Полная версия
Мы подъехали к шикарному двухэтажному особняку с блестящими деревянными деталями по углам, а стены приятного песочного цвета. С роду в таких домах не была. Мы вышли, прошли через дверь у ворот, открывающуюся магнитным ключом. Да уж, это конечно не наша калитка. Анатолий открыл дверь, любезно пригласил внутрь, предложил чай, но я отказалась.
– Что ж, в таком случае он вас ждёт. Поднимайтесь наверх, он в лоджии.
– Погодите, вы не пойдёте со мной?
– Мне может быть и хотелось бы – его тон стал снисходительным – да только отец сказал что это разговор один на один, так что… Поднимайтесь. Не заблудитесь уж.
Я поблагодарила Анатолия, поднялась по шикарной деревянной лестнице наверх, вошла в большой зал. На стенах висели картины. Какие то пейзажи. Огромные часы в пол настолько хорошо подходили интерьеру, что казалось будто они вмонтированы в стену. А вот и лоджия. Зал был таким огромным, что я прошла его за восемь или даже десять секунд. Снаружи, в плетёном кресле сидел старик, в обычной серой футболке с пятнами и трениках. Рядом с креслом находился столик, на котором стояла пепельница и стакан. Видать дедушка пригубливает прямо сутра. Хотя кто знает, может это из за меня.
– Здравствуй, дорогая – проговорил он суровым басом – тебя же Маша зовут?
– Здравствуйте, да, Маша – осторожно ответила я.
– Ты присядь, нам поговорить с тобой надо, а ты стоишь над душой.
Я села в такое же кресло, стоящее по другую сторону столика.
– Тебе налить? – спросил он, доливая что то вроде виски себе в стакан.
– Да нет, спасибо, не пью я.
Он отхлебнул, некоторое время задумчиво смотрел вдаль и сказал:
– Этот памятник… Он не похож на остальные, так ведь?
Мои глаза округлились.
– Обычно памятники не выдирают другие памятники и не встают на их место, да?
Он посмотрел на меня с игривым блеском в глазах. Будто рассказывал шутку.
– Ты думаешь что я сыну про Воронецких талдычил. Запомнил все таки. Знал я, что так будет.
– Как будет?
– Ой, а я старый дурак не представился. Александр Сергеевич – он протянул мне руку и очень крепко пожал мою – только не Пушкин, а Мощин я.
– Очень приятно Александр Сергеевич. Продолжайте пожалуйста.
Он закурил.
– Рад что ты пришла, да и не рад одновременно. История, которую хочу я тебе поведать, прямо скажем, не из приятных. Такое же ощущение как со смертью, понимаешь? Вроде готовишься к этому, готовишься, а когда это наконец происходит, всё равно… Больно… С чего начать бы, с чего начать… Начну пожалуй с самого начала, что бы все было понятно – он затянулся и выпустил густой едкий дым из носа – батька мой все это начал. Мне было тогда шесть лет. Так давно, что аж мир уже совсем другой. Но к сожалению есть вещи, которые не забыть никогда, сколько бы не прошло времени. Как сейчас помню. Пасмурный летний день 1942 года. Война нехило задела нашу деревню. Тогда Помповкой она называлась ещё. Многих тогда война забрала. В самом расцвете сил. В том числе моего старшего брата. Батька мой водителем работал. Его ГАЗ АА стоял в небольшой пристройке возле дома. Он брату моему сказал мол, иди в гараж да меня дождись. Грузовик чинить будем. А то скоро провиант везти в соседнюю деревню, барахлит в нем что то. Ну брат и пошёл. А батька тогда в дом за чем то зашёл, и как раз в этот момент немцы бомбить начали. Я из дома гляжу – одна бомба на дорогу возле дома упала, ворота снесло. А вторая прям в пристройку ту угодила. Моментально все