Крылатая. Хранитель Искры

– Я того и добивалась, – усмехнулась она, – мне нужно было найти подходящий ключ. Чтобы пробудить в тебе силу, которая долгое время внушала тебе ужас и которую ты прятала так глубоко, что простыми уговорами до нее было бы не добраться. Это мне стоит попросить у тебя прощения за то, что не нашла другого пути. Но все было не зря. Так или иначе, но мы делаем лучшее из возможного, даже если нам хочется думать иначе.

Ох, мне бы очень хотелось, чтобы все было действительно так.

– Невена, меня волнует еще один вопрос. Мне нужно еще что-то сделать для… – я замялась и на мгновение взглянула на маму, – для тех, кто остался там? – я неопределенно махнула рукой вниз. – Или все уже и так в порядке?

– Обязательно нужно.

Я вскинула брови вверх, ожидая ее указаний. Мама едва заметно улыбнулась.

– То, что тебе нужно по-настоящему – это научиться уважать путь другой души. Без этого, даже став полноправным Хранителем Искры, ты никому не сможешь помочь.

– Но как так? Разве я не уважаю?

– Нет. Ты жалеешь. И жалость возвышает тебя над другими. Твой же дар – возвышаться над обстоятельствами, чтобы видеть шире и глубже – за пределами условностей и человеческой боли. Твой дар – любить, а не жалеть.

Что я могла сказать в ответ? Только молча кивнуть. И надеяться, что однажды я смогу понять разницу.

Глава 6. Точка

– Как же здорово, что ты оказалась тут, – сказала я, укладывая велосипед в багажник маминой машины. Пройдя всего несколько минут по лесу, я так сильно устала, что даже не могла себе представить, как бы добиралась до дома самостоятельно. Из последних сил я плюхнулась на переднее сиденье, вытащила из рюкзака спасительный термос с крепким сладким чаем, приготовленным мамой еще утром, сделала пару глотков, ощущая, как теплая волна, растекаясь внутри, возвращает меня к жизни. Я вдруг почувствовала себя невероятно счастливой. Протянув маме чашку, я улыбнулась:

– Спасибо тебе… за все.

– Там еще есть бутерброды, – она кивнула на мой рюкзак.

– Как ты услышала, что я тебя звала?

Мама вырулила на шоссе, которое было полно автомобилей, мчащихся по своим делам. Тихий и размеренный совиный мир остался где-то в лесу, за нашими спинами. Был ли он на самом деле? Или только привиделся?

– Я всегда тебя чувствую, Теа. Вчера впервые пропадала связь – наверное, это из-за Болота. Никогда не знаешь, что оно учудит. А сегодня я услышала твой крик – и сразу примчалась, – она коротко взглянула на меня.

Мне хотелось говорить с мамой, рассказать ей о том, что со мной происходило, задать целый ворох вопросов, но слова застревали на полпути, утрачивая необходимость быть произнесенными вслух, растворяясь в ирреальности, эфемерности всего случившегося: со мной однозначно что-то произошло, но что именно – было невозможно описать словами.

– Просто позволь новому прорасти и окрепнуть внутри тебя. Придет время – и все станет ясно.

Я кивнула, благодарная за такое простое решение, предложенное мамой, а еще больше – за то, что она меня понимает и мне не нужно ничего ей объяснять, по крупицам выуживая из небытия слова и смыслы.

До дома мы доехали в тишине. По дороге я с удивлением обнаружила, что уже наступил вечер, а весь наш дом, по самую остроконечную башенку, теперь утопал в сумерках, с каждым мгновением все больше теряя свои очертания. Лишь свет фонарей, там и тут скользящий по его деревянным бокам, возвращал дом к жизни. Я зябко поежилась от скребущего на душе подозрения, и, войдя вовнутрь, поскорее растопила камин и зажгла россыпь огоньков на стене – гирлянду с лампочками теплого желтого света, наполнявшего гостиную особым уютом и умиротворением. Ну вот, теперь можно было, набравшись смелости, взглянуть на часы и на дату в телефоне. Больше всего на свете в этот момент я боялась узнать, что с того времени, как я распрощалась с мамой утром, прошло слишком много времени, гораздо больше чем, пара-тройка часов, которые, по моим ощущениям, я провела на болоте.

Мама заметила мое волнение и тихонько хмыкнула:

– Да все в порядке. Просто на Болоте время течет по-другому.

– Быстрее, чем обычно?

