Поезд до станции N. Хроника одной поездки

Саморядов вспомнил слова вдохновенно вравшего Матильде Звездинцева.

– Говорят, там есть казино, музыкальный театр, санаторий с лечебными водами. Много ресторанов… Одним словом, маленький Париж в родных пенатах!

И устремился дальше.

В следующем купе сидели две немолодые женщины, пестро одетые, которых Саморядов видел ранее, когда, прибыв на место, выглядывал из купе. Женщины были заняты разговором, в котором одна в чем-то настойчиво убеждала другую, и не обратили на Саморядова внимания.

Последнее, десятое, купе было закрыто.

Саморядов прошел дальше – к туалету. Открыл дверь, заглянул внутрь. В туалете было очень чисто, и внешний вид его ничем не отличался от обычных туалетов в вагонах СВ. За исключением одной детали: в верхнем углу зеркала, расположенного над раковиной, был прикреплен небольшого размера черный крест. Веяние времени, подумал Саморядов.

Неожиданно в зеркале, точно на экране телевизора, появилось мужское лицо. Оно мелькнуло, загадочно усмехнувшись, и исчезло, немало озадачив Саморядова. «Что это еще за соглядатай?» – подумал он раздраженно.

Саморядов вышел в тамбур. Стекло в двери, ведущей в соседний вагон, было не прозрачным, как обычно, а темно-красного цвета, и за ним ничего не было видно. Саморядов подергал дверную ручку. Дверь не открылась. Он подергал ручку вторично, эффект был тот же самый.

Саморядов постоял с минуту перед дверью, стараясь что-либо разглядеть через темно-красное стекло, но так ничего и не увидел. И вернулся обратно в вагон.

Теперь он шел к своему купе, стараясь не задерживаться по пути. И если бы кто-либо из пассажиров обратился к нему сейчас с вопросом, он, вероятнее всего, проигнорировал бы его.

Войдя в свое купе, Саморядов с озабоченным видом уселся на диван.

Звездинцев хлопотал возле столика в ожидании его прихода. На столике уже стояли заказанная им еда, бутылка коньяка, две рюмки и два стакана чая с лимоном.

– Как видите, жду вас! – сказал артист, указывая на еду. И поинтересовался походом Саморядова в тамбур: – Удалось что-либо выяснить?

Саморядов придвинулся к столику.

– Ничего… Вышел в тамбур, дверь, ведущая в соседний вагон, заперта на ключ. В общем, пустые хлопоты.

Звездинцев разлил коньяк по рюмкам.

– Может, это и к лучшему, – заметил он. – Когда многого не знаешь, крепче спишь… Как-то все странно и малопонятно. Мобильная связь с внешним миром не работает. Я пытал проводницу, что со связью. Она сказала: связь не работает на всем маршруте до станции N.

– Хочу вам кое-что рассказать, – проговорил Саморядов. – Находясь в туалете, я увидел в зеркале мужское лицо… И это было не мое лицо, а лицо другого человека. Оно мелькнуло и исчезло.

Звездинцев нахмурился.

– Меня это не удивляет…

Выпили. Стали закусывать бутербродами с икрой. Звездинцев заказал их несколько штук.

– А икорка ничего… Свежак! – отметил он.

Саморядов вспомнил о просьбе Матильды и сообщил:

– Наши соседки попросились к нам в гости. Сказали мне, что они в панике, что их одолевают нехорошие мысли. Вы не возражаете, если они придут?

– Что вы, друг мой! Буду только рад. Не знаю, как сестра Матильды, а сама она – весьма приятная женщина. И ноги, какие ноги!

Матильда и Наташа пришли, когда Саморядов и Звездинцев уже пили чай.

– Можно?

– Заходите-заходите! – радушно встретил их Звездинцев. – Будьте как дома.

Саморядов переместился на диван Звездинцева, освободив свой диван для сестер.

– Знакомьтесь, это Наташа, моя двоюродная сестра, – представила свою спутницу Матильда.

– Звездинцев, Антон Петрович, – назвал себя артист и поцеловал Наташе руку. – А это Павел, мой сосед… Рекомендую, милейший человек!

Услышав хвалебные слова в свой адрес, Саморядов усмехнулся про себя. «Откуда он знает, какой я человек? Впрочем, он недалек от истины – парень я действительно из числа милейших», – похвалил он себя.

– Хотите чаю? Икры? – предложил Звездинцев. – Коньяк?