разлетелось. Вместе с ГАЗом. И вместе с братом. Щепки до крыльца долетели, помню как стою, смотрю на них. Голову поворачиваю, а там дыра дымится, доски торчат как толстая безобразная деревянная трава. Потом меня батька резко в дом затянул, дверь зачем то запер, да в подвал со мной залез. Так мы сидели вдвоём, при слабом свете лучины. Помню как его мертвенно бледное лицо, потерявшее всякие краски, быстро переняло на себя цвет лампы, став грязно – жёлтым. Как пустыми глазами, из которых градом капали слезы он смотрел на лампу, не издав ни звука. На следующий день мы вылезли. Надо всей деревней стоял женский вой, растворяясь, где то в сером безразличном небе. Батька пошёл к тому месту, где была пристройка, и стоял там где то час. Может меньше, может больше. Будучи ребёнком ты по другому воспринимаешь время. Мне показалось, что та яма его сейчас поглотит. Схватит деревянными обломками, утащит под землю, а он убитый горем и не будет сопротивляться. Периодически я наведывался туда, где стоял наш дом. Там все уже заросло, не пройдёшь – он отпил из бокала, и снова пыхнул вонючим дымом – хотя угадывается, что был тут чей то участок. Я оттуда взял кое чего на память, да и ушёл навсегда. По тому и одеваюсь по простецки, не так как сын мой или внуки. Они ж видишь, богатые. Хотят свою статусность кому то показать. А я милая моя это все не приветствую. Потому что думается мне… Так я и остался сидеть с отцом в подвале. Грязный оборванец…
В этот момент он так сощурился, будто сейчас заплачет. Этого я бы не перенесла… Но нет. Видимо сдержался. И грустно смотря вдаль, продолжил:
– Батька взял из ямы какие то железки. Понёс в сарай. Он у него как мастерская чтоль был. И вот он в эту мастерскую какие то детали таскать начал. Потом меня соседке зарёванной отдал, сказал чтоб я у неё побыл какое то время. Она целыми днями плакала, а по ночам рассказывала мне странные истории. Может она уже тогда с ума сошла, но потом то уж точно. Под конец и вовсе пропала. Жил я у неё три дня и три ночи. Отец все что то мастерил в своём сарае, меня всегда прогонял, чуть на горизонте появлялся. На утро четвёртого дня вынес он из сарая бандуру. Пусть и уродливую, особенно если сейчас посмотреть какую мы красоту делаем, зато самодельную. Погрузил её в тележку, и повез её по селу всем показывать. Смотрите мол, что сделал. Стал впервые предлагать свои услуги. При чем даром. Людей тогда погибло, сама понимаешь. Много. Спросом он стал пользоваться неимоверным. Да и люди его просто так не оставляли. Отплачивали, кто чем мог. Батька отказывался часто, за исключением дней когда нам совсем худо становилось. Материала ему тащили отовсюду самого разного. А он стал надгробия мастерить. В сарае. И все бы хорошо, если так можно выразиться, да только вот в то самое утро, после трёх дней работы вытащил он, окрашенный серебряной краской тот самый памятник. Как я уже потом понял, сделан он был из листов металла от грузовика, кровью моего брата окропленный… Царствие ему небесное – он перекрестился – возможно даже кусков той бомбы проклятой, возможно он уж не разобрал что тащит. Все это он соединил в надгробную плиту, которая по видимому, каким то образом впитала горечь войны. А нам это потом аукнулось…
Он снова отпил, достал следующую сигарету, закурил. Я сидела, онемев от удивления, смешанного с печалью и страхом. Александр Сергеевич продолжал:
– Ты как себя чувствуешь? Все хорошо? Лица на тебе нет.
