Бабка поневоле

Бабка поневоле

Ольга Усачева

© Ольга Усачева, 2025

ISBN 978-5-0068-3124-7

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Глава 1. «Кто я? Где я?»

Первое, что я почувствовала – это боль. Глухая, разлитая по всему телу, будто меня не просто сбила машина, а потом развернулась и проехала ещё разок, для верности. Каждый мускул, каждая косточка ныли и заявляли о своём праве на отдельное существование. А потом до меня добрался запах. Стойкий, въедливый больничный дух – коктейль из антисептика и неуловимо-тошнотворного аромата тушёной капусты из больничной столовой.

«Ёшки-матрёшки! – пронеслось в голове. – Вот же меня плющит! Что я вчера пила?»

Я попыталась открыть глаза. Это оказалось сложнейшим испытанием. Веки были свинцовыми, непослушными створками. Вспомнила Вия «Поднимите мне веки!» Но собрала волю в кулак, подумала о предстоящей паре по биохимии и, наконец, с трудом приподняла их.

Сквозь мутную пелену я увидела потолок. Унылый, побелённый, с осыпавшейся штукатуркой. Это не мой потолок, на котором я с детства разглядывала забавные трещинки, складывающиеся в мордочку хомяка. Тревога, острая и холодная, кольнула под ложечкой.

Звуки доносились как сквозь вату: отдалённый гулкий гомон, чьи-то шаги за стеной, прерывистое посвистывание электронного прибора. Я попыталась повернуть голову, чтобы осмотреться, и в шее что-то коротко и злобно хрустнуло, заставив меня простонать. Звук, который вырвался из моего горла, был чужим – сиплым, старческим.

Паника начала подползать, тихая и удушающая.

Дверь в палату открылась, и внутрь впорхнула медсестра – юная, круглолицая, в светло-салатовом халате, пахнущем свежей стиркой и чем-то химическим.

– А, наша красавица проснулась! – бодро, как на утренней линейке, выпалила она, подходя ко мне. – Ну как вы себя чувствуете, Зоя Михайловна?

Зоя… Михайловна? У меня в висках застучало. Какая ещё Зоя Михайловна? Я – Зоя. Просто Зоя. В крайнем случае, Васильевна, по батюшке.

Я попыталась сказать это. Приказала своим голосовым связкам издать хоть что-то внятное. Но вместо чёткого «Я не Зоя Михайловна!» из горла вырвался лишь хриплый, неразборчивый лепет.

– Ничего, ничего, – медсестра, не смущаясь, взяла мою руку, чтобы проверить пульс. – После такого удара и стресса это нормально. Голова кружится? Тошнит?

Я уставилась на свою руку, которую она держала. На руку с тонкой, пергаментной кожей, пронизанной синеватыми прожилками и усыпанной тёмными старческими пятнышками. На руку с узловатыми, распухшими суставами.

Это была не моя рука!

Ледяная волна ужаса накрыла меня с головой. Я выдернула свою – ЧУЖУЮ – руку и с диким усилием поднесла её к лицу. Пальцы дрожали. Я потрогала щёку. Кожу, испещрённую морщинами. Потрогала губы – тонкие, сухие. Потом провела рукой по волосам – коротким, жёстким, седым.

В груди что-то оборвалось. Воздух перестал поступать в лёгкие.

– Тихо, тихо, Зоя Михайловна, не нервничайте! – засуетилась медсестра, хватая меня за плечи. – Всё хорошо! Вы попали в аварию, но всё обошлось! Ушибы, сотрясение, но кости целы!

Я не слушала её. Я зажмурилась, пытаясь отогнать кошмар. Может, это сон? Галлюцинация? Я же читала об этом! В какой-то дурацкой фантастической книжке, которую мы с Машкой покупали на распродаже ради смеха. «Переселение душ после клинической смерти». «Незавершённые кармические задачи».

«Бред сивой кобылы! – кричала я сама себе. – Я студентка биофака! Я верю в ДНК, в нейроны, в синапсы! В материю!»

Но чем отчаяннее я это кричала в своей голове, тем яснее становилось: это не бред. Это то самое, прости господи, «переселение души в другое тело». И я попала в неё по самому невыгодному тарифу. В Машкиной книге, кажется, старушка переселилась в тело молодой дворянки, а не это вот всё…

Пока медсестра что-то бормотала, делая укол, в моей голове, сквозь панику, поплыли обрывки воспоминаний. Ясные, чёткие, шаг за шагом…

Я, Зоя, мне двадцать лет, веснушки на носу и хвост до пояса. Четвёртый курс биофака. Я люблю Макса, который играет в КВН и целуется так, что подкашиваются ноги. Вот я знакомлюсь с Зоей Михайловной. Столкнулась с ней в подъезде – невысокая, сухонькая старушка с умными, добрыми глазами за стёклами очков.

