Бабка поневоле

«Родилась я в сорок пятом, – послышался её ровный, спокойный голос. – Как раз после Великой Победы. И имя Зоя мне не случайно дали. Мальчиков тогда Викторами называли, победитель, значит. А Зоя – это „жизнь“ по-гречески. Но ты это уже и сама знаешь. Мама с папой были инженерами, начитанными очень. И мне эту любовь к книгам привили. Ну вот, время послевоенное, разруха. Так что детство моё – это карточки, очереди и армейские ботинки на три размера больше. Но мы не унывали! Нам страну восстанавливать надо, и мы на такие мелочи внимание не обращали. Радовались миру, верили в победу коммунизма и дружбу народов. Я таким активным октябренком была – это в начальных классах ребятишек так называли. Мы носили значки с юным Володей Ульяновым и старались быть правильными и ответственными советскими детьми. Потом пионерия. Хоть и хают то время, но было весело. Зарницы, летний пионерский лагерь, макулатуру и металлолом собирали. Тимуровцами все были. Знаешь таких?»

На первой фотографии была худая девочка с двумя косичками и огромными, серьёзными глазами.

«Закончила школу я на одни пятёрки. Мечтала быть учительницей, но папа сказал: „Инженер – это серьёзно. Страна восстанавливается, технари нужны“. Вот и пошла в политех. И не пожалела!»

На следующем снимке – статная, чернобровая красавица со строгим пробором и умным, спокойным взглядом. Студентка Зоя.

«Как в фильме „Кавказская пленница“ говорят – я была комсомолка, спортсменка и просто красавица! Занималась волейболом, училась хорошо. И веселилась тоже хорошо! – в её голосе послышались задорные нотки. – Танцы по субботам, стройотряды летом. В одном из них я и познакомилась с моим Сашей».

Я нашла в альбоме фотографию. На ней молодой, плечистый парень с открытым лицом и юная Зоя, прижавшаяся к его плечу. Они смотрели в кадр с такой безграничной верой в будущее, что у меня защемило сердце.

«Думаешь это была любовь с первого взгляда? Нет, она началась с уважения. Саша был старше, уже работал на заводе. Ухаживал красиво: то книгу редкую принесёт, то билеты в театр достанет. Расписались, когда я на последнем курсе была. Свадьбу справляли в общежитии, бутерброды с селедкой и капустные пироги. Бедненько, но это была лучшая свадьба на свете».

И снова старые фото: Зоя в простом платье и фате рядом с Сашей, а вокруг куча друзей. Даже на этих выцветших карточках видно, что они счастливы, что самое главное в их жизни не богатство, а эти друзья, романтика и будущее…

«После института я пришла на завод „Энергомаш“. Работала конструктором. Сначала надо мной, молодухой, некоторые старички посмеивались. Но я быстро доказала, что мои чертежи – самые точные, а расчёты – самые верные. Лет через десять меня уже уважали. Меня, Зою Воронову!»

Я смотрела на фото, где она, уже зрелая женщина, стояла у какого-то огромного станка с гордо поднятой головой. В её осанке читалась уверенность и сила.

«Мы хотели с Сашей детей, но, видимо, тяжелая работа в стройотряде сказалась на здоровье. Сын Серёжа родился, когда мне уже было тридцать лет, по тем меркам – почти старая первородка. – Она тихо вздохнула. – А через пять лет – Людочка. Вот тут и началась настоящая работа. Утром – на завод, вечером – домой, готовка, стирка, а машинок стиральных тогда не было, сама представляешь, как тяжело. И подгузников тоже не было. Как школа началась, по вечерам уроки с детьми. Саша мне помогал, конечно. Но основная нагрузка… знаешь, на ком держится.»

Я перелистывала страницы альбома. Вот она с двумя малышами на руках, с уставшей улыбкой. Вот семейное фото: супруг Александр, серьёзный мальчик Сергей и маленькая Люда с бантами.