– Спасибо, мы уже перекусили, – отказались сестры.

Несколько мгновений в купе царило молчание. Женщины приглядывались к мужчинам, а те к ним.

– Получается, все мы едем до станции N… – начала разговор Матильда. – Мы с Наташей до сих пор не можем понять, каким образом мы оказались на перроне вокзала, сопровождаемые носильщиком, несущим за нами наши чемоданы. Кстати, чемоданы эти цвета алюминия, а у нас никогда не было подобных.

– У меня такой же, алюминиевый, – сказал Звездинцев. – Поначалу я было подумал, что это жена купила мне новый чемодан для поездок на гастроли, а теперь понимаю, что это не так…

– А вы посмотрели, что внутри? – спросил у сестер Саморядов.

– Я пробовала его открыть, не получилось, там кодовый замок, – сказала Матильда. – У Наташи та же история. Видимо, придется ломать замки.

– Да черт с ними, с чемоданами! – воскликнул Звездинцев. – Меня больше волнует другое. Я тоже не могу понять, каким образом я оказался на вокзальном перроне у седьмого вагона.

– Получается, у нас у всех схожая ситуация, – сказал Саморядов. – И меня мой внутренний «автопилот» привел к седьмому вагону. Это наводит на нехорошие мысли.

Звездинцев с нескрываемым интересом поглядывал на сестер.

– В том, что случилось, есть и положительная сторона. Мы вот познакомились с вами, – сказал он, обращаясь к ним. – Забудем на некоторое время о странностях судьбы… За окном тьма, следовательно, сейчас ночь. Завтра с утра вызовем начальника поезда и зададим ему необходимые вопросы. С какой целью нас везут на станцию N? Сколько суток продлится это путешествие? Ну и так далее. А сейчас давайте поговорим о чем-либо приятном. Итак, вы сестры?

– Двоюродные… Наши отцы родные братья, – пояснила Матильда.

– Простите мое любопытство… А чем такие красавицы занимаются?

– Мы занимаемся музыкой. Играем в оркестре Светланова. Наташа на скрипке, я на альте…

После этого признания Звездинцев и сестры надолго заговорили о музыке, ведь у каждого из них это являлось главным делом в жизни. Звездинцев рассказал о себе, о том, что он поет в опере. Наташа сказала, что сразу узнала его, лишь только увидела. Призналась, что слушала его в Большом, когда он пел партию Жермона в «Травиате». Звездинцев, в свою очередь, поинтересовался, каков нынче репертуар светлановского оркестра. И что собой представляет нынешний главный дирижер Юровский.

Саморядов, как человек далекий от серьезной музыки, не принимал участия в разговоре, а только слушал. И с интересом поглядывал на Наташу. Сейчас, когда у него была возможность получше разглядеть сестер, он отдавал ей предпочтение. Наташа казалась ему более мягкой, менее защищенной, менее уверенной в себе, чем Матильда. И вела она себя подобно восточной женщине: никого не перебивала, не лезла с вопросами, а лишь отвечала на них, когда другие обращались к ней. Матильда, на которую поначалу обратил внимание Саморядов, при всей ее внешней привлекательности казалось ему натурой менее утонченной.

После разговоров о музыке речь зашла об отдыхе, о том, кто где отдыхал и кому в каких странах удалось побывать. Больше всех поездил по миру Звездинцев, он немало гастролировал, пел по приглашению на оперных сценах ряда европейских городов и предпочитал проводить отпуск за границей. Он увлеченно рассказывал о своих поездках, о том, с какими всемирно известными людьми он свел знакомство. У сестер и Саморядова поездок за рубеж было намного меньше. Сестры побывали с оркестром в Испании, Италии, Швейцарии, два раза отдыхали в Черногории. На отдых они часто ездили вместе. Их мужья, занятые на работе, были только рады, что сестры в поездках довольствуются обществом друг друга. Саморядов, в силу разных причин мало где бывавший, предпочитал отмалчиваться и больше слушал. Возбужденный Звездинцев, решив окончательно сразить сестер, пообещал им, если они пожелают, взять их с собою в конце года в Париж, где он должен петь в Гранд-опера партию Фигаро в «Севильском цирюльнике». Сестрам была обещана ложа в театре в день спектакля и гостиница за счет певца на три дня. Матильда и Наташа были в восторге.

И еще о многом в этот вечер (или в эту ночь?) переговорили Звездинцев и Саморядов с сестрами. Разошлись часа через два.