– Здравствуй, я ваша соседка. Недавно в этот дом переехала. Вот, осваиваюсь. Хорошо бы с соседями познакомиться. Меня Зоя Михайловна зовут, – сказала она, и её лицо озарила улыбка.

– Ого! И я Зоя! – обрадовалась я. Такое совпадение!

– Удивительное совпадение! Вы правы, деточка. Не знала, что молодежь еще так называют. В сороковых-то это было модное имя, но сейчас же всё Кристины да Алины.

– А у меня родители любители необычного всего. Говорят, Зоя – это от греческого «жизнь». Вот и назвали меня так романтично. Мне нравится.

Мы сдружились. Зоя Михайловна оказалась мировой старушкой! 80 лет, но она живее всех живых. Веселая, бодрая. Ей было интересно всё, чем я занималась – моя учеба на биофаке, книги, которые я читаю, музыку, которую слушаю.

Я часто помогала ей донести тяжёлые сумки из магазина, а она угощала меня нереально вкусным яблочным пирогом и рассказывала истории из своей жизни.

Она была удивительной. Не «бабкой», а Личностью с большой буквы.

А потом случился роковой поход за молоком. Мы решили прогуляться вместе «ведь старые косточки надо расхаживать». И вот, мы шли, болтали, смеялись. Мы честно соблюдали все правила дорожного движения, но дураков среди водителей хватает. Я помню этот момент: выезжающая из-за поворота иномарка, резкий звук тормозов, испуганные глаза Зои Михайловны. И её движение – стремительное, инстинктивное. Она рванулась вперёд, закрывая меня собой от удара.

Меня закрутило, боль в теле была страшная. Я даже услышала, как хрустнули кости. Брр – мерзкий звук! А потом боль ушла, и я почувствовала лёгкость…

Последнее, что я помню – это голос Зои Михаловны, прямо у моего уха, полный не боли, а какой-то странной, пронзительной нежности:

– Эй, детка, куда это ты собралась? Давай-ка не чуди. Побудь пока здесь, в древней развалине. А тело твоё заживет. Так что, живи, детка… За двоих…

Тёмная пустота.

А потом – вот это. Боль. Чужое тело. Запах капусты.

Медсестра ушла, оставив меня наедине с новой, жуткой реальностью. Я лежала и смотрела в унылый потолок. Слёз не было. Был лишь холодный, тяжёлый ком в груди и полное ощущение ловушки.

Я – Зоя. Мне двадцать лет. Но я заперта в теле восьмидесятилетней Зои Михайловны. Мы попали в аварию. Она… ушла? А я осталась. По её же благословению.

Я медленно, с трудом, сжала чужую, старческую руку в кулак. Он не сжался до конца, суставы болезненно напомнили о себе.

«Ладно, – подумала я, глядя в потолок. – Всё, блин, хреново. Просто ахово. Но… она сказала „живи за двоих“. Значит, просто сдаваться и реветь в подушку – не вариант».

Я сделала глубокий, прерывистый вдох.

«Прорвёмся. Придётся».

Глава 2. Старость – не радость, но не приговор

Неделя в больнице тянулась, как один долгий, муторный день, состоящий из уколов, оглушающего храпа соседки по палате и бесконечных тарелок манной каши и тушеной капусты. Бе – ненавижу её! Если это и был ад, то не огненный, а серый, казённый и пахнущий хлоркой. Я прошла все круги ада российской медицины, главный из которых – круг обезличивания. «Зоя Михайловна, откройте рот. Зоя Михайловна, повернитесь. Зоя Михайловна, не раскисайте». Я почти привыкла отзываться на это имя. Почти.

Я думала, как буду жить в этом теле? Я ж ничего не знаю, и квартира, в которую мне придется вернуться – это чужой дом. Старческая норка Зои Михайловны. «Блинский блин! Что делать-то?»

И на второй день моего унылого пребывания в больнице, случилось оно. Сперва я услышала в голове какой-то шум, как помехи в старом радио. Я даже не удивилась – тело-то старое, мало ли что там может шуметь. Но потом сквозь эти помехи я начала слышать голос. «Детка, не паникуй, прорвемся!»

