«Колыбельная ветра»

Он размышлял о первом шаге в расследовании. Сначала стоило наведаться в Сохо и разыскать инспектора, что работал над делом. Если полицейский окажется несговорчивым, пожалуй, придется отправиться к детективу Уинслоу. Маккензи хотел выяснить, по какой причине оба расследователя решили оставить попытки поиска дочери мисс Стоун, а также удалось ли им узнать хоть что-то. Он не был уверен, что инспектор захочет вести с ним беседу. Но почему бы коллеге, пусть даже тот провалил дело, не поделиться с Маккензи соображениями и, быть может, хоть какой-то информацией?

Быстро покончив с яичницей и беконом, доев хлеб с кусочком сливочного масла и выпив без остатка кофе, Джеймс накинул пальто, водрузил на голову потертый фетровый цилиндр и прихватил стоящую у стола трость с бронзовой рукоятью и набалдашником. На улице он наткнулся на припаркованный двухколесный хэнсом5. Знакомый извозчик сидел на козлах, кутался в плащ и жевал пирожок. Джеймс приподнял цилиндр в знак приветствия.

– Доброго утра, мистер Маккензи! Куда сегодня? В таком наряде только в Сити6!

Детектив взялся за поручень, поставил ногу на ступеньку и влез в открытую кабину экипажа.

– Нет, мой друг, в Сохо. Плачу два шиллинга сверху, коли объедешь заторы.

– Вот это разговор!

Извозчик захлопнул дверцы с металлическим лязгом, отсекая Маккензи от уличного запаха нечистот и смога. Щелкнул кнут, кэб пришел в движение.

***

Кэб остановился у трехэтажного здания из красного кирпича с решетками на окнах и большой железной дверью, выкрашенной черной краской. У входа дежурили двое констеблей7 в темно-синих мундирах, застегнутых на латунные пуговицы. Их высокие шлемы с кокардами чуть съехали набок, на поясах болтались дубинки.

Джеймс расплатился и направился к полицейским, на ходу прикасаясь к полям цилиндра.

– Доброе утро, джентльмены! Меня зовут Джеймс Маккензи, я частный детектив. Могу я поговорить с инспектором Хизертоном?

Насупленное лицо одного из констеблей растянулось в ухмылке. Второй придирчиво оглядывал наряд Маккензи из-под надвинутого на глаза козырька шлема.

– По какому делу? – не поддерживая вежливого тона, поинтересовался старший из них.

– Дело касается пропавшей девочки. Возможно, вы слышали об этом. Ее мать, мисс Элизабет Стоун, обратилась за помощью в мою контору.

– Неужели? – протянул старший. – Что вы желаете узнать у инспектора?

– Я хотел бы узнать, удалось ли ему выяснить что-либо, способное помочь в моем расследовании. В конце концов, мы с ним заняты одним делом, джентльмены.

Джеймс достал из нагрудного кармана визитную карточку – небольшой лист плотной бумаги с отпечатанным текстом, указывающим, помимо имени и рода деятельности владельца, адрес его конторы.

Старший констебль бросил взгляд на карточку, не утруждая себя чтением, и хмыкнул.

– Ожидайте здесь. Я проверю, на месте ли инспектор.

Дверь скрипнула несмазанными петлями, констебль исчез в темном проеме.

Джеймс извлек портсигар, вынул сигарету и закурил. Дежуривший констебль украдкой огляделся по сторонам, убедился, что в переулке почти нет прохожих и с надеждой воззрился на детектива.

– Угостить вас сигаретой?

Тот слабо кивнул. Детектив передал портсигар и спички. Не церемонясь, полицейский высыпал оставшиеся сигареты в ладонь и вернул Джеймсу пустой портсигар. Закурив, он с вызовом ухмыльнулся. Джеймс пожал плечами.

– Право, вы оказали мне услугу, – невозмутимо и даже дружелюбно сказал Маккензи. – Я уже некоторое время пытаюсь бросить курить. Есть мнение, что эта привычка носит вредный характер.

– Все возможно, – буркнул собеседник. – Но табак хороший, мистер воролов. Считайте, что сегодня вы принесли пользу обществу.

Когда одна из створок двери вновь отворилась, полицейский уже докурил и выбросил окурок на мостовую. Старший констебль жестом пригласил Маккензи пройти внутрь.

– Я провожу вас в кабинет инспектора, но сперва сдайте оружие.