Обменявшись впечатлениями от визита сестер, отдав должное их очарованию, оба улеглись на диваны. И вскоре уснули.

Саморядов проснулся первым. Долго не мог понять, почему он едет в поезде. Насколько ему помнилось, он никуда не собирался выезжать в ближайшее время. Потом память все же напомнила ему, как он шел по перрону вокзала в сопровождении носильщика и сел в вагон поезда.

За окном по-прежнему была тьма, ни единого просвета, и Саморядов решил было, что он проспал сутки напролет – от ночи до ночи.

Он взглянул на наручные часы. Часы стояли. Стрелки часов показывали 7:16. Саморядов решил было, что в часах кончился завод, и принялся заводить их. Но часы так и не пошли. Саморядов снял часы с руки и потряс их, надеясь все же вселить в механизм жизнь, но стрелки так и остались стоять на месте.

Тут заворочался на своем диване Звездинцев. Сладко потянулся. Посмотрел в сторону окна.

– А почему за окном темно? Мы что, проспали от ночи до ночи?

– Мне кажется, в этом вагоне за окном постоянно темно, независимо от времени суток, – высказал предположение Саморядов.

– Какой ужас! – возмутился артист. – Это что же, за время пути мы ни разу не увидим солнца?

– Вполне вероятно.

– Вы хотите сказать, друг мой, что поезд наш движется в северных широтах, где сейчас полярная ночь?

– Это не полярная ночь. Это что-то другое…

Звездинцев сел, опустив ноги вниз. Не обнаружив привычно тапочек под ногами, недовольно поморщился. Но делать нечего! Пришлось запихивать ступни в коричневые кожаные туфли, в которых он появился на перроне.

– У вас ходят часы? – спросил он у Саморядова. – Мои стоят…

– Мои тоже стоят.

– Как же узнать, который сейчас час?

– Надо включить телевизор, – предложил Саморядов.

Он взял со стола пульт и включил телевизор, расположенный над дверью.

Оба устремили глаза на плазменный экран. На экране появилась надпись: «Вы смотрите главный канал страны „Россия Ноль“». После чего потоком пошла информация о жизни президента страны В. Трутина. Трутин в Сирии. Трутин в Турции. Трутин на саммите в Сочи. Трутин на отдыхе на Байкале. Трутин в подводной лодке. Трутин на горе Ай-Петри. Трутин с двумя аистами в их гнезде на крыше дома. Трутин с клюшкой на хоккейном поле… И нигде, ни в одном кадре, не было обозначено текущее время.

Периодически на экране, как заставка между сюжетами, появлялся короткий кадр, где известный депутат Государственной думы, бывший спортсмен, занимавшийся в прошлом борьбой, показывал телезрителям свой огромный, как кувалда, кулак: дескать, вот вам, знайте свое место!

Появление на экране «депутата с кулаком» привело Звездинцева в состояние оторопи. «Это что, шутка?» – растерянно спросил он. И попросил Саморядова посмотреть, что происходит на других каналах. Саморядов стал переключать каналы. Все они беззвучно светились чернотой. Третий, пятый, седьмой… Ничего! Звездинцев посетовал, что в телевизоре работает лишь один канал. Но тут Саморядов наткнулся на еще один работающий канал. Это был канал «Православие». На экране шла служба в одном из храмов столицы. Священник читал молитвы, громко пели певчие. В середине храма густо стояли прихожане, в основном это были женщины. Среди них высились две седовласые мужские головы на старческих петушиных шеях, обладатели которых чувствовали себя в женской толпе неуверенно. И опять на экране не было никаких цифр, обозначавших текущее время.

Звездинцев разочарованно махнул рукой и сказал, что смотреть службу не намерен. После этого взял полотенце, новую зубную щетку, которую обнаружил в пакете, где лежало постельное белье, и отправился в туалет, расположенный в начале вагона, умываться.

Оставшись один, Саморядов выключил телевизор и включил радио. Радио молчало. Лишь что-то шуршало внутри, точно мелкий мусор, который гоняет ветер в жестяной трубе. Невозможность узнать, который сейчас час, бесила Саморядова. Он даже не предполагал, насколько мучительным станет для него отсутствие знания о текущем времени. Он вспомнил про свой смартфон, в котором имелись часы, достал телефон из кармана куртки. Попробовал включить его. Тут выяснилось, что в аппарате кончился заряд, и смартфон ответил ему темным экраном. Саморядов ругнулся и отбросил смартфон в сторону.