«Только дети подросли, и тут бац – СССР развалился! Девяностые… – её голос стал тише. – Это отдельная история. Завод встал, зарплату не платили месяцами. Мы с Сашей выживали как могли. Он на стройке подрабатывал, я… я брала работу на дом, чертила что-то за копейки. Главное – детей на ноги поставить. Никогда не думала, что буду считать каждую копейку на еду. Но мы справились. Вместе».

«Потом дети выросли. Серёжа женился, уехал в Ленинград, по вашему Санкт-Петербург. У меня там двое внучат: Машенька и Ванюша. Я у них и была-то всего несколько раз, тоскую. Сережа, конечно, звонит и пишет, но ведь самой хочется с внучатами нянчиться. А Люда в нашем городе осталась. Замуж вышла, родила мне двух внучек-близняшек Анечку и Верочку. Все уже взрослые, тоже замуж выскочили, так что я уже прабабушка. А еще есть внучёк самый младший – Костя, ему сейчас двадцать, как тебе».

В альбоме пошли цветные фото малышей, внуков Зои Михайловны.

«А потом… потом не стало моего Саши. Инфаркт. Слишком много работал, слишком много волновался за всех нас».

В альбоме появилась фотография, где она одна, на фоне нашего дома. Та же прямая спина, но в глазах – бездонная печаль.

«С тех пор я как корабль без якоря. Но скучать себе не позволила! Продала нашу трёшку, купила две однушки. Одну сдаю – пенсия у нас, знаешь какая. А в этой живу. Совсем бы от тоски расклеилась, но меня на плаву держит моя банда – подружки».

Я нашла свежее фото: Валя, Аля, Галя и она, Михаловна, на лавочке в парке. Все с мороженым, смеются.

«Валя – она как скала, с ней не пропадёшь. Аля – наше солнышко, вечно в облаках, но без неё было бы скучно. А Галя… она всё про всех знает, зануда, но без её советов ни одна наш авантюра не обходится! Мы и в театры ходим, и на дачу к Гале ездим, и просто так, на лавочке сидим. Жизнь-то продолжается!»

– А Люда? – осторожно спросила я. – Вы с дочерью…

«Людочка… – в голосе Михаловны послышалась неизбывная грусть. – Она вся в работе, в своих проблемах. Бежит, бежит, не до старой матери ей. Звонит, конечно, забегает. Но поговорить по душам… нет времени у неё. А мне так хочется иногда просто посидеть с ней, чайку попить, как с подругами. Но… не судьба, видно. Зато внук у меня замечательный! Костя!»

Я нашла фото парня лет двадцати в очках, с умными, добрыми глазами.

«Он такой… шибко современный. Геймер он у меня, программист! Говорит, я ничего не понимаю в его „мирах“ этих компьютерных. А я ему: „Детка, я в твои годы схемы к радиоприёмникам паяла, это тебе не мышкой кликать!“. Он смеётся. А иногда приходит, помогает с телефоном разобраться, с телевизором. Умный он у меня. Добрый».

Я закрыла коробку, переполненная чувствами. Передо мной была не просто «старушка». Это была целая жизнь. Жизнь, полная труда, любви, потерь и стойкости. Жизнь, которая продолжалась, несмотря ни на что.

Вот жизнь моя открытой книгой

лежит теперь у ног твоих.

Учти пустые в ней страницы

тебе придется заполнять».

– Спасибо, Михаловна, – прошептала я. – Теперь я тебя еще лучше понимаю.

«Понимать – это хорошо, – усмехнулся голос. – А вот убрать за собой коробку – ещё лучше. И свет пора выключить, экономия! В наше время…»

– …каждая копейка на счету, – хором с Михаловной закончила я и рассмеялась.

Глава 8. Живи быстро. Умри молодым. (ПФР)

«Я календарь перевернула,

А там три тысячи рублей.

И сердце бешено забилось.

А где ещё шесть тысяч восемьсот?»