– Нет. Не быстрее, не медленнее, а просто по-другому. Иногда – волнами, а порой вообще странными замысловатыми переплетениями. Постепенно ты научишься с ним ладить.

Я выдохнула с облегчением. К тому же день оказался ровно тот, что начался с утра, ну а то, что внезапно наступил вечер – не так уж и плохо, по большому счету. Сейчас мы с мамой поужинаем и, как у нас это заведено, заварим душистый чай, сядем у камина и во время неспешной беседы будем бережно собирать разноцветные бусины событий на нить уходящего дня.

Мы устроились перед камином, каждая в своем кресле. Обернувшись крыльями и вытянув ноги поближе к огню, я любовалась тем, как по гостиной порхали отсветы пламени, создавая причудливые очертания теней.

– Мам, а ты тоже проходила подобное… ммм… знакомство с Болотом?

– Да, – кивнула она задумчиво и на несколько мгновений погрузилась в свои мысли. – Но не совсем. Каждый попадает в свою персональную трясину: болото хранит память обо всем, что было, но каждому своему гостю оно открывает ровно то, что именно ему мешает идти вперед.

– А то, что происходит внутри Болота, – это правда? Ну, то есть происходит на самом деле?

– И да, и нет. Больше всего это похоже на очень правдоподобный сон. Просыпаясь, ты понимаешь, что всего прожитого совершенно точно не было наяву, но вместе с тем после твоего пробуждения реальность стала совсем другой – потому что во сне необратимо изменился ты сам.

Мама повертела в руках чашку, зажмурившись, сделала глоток и продолжила:

– Болото говорит образами, символами – на языке, понятном его гостю. Никогда нельзя точно сказать, насколько увиденное реально и из какой реальности оно родом, ведь его невозможно пощупать, потрогать, только воспринять на уровне чувств и состояний – и уж в их-то реальности, к счастью, можно не сомневаться.

– То есть то, что я видела, – это правда, но только для меня?

– Да, это отражение того, что есть у тебя внутри, и того, как ты видишь и воспринимаешь мир вокруг. Но ты – это часть целого, и потому все, что целое видит твоими глазами, для него тоже – правда.

– И тогда получается, что, если там, на Болоте, или, допустим, во сне, что-то поменялось в моем восприятии, то оно поменялось на самом деле?

– Поменялось твое состояние и вслед за ним – крошечный кусочек твоей реальности. Но никто не знает, какие изменения могут произойти вслед за одним-единственным взмахом крыла малюсенькой бабочки. На Болоте этот взмах будет ощутим гораздо быстрее и сильнее, чем где бы то ни было, – просто потому что Болото находится у самой Границы. И ткань, из которой оно состоит, очень отзывчива к любым переменам.

С наслаждением потянувшись в кресле, мама допила свой чай, и произнесла почти шепотом, будто по секрету:

– Среди всех живущих, таких вот крылатых бабочек, что вершат наши общие судьбы взмахом своих нежных крыльев, есть те, кто на полотне витиеватого кружева из переплетенных реальностей, то есть на территории Междумирья, чувствуют себя дома. Они понимают язык Болота и даже слышат биение сердца нашего мира, которое, поговаривают, таится где-то в глубине болотной топи. По велению этого сердца они могут распутывать лишние узелки, выбивающиеся из гармонии единого полотна, могут освобождать застрявшие на Границе души и даже создавать новые узоры, заплетая нити по своему усмотрению. Это и есть магия. Одно слово, одна мысль, одна выпущенная на свободу душа, потерявшаяся на Границе – и мир уже становится другим.

– А ты теперь не одна из них?

– Моя душа по-прежнему связана с Границей, это моя природа, и мне никуда от нее не деться. Только теперь я полностью принадлежу этому берегу, а мое сердце – живым людям. И могу открывать дверь в Междумирье только во внутрь, на сторону жизни. Я слышу Болото, но не могу ему ответить.

– И ты не жалеешь? – осторожно спросила я. Сердце мое, непослушное, вопреки завету Невены все же сжалось в комок и дрогнуло от жалости.

Мама усмехнулась и пожала плечами.

