Эмоции и Страсти. Сборник откровенных рассказов

Сергей Николаевич замолчал. Было видно, что, окунувшись в прошлые воспоминания, ему было очень тяжело. Он душевно страдал и мучился. Даже алкоголь не помогал, а наоборот только обострил эти страдания. Я тоже молчал и не знал, как реагировать, ведь он, по сути, доверился чужому человеку в моём лице и высказал самое сокровенное, надеясь облегчить свою душу.

За окном наступила глубокая ночь. Колёса неумолимо стучали, ускоряя наше расставание.

Я вышел рано утром, не попрощавшись, когда Сергей Николаевич ещё крепко спал.

6. Горемыка

В последнее время Сергея преследовали одни неудачи. Даже, казалось, незначительные жизненные мелочи и те, находя Сергея, превращались в достойные неприятности. Всё было на нервах, а нервные клетки, как известно, не восстанавливаются. Его всё тяготило. Особенно раздражало, когда наезжала жена, постоянно плача, что он не бывает дома и не бережет свое драгоценное здоровье. Жена безумно любила его и болезненно ревновала ко всем и ко всему. От этой ненормальной любви Сергей и страдал больше всего, постоянно нервничая и взрываясь по любому поводу. Сказать, что он не любил свою жену, будет не верно так же, как, если сказать, что он любил свою жену, то есть были какие-то странные отношения.

Но он очень тепло относился к своим детям. Когда Сергей появлялся дома, его смышленая пятилетняя дочурка не отходила от него ни на шаг, она была его отдушина в семье, а сын рос как-то сам по себе и ни к кому из родителей не привязывался.

Жена желала только одного, чтобы ее любимый муж сидел около нее и никуда не уходил, кроме работы. Пускай даже ничего не делал, а просто сидел дома, так спокойней и надежней. Временами, когда на этой почве возникали скандалы, он, разозлившись, ненавидел жену, срываясь и ругаясь с ней постыдно-нехорошими словами. А однажды даже подрались.

Как-то Сергей пришел с работы и, помыв руки, сел за стол перекусить, как к нему вдруг подскочила жена и впилась ногтями в лицо. От неожиданности он сильно дернулся и свалился со стула под стол, больно ударившись головой о столешницу.

– Ты что, с ума сошла, дура ненормальная?! – в сердцах закричал он. – Что я тебе такого сделал?..

Жена, вся бледная и трясучая, молча схватила его за волосы и стала таскать по кухне. Сергей не выдержал и, изловчившись, со всего размаха врезал ей в левое ухо. Жена вскрикнула и беспомощно плюхнулась задницей на пол, часто заморгав глазами, а потом громко разрыдалась, по-бабьи, навзрыд. Ухо прямо на глазах опухло и посинело, превратившись в настоящий экзотический лопух.

Сергей испугался своей резкости и, ничего не понимая, напряженно смотрел на рыдающую жену. Красные полосы на покарябанном лице делали его похожим на кровожадного индейца, пылающего жаждой мести, только глаза выражали замешательство и легкий испуг.

– Ладно… перестань, – начал он, сдерживая свой гнев. – Ты что, очумела что ли? Набросилась, как сумасшедшая! Что я тебе сделал?..

Жена, кряхтя и охая, встала и, ничего не объясняя, бросила ему скомканный конверт. Сергей подобрал его и расправил. Он сразу понял причину внезапной ярости тихой жены. Письмо с любовными переживаниями было адресовано ему. Написала его студентка из Беловского техникума, с которой познакомился, когда та проходила практику в химическом цехе по его вахте. Она, высокая и стройная, впечатлила сентиментального Сергея, как только он увидел ее.

Двадцатилетняя девушка, чувствуя на себе мужские любопытные взгляды, превращалась в красавицу, знающую себе цену. Она игриво ходила по блочным щитам котлотурбинного цеха электростанции и всем улыбалась. У Сергея завязался с ней возвышенный роман, обожествляющий все земное. Выходные дни проводили вместе: ходили в кино, а в хорошую погоду прогуливались по улицам города и нежно ворковали, словно голубки, на разные философские темы. Сергей буквально молился на нее, боясь прикоснуться чисто физически. Он наслаждался возвышенными поэтическими чувствами, наполненными не только любовью, но и трогательной сердечной привязанностью. Он даже посвящал ей стихи, и они даже ей нравились, когда он, волнуясь, читал их дрожащим голосом. На протяжении всего романа он так и не прикоснулся к ней, не считая двух робких поцелуев при прощании после окончания практики. Она уехала, пообещав ему, что обязательно напишет. Коллеги по работе, видя, как Сергей затосковал после отъезда студентки, начали посмеиваться над ним, делая ехидные пошлые намеки, а один, отличающийся прямотой и откровенностью, честно сказал:

– Серега, да перестань ты хандрить! Что ты на самом то деле! По какой-то ****и затосковал! Ее, наверное, только я не трахал, а так вся вахта перепробовала.