Некоторое время он тупо пялился в черную мглу, пролетавшую за окном. И мучительно думал, что же произошло с ним до того, как он оказался на вокзале. Неожиданно за окном медленно проплыл огромный светящийся шар, свет от которого чуть осветил ближайшее к нему пространство, и вновь потекла беспросветная тьма.

В соседнем купе с правой стороны послышался громкий мужской голос. Мужчина возбужденно требовал остановить поезд и отправить его первейшим поездом обратно в Москву.

Саморядов выглянул в коридор и увидел рыжие волосы и спину проводницы Валентины. Она стояла у входа в соседнее купе и пыталась объяснить скандалисту, что это сделать невозможно.

– Вы знаете, кто я?.. Я – Шнягин, Шнягин, заместитель министра! – негодовал тот. – Срочно свяжитесь с Министерством путей сообщения, и пусть они пошлют сюда директиву. Мне надо срочно вернуться в Москву. Завтра в одиннадцать утра я должен быть на заседании правительства!

– Это невозможно, – повторяла Валентина. – Никак!

– Если у вас не работает телефонная связь, свяжитесь с Москвой по радио. У вас в поезде должен быть радиоузел для передачи информации в экстренных случаях.

Движимый любопытством, Саморядов вышел в коридор. Прошел за спиной проводницы, желая увидеть того, кто скандалил. Тот, кто назвался Шнягиным, был круглолицым холеным мужчиной лет сорока пяти, из числа тех, что обычно переоценивают свою роль в истории и мало кого, кроме высокого начальства, считают за людей. Лицо Шнягина было красным от возбуждения, руки тряслись.

Краем глаза Саморядов увидел второго пассажира, находившегося в купе. Это был высокий мужчина с прямой спиной и неприятным лицом. Он сидел на диване, скрестив на груди руки, и с невозмутимым видом наблюдал за перебранкой своего соседа с проводницей.

Пройдя мимо Валентины, Саморядов задержался на мгновение поодаль и тут же повернул обратно, сделав вид, что вспомнил о чем-то важном, потребовавшем его возвращения обратно в купе.

– Дело не в радиосвязи, – объясняла Валентина Шнягину, стараясь быть вежливой. – Наш поезд следует по маршруту без остановок. И мы ничего не можем изменить. Таковы правила.

Теперь пришла очередь огорчиться Саморядову. Вот так раз! – подумал он. Если не будет остановок, он не сможет сбежать из поезда. Такое положение вещей казалось ему ужасным.

– Где начальник поезда? Пригласите его сюда. Немедленно! – продолжал скандалить Шнягин. – Мы хотим задать ему ряд вопросов! Пусть ответит на них! Хотелось бы знать, куда и с какой целью нас везут в этом поезде?! Мы не бессловесный скот! Лично я на эту поездку не подписывался! Я правительственный чиновник! И должен срочно вернуться в Москву!

– Господин Шнягин прав, – с металлом в голосе заявил второй пассажир. На лице его появилось жесткое выражение, выражение человека, привыкшего быть безжалостным с зависимыми от него людьми. – Пригласите сюда начальника поезда. Это его обязанность – общаться с пассажирами.

– Начальник поезда не может сейчас прийти, – объясняла Валентина, – он занят делами. Но через некоторое время он появится. Обещаю вам.

– И все же свяжитесь с ним, – сказал сосед Шнягина.

– Не могу, – призналась проводница. – У нас односторонняя связь. Начальник поезда сам связывается с нами по радио. Когда он выйдет на связь, я ему обязательно доложу о вашей просьбе…

Валентина повернулась и хотела уйти, но Шнягин ловко схватил ее за край форменного пиджака.

– Раз такое дело, женщина, принесите бутылку коньяка и две порции отварной осетрины! – потребовал он.

Требование принести коньяк и осетрину позабавило Саморядова, слышавшего окончание разговора уже из своего купе. Поначалу возмущение, ор, театральные жесты, а кончается всё бутылкой коньяка и осетриной, подумал он.

В эту минуту вернулся из туалета Звездинцев. Лицо его после умывания было гладким и посвежевшим.

– Вы знаете, друг мой, – проговорил он озабоченно, – я хотел пройти в соседний вагон, но, увы, дверь в тамбуре оказалась запертой. Выходит, мы заперты с двух сторон. Мы в ловушке. Что вы думаете по этому поводу?