– Обдумываю все это. В голове просто не укладывается, простите…
– Согласен, глупый вопрос. Я б на твоём месте подумал что старик рехнулся совсем. Хотя то ли ещё будет. Далее как я понял, отец первый памятник поставил на могилу моего брата. Петра Сергеевича Мощина. Сгрузили в деревянный ящик все что от него осталось, закопали, а сверху он это самодельное изваяние водрузил. Но не все в гроб попало, не всё… Могила и сейчас на месте, в старой части кладбища. Там потом безымянных хоронить стали, как кладбище разрослось. Раньше то оно поменьше было. И дело в том, что именно над братом моим был памятник тот первым… – он покурил, помолчал, и продолжил – и дела стали с ним непонятные твориться. Как то раз пришли мы на могилу, а он обратной стороной повёрнут. Как развернул его кто. Батька сходил, с инструментами вернулся, хотел как было сделать. Как начал памятник поворачивать, так из под фотографии овальной кровь полилась. Как из раны. А брат мой с фотографии кричит мол, не трожь! – на этом моменте Александр Сергеевич вскрикнул, и я дёрнулась – ну он памятник и отпустил. Потом, где то через месяц после этого к батьке моему пришла знакомая его, и вся бледная такая. На кладбище его повела. У ней вместо памятника её мужу стоял памятник с могилы брата, но с фотографией мужика того, недавно почившего. С его могилы надгробие потом нашли в сарае женщины. Будто приволок кто то да и оставил. Мужики тогда собрались на машине памятник выдернуть. Один конец верёвки перевязали вокруг надгробия, другой привязали к машине. Но он с места не двигался, как они не старались. В один момент когда особенно машина напряглась, раздулся откуда то крик мужской. Крик боли. Перепугались тогда все знатно. Потом плюнули, пусть так остаётся. Но слух дурной пошёл по селу про нашу семью. Говорили что батька мой или сам этим непотребством занимался, либо чертовщину какую то призвал. Потом, в течении нескольких лет, похожие случаи произошли с могилами всех наших родственников. Всех без исключения. Будь это Мощины или сменившие фамилию Мощины. Если кровь была родная, то всё. Памятник будет выдернут. Я как постарше стал, посчитал что памятник на месте могилы стоит от месяца до года. Возможно это как то связано с возрастом умершего. Возможно он питается воспоминаниями.
Александр Сергеевич снова отпил, посмотрел в небо.
– Памятник пропал на некоторое время. Видимо отправлялся искать могилы наших родственников в других местах. Мы даже подумали что все закончилось. Но памятник объявился весной 1956. На этот раз он находился уже на могиле подруги батьки. Которая его на кладбище водила. Все так же. Фотография её, года жизни её. Только памятник не её. И продолжалось это долго, и похоже продолжается до сих пор. Мария Воронецкая со мною дружила. Ну и с ним конечно. Тяжело с ней было не дружить. По огороду помогала, на праздники вместе они ходили. Я даже подумал один раз, может у нас роман. Была бы ты сейчас Мощина. Но до этого не дошло. Потом она и вовсе за Кешу вышла, деда твоего. Такая вот история…
Я не знала что сказать. Вообще. Но все же нашлась:
– Получается что надгробие какое то время постоит и уйдёт?.. Это происходит просто потому что они при жизни были знакомы?
– Получается так… И со мной так будет. И с тобой так будет. Только я так и не выяснил почему это происходит и для чего. Видать, только после смерти узнаю…
– Да что вы такое говорите! Надо это прекратить! Нужно остановить это, как вы сказали, непотребство. Эта штука что, неуничтожимая? И она будет продолжать этим заниматься?
– Маш, я тебя прекрасно понимаю. Но как это остановить никто не знает… Да и получится ли?
– Александр Сергеевич, мы должны попытаться. Я съезжу домой, попытаюсь хоть что то узнать. Приеду, и мы во всем разберёмся, обещаю.
Он очень грустно на меня посмотрел:
– Ну хорошо. Попробуй. Только вот я слишком уж стар стал для чего то такого… Ты поезжай, глянь. Я тебя не остановлю. Но не забывай, как мы с автомобильной тягой пытались его вытащить, а он даже не двинулся… Что то меня немного мутит… Пойду чтоль прилягу… Ты это… Сыну моему про это не говори, мало ли, ускоришь… Что то…
– Конечно конечно, пойдёмте.
Я помогла ему встать, и дойти до кровати. Он прилёг, с улыбкой мы попрощались, я пообещала вернуться. Спустилась вниз, где ждал Анатолий.