– Я знал, что собираюсь в участок и не взял револьвер. При себе у меня лишь армейский кортик, и я готов сдать его, при условии, что его мне возвратят.

Констебль кивнул. Джеймс медленным и плавным движением извлек клинок из кожаных ножен, закрепленных на ремне, и вручил его полицейскому. Констебль принял холодное оружие, слегка присвистнув.

– Превосходный экземпляр, мистер! Сражались в Индии? – спросил он, похлопав Маккензи по карманам и штанинам тяжелой ладонью.

– В Африке.

– Следуйте за мной.

Они зашагали по скрипучим половицам темного коридора, пропитанного запахами нечистот. За железными дверьми с узкими окошками слышались разговоры, кашель и бормотание заключенных. Пара дежуривших в коридоре констеблей сверкнули на Маккензи глазами в неверном свете ламп. Детектив приметил на поясе одного из них очертания холстера8 с револьвером.

– Нам на второй этаж, мистер, – на сей раз констебль разговаривал более учтиво, и Джеймс решил, что это хороший знак.

В кабинете Хизертона было тепло и уютно. Инспектор как раз подбросил в камин поленьев, и в помещении стоял запах дерева, табака и свежезаваренного чая. Над камином Маккензи приметил портрет королевы в позолоченной рамке и большую карту Лондона, потертую по краям, с красными чернильными отметками, обозначающими, вероятно, места преступлений или патрулей. Стены, отделанные деревянными панелями, были украшены картинами, а над письменным столом висело старинное, скорее всего, носящее исключительно декоративное назначение, ружье.

Хизертон стоял у окна и дымил трубкой. Когда Джеймс вошел, он обернулся и шагнул к гостю с протянутой ладонью.

– Спасибо, что сопроводили моего гостя, констебль Хобли. Вы свободны, возвращайтесь к своим обязанностям.

Они пожали руки. Уильям Хизертон – худощавый бледнокожий мужчина чуть старше средних лет с зачесанными назад темными волосами, бакенбардами и напомаженными усами – прошел на свое место за большим письменным столом, заваленным бумагами, кипами журналов и газет. Он не был одет в форму, предпочитая ей обычный, но весьма аккуратного вида твидовый костюм, выглаженный чьими-то заботливыми руками. У края его рабочего стола располагалась тумба, на которой была расставлена потрепанная оловянная посуда. Этот солдатский набор состоял из чайника с погнутыми боками и двух побитых чашек. Сахарница и молочник оказались выполнены из фаянса и были щедро расписаны узорами и орнаментом.

Полицейский опустился в кресло и указал Джеймсу на стул напротив.

– Раздевайтесь и присаживайтесь, мистер Маккензи. Изволите выпить со мной чаю? Этот чай привезен моим племянником из Индии. Он недавно вернулся оттуда со службы Короне. Когда-то и я послужил ей именно в тех далеких местах.

– С превеликим удовольствием, мистер Хизертон.

Джеймс повесил плащ и цилиндр на вешалку, уселся на жесткий стул и прислонил трость к подлокотнику.

– Вы предпочитаете чай с молоком или без?

– Без молока.

– Отличный выбор! – порадовался инспектор. – Я и сам считаю, что молоко оттеняет истинный вкус чая. К тому же от молока у меня временами случаются колики.

Хизертон разлил чай и придвинул сахарницу с щипцами.

– Угощайтесь, мистер Маккензи. И поведайте, с чем пожаловали.

Маккензи едва сумел скрыть смущение таким теплым приемом, на который и надеяться не мог, в особенности учитывая то, как не по-джентльменски обошелся молодой констебль с его сигаретами.

– Как вам, верно, уже передали, – Маккензи дождался, пока хозяин первым отопьет из кружки и лишь затем пригубил ароматный напиток, – я работаю над делом похищения ребенка мисс Элизабет Стоун.

Хизертон кивнул, а детектив продолжил.

– Отчаявшаяся мать, потерявшая дитя, обратилась ко мне давеча вечером и рассказала свою трагическую историю о том, как молодая няня увела ее дочь из пансионата на Брювер-стрит.

– Так, значит, вы ныне будете заниматься этим делом? – нахмурившись, спросил Хизертон.

– Да. Мисс Стоун утверждает, что она обращалась к частному детективу мистеру Джону Уинслоу, но тот не смог ей помочь.

– Так почему же вы решили, что вам удастся найти девочку, мистер Маккензи? – уголки губ инспектора едва заметно приподнялись, пока он задумчиво вглядывался в содержимое своей кружки.