Саморядов пожал плечами.

– Думаю, что мы являемся заложниками каких-то непонятных обстоятельств. Как ни прискорбно это сознавать…

– И что же делать?

– Не знаю. Во всяком случае, сбежать на остановке не удастся.

– Прекрасно! – Звездинцев пригладил большим пальцем свои темные усики и задумался.

Потом неожиданно поднялся, сунул руку в карман своего твидового пиджака, висящего на крюке, вытащил оттуда смартфон. Включил его и принялся тыкать пальцем, стараясь набрать нужный номер.

– Черт возьми! – огорчился он. – И связи как не было, так и нет…

– А что показывают часы в вашем смартфоне? – спросил Саморядов, продолжая испытывать мучения от отсутствия знания о времени суток.

– Ничего не показывают… Электронное время исчезло с экрана…

– Я так и знал…

Некоторое время оба смотрели на летевшую за окном тьму, казалось, она стала еще гуще, еще безотраднее. Потом оба, словно по команде, улеглись каждый на свой диван и погрузились в невеселые думы.

Саморядов в очередной раз терзал свою память, пытаясь восстановить в цепи событий утраченные звенья. И память на этот раз поддалась его желанию. Он вспомнил, что накануне утром отвел свою десятилетнюю дочь Настю в школу. Затем вернулся домой, провел некоторое время за компьютером, выполняя работу, порученную издательством… Что же было потом? Потом он поехал в центр города… Оказался на Лубянской площади… Ну да, был канун Дня памяти жертв политических репрессий… У Соловецкого камня проходила акция «Возвращение имен». Вот почему там было много народа. Лица, лица, молодые и не очень. Приятные, интеллигентные. Больше женщин. У многих пришедших в руках – зажженные лампады… Именно у Соловецкого камня стояли два микрофона перед толпой. Участники акции один за другим подходили к ним и называли имена сограждан, расстрелянных в тридцатые годы и впоследствии реабилитированных после смерти Сталина. Таков был ритуал. Над головами – свинцовое небо, моросит мелкий дождь… Акция длится много часов. Назвав одно или несколько имен расстрелянных без суда и следствия, участники акции в большинстве своем завершали свое выступление заявлением: «Позор власти чекистов! Свободу политзаключенным!» Саморядов вспомнил, что тоже оказался у микрофона, отстояв длиннейшую очередь в числе желающих отдать дань памяти невинно убиенным. Прочитав по бумажке, которую он получил от организаторов акции, несколько имен и присовокупив к ним имя своего прадеда, обычного водителя московского трамвая, расстрелянного в марте тридцать восьмого года, Саморядов, как и прочие, воскликнул: «Позор власти чекистов! Свободу политзаключенным!» – но этим не ограничился и сказал короткую речь, где назвал сегодняшнюю власть преступной и обратился к присутствующим на площади людям с просьбой не допустить свертывания демократических свобод, не допустить повторения прошлого. Когда он отходил от микрофона, то обратил внимание на парня лет двадцати пяти в темной бейсбольной кепке, топтавшегося в стороне с неясной целью, который мстительно посмотрел на него. Саморядов хорошо запомнил этот взгляд, взгляд человека, явно не разделявшего общих настроений, но почему-то оказавшегося здесь, поблизости от Соловецкого камня, среди участников акции. Видимо, стукач, подумал Саморядов, один из тех, кто выявляет наиболее активных…

Позже, когда, приехав в свой микрорайон, Саморядов выходил с покупками из местного супермаркета, ему почудилось, что за ним идет по пятам этот самый малый с Лубянки. Саморядов огляделся и, никого не обнаружив, решил, что это ему показалось… Подходя к своему подъезду, цепляя глазами лампочку над входом, он вдруг почувствовал сильный удар в затылок… Дальше следовал черный провал, который память не желала восстанавливать… Если меня ударили по голове, рассуждал Саморядов, почему я тогда на ногах и нормально себя чувствую? По всему выходит, я должен был бы сейчас лежать в постели, испытывая боль в затылочной части. Я же с непонятной целью приперся на вокзал и сел в поезд.

Неожиданно заговорил Звездинцев, лежавший до того с закрытыми глазами.

– Скажите, друг мой, – обратился он к Саморядову, – вы когда-нибудь изменяли своей жене?

– Никогда.

– Да вы святой!

– Это уж как хотите.

Саморядов поднялся, сел.