– С одной стороны, после расставания с крыльями я чувствую, будто у меня связаны руки или, скажем, пропал голос. Я часто вижу потерянные души во снах, они приходят за помощью. Знаю, что должна им помочь, но не могу, потому что не в силах подобрать слова, чтобы объяснить им, что надо делать. По ночам я слышу зов Болота и иногда даже плач – и не могу отличить, чей голос тоскливо звенит в моем сердце: самого Болота или же это плачет моя душа, горюя о невосполнимой утрате, об обрезанных крыльях и о не выполненном долге. Это все так, да. И это действительно не просто. Но с другой стороны – я сделала свой выбор. И получила то, что хотела.

– А как же твоя несбывшаяся мечта?

– Летать? – она улыбнулась. – Свою мечту я обменяла на жизнь среди людей и человеческое счастье. И я не знаю, что было бы, если бы я выбрала другое. Вполне может быть, что я так же горевала бы о том, что струсила и не обрезала крылья, что пошла против веления своего сердца. Я правда не знаю. Но все уже произошло так, как есть. Это не изменить и не исправить – да и стоит ли? Можно всю жизнь спорить с Судьбой, сожалея, а можно согласиться и взять жизнь по такой цене, что мы за нее заплатили. Да, я дорого заплатила за свою жизнь. Но тем дороже она для меня, понимаешь?

Мне казалось, что я понимаю, и я кивнула. Хотя как я могла понять, если ни разу не ходила по свету мамиными тропами? Она тем временем продолжала говорить:

– Жалость, как совершенно справедливо указала тебе Невена, – это разрушительное чувство, которое не приносит ничего, кроме глупого тщеславия, основанного на иллюзорном всемогуществе. Ты думаешь, будто знаешь, как должно было быть, и тебя начинает одолевать сожаление о том, что ты мог поступить по-другому. Ты начинаешь жалеть себя и теряешь силы, а твоя уверенность и радость жизни вдруг утекают, как вода сквозь решето. И счастье, если однажды ты все-таки осознаешь, что не мог пойти по другому пути. Мог бы – обязательно бы пошел, сумел, решил, справился.

Мама смотрела на огонь, но на самом деле – в глубину своего сердца. Ее слова разрезали тишину, как резкие взмахи острого меча, и были полны уже знакомой мне силы, той самой, что стоит за спокойствием и уверенностью в своей правде, той силы, что в дребезги разбивает сладкие иллюзии и озаряет светом ясности тьму неведения. Она была в эти минуты необычайно красива – словно сама ее сила, раззадорившись, стала вдруг видимой глазу и теперь танцует отблесками пламени на ее лице.

– Или, например, влекомый жалостью, – продолжала она, – начинаешь считать, что знаешь, как правильно для другого человека. Будто у него самого не достает ума или храбрости, чтобы жить счастливо. – Мама нахмурилась и, решительно встряхнув головой, произнесла:

– Вместо жалости и правда стоит научиться уважению. Стоит научиться признавать силу того, кто по идет по своему пути, и склониться перед этой силой в почтении. Даже если идущий – это ты сам.

– А как же сочувствие? Способность сопереживать? Или это также всего лишь признаки тщеславия? – проговорила я запальчиво, потому что какой-то важный кусочек мозаики ускользал от меня, а потому я начинала злиться, не соглашаясь выпускать из рук привычную картину мира. – Невена сказала, что жалея человека, я не смогу ему помочь. Но ведь если ты не сопереживаешь – как ты можешь понять другого? Да и во что превратится мир без сочувствия? Как мы сможем жить в единстве, не обращая внимания на переживания тех, кто рядом?

– Да, сочувствие помогает и понять, и помочь другому, ты права. Но жалость и сочувствие – это разные вещи. Жалость мешает смотреть на другого открытым сердцем, ее глазами не увидеть суть. Жалость – это малодушие. Боль другого для жалеющего невыносима, а потому искреннего сочувствия от него ждать не стоит. Жалея тебя, я стала глуха к твоему горю, как будто его и вовсе не существует. В слепой попытке уберечь тебя от твоей тяжелой, как мне казалось, судьбы, я не видела того, что происходит с тобой на самом деле.

Поднявшись с кресла, она подкинула дрова в камин, затем села на пушистый ковер поближе к огню и позвала:

– Иди-ка сюда.

Я послушно опустилась на пол, мама притянула меня к себе. Свернувшись калачиком у ее ног, я положила голову ей на колени, и она, бережно укутав пледом всю меня целиком, провела рукой по моим волосам, плечам, по спине.