Эээээ! Что это за мысли в голове? Я шизофрению не заказывала. Не хватало к скрипящим костям еще головой поехать!

Но это оказалась сама Зоя Михайловна. Вау! Круто! Старушка не померла, оказывается. Просто потеснилась, чтобы моей отлетающей душе место нашлось. Ну, это же совсем меняет дело. Одна голова хорошо, а две… шизофрения. Но очень уж кстати её голос в голове пригодился.

Я могла управлять этим дряхлым телом. С трудом, но руки-ноги шевелились. В спине, правда, периодически что-то щелкало, но это было тело. А подсказки Зои Михайловны помогали мне не спалиться перед медперсоналом. «Так, Зоя, детка, не скачи, как горная коза. Степенно, тихонько шаркай по коридору. Ага, молодец, вот так. Да и скакать не получится, только навернемся обе. Чай, не шешнадцать уже, понимать надо. Ничего, привыкнешь, а я тебя всему научу».

У Зои Михайловны оказалось оригинальное чувство юмора. Чтобы поддержать меня, она шутила и читала забавные стишки-пирожки, иногда с оттенком черного юмора, но они прекрасно подходили для любой ситуации.

Гуляя по больничным коридорам и заглядывая в соседние палаты она как-то продекламировала

«Старушка прямо с сенокоса

зашла сыночка повидать.

Ну, кто же знал что в той палате

такие мнительные все!»

Я хохотала её старческим дребезжащим смехом, наверное, медперсонал подумал, что старушка из ума выжила. А мне было наплевать, главное – я не одна!

Чтобы не запутаться в наших одинаковых именах, я обращалась к ней мысленно Зоя Михайловна. Но на третий день она взмолилась: «Зоюшка, давай проще. Михаловна будет достаточно, а то как на партсобрании, ей богу!» Так мы с Михаловной и сосуществовали в одном теле.

Выписывали меня с целым арсеналом. Медсестра протянула мне список препаратов, исписанный убористым почерком. «Доктор расписал, что и когда принимать» – подсказала она. Я пробежалась по списку глазами. Утро: от давления, для сосудов, витамины. Обед: для суставов, от диабета. Вечер: успокоительное, снотворное, и ещё что-то «для перистальтики».

«Михаловна, – мысленно присвистнула я, – да у нас тут целая химическая лаборатория! Завтракать будем метформином с лозартаном?»

В голове, тихо, как шелест страниц, откликнулся знакомый уже голос: «А ты думала, в нашем возрасте витаминки с аскорбинкой пить? Держись, детка, теперь это наша рутина. Как чистка зубов. Только скучнее».

В первый же день после аварии ко мне пришла она. Дочь Людмила.

Я бы никогда не узнала её, если бы не этот голос в голове, который тихо прошептал: «Люда, дочка моя…» Она была деловой, подтянутой, с дорогой стрижкой и умными, усталыми глазами. В руках она держала мой – то есть, её мамин – фиолетовый байковый халат и… о ужас… мою вставную челюсть в специальном контейнере.

– Мама, привет, как ты? Я так переволновалась, когда мне из больницы позвонили. – её голос был осторожным, полным заботы, но сквозь него пробивалась усталость, которую я часто видела у родителей своих однокурсниц, разрывающихся между работой, детьми и личной жизнью.

– Живая, – хрипло ответила я и тут же спохватилась, – то есть, ничего, дочка. Держусь.

Людмила разложила вещи на тумбочке. «Домашнее принесла. И… твои зубы. Думала, пригодятся».

Внутри у меня всё сжалось. Моя собственная бабушка носила такую же. А теперь вот я.

– Спасибо, – выдавила я. – Красота требует жертв. А то щас как улыбнусь без них – все женихи в отделении разбегутся.

Людмила смотрела на меня с лёгким недоумением. Мама, видимо, так никогда не шутила.

– Мама, я думаю… Может, поживёшь у меня первое время? Одной тебе будет тяжело.

Паника, острая и стремительная, ударила в голову. Нет, только не это! Я ещё не научилась управлять этим телом, не знала всех привычек Михаловны. Даже с её подсказками могу облажаться. Одна неловкая фраза, один провал в памяти – и дочь заподозрит неладное. Психиатр, таблетки посильнее… Кошмар.

– Нет, Людочка, спасибо, – сказала я как можно более твёрдо. – Я у себя дома привыкла. Сама справлюсь. Не волнуйся.

Людмила пыталась настаивать, но увидела моё упрямый взгляд (спасибо, Михаловна, за генетику) и сдалась.