Наступил не простой, а священный для любого пенсионера день – день получения пенсии. Я с некоторым трепетом, доставшимся мне, видимо, от Михаловны, проверила счет в телефоне (надо же, пенсию на карточку нынче переводят) и уставилась на цифру.

23 147 рублей 68 копеек.

Я протерла глаза (зрение, конечно, подводит, но не настолько же!). Перечитала. Снова.

– Михаловна, – прошептала я, чувствуя, как подкашиваются ноги. – Это… это всё?

«А что такое? – спокойно отозвался голос. – Отличная пенсия! Некоторые и столько не получают. А главное, я уж 25 лет её получаю! Ещё до пенсионной реформы, в 55 лет, успела на пенсию выйти. А вот нынешним – тем теперь до 60 ждать, а там, глядишь, и до 65 подвинут. Вот им действительно не позавидуешь».

Я молча села на табуретку в прихожей, пребывая в шоке. Двадцать три тысячи. В моей прошлой жизни на это можно было сходить пару раз в приличный ресторан с Максом или купить одну хорошую куртку. А здесь… это был бюджет на ВСЁ. На целый месяц!

– И на это… можно прожить? – спросила я, не веря своим ушам.

«Можно, если голову включать и руки не ленить, – философски заметила Михаловна. – А то сядешь и заплачешь – так до следующей пенсии не дотянете. Давай, детка, считать».

Мы устроились на кухне с блокнотом и карандашом. Я чувствовала себя бухгалтером, ведущим отчетность в осаждённой крепости.

Статья расходов №1: Коммуналка.

«Итак, свет, газ, вода, отопление, капремонт… – диктовала Михаловна. – В среднем, выходит тысяч шесть. Иногда семь, зимой. Это святое. За это платим в первую очередь, иначе отключат. Холодильник-то у нас не резиновый, все запасы пропадут».

Я с грохотом отложила шесть тысяч в мысленную стопку. Треть пенсии. Просто чтобы в доме было тепло и горел свет.

Статья расходов №2: Лекарства.

«Теперь аптека, – голос стал серьёзнее. – У нас диабет, давление, суставы. Без таблеток – никуда. Это ещё минимум три-четыре тысячи в месяц. Экономить на здоровье – себе дороже выйдет».

Я с тоской отложила ещё четыре. Мы уже приближались к половине.

Статья расходов №3: Еда.

«Ну, тут ты уже сама знаешь, – с лёгкой иронией сказала Михаловна. – Борщ на три дня, котлеты с хлебом, каши. Овощи по сезону, курочка по акции. Если очень крутиться, тысяч на восемь-девять в месяц выкручиваемся. Но это если готовить самим, а не в кафе бегать».

Я вздохнула и отложила девять тысяч. Оставалось… 4147 рублей. На всё прочее.

– Одежда, – прошептала я. – Транспорт. Внезапные траты… Михаловна, да это же невозможно!

«А кто сказал, что будет легко? – раздался в голове её неизменно бодрый голос. – Но мы же не унываем! У нас же есть вторая квартира! Сдаём её за пятнадцать тысяч. Вот они, наши «выходы в свет» и «новая одежда раз в сто лет»!

Пятнадцать тысяч! Для меня это прозвучало как спасение.

– Так вот почему ты её купила! – воскликнула я. – Гениально!

«Не гениально, а необходимо, – поправила она. – Без этой „копеечки“ мы бы с тобой сидели на одних макаронах и с треском провалились по статье „лекарства“. А так – живём! Не шикуем, но и не голодаем».

Я сидела, смотря на наши скромные расчеты, и меня охватило странное чувство – смесь ужаса и гордости. Ужаса перед этой финансовой пропастью, на краю которой балансируют миллионы таких же, как Михаловна. И гордости – за её невероятную, стоическую мудрость.

– А как другие-то выживают? – спросила я. – У кого нет запасной квартиры?