– Вместо жалости можно помочь другому увидеть свою силу. Можно просто быть рядом. Держать за руку, обнимать и говорить: «Я верю в тебя, я знаю, что ты справишься, что ты сможешь пройти свой путь и обрести на нем свои сокровища». Я бы хотела услышать что-то такое от своей мамы, когда стояла на распутье. Этого не произошло, но зато теперь я знаю, как это важно, и могу сказать эти слова тебе. Ты справишься, Теа. У тебя все получится. Я на твоей стороне, что бы ты ни выбрала и куда бы ты ни пошла. Я верю в тебя.

Она замолчала и смахнула подступившие слезы. Я тоже плакала – от нежданного счастья, что свалилось на меня в эти дни.

– Я даже не надеялась, что ты вернешься.

– Вернусь? Откуда? – удивилась мама.

– Когда я провалилась в болото, я увидела тебя и папу за стеклянной стеной. Я видела, что ты не можешь его отпустить. Я там тоже была, маленькая. Ты была мне очень нужна, я звала тебя, кричала, очень хотела тебя оттуда забрать.

Мама молчала. Я слышала, как она роняет слезы.

– Наверное, так было. Раньше, – сказала она, глубоко вздохнув. – Но теперь все изменилось. Я будто очнулась ото сна и увидела тебя. Ты живая, ты рядом, и я могу еще многое для тебя сделать – во имя нашей с папой любви, ведь ты это наше продолжение, его продолжение. И мне так жаль, Теа, что я этого раньше не поняла. Знаешь, сегодня я оказалась на Болоте впервые за много лет. И там со мной произошло нечто особенное. Ты меня звала, а я никак не могла тебя найти. Бродила по лесу, по краю болота. Совсем отчаявшись, я позвала на помощь твоего папу… И, можешь себе вообразить, я так явно ощутила, что он рядом! И всегда был, представляешь? Потому что я его люблю всем сердцем. Я вдруг поняла, что любить – это вовсе не значит умирать вместе, это не значит запрещать себе жить, если любимый умер. Наоборот! Это значит во что бы то ни стало жить и беречь в своем сердце любовь. Так она продолжается. Так он продолжается. В память о твоем папе, Теа, я просто обязана передать нашу любовь тебе! Вот что я осознала – и только тогда смогла тебя найти.

– Так это были твои слова? – Я перевернулась на спину, чтобы увидеть мамино лицо. Она смотрела на меня с изумлением. – «Любить – это не значит умирать вместе». Эти слова помогли мне выбраться из тумана на поверхность.

Мама убрала с моего лица непослушную прядь волос и, задумчиво улыбаясь, тихонько сказала:

– Вот как?… Болото дает шанс обрести то, что действительно необходимо. Оно было очень щедрым ко мне – несмотря на то, что я от него отвернулась.

– Нам обоим подарило, мам.

Я взяла ее за руку и посмотрела ей прямо в глаза, озаренная внезапной догадкой:

– А что, если ты для него до сих пор – ценная и любимая? С крыльями или без – это не имеет значения, потому что ты – навсегда его часть? Что, если оно не корит тебя за предательство, не наказывает, не выгоняет из своего сердца? Может, и предательства никакого и не было?

Она усмехнулась, но ничего не сказала. Я перевернулась на бок, натянув плед на самый нос, и задумалась о красоте замысловатых узоров, что выплетает жизнь своей невидимой глазу, но такой мощной рукой, от которой не спрячешься и не убежишь, потому хотя бы, что ты – всего лишь нить в ее руках. Захочет она – заплетет тебя на свое усмотрение, не спрашивая. Но если захочешь ты – сможешь сам создавать кружева из данной тебе судьбы, не дожидаясь, пока это сделает кто-то другой. Да уж, нет ничего интереснее, думала я, чем вить веревки из собственной судьбы! Думала – и смеялась над получившейся игрой слов, но смех мой уже звучал где-то далеко, на границе между сном и явью. Мамины нежные руки, тепло камина, навалившаяся усталость сделали свое дело – я задремала.

Сон мой был безмятежным и невесомым, полным тепла и нежности, которая обволакивала меня, напитывала досыта, истекая из самого сердца Большой Матери, что бережно держала меня, крошечную, на своих огромных ладонях, тихонько смеялась и шептала о том, как же ей повезло, что у нее есть я. Что есть кого любить («Всем своим сердцем!») и кому дарить свою нежность («Просто так, потому что ее так много!»), что без меня ее нежность перегорела бы («Точно тебе говорю!»), растаяла словно дым («Раз – и нет!»), оставив одни только воспоминания, но зато теперь («Какое счастье!») ее любовь может гореть ярко, освещая и согревая нас обеих и всех, кто рядом.