– Ладно. Но ты будешь звонить мне каждый день! И я к тебе постараюсь почаще заглядывать.

– Буду, буду, – пообещала я, с облегчением думая, что сначала мне придётся разобраться, как звонить с допотопного кнопочного телефона Михаловны. Эх, жаль, что мой смартфон для меня недоступен, а купить новый на пенсию Михаловны, как я поняла, будет нереально.

И вот я дома. В своей – её – нашей – однушке. Маленькая прихожая, ведущая в совмещённую гостиную-спальню, крошечная кухня и санузел. Всё чистенько, аккуратно, но без изысков. Диван, телевизор, книжный шкаф, полный классики и мемуаров, и уйма фотографий. Молодая Михаловна с мужем, маленькая Люда, выпускные… Я чувствовала лёгкое головокружение. Это был не просто чужой дом. Это был архив чужой жизни.

– Диван купили с Сашей в 82-м, на первую зарплату, – тихо сказал голос. – А шторы Люда подарила на юбилей. Говорит, чтоб светлее было.

Я подошла к окну. Третий этаж. Вид на стандартный двор-колодец, детскую площадку, парковку. Ничего особенного. Но это был её мир. Теперь мой.

Разбирая сумки, я наткнулась на аптечку, которую принесла дочь. Это была не просто сумочка, а портативный филиал аптеки. Баночки, блистеры, пузырьки. Всё с аккуратными этикетками. Я открыла один флакон. «От запоров» – подсказала Михаловна. Закрыла. Открыла другой. «Для улучшения мозгового кровообращения – чтоб голова не кружилась»

«Ну что, Михаловна, – вздохнула я, – живём! У тебя тут фармацевтический рай». Михаловна хмыкнула: «Привычка пить таблетки вовремя – признак качественной старости. А еще, знаешь шутку? Молодая женщина превращается в старушку, когда её косметичка превращается в аптечку».

Вот за что я обожала Михаловну, так за чувство юмора. Она еле ходит, а всё туда же, шутки шутит. А теперь у неё и собеседник появился 24/7. Ей не скучно, а мне полезно. И… тоже не скучно.

Собрав волю в кулак, я решила спуститься вниз, вынести мусор и просто подышать воздухом, который не пахнет больницей. Спуск по лестнице дался непросто – колени жалобно поскрипывали, предупреждая о каждом шаге. «Тихо, старина, – мысленно успокаивала я свои суставы, – мы же не на эльбрус взбираемся. Всего-то три этажа».

И вот, в подъезде, у почтовых ящиков, я столкнулась с ними. С моими мамой и папой! Мама, с лицом, исчерченным бессонными ночами, и мой папа, выглядевший вдвое старше своих лет. Они выходили из лифта, а я уже заходила в подъезд.

Увидев их, что-то внутри оборвалось. Инстинкт, сильнее разума. Я рванулась вперёд, чтобы обнять её, закричать «Мама!». Из моей груди вырвался лишь сдавленный, сиплый звук: «Ма…»

Они оба остановились и уставились на меня. В глазах папы – пустота, в глазах мамы – лёгкое недоумение и сочувствие. Я поймала себя, откашлялась, пытаясь скрыть дрожь в голосе.

– Марина… Извините. Какая трагедия… что дочка ваша сейчас в коме, – выдавила я, глядя в пол.

Мамино – нет, Маринино – лицо исказилось от боли.

– Да, Зоя Михайловна, спасибо, что беспокоитесь. Мы… мы верим, что наша Зоюшка выздоровеет. Она у нас такая добрая, заботливая…

Голос её дрогнул.

– Она всегда всем помогала. И соседям старшим, и бездомным котам… Она обязательно придёт в себя. Мы молимся.

Каждая её слово резало мне сердуе. Я стояла в полуметре от неё, моей мамы, и не могла её обнять, не могла сказать, что это я, что я жива, просто в другом теле.

– Она… она точно поправится, – прохрипела я, чувствуя, как слёзы подступают к глазам. – У неё сильный дух.

– Спасибо, – тихо сказала Марина и, взяв под руку моего папу, потянула его к выходу.

Я стояла ещё несколько минут, прислонившись лбом к прохладной стене подъезда, пытаясь прийти в себя. В голове было тихо. Даже Михаловна понимающе молчала.

Поднявшись обратно в квартиру, я закрыла дверь и медленно, как древний ритуал, начала готовить свой первый ужин на свободе. Достала баночки с таблетками, поставила кипятить чайник.