Сергей побледнел и набросился на коллегу, схватив за грудки цепкими руками.

– Ты что? – искренне удивился тот. – Я же правду сказал! Если не веришь, спроси у Шуры, – он кивнул на машиниста энергоблока. – Шура имел ее прямо в экспресс-лаборатории, разложив на фуфайках, и я не раз его подменял для этой цели… Серега, ты что?.. Что с тобой?..

Сергей выскочил с блочного щита и быстро сбежал по лестнице на нулевую отметку. Он ходил в одиночестве по цеху, вытирая слезы, до тех пор, пока не успокоился.

Потом, полностью перегорев, он написал ей длинное-предлинное письмо. В нем он со всей страстью и разочарованием излил свою тонкую чувствительную душу, беззлобно сожалея о надругательствах с ее стороны над искренней любовью. Он был разочарован ее лицемерием и обманом, когда сам был с ней так откровенен и доверчив, так нежен и предан, как чистый невинный ребенок…

Еще одна неприятность с ним произошла на День Военно-Морского Флота. Сергей надел тельняшку и черный берет морского пехотинца. Рано утром отправился на площадь Ленина, где встречались по традиции все бывшие мореманы.

Молодые здоровые парни, подогретые спиртными напитками, группками расходились по всему городу, ища, а кто самый упорный, и находя забавные приключения.

Сергей оказался на редкость упорным. Сначала он ввязался в драку за какого-то братана, здесь ему порвали тельняшку и разбили до крови губы. Потом, когда ехал в автобусе домой, из благих намерений он сделал справедливые замечания молодым парням, которые громко орали и матерились, не обращая никакого внимания ни на женщин, ни на детей. Хулиганы проигнорировали его замечания и также громко на весь автобус послали его, да так далеко, что затрещали рубахи, заскрипели зубы, и заполнился криками и стонами тесный душный салон…

И оказался Сергей, как самый буйный, в полиции. И отпустили его, разобравшись, лишь только утром на другой день.

Домой пришел, как побитая собака: весь в полосатых лохмотьях, взъерошенный, с подбитым носом и запекшими губами, а под глазом гордо красовался огромный синяк. И берет, гордость любого морского пехотинца, был, к сожалению, утерян в той кровавой битве…

Жена поохала, поохала, да и разрыдалась, ломая в истерике руки.

Сергей молча прошел в ванную комнату и закрылся. Глядя на свое отображение в зеркале, он с тяжелой грустью задумался о своей несчастной жизни. Причитания ненавистной жены отчетливо доносились до его слуха.

Сергей сел на край ванны, обхватил побитую голову руками и беззвучно заплакал. Соленые слезы, как капли морской воды, катились по кровавым израненным щекам и разъедали ссадины…

7. Санаторская братва

Четырехэтажное с балконами здание санатория располагалось на берегу большого водохранилища. Вокруг и вдоль берега тянулся большой сосновый лес.

На вахту выделили тридцать мест, поэтому все желающие получили путевки и после ночи сделали заезд в санаторий. Вселялись по два человека в комнату. Предназначенные для вахты комнаты находились на третьем и четвертом этажах по обе стороны длинного узкого коридора. Старшим заезда стал начальник смены Юрий Данилович.

Пятидесятилетний Юрий Данилович, небольшого роста и щупленький, напоминал юркого вездесущего подростка. Обладая быстрой реакцией оперативника и немалым жизненным опытом, он сумел быстро заселиться в самой лучшей и удобной комнате и принять предписанные врачом профилактические лечебные процедуры. Потом он важно ходил по коридорам и следил за расселением своих подчиненных, знакомясь попутно и с чужими людьми, приехавшими также вахтой с других предприятий.