«А кто как! – оживилась Михаловна. – Мои подруги, например. Валя – та носки вяжет отменные, на продажу. На рынок отвозит. Галина – со своей дачи овощи везёт, тоже немного, но подрабатывает. А Алевтина… – она замялась. – Та картины пишет. Правда, их никто не покупает, но душа радуется. Слава Богу, ей дети помогают, а то бы улетела в свои заоблачные дали от голода. Но, как видишь, все крутятся как могут. Кому-то дети помогают, деньгами или продукты подкидывают. Кто-то… – её голос понизился, – в долги лезет. Вот этого нельзя. Это яма».

Я представила Валю, которая вяжет носки, и романтичную Алю, пишущую никем не покупаемые картины. Эти женщины не сдавались. Они находили силы не только выживать, но и творить, дружить, шутить.

– Знаешь, Михаловна, – сказала я, глядя на итоговую цифу. – Это же… настоящий талант. Талант выживать с достоинством.

«Талант? – она фыркнула. – Не талант, а необходимость. Жизнь заставила. Помню, в девяностые, мы с Сашей так и выжили – друг другу помогали, соседи выручали. Молоко детям соседка, у которой корова была, приносила, а я ей потом платье дочери на выпускной сшила. Взаимовыручка. Сейчас, конечно, всё сложнее, люди стали более замкнутые. Но мы-то с подругами – держимся!»

В этот момент в дверь позвонили. Это была Галя. Аккуратная, с сумкой-тележкой.

– Зой, привет! Получила? – спросила она, снимая пальто.

– Получила, – кивнула я.

– И сразу поникла? – Галя укоризненно покачала головой. – Ну-ка, выбрось эти глупости из головы. Мы с тобой идём в магазин. Там курица по акции, и гречка. А потом, глядишь, и на капучино хватит, если не будешь раскисать.

Я посмотрела на её умное, решительное лицо и почувствовала, как ужас отступает. Да, пенсия – это не про шик. Это про битву за каждый день. Но сражаться в одиночку – страшно, а с такой бандой – почти что приключение.

– Идём, – твердо сказала я, вставая. – Только давай без твоей экономии на хлебе для котлет. Сегодня купим настоящего мяса! Один раз в месяц шикануть можно.

Галя удивленно подняла бровь, а потом улыбнулась.

– Смотри-ка, Воронова, а ты повеселела. Это хорошо. На пенсии грустить – себе дороже. Где наша не пропадала!

Мы вышли на улицу. Я шла, сжимая в руке карточку с нашей скромной пенсией, и не чувствовала себя побежденной. Я чувствовала себя солдатом. Солдатом, у которого есть надежные тылы, верные союзницы и неистребимое чувство юмора.

«Живи быстро, умри молодым»? Нет уж. Мы будем жить долго, пусть экономно, но достойно. И умрём… очень-очень не скоро. У нас на это просто нет денег.

Глава 9. Французская пикантность, или Один щелчок между нами

Утро. Я проснулась от знакомого тупого нытья в деснах. Сознание медленно возвращалось, и вместе с ним приходило осознание: новый день – новый квест под названием «Вставить челюсть».

Я подошла к зеркалу в ванной. Моё отражение, помятое сном, смотрело на меня с немым укором. Рот без зубов выглядел как впалая, безжизненная пещера, придавая лицу выражение вечной обиды. Это зрелище никогда не переставало меня шокировать.

– Ну, доброе утро, красотка, – мрачно проворчала я сама себе, открывая контейнер. Там, в розовой жидкости, покоилось самое дорогое, что у меня было после паспорта и пенсионного удостоверения. Моя вставная челюсть. Белоснежная, слишком идеальная, чтобы быть настоящей, и оттого слегка зловещая.

Я взяла её в руки. Прохладный, скользкий акрил. Каждое утро этот ритуал вызывал у меня внутренний протест. Молодая Зоя внутри меня возмущенно кричала: «Я не для этого рождена! Я должна грызть яблоки и кусать Макса за ухо, а не возиться с этим стоматологическим конструктором!»