– Как прошло? – на выдохе, тоскливо спросил он.
– Нормально… Александр Сергеевич пошёл спать…
– Я его сейчас проверю, и отвезу тебя обратно.
Так он и сделал. Я попросила оставить возле кладбища. В машине прямо чувствовалось напряжение. Ясно было, что ему интересно что же мы обсуждали. Но оставить наш разговор в тайне теперь моя прямая обязанность.
Попрощавшись с Анатолием, направилась на кладбище. Солнце начинало клониться к горизонту, я все ещё успевала на автобус. С опаской пробиралась к нужной могиле. Теперь чувство что каждый покойник с фотографии на меня смотрит усилилось в сто раз. Будто они своими взглядами говорили: беги отсюда, что же ты делаешь! Но игнорируя страх я пробиралась вперёд. Дошла до неё… Памятник был на месте. Поблескивал посеребреный металл. Зашла за калитку. Какое то время просто стояла и смотрела на него, стараясь отгонять дурные мысли о том, из чего он сделан. Подошла ближе. Впервые за все время меня напугала надпись “Воронецкая Мария Ивановна”. До меня почему то только сейчас дошло, что это в принципе моё имя. Да, сейчас фамилия другая, но большую часть жизни я была Воронецкой… Стало вдруг как то даже мерзко. Само надгробие росло из металлического продолговатого бруска, похожего на те, что мальчики используют на уроках труда. Только этот был из металла. В этом самом продолговатом основании с правой стороны находилась вделанная в него маленькая вазочка, в которую кто то заботливо положил два вянущих цветка. Я, немного не понимая саму себя, приблизилась почти вплотную к этому изваянию. Любопытство пересиливало страх. Мне в нос ударил резкий, отчётливый запах краски. Будто его недавно покрасили. От этого запаха в носу и глотке моментально стало сухо. Ещё немного и голова закружится, будто за ним стоит открытая банка с краской. Но никакой банки за ним не было. Зато был звук. Его хорошо перекрывал шум ветра в кронах кладбищенских деревьев и щебет птиц, которые под вечер очень уж разорались. Звук этот, был похож на тот, что слышишь если приложить стакан или ракушку к уху. Что то похожее на шум волн. А ещё какие то шуршания. Очень тихие. Будто внутри что то ползает. Услышала я это только практически прислонив ухо к тёплому от летнего солнца металлу. Наверное, что бы расслышать звук получше, надо прийти ночью, когда птицы уснут а ветер затихнет, и памятник будет поблескивать серебром в свете суны. Меня передёрнуло от этой мысли. Я отпрянула от памятника, всё тело окатило мурашками. Тут же заметила свою спортивную сумку, подняла её, и сама опять таки не совсем понимая что делаю, погрозила надгробию пальцем, и поспешила на остановку.
Через автобусное окно наблюдала потрясающий закат. Такой бывает только в деревне. Но даже этот, полный восхищения момент был испорчен поганенькими мыслями. Закат будет всегда. И после моего ухода. Земля продолжит вращение. И точно такой же закат, будет освещать мой надгробный памятник. Который скорее всего, будет серебряным… Фу! Надо скорее домой. По дороге созвонилась с дедом. Говорил он вяло, но утешил новостью о нормальном состоянии своего здоровья. Я попросила его особо домой не торопиться пока меня не будет, но он сказал, что к сожалению, скоро его вероятно с больницы выпрут. Койку занимает лишнюю. Ну и сволочи. Можно подумать так уж много людей у нас там. Мы попрощались и я с тяжёлым сердцем вернулась в городской дом. Заказала на вечер суши, нормально помылась. Ещё никогда этот процесс не был таким напряжённым. С деревни осталось неприятное ощущение паранойи. Поэтому мылась я с включённым на всю громкость видео. Жаль что муж уехал, и поговорить теперь совсем не с кем о происходящем.