Сделали заезд в санаторий и Голован с Дольским, поселившись вместе в угловой комнате на четвертом этаже. Приехал и Крымов, ему вместе с товарищем по работе Екимовым досталась тоже угловая комната, но только на третьем этаже, то есть под Голованом. Эти комнаты были хороши тем, что они выходили окнами на море и сосновый лес, а расположенная сбоку пристройка корректировала розу ветров и создавала маленький оазис.

После ужина в восемь часов на втором этаже, в фойе состоялся вечер знакомства. Стоявшие по углам мощные динамики возбужденно разносили быструю музыку. Нарядные отдыхающие, собравшись группками, с любопытством рассматривали друг друга. Тот, кто посмелее и раскованнее, уже танцевал, выделывая замысловатые кренделя. Вечер только начинался. Все приглядывались и знакомились, постепенно пьянея и входя в раж.

Голован и Дольский, развалившись на диване в углу, наблюдали за танцующими дамами и о чем-то оживленно разговаривали. Им явно понравились две девушки напротив, увлеченно танцующие и поглядывающие на них. Девушки ловко в такт ритмичной музыки вихляли полуобнаженными бедрами и сексуально подергивали круглыми попочками.

Скоро Дольский, мило улыбаясь и ловко управляя своим гибким телом, оказался около них. Кружась в танце, он то и дело приближался к девушкам и доверительно беседовал, они тоже улыбались и, внимательно слушая, что-то охотно отвечали.

– Все, шеф, контакт наладил! – говорил погодя Дольский. – Которая рыжая – Нина, та, что повыше – Оксана. Они, оказывается, местные, а здесь просто помогают в проведении вечера. Я их пригласил после танцев к нам в комнату. Сказали, что придут. Ну, как?

– Нормалек! – довольно сказал Голован. – Тогда надо готовиться. Ты будь с ними и через полчаса приводи, а я за это время приготовлю всё: приберусь, накрою на стол и прочее… Сам понимаешь!..

– Есть, шеф! – сказал Дольский. – Тогда я поскакал к ним, вернее, полетел на крыльях любви, чтобы никто не перехватил.

Дружно встав с дивана, они отправились выполнять поставленные перед каждым ответственные боевые задачи.

Вечер набирал обороты. Все, возбужденные и разгоряченные, ходили по коридорам и хлопали дверьми. Они то и дело спускались и поднимались с этажа на этаж. Эти хаотические движения напоминали беспокойный муравейник перед наступлением дождя. Дождь в санатории уже начался: громкие пьяные разговоры, звон стаканов, пустые бутылки, кем-то неуклюже опрокинутые и шумно катившиеся в сопровождении дикого восторга, – всё это приводило, в итоге, к долгожданному моменту братания и страстного любвеобилия.

В комнате у Крымова и Екимова пир стоял горой. Сидя за общим столом, мужчины и женщины, едва познакомившись, уже прижимались друг к другу. Оторвавшись от семей, многие машинально сняли с себя обязанности мужей и жен, все были холостые и свободные. Адреналин, подогретый спиртными напитками, превращал всех в самцов и самок. В силу вступали неодолимые животные инстинкты. Откровенные взгляды, раздевая и лаская тела, волновали и возбуждали всех присутствующих. Полногрудые женщины бесстыдно прижимались к молодым мужчинам и развязно намекали о возможности беспрепятственно уединиться.

Пьяный Екимов, видимо, превысив свою норму, откинулся к стенке и мирно засопел. Рослая, массивная Лариса, развязно чмокая, подмигнула своей соседке по комнате и, кивнув на уснувшего Екимова, сказала:

– Что-то мужики у нас слабые пошли! Ваш Екимов совсем раскис! Отведу-ка его в нашу комнату, пускай там отойдет немного.

Она, просунув руку под его спину, легко подняла и поставила на ноги. Он, шатаясь и что-то несвязно бормоча, придерживался за ее мощный торс, но ноги его не слушались и постоянно подгибались. Все от этого весело смеялись.

– Ладно, будет! – широко улыбаясь, сказала Лариса. – Что смеяться над мужичком? Подумаешь, перебрал немножко! С кем не бывает? Ничего, сейчас отойдет!..

Она, играючи, как ребенка, подхватила его на руки и, раздвигая всё и всех на своем пути, потащила к себе в комнату. Все еще пуще загоготали, сотрясаясь и, буквально, падая от дикого хохота.

Крымов встал и закрыл дверь на замок. Потом, сделав паузу, серьезно сказал:

– Всё, успокоились! Хватит смеяться, а то сейчас дежурная прибежит и всех разгонит, время то позднее. Надо полагать, они к нам больше не вернутся. Жалко мне Екимова: представляю, что с ним будет к утру! – и он опять, только тихо, засмеялся.