Старость – не радость. Это факт! Но глядя на фотографию улыбающейся Михаловны с мужем, а потом на свои дрожащие руки, раскладывающие пилюли по ячейкам контейнера, я подумала: может быть, это и не приговор. Это просто другой уровень сложности. А я, как оказалось, обожаю сложные задачки.

– Ну что, Михаловна, – сказала я вслух, – завариваем чаёк, принимаем химическое оружие и живём. За двоих!

Из глубины сознания донёсся тихий, одобрительный смешок. Мы были дома.

Глава 3. Марафет и выход в свет

Сидеть в четырёх стенах – это не для меня. Моя душа, двадцатилетняя и непоседливая, требовала движения, впечатлений, хоть крошечного кусочка нормальной жизни. Пусть и в таком, скажем прямо, нетривиальном телесном сосуде.

– Михаловна, я схожу с ума! – объявила я, глядя на бирюзовое, по-весеннему светлое небо за окном. – Надо погулять. Хоть до поликлиники дойти, к нашему терапевту записаться. Или просто подышать.

В голове послышалось неодобрительное покашливание: «Детка, на улице сквозняк, давление скачет, а ты – на выход».

– Без паники! Мы на Титанике! Михаловна, мы подготовимся! – парировала я. – Соблюдём все твои протоколы безопасности. Но смотреть на эти обои я больше не могу.

Решив действовать, я подошла к шкафу. Великий и ужасный гардероб Зои Михайловны. Открыв его, я чуть не прослезилась. Море бесформенных байховых халатов, несколько юбок «в пол» из кримплена, напоминающих чехлы от мебели, и пара безразмерных брюк, в которые, казалось, можно было упаковать всё моё тело вместе с диваном.

– Надеть нечего! – констатировала я с тоской. – Михаловна, ну как ты так жила? Ты же женщина!

«Я – женщина, которая ценит удобство, – сухо ответил голос. – А не бегает на шпильках, как в двадцать лет».

– Кто сказал что-то про шпильки? – возразила я, с азартом роясь в глубинах шкафа. – Но мы же можем быть удобными и стильными! Я теперь, конечно, бабка! Но буду модная бабка!

После долгих поисков я откопала сокровища: пару темно-синих брюк со стрелками, довольно изящного кроя, и длинную серо-стальную тунику, которая прикрывала главную проблему – выпирающий живот. Фигура у Михаловны была своеобразной: худая попа и ноги, но широкие плечи, солидная грудь и этот самый живот.

– Ну, Михаловна, – рассмеялась я, натягивая брюки, – надо же, у тебя фигура «перевёрнутый треугольник». Широкие плечи, грудь… Наверное, в молодости ты не одного мужчину с ума свела такой формой!

В голове раздался, уже знакомый, фыркающий смешок. «Была грудь, как у Памелы Андерсон, а теперь – ушки спаниеля. Всё на юг, детка, всё на юг. Сейчас грудь уже не та, но можно попробовать исправить этот недостаток капустой».

– Не поняла. При чем тут капуста?

«Эх, мОлодежь! Это же известный факт. Я по молодости столько капусты съела, таку красоту отрастила. А сейчас только так…

Капуста правда помогает

увеличению груди!

Берете две больших капусты,

Кладете в лифчик – вуаля!»

Я расхохоталась. С этим внутренним сарказмом можно было идти в разведку.

Добавив к своему наряду элегантное бежевое пальто и найдя на антресолях потрёпанную, но стильную фетровую шляпку, я почувствовала себя почти что красоткой.

– Последний штрих! – провозгласила я и накинула на шею длинный шелковый шарф с цветочным принтом. Он мгновенно добавил образу лёгкости и элегантности.

Я подошла к зеркалу в прихожей. Отражение было… странным. Не я, но уже и не та унылая старушка, что вернулась из больницы. Почти красотка. Почти.

Михаловна была со мной согласна:

«К таким изысканным ботинкам,

К такому стильному пальто,

Сегодня вы лицо надели

Не то»

– Н-да, не хватает совсем чуть-чуть жизни на лице, – подумала я. – Михаловна, не возражаешь?

«Только без этого своего современного боевого раскраса, – предупредил голос. – А то будешь похожа на клоуна».

– Обещаю, только лёгкий тон, чтобы не пугать народ нашей бледностью, – пообещала я.