«Не ной, – раздался спокойный голос Михаловны. – Я до семидесяти почти со своими зубами прожила, цени что есть. А эту красотку три года по очереди ждала, по полису! Представляешь? Три года на протёртых супах и кашках! Так что относись к ней с уважением. Она тебе не игрушка».

– Легко тебе говорить, – проворчала я, осторожно водружая челюсть на место. Раздался тихий, но отчётливый щелчок. О, этот звук! Звук того, что твоя внешность держится на крошечном пластиковом крючке и молитве.

Я подвигала челюстью, причмокивая. Ощущение было странным, как будто во рту поселился чужеродный организм, который вот-вот начнёт жить своей жизнью.

В первый раз, когда я этот ужас увидела и попыталась вставить в беззубый рот, Михаловна провела для меня подробный ликбез.

«Первое правило, – вещала Михаловна. – Никогда, слышишь, никогда не чихать с открытым ртом, если только не хочешь запустить свои зубы в самостоятельный полёт через всю комнату».

Я фыркнула, представив эту картину. Мои зубы, весело поблёскивая, летят в сторону соседки по палате… Нет, я уже не в больнице. Сейчас они могут приземлиться в тарелку с овсянкой.

«Второе правило, – продолжала она. – Тщательный уход. Каждый вечер – чистка специальной щёткой и таблетка-шипучка для дезинфекции. Никакого абразива! Они хоть и не настоящие, но царапин не любят. И никогда не оставляй их на ночь в стакане с водой, как в старых анекдотах. Только в контейнер, только с раствором! Иначе пересохнут и потрескаются».

– Значит, мои зубы требуют больше ухода, чем я в двадцать лет, – констатировала я, улыбаясь себе белоснежном оскалом.

«Естественно! – с гордостью сказала Михаловна. – Это твой главный актив. Без них тебе и борщ не съесть, и с подругами посплетничать. Кстати, о еде. Забудь про ириски, нугу и жвачку. Всё, что липкое, – табу. И яблоки целиком грызть не стоит, если не хочешь отправить свой „актив“ на свалку».

Я вздохнула, глядя на своё отражение с новыми зубами. Лицо преобразилось, обрело форму. Но было в этой идеальной улыбке что-то ненастоящее.

– Знаешь, Михаловна, я всё никак не могу привыкнуть. Ощущение, что это не я.

«А ты не зацикливайся! – посоветовала она. – Представь, что это суперспособность. Вот смотри. Скажи «Шла Саша по шоссе и сосала сушку».

Я повторила скороговорку и тут же услышала лёгкий шепелявый свист на букве «с». Чёрт!

«Видишь? Пикантность! – с воодушевлением сказала Михаловна. – Внук Костя как-то говорит: „Баб, ты что-то шепелявишь“. А я ему: „Это, милый, не шепелявлю, это у меня вставные зубы на французский манер – для пикантности!“ Он хохотал полчаса».

Я рассмеялась, и челюсть снова тихо щёлкнула. Это вошло в привычку.

– А этот щелчок? Оно всегда так?

«О, это её изюминка! – заявила Михаловна. – Она щёлкает в самые неподходящие моменты. Помню, как-то разговорилась я с соседом, ещё тем красавцем, покойным ныне, Фёдором со второго этажа. Он мне стихи читал, я ему пирожки свои хвалила. И тут, в самый романтический момент… ЩЁЛК! Всё. Романтика – в трубу. Он так смутился, что на полуслове запнулся. А я покраснела, как рак, и сбежала, засмущалась, как молодка».

Я хохотала до слёз, держась за раковину. Представленная картина была до боли живой.

– Значит, это не проблема, а оружие массового поражения романтических настроений!

«Ещё какое! – согласилась она. – Так что, если соберёшься с каким джентельменом о высоком беседовать, тренируйся говорить, почти не разжимая губ. Как героиня немого кино. Загадочности добавит. А главное – есть можно нормально и улыбаться!