– Ребята, – подхватила Ларисина соседка, – давайте продолжим банкет без них. Крымов, разливай всем по стопке, а то совсем скучно стало…

В компании находились еще две дамы, к одной из которых все обращались по имени и отчеству, уважительно называя Галиной Петровной. Она была до такой степени полной, что даже модное нарядное платье, изготовленное из плотной дорогой ткани, не могло спрятать сумчатые складки обильного жира и сидело на ней, как на пивной бочке, делая фигуру еще безобразней. Народная мудрость гласит, что нет некрасивых женщин, а бывает мало выпито водки, поэтому все-таки интересно, сколько же нужно выпить водки, чтобы в Галине Петровне, хотя бы немножко, увидеть женщину. Она, как пьяный матрос, сошедший после долгих странствий с палубы пришвартованного корабля, ходила вразвалочку по коридорам и приставала ко всем мужчинам, пока случай не привел ее в эту комнату. Но и здесь Галина Петровна явно не пользовалась спросом, и она, трезво оценив свои потенциальные возможности, все усилия решила направить на борьбу за Крымова, рьяно соперничая с Ларисиной соседкой.

Другая дама без сомнения следила за собой. Ее высокий бюст вызывающе смотрел и надменно дразнил всех присутствующих мужчин, но ей нравился сидящий рядом крупный спортивный парень Антон. Она, опытная зрелая женщина, увидев его, сказала сама себе: этот мальчик будет мой. В Антоне чувствовалась привлекательная мужская сила, и она, хищная Валентина, все чаще и пристальней смотрела на Антона. Тот, наконец, наклонился к ее уху и прошептал:

– Валя, может быть, прогуляемся, а то как-то душновато стало здесь?

– И то правда! – охотно согласилась Валентина. – Да и моя соседка не спит из-за меня. А ее лучше не беспокоить – сварливая!..

Они встали и вышли. Гулянка продолжалась без них. Все до того напились, что каждый, не слушая другого, перебивал и болтал что попало.

Антон в своей комнате ночевал один, сосед по семейным обстоятельствам вынужден был уехать домой, и Валентина об этом знала.

Они, разгоряченные, стояли в темном безлюдном фойе, слегка прижимались друг к другу и негромко разговаривали.

– Честно сказать, мне такие попойки не нравятся, – говорил Антон, добродушно расплываясь в грустной улыбке.

Он говорил, а обольстительная Валентина ласково смотрела на него и про себя думала:

«О, Боже, какой милый большой мальчик! Какие у него выразительные умные глаза! Что он там все философствует? Хоть бы на чай пригласил к себе, ведь один сейчас живет. Вот дурачок!..»

– А ты как думаешь? – вдруг спросил он и смутился, поймав на себе пристальный изучающий взгляд.

Валентина решила сама перейти в наступление.

– Антоша, слушай, иди к себе в комнату, а я предупрежу свою соседку, чтобы та ложилась спать, – сказала она. – У меня есть конфеты и печенье! Я закрою соседку, и мы посидим у тебя, попьем чай и обо всем поговорим. Хорошо, Антоша?..

Не прошло и пятнадцати минут, как Валентина появилась в комнате у Антона. Она бесшумно прикрыла дверь и повернула ключ в замке.

– Там дежурная ходит по коридорам, – сказала Валентина. – Больно уж она шумит, что долго не ложимся спать, и заставляет в комнатах гасить свет. Я принесла ночник, чтобы не так ярко было, да и снаружи будет не видно.

Валентина включила ночник, погасив общий свет в комнате. Скоро закипел маленький электрический кофейник. Наклонившись над кофейником, Валентина колдовала, переливая кипяток то в стакан, то из стакана, и заваривала индийский чай. Присутствие зрелой обаятельной женщины приятно волновало и кружило голову. Антон чувствовал мощные толчки сердца, его разгоряченное тело почему-то испытывало легкий озноб. Валентина все колдовала, ее округлые женские формы выгодно представлялись перед взором Антона, и он, возбужденный до предела, робким движением обнял ее за бедра и посадил к себе на колени. Возбуждение дрожью пробежало по телу Антона, и опытная Валентина это почувствовала. Она повернулась к нему и прижалась грудью.