– Я отнюдь не уверен, что мне это удастся, но…

– Но что? – резко подняв взгляд, спросил Хизертон, и на этот раз его голос не прозвучал дружелюбно.

– У нее есть надежда. Отсутствие вестей о дочери не позволяет ей обрести покой, поэтому, как мне показалось, она не откажется от поисков. По крайней мере до тех пор, пока не узнает хоть что-то об участи девочки.

Инспектор кивнул, выражая согласие, а затем залпом допил чай и грохнул кружкой о столешницу. Маккензи был не робкого десятка, но даже он слегка вздрогнул от неожиданности.

– Я понимаю ваше желание помочь мисс Стоун, – сказал Хизертон, взявшись за потухшую трубку. – Эта молодая женщина обладает невероятным обаянием. Она красива, я бы даже сказал, прекрасна, да простит мне это моя уже немолодая супруга!

– Если бы мисс Стоун была старухой, ищущей внучку, я взялся бы за дело с той же степенью заинтересованности, – холодно возразил Маккензи, сощурив глаза.

Полицейский захихикал в усы.

– Не скажите, мистер Маккензи! Не скажите!

Не обращая внимания на детектива, полицейский взялся заново забивать трубку. Он выбил золу в пепельницу, взял щипцами, предназначенными для сахара, табак из открытой табакерки и принялся сосредоточенно укладывать его в чашу трубки.

– Я ценю, когда вороловы вроде вас, Маккензи, берутся помогать полиции с расследованиями за определенную плату. Редко, но это приносит плоды. Если вам взаправду удастся узнать о судьбе девочки, я буду этому чрезвычайно обрадован.

Уложив нужное количество табака, Хизертон утрамбовал его большим пальцем и взял спички.

– Но вы должны понимать, что, во-первых, прошло много времени с пропажи ребенка. Коли девочка жива, она может быть на другом конце света. А во-вторых, вы сами знаете, какую репутацию носят незамужние роженицы. У мисс Стоун хорошо удается играть воспитанную, образованную и умную женщину, но поверьте, это не более чем одна из воссозданных ею сценических ролей.

– Почему вы так считаете?

– Знаю из опыта.

С третьего раза раскурив трубку, Хизертон откинулся на спинку и выпустил едкий дым.

– Если бы вы потолковали с моими подчиненными, к примеру, со стариной Хобли, он бы поведал вам, как много детей находил во время патрулирования улиц. Мои люди находят младенцев, завернутых в тряпье и брошенных умирать в грязных подворотнях! Некоторых из них мы не успеваем спасти, особенно в холодное время года, как сейчас, когда ночами льют дожди, и дети погибают до того, как их обнаружат. И знаете, кто творит все эти преступления? Такие же безответственные особы, как мисс Стоун! Легкомысленные женщины, что позволили себе особо пылкие проявления любви вне брака. Хотя какая эта любовь? Так, обычная похоть!

Инспектор поморщился с отвращением, написанным на криво сжатых губах. Джеймс смотрел на него в упор, не перебивая, позволяя выговориться старому вояке, коего он безошибочно определил в Хизертоне, переступив порог его кабинета.

– Что вы хотите знать о расследовании? – наконец спросил инспектор.

Хизертон, сменивший обманчивое дружелюбие на откровенное презрение, все же поведал, что, когда мисс Стоун заявила о похищении, констебли прочесали район вокруг пансионата и опросили людей. Как ни странно, им не удалось получить каких-либо ценных сведений. Кто-то упомянул, что видел молодую леди с ребенком, но не помнил, куда она направилась и как в точности выглядела. Объявление в газете со снимком Анны и обещанием вознаграждения тоже не помогло. Хотя поток людей, приходящих в участок, поначалу был большим, совершенно невозможным оказалось отделить зерна от плевел и понять, кто говорит правду, а кто лжет ради выгоды. В итоге бюджет, заложенный на вознаграждение, был отдан художнику, который со слов Элизабет нарисовал портрет Эдит Тейлор, изданный позже в газетах. Три десятка портретов Тейлор и столько же портретов Анны констебли развесили в людных кварталах вблизи пансионата, но даже это не дало внятных зацепок. Когда полиция более не могла выделять время и людей на это расследование, Хизертон, как он выразился, принял нелегкое решение отказаться от дальнейших попыток поисков девочки.

