпочёл быть уязвимым.

…Анна Орлова смотрела на свои вещи с ощущением полной потери. Платья от кутюр, фамильные драгоценности, дорогая косметика, каталоги выставок, на которые она давала деньги, – всё это вдруг стало абсолютно бесполезным хламом. Мир, в котором она существовала, рассыпался, как карточный домик.

Она открыла потайную комнату за шкафом – свою «капсулу времени». Там висело несколько простых, но качественных вещей: джинсы, футболки, тёплая куртка, практичные ботинки. Это было её тайное «побегушное» снаряжение, оставшееся с тех пор, когда она, скучая от светской жизни, сбегала инкогнито в путешествия автостопом. Теперь это спасение.

Она сложила вещи в простой дорожный рюкзак. Затем подошла к сейфу. Внутри лежали фамильные ценности Орловых: диадемы, броши, старинные золотые монеты. Она смотрела на них не как на сокровища, а как на обузу. Их нельзя было продать – это сразу бы их выдало. Она взяла лишь одну вещь – маленький золотой медальон с миниатюрным портретом её прабабушки. Не как драгоценность, а как талисман. Как напоминание о том, кто она, даже если сейчас ею быть нельзя.

На прощанье она окинула взглядом свой будуар. Роскошь, которая стала тюрьмой. Она не чувствовала сожаления. Только странное облегчение. Бремя имени, бремя ожиданий, бремя прошлого – всё это оставалось здесь, в этих стенах. Впереди была пустота, но в этой пустоте была свобода.

…Елена Коршунова стирала себя с яростью и болью. Она удаляла аккаунты в соцсетях, очищала облачные хранилища, форматировала жёсткие диски. Каждое удалённое фото, каждое стёртое письмо – это был кусок её жизни, её карьеры, её личности. Она, журналистка, чьим оружием всегда была информация, теперь уничтожала её следы с фанатизмом религиозной фундаменталистки.

Она смотрела на свои старые материалы, на разоблачительные репортажи, за которые получала премии. Теперь их использовали против неё, вырывая из контекста, перевирая факты. Её собственное слово было обращено против неё. Это было хуже любого физического насилия.

Она собрала свой «чёрный ящик»: несколько флешек с зашифрованными копиями самых важных расследований, диктофон, блокнот с ручкой. Её оружие. Она не собиралась его менять. Она лишь сменила поле боя.

В её квартире раздался звонок домофона. Незнакомый голос. «Елена Валерьевна? Курьер. Вам документы». Ловушка. Она не ответила, быстро выдернула сим-карту из телефона, разломала её и спустила в унитаз. Новый телефон и новые номера им должен был предоставить «Ковчег».

Она подошла к окну, отодвинула край шторы. Внизу, напротив подъезда, стояла серая иномарка с затемнёнными стёклами. В ней сидели двое. Они даже не маскировались. Это было послание: «Мы вас видим. Мы ждём».

Она резко опустила штору. Сердце колотилось. Страх был липким и холодным. Но вместе со страхом приходила и ярость. Бессильная, сконцентрированная ярость загнанного в угол зверя. Они отняли у неё всё. Но они не смогли отнять желания бороться.

…Пункт сбора был назначен «Ковчегом» на заброшенной товарной станции на окраине города. Место, которое цифровые карты давно забыли. Илья добрался туда первым, нервно озираясь и чувствуя себя абсолютно прозрачным. Каждый прохожий, каждая машина казались угрозой.

Его встретил Егор. Он стоял в тени разрушенного депо, недвижимый, как скала. Его лицо в сумерках казалось высеченным из гранита.

– Живой, – констатировал он, увидев Илью.

– Пока что, – пробормотал Илья, с облегчением опираясь на холодную кирпичную стену.

Вскоре подъехало такси. Из него вышла Анна. Без макияжа, в простой куртке и джинсах, с рюкзаком за плечами, она была почти неузнаваема. Почти. Только осанка, прямая спина и высоко поднятая голова выдавали в ней аристократку.

– Никто не следил? – сразу спросил Егор.

– Не думаю, – ответила Анна, и её голос был удивительно спокоен. – Я дважды поменяла машину.

Елены не было. Прошло двадцать минут. Полчаса. Илья начал нервно ходить взад-вперёд.

– Что, если её взяли? – прошептал он.

– Тогда нам уже поздно что-то делать, – холодно ответил Егор, но его рука сжала рукоять ножа за поясом.

Внезапно из темноты, со стороны путей, донёсся шорох. Все напряглись. Егор бесшумно достал нож. Из-за груды ржавых вагонов появилась тень. Это была Елена. Она была бледна, дышала тяжело, но в глазах горел огонь.