– Не волнуйся, Антошечка! – ласково сказала она и нежно поцеловала в горячие губы. – Успокойся, мой мальчик!.. Сейчас мы попьем чай…

Валентина с такой теплотой посмотрела Антону в глаза, что тот, потеряв робость, страстно подхватил ее и отнес на кровать.

– Не спеши, мой мальчик! Не волнуйся! – возбуждённо шептала она.

И Антон был очень спокоен. Он, раздевшись, помогал раздеваться Валентине.

Антон трепетно расстегнул лифчик. Валентина, придерживая большие упругие груди, налитые красивой тяжестью, стыдливо посмотрела на него и, заметив в его глазах неподдельное восхищение, отвела руки.

– А ты красивая! – искренне сказал Антон, и его сильные руки нежно и трепетно прикоснулись к бархатной холеной коже знойной партнерши…

– Какой ты сильный мужчина! – устало сказала потом Валентина. – Я сразу тебя рассмотрела, как только увидела впервые, – переведя дух, продолжила она. – Я уже тогда себе сказала, что этот мальчик будет мой. И вот ты мой!

Валентина весело засмеялась. Антону тоже было легко и радостно, будто снял с себя и со своей души непомерно тяжелый груз.

– Ну все, Антошечка, отдыхай! – вдруг засуетилась Валентина. – Я тебе оставлю конфеты и печенье, а кофейник заберу. Он не мой, соседки. Мне пора, а то соседка что-нибудь заподозрит.

Антон понимающе молчал. Она быстро оделась и поправила прическу, прижалась к нему и жарко поцеловала в губы. Потом, прихватив кофейник, прислонила ухо к двери и прислушалась. Было тихо. Она помахала рукой, повернула ключ и проворно выскочила в коридор, бесшумно прикрыв за собой дверь. Легкий стук каблучков, едва уловимый, пробежал по коридору и затих где-то в глубине на переходе.

Антон лежал в темноте с открытыми глазами, вдыхая сохранившийся запах разгоряченного женского тела. Он уснул незаметно, погрузившись в блаженный сон удовлетворенного во всем человека.

Санаторий, нагудевшись, постепенно замирал. Лишь иногда раздавались пьяные крики и непонятная возня.

На другой день после завтрака главный врач пригласил к себе в кабинет старшего по заезду Юрия Даниловича. От дежурной медсестры поступила жалоба на вахтенный персонал. Юрий Данилович накануне изрядно перепил и совершенно ничего не помнил, мучаясь страшными головными болями. Идти к главврачу не хотел, но тот перехватил его прямо у столовой.

– Юрий Данилович, – сразу строго обратился он, – почему ваш вахтенный персонал нарушает внутренний распорядок? Почему вы в оздоровительном учреждении устраиваете коллективные ночные гулянья? Когда прекратятся все эти безобразия?

Юрий Данилович, кое-как пересилив свое недомогание, удивленно развел руками и искренне воскликнул:

– Да вы что?! Кто вам сказал такую чепуху? Быть не может! У нас было все спокойно.

– Странно! – удивился главврач и пожал плечами. – А что же тогда медсестра жалобу написала?.. А вон и она идет! Сейчас спросим! Екатерина Семеновна! – громко позвал он мелькнувшую медсестру. – Екатерина Семеновна, подойдите, пожалуйста, на минуту!..

Полненькая проворная медсестра подошла к мужчинам.

– Екатерина Семеновна, – опять обратился главврач, – вот Юрий Данилович утверждает, что в минувшую ночь все было спокойно, никто и ничто не нарушал.

– Как не нарушал?! – искренне вскипятилась возмущенная медсестра. – Вот он больше всех и хулиганил! Мало ему, что нахрюкался до чертиков, так он еще всю ночь за мной гонялся и приставал ко мне! Вон, весь рукав оторвал! – и она показала на белый халат. – Я его только что пришила!

– Юрий Даниилович! – удивленно протянул главврач. – Уж от вас то я этого не ожидал!..

Чувствуя, что трясина праздности санаторного безделья засасывает со всеми потрохами, Юрий Данилович решил прервать лечебные процедуры, сдав полномочия старшего по заезду более серьезному коллеге, который, если и не пил, то только потому, что остро страдал от язвы желудка.

На этом все и успокоились. То ли вахтенный персонал не пьянствовал, то ли научился пить, не пьянея, но только нареканий по этому поводу со стороны служебного персонала оздоровительного учреждения больше не было.