– Я знаю, эта молодая леди считает, будто полиция не провела расследование должным образом, но уж не ей судить о работе Скотланд-Ярда! В конце концов, это мы выделили деньги из собственной казны для подачи объявлений в нескольких ведущих лондонских газетах, как и оплатили услуги художника и литографию9. Мои люди трудятся не покладая рук, они почти не видят семей, чтобы поддерживать порядок на этих улицах.

– Я понимаю, инспектор Хизертон. Я предполагаю, что мисс Стоун едва ли могут быть известны тонкости работы полиции, но я, как бывший патрульный, имею кое-какое представление о трудностях на вашем пути. У вас остался один из тех портретов Тейлор? Могу я взглянуть?

Хизертон ответил кивком, порылся в ящике стола и извлек желтый лист смятой бумаги, с которого смотрело нарисованное лицо. Джеймс понял, что эта зацепка даст ему не больше пользы, чем полиции. На него смотрело лицо, каких в Лондоне сотни: овальное, с прической, спрятанной под шляпкой с узкой лентой. Глаза смотрели прямо и холодно, тонкие губы были сжаты. Единственным, что бросалось в глаза, была родинка на щеке.

– Можете забрать портрет, – безразлично сказал Хизертон, уставившись в бумаги и давая понять, что беседа окончена.

Маккензи сложил лист и убрал его в карман, но не спешил вставать. Он откинулся на спинку стула, задумчиво глядя на инспектора.

– И последний вопрос, если позволите, инспектор. Мисс Стоун упомянула, что вы посоветовали ей обратиться к частному детективу Джону Уинслоу. Почему именно к нему? Что побудило вас порекомендовать его?

Инспектор исподлобья посмотрел на Маккензи.

– У этого джентльмена хорошая репутация расследователя, – он пожал плечами. – Он, если позволите выразиться, местный Шерлок Холмс. Почитайте газеты, в них часто пишут о его успехах. Я решил, он может оказаться полезен.

Джеймс кивнул. Решив, что узнал достаточно, он поблагодарил за чай и поднялся с места. Попрощавшись с инспектором, настроение которого явно ухудшилось после разговора, он вышел в коридор, где его встретил другой констебль, а не мистер Хобли. Он сопроводил Джеймса вниз.

Спускаясь по скрипучей лестнице и держась за перила, Маккензи думал о молодом детективе. Несмотря на лестные отзывы инспектора Хизертона и славу в газетах, расследование Уинслоу не принесло пользы. Правда ли это было так? Стоило познакомиться с ним и выяснить все самому.

Глава III.

Джон Уинслоу не арендовал помещение под контору частного сыщика подобно Маккензи. Джеймс слыхал, что сей джентльмен принимает клиентов в особняке в тихом квартале к востоку от Грейт-Уиндмилл-стрит.

Уинслоу был известен Маккензи в основном из газет. Небольшие статейки о его заслугах выходили в местных изданиях с периодичностью одна или две в месяц. Краткие заметки без подробностей описывали то или иное дело, раскрытое молодым сыщиком. В конце статьи указывался адрес, по которому стоило обращаться к мистеру Уинслоу, и Джеймс еще смутно помнил его.

В поисках квартала особняков Джеймс прошелся по шумной и людной Шафтсбери-авеню, где в этот час, близящийся к обеденному времени, грохотали снующие туда-сюда экипажи, сверкающие лакированными поверхностями на солнце. Для сентября денек выдался теплым и солнечным, туман рассеялся, а со стороны Темзы веял прохладный бриз.

По тротуарам неспешно прогуливались дамы в разноцветных платьях и шляпках, украшенных перьями и цветами. Некоторых сопровождали джентльмены в костюмах и цилиндрах. Никто из них не обращал внимания на высокого широкоплечего мужчину в помятом костюме с тростью подмышкой, бредущего мимо групп шумно переговаривающихся людей, кои обсуждали новости из газет либо разглядывали афиши театров и витрины лавок с модной одежкой.

По пути детектив краем глаза подмечал роскошные фасады высоченных зданий с пилястрами и колоннами, украшенными резьбой каменными фронтонами, нависающими над дверьми, и большими французскими окнами. Мрачная атмосфера Ист-Энда, в котором привык обитать Джеймс, в этой части Лондона отступала, пленяя изысканностью архитектуры. Жители и туристы в богатых нарядах разительно отличались от неумытого, потрепанного люда, привыкшего не жить, а выживать в грязных трущобах Уайтчепела. Но детектив знал не понаслышке, что этот причесанный фасад Вест-Энда скрывал немало грязи, разврата и криминала.