Поедая суши копалась в интернете с надеждой найти хоть какую то информацию. Попадались лишь истории про обряды и страшилки про похороны. Почему эта хрень живая? Что она делает? А вдруг моя бабушка из за этого страдает? Я конечно не верю в потусторонний мир, но в такой ситуации всякие убеждения насчёт этого пошатнутся. Что если это так? Надпись на её новеньком памятнике, о том как она стонет в гробу до утра, лишь подогревала эту теорию. Эта штука бродит по земле 78 лет… Почему она ещё не проржавела и не развалилась вообще? В поисках ответов на эти вопросы я провела весь оставшийся вечер, часам к двум ночи стало клонить в сон. Поставила будильник, и легла спать. Наконец, удобная большая кровать, вдали от всего этого…
Проснулась в итоге, проспав будильник. В обстановке городской квартиры настроение понемногу повышалось. Весь день я убиралась, поливала цветы и конечно же сидела в интернете. Самое распространённое мнение касательно чего – то неупокоённого состоялась в том, что кого то не так похоронили, либо смерть была насильственной. Я это и так знала, из фильмов и сериалов. Ничего принципиально нового найти не удалось, под конец я и вовсе посмотрела фильм. К хорошему быстро привыкаешь. Возможно те кто думают что я стала городской, всё же отчасти правы. Таким образом, наконец почти совсем расслабившись, провела второй вечер. Легла спать. Если б знала, что произойдёт, не сомкнула б глаз вовсе. Сплю, и снится будто я куда то иду. Иду иду, а куда не понимаю. Потом вдруг холодок небольшой по ногам и телу пошёл. Такая ночная летняя прохлада. Начала просыпаться. Открыла газа. Стою на балконе, ночной ветер безмятежно шевелит полы ночнушки. Проморгалась. Что это я? Во сне что ли ходит начала? Докатились. Потом развернулась, и увидела то, что забыть уже никогда не смогу. Всю свою жизнь буду это вспоминать… Развернувшись, я увидела овальную кладбищенскую фотографию… Только размером она была с дверной проём. Как я это поняла? Она целиком занимала дверной проём кухни. Ярко – белый овал, на фоне чернеющего коридора. Огромная фотография бабушки смотрела мне прямо в душу. Фотография как из очень давних времён. Она в белом платке, рот немного перекошен, уголок нижней губы сползает куда то вниз. Она пустыми, потерянными, мёртвыми глазами сверлила меня. Под фотографией, отчего то вдруг показавшиеся такими отвратными, буквы. Аккуратно выведенные красивым прописным почерком. Её имя. Моё имя. Года жизни. Я отчётливо вновь услышала этот шуршащий звук, словно за белым овалом что то было. Или в нем самом… Заметила, как фото бабушки начинает темнеть, будто проваливаясь в темноту коридора. Мир начал уходить у меня из под ног, и я отключилась.
Очнулась на полу кухни. Голова сильно болела. Дверной проём был пуст и залит солнечным светом. За окном пролетали поющие птицы. Слышался гул машин. С трудом поднявшись я осторожно обошла всю квартиру. Ничего. И тут мой взгляд зацепился за спортивную сумку, которую забыла на кладбище а потом притащила домой. Открыв её, помимо садовых принадлежностей обнаружила горсть покрытых грязью и паутиной конфет. Вот черт! Почему сразу не проверила сумку. Сама же принесла в свой дом конфет с кладбища. Вероятно это как то связано с кошмарным сном, но тогда почему в первую ночь все было нормально? Сев на кухонную табуретку, смотрела в стену. Приснится же такое… Возможно кое кто зовёт меня обратно. Хочет довести до конца своё непонятное жуткое дело. Выпив кофе взбодрилась, вновь собравшись с духом направилась в Помпово, и не могла отделаться от мысли, что в этот раз, возможно уже навсегда. Приехала, шла в сторону дома, и до меня кое что дошло. Возможно рысканья в интернете все же не прошли даром. Что если все эти 78 лет, единственное что требовалось, это… Довести самые первые похороны до конца… Александр Сергеевич же сказал, что в деревянную коробку положили то, что батька его смог найти, возможно нужно найти все… Мои мысли прервал Стас, проезжая мимо на своей развалюхе. Караулит что ли.