Бар, ежедневно работающий при столовой, по-прежнему приторговывал разновидными спиртными напитками и приносил прибыль.

8. Драматическая женщина

Светка, моя институтская подруга, поехала на выходных на дачу. Когда она выходила из электрички, неудачно спрыгнула на землю и подвернула левую ногу. Я только что пообедала, как зазвонил телефон. Звонила Светка:

– Анька, выручай, нога так опухла, что спасу нет, а у тебя есть машина, – словом, вези, а то не могу даже шевелить ногой!

Хорошо машина под окном и дача почти в черте города! Я сразу же за руль и через час у Светки. А Светка, задрав левую ногу выше головы, лежит на лавке вся зеленая и жалобно стонет.

– О-о, моя спасительница, – радостно запищала она, – я не могу уже, нога так ноет, так ноет, что внутри все выворачивается.

Дотащила я ее кое-как до машины, стянула опухшую ногу каким-то платком, чтобы как-то снять боль, и лишь потом потихоньку тронулась до больницы.

Молодой хирург принял сразу, только направил сделать рентген левой стопы, а то не понятно: вывих тут или перелом.

– Доктор, как перелом?! – испугалась Светка. – У меня же скоро командировка в Москву!

– Да ничего страшного, я думаю, за месяц все заживет, – успокоил хирург, – только вот посмотрим, что рентген покажет.

Рентген показал трещину какой-то косточки. Светка, конечно, расстроилась.

– Да не переживай, сказала я ей, доктор же заверил, что через месяц все затянется. Ну, а пока на костылях попрыгаешь (мы костыли тут же в больнице на прокат взяли), заодно и похудеешь, я даже тебе завидую, – схитрила я.

– Ну, спасибо, подруга, успокоила, – чуть не плача, сказала Светка.

Я поняла, что переиграла, и, чтобы как-то сменить тему, предложила ей:

– Светка, поехали лучше ко мне в гости, у меня такое прекрасное вино есть, немножко расслабимся.

Светка охотно согласилась.

Я живу на восьмом этаже, и лифт как всегда не работал. Постояли мы со Светкой на первом этаже, подавили-подавили кнопку вызова, немного повозмущались, поохали, а делать то нечего, все-таки приехали, подыматься нужно, да и вино прокиснет.

– Ладно, – решилась Светка, – ты меня сзади придерживай, а я на костылях поскачу.

Сказала она и прыгнула вперед, а я даже сообразить не успела. Светка спотыкнулась и со всего роста грохнула на ступеньки. Боже мой, я так испугалась и чуть не оглохла от грохота. Светка лежала на ступеньках и молчала. Я же окаменела и не знала что делать.

Светка, наконец, зашевелилась и заойкала. Ее левая кисть, неестественно подвернутая под туловище при падении, повисла плетью. Я помогла ей встать.

– Мамочка, что с этим пальцем? – испугалась Светка, глядя на кисть левой руки.

– Наверное, ушибла, – смутно высказала я догадку.

– Вот, как с утра не повезет, так весь день насмарку! – огорчилась Светка. – А черт с ним, видно ушибла! – согласилась она. – На, неси костыли, а я так на одной ноге поскачу и буду держаться руками за перила.

Наконец, мы добрались до восьмого этажа. Светка, едва переводя дыхание, устало ввалилась в квартиру.

– Пить хочу, аж в горле все пересохло! Где там твое хваленое вино? – сразу выпалила она.

Я засуетилась, достала конфеты, фрукты, разлила по бокалам красное вино.

– Как всё-таки хорошо! – сказала Светка, попробовав охлажденное вино.

– Хорошо, – согласилась я, – вот, если бы только не нога… Слушай, а что у тебя со средним пальцем? – вдруг встревожилась я. – Какой он у тебя стал большой и синий, прямо как слива!

– О-о, да-а! – испугалась Светка. – Что это с ним?

– Слушай, Светка, тебе, по-моему, опять надо в больницу, – нерешительно сказала я.

– Да… надо, – согласилась Светка, – он у меня так пульсирует, как будто здесь сидит второе сердце.

Спускаться было гораздо легче. Мы со Светкой привычно доехали до больницы, и нас там, как родных, встретил знакомый хирург.

– Что, плохо наложили гипс? – спросил доктор.

– Да нет, – сказала Светка, – вот, что-то с пальцем…

Светка показала доктору средний палец. Хирург округлил глаза и сразу выписал направление на рентген.