Сон ли это был, или доносившиеся до меня мамины слова – мне было неведомо. Но мне было так хорошо, как никогда прежде, а потому – какая, в самом деле, разница? Я была совсем маленькой девочкой, что качалась на руках Большой Матери, крепко прижимавшей меня к сердцу. Потом эти руки подхватили меня, осторожно перенесли в наш дом и ласково уложили на мягкий ковер перед камином: приоткрыв едва-едва один глаз, я узнала нашу гостиную и тут же снова провалилась в сновидение, не желая выпускать его из-под ресниц.

Я была по-прежнему малышкой, что лежала на коленях у мамы.

«Мамочка, – говорила я, – вот она я, на твоих коленях, склоняю голову перед тобой. Я такая же, как и ты. Только ты большая, а я маленькая».

Я видела шрамы на ее изящной спине, ее открытый взгляд и огромное, распахнутое мне навстречу сердце.

«Как же много в тебе силы! И невероятной красоты, мам. Как много в тебе красоты!»

Я видела перед собой обыкновенную женщину, несовершенную, уязвимую, но такую живую, настоящую и близкую. И сколько же в ней было искрящейся силы, лучистой нежности и несгибаемой воли!

«Я горжусь, что именно ты – моя мама».

Глава 7. Сумеречная тропа

Утром я проснулась от смутной тревоги. Когда пришла в себя окончательно и сообразила, в чем дело, мне оставалось только сокрушенно уронить голову на руки и ругать себя за невнимательность. Невена сказала, что ждет меня «завтра», но я почему-то не уточнила, когда именно – видимо, так сильно ошалела от всего произошедшего. И теперь ломала голову, вспоминая подробности вчерашнего дня, чтобы найти хоть какую-нибудь подсказку. Прийти не вовремя означало проявить неуважение, а этого я никак не могла допустить.

Закутавшись в плед, я распахнула окно и уселась на подоконник. Мне нужно было хорошенько подумать, а свежий утренний ветер в этом вопросе – один из лучших помощников. Передо мной простирался осенний лес, разукрашенный золотом, ветер трепал его редеющие макушки, а где-то там, в самой его гуще, обитали два существа, что неожиданно стали так дороги моему сердцу.

Мне представилось, что я иду по краю болота и земля под моими ногами постепенно теряет свою плотность. Я останавливаюсь и смотрю в бесконечную даль, на пушистый ковер, сотканный из мхов и низких кустарников, на обернутые зелеными покрывалами кочки и старые поваленные деревья. Пахнет багульником и сыростью. Стоит такая тишина, будто кажется, что время замерло и боится пошевелиться, чтобы ненароком не спугнуть хрупкую гармонию, словно бабочку, присевшую на край тоненького цветка.

«Помоги мне понять, – сказала я про себя, – дай мне знак. Пожалуйста. Мне очень надо прийти вовремя».

Моя просьба была странной, нелепой, но у меня не было никаких других идей. Болото приняло меня вчера. И если я теперь его часть, то, быть может, оно сможет меня услышать и помочь? Или, наоборот, это я смогу услышать его и понять, почувствовать, догадаться?

Но ничего не происходило. Что ж, оставалось просто ждать и надеяться на чудо.

И оно случилось.

Я уже собиралась спуститься вниз и хотя бы попытаться впихнуть в себя завтрак, но тут в комнату, с шумом распахивая створки еще не закрытого окна, влетел Вереск, появившийся буквально из ниоткуда.

– Ох, – только и сказала я.

Вереск мягко опустился на стол.

– Как я тебе рада! – затараторила я на радостях, с трудом сдерживаясь, чтобы не расцеловать пернатую макушку. – Представляешь, я уже не знала, что и придумать! А тут как раз ты!

Золотые глаза озадаченно моргнули, пронзили меня насквозь долгим внимательным взглядом.

– Не стоит волноваться, – сказал он. – Я как раз и прилетел, чтобы сообщить тебе время встречи. Вернусь за тобой вечером, сразу после заката. Я тебя провожу. Первое время без проводника на Болоте может быть опасно.

– А это не опасно для тебя – летать туда-сюда? Я могу и сама добраться, – встревожилась я, памятуя о ястребе, что поранил Вереску крыло.

– Не опасно. Сейчас увидишь, почему.