– Привет, малая, ну ты чего не звонишь не пишешь? Сказала будешь писать звонить. Косяяяк. Ну ничего, это исправим. Тебя может подвезти куда? Запрыгивай, мигом домчим.
Тогда я думала о словах Александра Сергеевича о том, как у них на участке всё заросло:
– Знаешь, а давай.
– Ну наконец то ты поняла, сколько можно за тобой бегать!
Села к нему в оранжевую четырку, пропахшую бензином, она с грохотом поехала в сторону моего дома.
– Ну чё, рассказывай как дела твои.
Я только собиралась что то сказать, как он сам продолжил говорить, не давая ответить. Он всегда так делал, сколько его знаю.
– А ты помнишь, как мы вместе тусовались, а? Как классно было а? Как целовались с тобой на заброшке, гуляли по рельсам. Ты все про книжки какие то затирала свои.
– А ты про машины свои дурацкие.
– Какой дурацкие, сама такая. Помнишь как клубнику собирать бегали и в прятки играли? – он мечтательно посмотрел вдаль своими голубыми глазами, растворяясь в воспоминаниях – ты тогда мне дала себя в первый раз поцеловать.
– И в тот же день ты заехал мне по глазу с локтя!
– Ой Маш, я столько раз уже извинился, к тому же я случайно, ты так сказать под руку попала когда в гору поднимались. Ты дуешься чтоль до сих пор? Ээээээээ!
Стас махнул рукой. Но все это правда. Мы и правда встречались. Какой дурочкой тогда я была. Хотя сейчас сидя рядом с ним понимала, что меня в нём тогда зацепило. Его глаза, манера говорить, некая безбашенность. Это ценится, когда тебе 14 лет. Только вот мне уже 25, а ему всё ещё 14. Кто то остаётся в этом возрасте навсегда. Мы ехали, вспоминая минувшие дни, даже смеялись. Я каким то образом поймала его волну, а когда ловишь его волну, он уже вроде и не такой мудак. Стас высадил меня у дома, на прощание крикнув:
– Давай Машк, будет чё надо гудни. Я тебе вообще сюрприз готовлю!
Как напрягал меня его сюрприз… Ну ладно. Мы попрощались, он грохоча уехал, оставив меня дышать дымом. Вот и дом, уже не такой милый дом. Зашла к соседям, от дяди Степана узнала что дедушку завтра выписывают. Мы сошлись во мнении что тут ему ой как не безопасно. Но деваться некуда. Завтра надо будет забрать. Сосед обещал привезти деда домой. Я в свою очередь рассказала всё что рассказал мне Александр Сергеевич, и свои догадки. Дядя Степан поддержал мою мысль и даже выразил желание помочь.
– Не гоже девушке одной в земле копаться. Я с тобой поеду, помогу как смогу. Завтра как деда твоего привезу, можем отправляться.
Мне было очень приятно, но нужно было ещё поговорить насчёт этого с Александром Сергеевичем. Адреса его дома у меня не было, потому решила отправиться в ритуальную службу. Добралась до туда быстрым шагом, на пороге так скажем, магазина, встретила Анатолия. Своего угрюмого выражения лица он не сменил.
– Здравствуйте, Анатолий! Если у Александра Сергеевича будет время…
– Не будет, у Александра Сергеевича времени – оборвал он меня – и вообще вам лучше здесь больше не появляться, по хорошему прошу.
– Подождите… Но что случилось? Он в порядке?
– Не сказал бы. Ему после вашего разговора поплохело. Теперь с постели не встаёт. Пришлось младшего отправить за ним следить.
– Он выпивал во время разговора, может в этом дело?