– Я слишком долго добивался своей жены, чтобы ей изменять, – признался он. – Больше года я уговаривал ее уйти от мужа… Муж ее, кстати, приличный человек, но так уж распорядилась судьба.

– Ай-яй-яй! – Звездинцев тоже поднялся и сел. – Какой вы, оказывается, нехороший! Последнее дело уводить жен от мужей.

– Она его не любила… – оправдался Саморядов. И спросил: – А вы что же, предпочитаете короткую интрижку на стороне?

Звездинцев засмеялся.

– Зачем же уничижать кратковременную страсть словом «интрижка»? Фу! «Короткий роман» – звучит более привлекательно. С чувствами не всегда можно совладать. Они вспыхивают мгновенно, как облитая бензином бумага, и нередко через какой-то промежуток времени гаснут. На мой взгляд, кратковременная страсть только обогащает человека. По крайней мере художников, творческих работников, нас, артистов.

– Я не знаток коротких романов. Могу только сказать, что люблю свою жену, и пока это чувство далеко от пресыщения, – сообщил Саморядов.

– Превосходно! – воскликнул Звездинцев. Он потер грудь в области сердца и неожиданно заговорил о другом: – Всю прошедшую неделю, пока я был в Вене, у меня болело сердце… А сейчас… Мы с вами едем около суток, и – ничего! Никаких болей. Сердце работает, как у двадцатилетнего юноши. Прямо поразительно! – И опять вернулся к предыдущей теме: – Вы знаете, друг мой, я тоже люблю свою жену и не хотел бы менять ее на другую женщину. У моей жены немало достоинств… Но иногда, признаюсь вам, не могу совладать с собой… Представьте, вы обладатель дорогой живописной картины, к примеру, у вас в доме висит Ренуар, подлинник… Но вот вы увидели в художественном салоне очаровательную небольшую акварельку малоизвестного художника, продающуюся там. Неужели вы откажете себе в удовольствии приобрести ее и повесить на стену?

– Интересный ход мысли, – усмехнулся Саморядов.

В это время в коридоре с левой стороны послышались шум, топот ног, крики.

– Что это?.. – прислушался Звездинцев.

– Вероятно, драка… – высказал предположение Саморядов, и, как выяснилось в дальнейшем, оказался прав. – Кто-то из пассажиров чего-то не поделил с соседом… Либо один пришелся не по вкусу другому, так иногда случается…

Выкрики, топот, хруст битой посуды под ногами – все это продолжалось.

Саморядов и Звездинцев выскочили в коридор. Там, устремив взгляды в сторону драки, уже толпилось несколько человек. Были среди них и Матильда с Наташей. Пассажиры, стоявшие на отдалении, спрашивали друг у друга, что происходит, отчего такой шум. У женщин были беспокойные лица, мужчины хмуро переглядывались.

Звездинцев тронул за плечо стоящую перед ним Матильду.

– Что там, душа моя?

– Дерутся двое, кажется, из шестого купе… Поначалу громко переругивались, потом у одного из них, видимо, сдали нервы.

– Как вы думаете, следует ли нам вмешаться?

– Только не вам, Антон Петрович, – удержал Саморядов артиста.

В эту минуту в коридоре появились обе проводницы. Проталкиваясь через стоявших на пути пассажиров, они спешили к месту драки. У каждой в руке был электрошокер. Добравшись до дерущихся, проводницы стали кричать, призывая их остановиться, те же лишь матерились в ответ, продолжая махать кулаками. Затем неожиданно наступила тишина.

– Что там? Почему так тихо? – спросил Звездинцев у Матильды. – Бузотеры завалили проводниц?

– Наоборот. Проводницы применили электрошокеры, и бузотеры лежат теперь на полу… – объяснила Матильда, сумевшая через спины стоявших перед ней увидеть финал драки.

Убедившись, что порядок восстановлен, она ухватила Наташу за локоть и утянула ее обратно в купе.

Вернулись к себе и Звездинцев с Саморядовым.

– Давайте выпьем чаю… с бутербродами… – предложил артист, оглядывая не прибранный проводницами от предыдущей трапезы стол.

– Я бы выпил чего-нибудь покрепче чая… – признался Саморядов, вернувшись к своим невеселым думам.

– Нет проблем! – воскликнул артист. – Закажите себе коньяк и пейте на здоровье. Кстати, друг мой, мне кажется, вы очень нравитесь Наташе…