Маккензи ощутил потребность отвлечься приятными мыслями, и на ум ему тотчас пришла мисс Стоун. Неужели инспектор прав, и она была одной из тех одиноких матерей, которые сами избавляются от своих чад, потому что не могут или не хотят нести за них ответственность? Но, будь это так, стала бы она предпринимать попытки отыскать дочь? Его сомнения, вызванные Хизертоном, сошли на нет, как только он вспомнил разговор с Элизабет. Нет, она любила дочь и заботилась о ней. Каким бы ни было ее прошлое, Джеймс разглядел в ней достойную женщину.

Он приобрел газету у мальчишки на углу и зашел по пути в лавку за сигаретами. В желудке заурчало от запахов хлеба и жареного мяса из ресторации напротив. Стоя в переулке, Маккензи закурил и развернул газету. Первые страницы кричали об армянских погромах в Османской империи. Гравюра под заголовком изображала толпу беженцев – женщин и детей, бредущих под надзором конвоиров. Статья рассказывала о новых погромах в Константинополе и Сасуне, ссылаясь на письма британских миссионеров о тысячах невинных душ, гибнувших под саблями турецких солдат.

Маккензи нахмурился, затянулся глубже, свернул газету и убрал ее во внутренний карман пальто. Мир рушился где-то там, за горизонтом, а в Сохо жизнь текла своим чередом – с театрами, экипажами и красивыми дамами в платьях.

Через несколько минут он наконец добрался до краснокирпичного здания бывшего мюзик-холла «Трокадеро», закрытого на реконструкцию. Он подошел к пожилому джентльмену в сером костюме, разглядывающему строительные леса на фасаде. Тот поглаживал седые усы и чему-то вздыхал. После кратких расспросов, он любезно объяснил, как найти нужный дом.

Двухэтажный особняк с мансардным чердаком и тремя дымоходами прятался в тени пожелтевшей листвы деревьев. Детектив остановился у кованых ворот, оглядывая сад перед домом в надежде увидеть обитателей. Простояв так пару минут и выкурив еще сигарету, Джеймс отворил калитку и вошел. Узкая дорожка вела к лестнице, упирающейся в дверь с бронзовым кольцом.

Он несколько раз постучал и прислушался, не раздадутся ли шаги дворецкого из-за двери. Казалось, дом был пуст. Сам хозяин мог отлучиться по делам, но его слуги наверняка были в доме. Маккензи опять взялся за кольцо, но за дверью раздалось шуршание, и она отворилась с легким скрипом. Сгорбленный человечек со сморщенным лицом, седыми усами и бровями взирал на гостя из-за стекол пенсне. Он был облачен в сюртук, из-под которого виднелась рубашка с высоким воротником и галстуком-бабочкой.

– Доброго дня, сэр, чем могу быть полезен? – спросил дворецкий.

– Здравствуйте! Если я не ошибся адресом, то это, верно, дом мистера Уинслоу, частного сыщика?

– Вы правы, сэр, здесь обитает интересующий вас человек, – дворецкий продолжал таиться в полумраке прихожей.

– Могу я поговорить с ним об одном важном деле?

Глаза Джеймса привыкли к полумраку, и теперь он мог видеть неровно нанесенный на лицо дворецкого театральный грим и наспех налепленные усы. Манера слуги держаться дальше от солнечного света также не осталась без внимания детектива.

– Конечно, входите, сэр! Прошу вас, передайте пальто и шляпу, а сами проходите на второй этаж. Первая же дверь, которую вы увидите, как только поднимитесь по лестнице, приведет в кабинет детектива Уинслоу. Чувствуйте себя свободно, присаживайтесь или ознакомьтесь с библиотекой, пока мистер Уинслоу не спустится к вам. Я его всенепременно приглашу.

Маккензи передал дворецкому пальто и цилиндр и поблагодарил его. Он стоял посреди просторного холла с окнами, наглухо задернутыми портьерами, почти не пропускавшими свет снаружи. Когда дворецкий повесил его одежду и спешно удалился вглубь гостиной, детектив ступил на лестницу из красного дерева с резными перилами и балясинами. Дневной свет лился на лестницу из окна второго этажа преломляющимися струями, в которых были заметны частицы пыли, поднимающейся с каждым шагом гостя. На руке Джеймса, касавшейся перил, также оставалась грязь. Судя по всему, в доме давно не проводилась уборка.