– Не знаю в чем именно дело, но факт остаётся фактом. После вашего разговора он слёг. А ещё – он огляделся и подошёл ближе – понятия не имею как наши семьи связаны, и что там за чертовщина прошлых лет даёт о себе знать, но… – он замялся – сегодня я оставался на работе допоздна. Периодически и вовсе тут ночую, много бумажной волокиты с этими памятниками знаете ли. И вот прохаживался я по залу с памятниками, думал о своём, как вдруг заметил… Не знаю, прозвучит как шутка, но фотографии с образцов памятников начали перепрыгивать с одного памятника на другой. То есть вот тебе Леонид Иванович, любимый муж, как вдруг раз, он перетекает на здоровый памятник для всей семьи, и лицо его растягивается на всю ширину поверхности. И лица вот так перепрыгивают с первого памятника на другой, с другого на первый… – его затрясло – я заперся в кабинете и до утра не выходил. И все это в тишине, понимаешь? Я так перепугался, вон до сих пор трясёт. Не знаю как теперь работать. 30 лет работал, никогда ничего подобного не было. Ты припёрлась, и вот пожалуйста.
– Это просто ужас, в моей жизни тоже начали происходить отвратительные вещи. Но как мы поняли, это как то связано конкретно с нами. У меня даже есть мысль как всё это прекратить, понимаете? Нам надо работать вместе, что бы такого не повторилось. Нужен адрес первого дома вашей семьи, что бы…
– Я не собираюсь вам помогать – перебил Анатолий – это все какой то непонятный мрак, пришедший с тобой. Если ты что то там придумала то флаг тебе в руки. А отца моего не трогай. Он и так на ладан дышит…
С этими словами Анатолий ушёл, закрыв за собой дверь. Понятное дело он обижен. Столько лет от него скрывают тайну, и не говорят даже тогда когда что то тёмное начинает происходить в реальном времени. Тут появляюсь я и его папа начинает чувствовать себя плохо. Я бы наверное тоже не обрадовалась. Что поделать, надо найти адрес другим способом. Вернулась домой. Тут все стало таким чужим. Даже тёплые воспоминания, всегда казавшиеся мне бессмертными, куда то улетучились. Пока погода позволяет поработала по огороду, подёргала сорняки, полила все грядки. Во время обеда пообщалась с мужем. Хоть у кого то из нас всё в порядке. Это порадовало. Потом убралась дома, паутину убрала. Что же тут бабушка искала… Может она знала как это остановить? Александр Сергеевич ничего не говорил про какой нибудь оберег или талисман. Тоже искала, вдруг потайная дверь есть или сейф… Пока подметала ящики, случайно обнаружила двигающуюся заднюю стенку тумбочки с какими то разводами. Немного поковырявшись отодвинула её, и поняла, что возможно всё более прозаично, безо всяких талисманов. В небольшом углублении стены было охотничье ружьё. Возможно бабушка просто собиралась отбиваться по суровому. Она теперь не расскажет. По крайней мере я на это надеюсь…
Под вечер сходила на базар. Купила пирожок и маленькую бутылку «Буратино» с отклеивающейся этикеткой. Позвонила Стасу. Он судя по голосу был приятно удивлён. Я хотела узнать нет ли у него тримера. И оказалось что такой наличествовал. Похоже кое кто наконец придётся кстати. Пригласила его с нами завтра ехать косить траву. Он с радостью согласился. Но ехать куда… Вернувшись домой села на крыльцо. Смотрела на закат. Так красиво, но забор портил всё. Когда то давно, на этом крыльце сидел дед, и задорно играл на баяне. А я плясала и кружилась с платочком, зажатым между двух пальцев. Забор тогда стоял ровно, и был недавно покрашен, судя по всему в последний раз, потому что сейчас я могла наблюдать остатки, той самой зелёной краски, Никогда бы не подумала что подобное вообще возможно. Кому расскажи, покрутят пальцем у виска и всё. Поглядела на бочку, в которой лежала кукла. Да уж, лучше тебе пока побыть здесь. Поужинала, и легла спать. Кровать приняла меня с распростёртыми объятиями, но было так жарко, что пришлось отодвинуть тяжёлое белое одеяло ногами вниз. Я уснула, и мне приснился самый страшный кошмарный сон в моей жизни.