Достав с полки в ванной скромную косметичку Михаловны (тоналка «Балет», помада, карандаш для бровей и какая-то советская тушь), я принялась за работу. Легкий тональный крем, чтобы скрыть самые яркие пятна возраста, чуть-чуть румян на морщинистых щёки, капелька теней пастельного оттенка на веки. Пара аккуратных взмахов тушью – и взгляд посвежел, стал более осознанным. И в завершение – лёгкий, почти прозрачный слой розовой помады.

Я снова посмотрела в зеркало. Да, это было лицо пожилой женщины. Но оно светилось изнутри. Глаза блестели. Это было лицо человека, который не сдаётся.

– Ну что, Михаловна? – спросила я, поворачивая голову. – Можно и женихов искать?

«Можно, – после паузы согласился голос, и в нём послышалась тёплая нота. – Только чтоб с пенсией побольше, чем у меня. А то на одних макаронах вдвоем не протянем».

В приподнятом настроении, с сумкой-тележкой (гениальное изобретение, как я теперь понимаю!), я вышла на улицу. Воздух пах влажной землёй и надеждой. Птицы орали так, будто у них была пьяная тусовка. И я их понимала.

Дойдя до поликлиники, я ощутила знакомый по больнице мандраж. Очередь, бланки, вечно занятый терапевт. Но сегодня я была готова к бою. Я была не просто Зоей Михайловной, я была Зоей-с-марафетом.

Именно с этой мыслью я решилась на главное. Свернула в сторону стационара. Сердце заколотилось где-то в районе горла. Я знала, что там, в соседнем крыле, лежала Я. Та, настоящая.

Я шла по длинному коридору, и с каждым шагом ноги становились тяжелее. Что я увижу? Свое бледное, безжизненное лицо? Аппараты?

Наконец, я нашла нужную палату. Дверь была приоткрыта. Сделав глубокий вдох, я заглянула внутрь.

«Я» лежала на кровати у окна. Мои длинные каштановые волосы были аккуратно заплетены в косу. Ресницы лежали на бледных щеках тёмными полумесяцами. Выглядела я удивительно спокойно, как спящая принцесса. Рядом тихо пикал монитор, показывая волнистую зелёную линию.

И тут моё дыхание перехватило. Рядом с кроватью, склонившись, сидел Макс. Он держал мою – её – руку и что-то тихо, очень тихо напевал. Нашу песню из того глупого сериала.

В горле встал ком. Слёзы, горячие и предательские, подступили к глазам. Я хотела крикнуть, броситься к нему, почувствовать его запах…

Но вместо этого я лишь прошептала: «Всё будет хорошо…»

Макс поднял голову. Увидел в дверях плачущую старушку. Его лицо выразило лёгкое недоумение и вежливую озабоченность.

– Здравствуйте, – тихо сказал он. – Вы к…?

– Нет, нет, милый, – я поспешно вытерла слёзы краем шарфа. – Я так… проходила. Дай Бог ей здоровья.

Я развернулась и почти побежала прочь, не в силах смотреть на это больше. На своё безжизненное тело. Я плелась по коридору, мимо удивлённых санитарок, на улицу.

Я шла, не разбирая дороги, и рыдала. Рыдала от жалости к себе, от боли, от невозможности всё исправить.

«Тихо, детка, тихо, – зашептал голос Михаловны, и он звучал не как упрёк, а как колыбельная. – Видишь? Он там. Он ждёт. Твоя жизнь там, она не закончилась. Она просто… приостановилась. А пока – мы с тобой. И у нас, между прочим, марафет и выход в свет. Не время реветь, время жить. Хоть и так, как получается».

Я остановилась, вытерла лицо и сделала глубокий вдох. Весенний воздух снова ударил в нос. Да, он ждал. А я… я должна была жить. За двоих. И мой первый выход в свет, несмотря на слёзы, можно было считать состоявшимся.

Глава 4. Поход в поликлинику, или Квинтэссенция невидимки

Решиться на поход в поликлинику после всего пережитого – это как добровольно пойти на вторую линию фронта. Тот же вражеский тыл, те же окопы в виде скрипучих пластиковых кресел, только пахнет не порохом, а «Лизоформином» и безнадёгой.

Я стояла в очереди в регистратуру, вжимаясь в стену и пытаясь быть как можно более незаметной. Безуспешно. Моё новое тело, облачённое в пальто и шляпку, по-прежнему привлекало взгляды – правда, не восхищённые, а снисходительные. «О, смотри, какая бабулька нарядная, наверное, к внучке на выпускной собралась», – прошипела в очереди одна женщина. Нет, милые, это я иду в атаку, на ваше равнодушие.