На втором этаже Джеймс приметил отсутствие картин там, где они раньше висели. Это угадывалось по более насыщенному цвету обоев в этих местах. В просторном кабинете за скрипнувшей дверью также недоставало обстановки: книжные полки в шкафу частично пустовали, а предметов мебели могло быть куда больше, учитывая размер помещения. Из-за дверного проема, вероятно, ведущего на балкон, проникал теплый ветер, разгоняющий по комнате запах затхлости. В глаза детектива бросился портрет Уинслоу над письменным столом, такой же запыленный, как и все остальное. На столе стояла печатная машинка и был разбросан ворох бумаг, а на самом краю, неожиданно, лежала расчехленная скрипка со смычком. Вероятно, прибывший гость невольно отвлек Уинслоу от музицирования.

Дверь протяжно заскрипела, когда Джеймс, прислонив трость к подлокотнику, устроился в кресле с книгой в руках: томом Конана Дойла о Шерлоке Холмсе. Он рассчитывал на длительное ожидание, но хозяин прибыл довольно быстро.

– Прошу извинить за промедление, – молвил Уинслоу, проходя за стол, – я как раз намеревался покинуть дом!

Это был невысокий молодой джентльмен с бледной кожей, синими кругами под глазами и вьющимися волосами, черными как смоль. Он был одет в клетчатое пальто нараспашку, под коим угадывался все тот же помятый сюртук с рубашкой и галстуком, что были на дворецком. Хозяин действительно встретил гостя в обличии слуги. Пытался ли Уинслоу таким образом соблюсти приличия и скрыть бедственное положение, или же практиковался в искусстве перевоплощения?

Маккензи родился в семье аристократа в Сассексе. Детство его прошло в беззаботных днях в родовом поместье, где Джеймс сбегал с уроков пожилой гувернантки и проводил время в играх, будь то прятки и догонялки с детьми прислуги или стычки с избалованной ребятней из соседних владений. За это, разумеется, его неминуемо ждала порка, но маленькому сорванцу сложно было удержать себя от забав и сосредоточиться на латыни, истории и географии, хотя верховую езду и занятия по фехтованию с его учителем, русским офицером Соколовым, он ценил и уважал.

Когда дела старшего Маккензи пошли под откос, Джеймс поступил в колледж. Приезжая в поместье из раза в раз, он замечал такую же картину, которую видел сейчас в особняке Уинслоу. Родители распродавали имущество и увольняли прислугу, понимая, что это им не по карману. Его мать, до того, как согнуться пополам от болезни, поддерживала порядок своими руками, но и это вскоре стало непосильной задачей. Несмазанные дверные петли, грязные окна, пыль на полу и той мебели, что еще не была распродана, – все это напомнило Джеймсу его последние годы в поместье, до того, как он бросил колледж и поступил на военную службу.

Джеймс привстал с кресла, намереваясь пожать руку Уинслоу, но тот просто упал на свое место словно подкошенный и откинулся на спинку. Хозяин казался встревоженным и слегка запыхавшимся. В кабинете было достаточно светло, чтобы Маккензи разглядел его небрежность: остатки несмытого грима на щеках, трехдневная щетина, грязные манжеты рубашки, выглядывающие из-под рукавов пальто.

– Полагаю, у вас ко мне дело, – Уинслоу глядел на гостя из-под полуопущенных век. – Кстати, у вас хороший вкус. Вы читали Конана Дойла ранее? Могу одолжить эту книгу, если, конечно, вы станете моим клиентом.

Джеймс неопределенно повел плечами, протянул руку и положил книгу на стол.

– Признаюсь, не читал, – ответил он. – Хотя попытки были. Но я нахожу истории о Холмсе наивными и далекими от подлинной работы сыщика. Видимо, посему мне так и не хватило терпения осилить хотя бы одну из них.

Уинслоу напрягся всем телом и сжал губы. Джеймс понял, что задел хозяина за живое.

– Что же, вам дозволено иметь свое мнение, – произнес Уинслоу, сдержав раздражение, – но я, как практикующий сыщик, могу с ответственностью заявить о достоверности излагаемых в книгах о Холмсе историй. Благодаря собственному дедуктивному методу, подобному методу Холмса, я распутал немало дел.

Маккензи едва сдержал себя от язвительного замечания по делу о пропавшей девочке, потому ответил лишь слабой улыбкой.

– Так с кем я имею удовольствие вести беседу? – спросил хозяин, нервно достав из ящика стола курительный набор в лакированной коробке.