Взлетев со стола, он завис в воздухе, взмахивая крыльями. Кивнул мне на прощание и был таков. То есть вдруг исчез прямо у меня на глазах!

Так вот оно что. Почему же тогда он не смог улететь от ястреба, если умеет вот так исчезать? Я задумалась, перебирая в уме всевозможные догадки, ни одна из которых не казалась мне правдоподобной. И вовремя спохватилась: чуть не забыла о важном!

Распахнула окно и позволила взгляду утонуть в гуще леса. Где- то там, за деревьями, таилось необъятное и непостижимое место. Не так уж важно, Болото ли откликнулось на мою просьбу о помощи или Вереск прилетел ко мне сам по себе – поблагодарить все равно не помешает.

– Спасибо, – сказала я вслух, глядя в лесную даль. И тут же вспомнила о своем подарке. Как я могла забыть?! Нащупала в кармане толстовки припрятанную жемчужину, убедилась, что она мне не привиделась и по-прежнему красиво переливается, будто подсвеченная изнутри. Поднесла ее поближе к глазам и заметила в самой ее середине крошечную дырочку – как раз для того, чтобы в нее можно было продеть нить. Не долго думая, развязала шнурок с подвеской-уточкой, нанизала на него еще и жемчужину и повесила оба сокровища на шею. Что же это за подарок такой? От кого? И по какому поводу? Надо будет расспросить Невену.

– Спасибо, – еще раз прошептала я, приложив руку к груди.

* * *

Как и обещал, Вереск явился, когда по городу уже разливались синеватые сумерки. Земля, умиротворенная и насытившаяся еще одним прожитым днем, выдыхала чуть теплым ветром – и от ее дыхания рождались на свет причудливые клочья тумана, пугливые, как дикий зверь, и столь же равнодушные к человеку. За спиной у меня уже висел рюкзак с термосом и бутербродами, с горячим чаем и запасной теплой одеждой. Я положила с собой еще и пакет с платьем, пусть оно будет моим талисманом.

Когда я устремилась к велосипеду, Вереск, сидевший на перилах крыльца, меня остановил:

– Мы пойдем другим путем, чтобы не терять время.

Другим путем! Сердце радостно затрепетало, предвкушая дополнительное приключение.

– Пойдем через лес, – уточнил он.

Лес начинался сразу через дорогу от дома. Сумерки уже наполнили его до краев, оставив на память об уходящем дне только тусклые отблески рассеянного света на стволах деревьев да россыпь крошечных капель росы на траве. Вереск летел первым, я следовала за ним. Наши перемещения больше походили на плетение заковыристого узора из наших следов, чем на прогулку по лесу. Мы двигались и вперед, и в противоположном направлении, и неожиданно сворачивали в сторону. Если бы я не знала, куда мы идем, я бы решила, что Вереск хочет меня запутать и сбить с толку. Впрочем, это у него вполне получилось.

В лесу совсем стемнело, и окружающий нас сумрак заставлял меня дрожать не то от холода, не то от неясной тревоги. Вереск был сосредоточен и отвечал на мои вопросы нехотя, поэтому я молчала, чтобы его не отвлекать, и, собрав волю в кулак, старалась не думать об опасностях, которые могли подстерегать нас на каждом шагу.

– Со мной ты в безопасности. – Вереск неожиданно нарушил тишину. – Но будет лучше, если ты все же подумаешь об успешном окончании нашего пути, а не о бесчисленных препятствиях.

Ох… Все же я думала непозволительно громко и совсем не о том. Произведя над собой титанические усилия, я сфокусировала все свое внимание на дороге и продолжала разгадывать тайну геометрии наших перемещений. Хорошо, что луна или звезды, или же отсвет от городских фонарей – среди высоких темных деревьев было не разобрать, где находится источник света – позволяли мне видеть перед собой достаточно сносно. Я уже запыхалась и довольно сильно устала и потому мечтала поскорее оказаться рядом с озером, на песчаном утесе среди обнаженных корней старых сосен. Замечтавшись, я не сразу заметила, что тусклый свет под ногами превратился в хорошо заметное голубое сияние, обозначающее путь. Я не могла отвести глаз от этой загадочной тропы, взявшейся из ниоткуда, и, затаив дыхание, пристально следила за всеми ее извилинами и поворотами. До тех пор, пока свет так же неожиданно не исчез, как и появился, а я не вздрогнула от звука голоса, вернувшего меня в реальность: