Деревня пустых снов

Она судорожно, с отвращением разжала пальцы. Пряжка с глухим стуком упала в грязь. Это была не просто улика, не просто вещь, принадлежавшая пропавшему мальчику. Это было эхо. Живое, болезненное эхо украденных снов, украденной жизни.

Собрав волю в кулак, подавив подкативший к горлу ком, она снова наклонилась, подняла пряжку, аккуратно, почти с благоговением, завернула её в носовой платок и убрала в самый дальний карман рюкзака. Теперь она знала совершенно точно – она на правильном пути. Она шла по следу.

Тропа вела её всё глубже и глубже в сердце леса. Сам лес вокруг становился всё страннее, всё более нереальным. Деревья здесь были ещё более корявыми, неестественно вывернутыми, некоторые были покрыты странными, похожими на лишайник, но лиловыми и faintly пульсирующими в такт тому самому гулу в ушах наростами. Воздух звенел от незримого напряжения, словно перед самой сильной грозой, от которой содрогается земля. Она то и дело протирала глаза, ей казалось, что периферическим зрением она улавливает мелькающие, угловатые тени, которые тут же растворялись в воздухе, стоило ей повернуть голову.

Вскоре, пройдя ещё с полчаса, она вышла на небольшую, круглую поляну. И там, в самом её центре, стоял Он.

Чёрный камень.

Он был гораздо больше, чем она ожидала, – примерно в рост взрослого человека, массивный, неровный, шершавый, словно его вырубили грубыми ударами из одного-единственного куска самой древней, самой тёмной, лишённой звёзд ночи. Он не просто был тёмным – он, казалось, поглощал свет, втягивал его в себя, и вокруг него царила зыбкая, дрожащая, как марево в зной, дымка, искажающая очертания. От него исходил тот самый, уже знакомый ей по больному кусту, леденящий, идущий изнутри холод, но здесь, в эпицентре, он был сконцентрирован и усилен в тысячу раз, заставляя зубы стучать даже на расстоянии. Земля вокруг камня на несколько метров была абсолютно голой, без единой травинки, лишь чёрная, потрескавшаяся, словно выжженная глина.

Анна остановилась на самом краю поляны, чувствуя, как её сердце бешено колотится где-то в горле, а дыхание перехватывает. Она с трудом заставила свою дрожащую руку достать из кармана камень Игната. Тот в её ладони тут же стал горячим, почти обжигающим, словно живой уголь. Она поднесла его к глазу, как бинокль, и посмотрела через него на Чёрный камень.

И чуть не вскрикнула от ужаса.

Чёрный камень не был цельным, единым объектом. Из него, словно щупальца спрута или корни ядовитого растения, тянулись во все стороны десятки, сотни тонких, паутинообразных, мерцающих нитей из того самого «грязного муара», что она видела на истончившейся Грани. Эти ядовитые нити уходили в лес, в сторону деревни, опутывая всё вокруг незримой, но смертоносной паутиной. А сам камень пульсировал медленным, зловещим ритмом, как громадный гнойный нарыв на теле самого мира. Возле его основания, в траве, валялись какие-то странные, неестественные обломки – обгорелые провода, осколки стекла странного, фиолетового оттенка, куски рифлёного металла с выгравированными на них рунами, которые резали глаза. Бесспорные следы «Тенебойни».

И тут она увидела его – небольшую, едва заметную трещину у самого основания камня. Из неё, словно кровь из раны, медленно сочился тонкий, но непрерывный ручеёк чёрного, маслянистого, переливающегося всеми цветами хаоса тумана. Он стелился по голой земле, извиваясь, и терялся среди деревьев, уходя в сторону Глухово. И по этому ручейку, как по накатанной дороге, плавно, беззвучно скользили, двигались тени. Маленькие, бесформенные, с едва намеченными конечностями и пустыми глазницами Скимены. Они плыли, как лодки по течению, в сторону деревни. К Глухово. К детям.

Вот он. Источник. Не просто ориентир или аномалия. Это была сама рана, дыра, через которую в наш мир сочилась зараза. И через которую уводили самое ценное.

Анна стояла, не в силах пошевелиться, охваченная одновременно леденящим душу ужасом и странным, почти истерическим чувством триумфа. Она нашла его! Теперь она знала. Она видела врага, видела его ворота.

Внезапно, прямо сзади, с оглушительной громкостью в звенящей тишине, раздался хруст сломанной ветки.

Она резко, чуть не потеряв равновесие, обернулась, инстинктивно сжимая в одной руке горячий, почти раскалённый камень, а другой хватаясь за складной нож в кармане куртки.

Из-за стволов деревьев, с тропы, по которой она сама пришла, вышел Игнат.

Он был без своего посоха, в одной поношенной рубахе, хотя в лесу стоял пронизывающий холод. Лицо его было мертвенно-бледным, а черты искажены не просто гневом, а холодной, сконцентрированной яростью, от которой стало не по себе. Он молча, не сводя с неё тяжёлого, пронзительного взгляда, подошёл к ней почти вплотную. Его взгляд скользнул по камню в её руке, по её бледному, испуганному лицу, по расстёгнутому рюкзаку, из которого виднелся уголок карты.

«Глупая, самонадеянная девочка,» – прошипел он, и в его тихом, низком голосе была такая сокрушительная сила, что Анна невольно отступила на шаг, наткнувшись спиной на ствол сосны. – «Я же тебе говорил – не ходи одна. Никуда. Ты хоть представляешь себе, что могло бы случиться, если бы здесь, прямо сейчас, был кто-то ещё? Не я?»

«Я… я нашла его,» – выдохнула она, показывая дрожащей рукой на Чёрный камень. Её голос звучал слабо и сипло. – «Я нашла источник. Я видела… я видела, как они выходят.»

«Я вижу, что ты нашла!» – он внезапно двинулся вперёд и схватил её за локоть. Его пальцы впились в её руку с силой стальных тисков, причиняя боль. – «И теперь они знают, что ты здесь была! Они почуют твой след, твой страх, твоё любопытство! Ты только что подписала себе, и, возможно, всем нам, смертный приговор своей идиотской любознательностью!»

Он резко, почти с силой, рванул её за собой, прочь с поляны, обратно на тропу, в глубь леса. Она, спотыкаясь о корни, цепляясь за ветки, почти бежала за ним, не в силах вырваться из его железной хватки. Та ярость, которую она чувствовала всего мгновение назад, испарилась без следа, сменившись леденящим душу, животным страхом. Не перед лесом, не перед Скименами. Перед ним. Перед этой нечеловеческой силой и гневом, которые он излучал.

Он не останавливался и не замедлял шаг, пока они не вырвались, наконец, из сомкнувшихся лесных теней и не оказались снова на окраине Глухово, у первых покосившихся заборов. Только тогда он, с силой швырнув её руку от себя, отпустил её. Она потерла онемевшее, распухшее место, на котором уже проступали красные, чёткие следы от его пальцев.

Он стоял перед ней, тяжело дыша, его грудь вздымалась, а в глазах бушевала буря.

«Слушай и запомни раз и навсегда,» – его голос был низким, глухим и смертельно опасным. – «Ты здесь не для игр в героиню не для того, чтобы удовлетворять своё любопытство. Ты здесь, чтобы выжить. И чтобы не мешать тем, кто действительно пытается что-то сделать, кто ведёт эту войну не первый год. Ты поняла меня?»

Анна сглотнула. Горло было сухим, как пыль.

«Я нашла пряжку Степки,» – тихо, но чётко сказала она, глядя ему прямо в глаза, стараясь не отводить взгляд. – «Рядом с камнем. На Круговой тропе.»

Это заявление, казалось, немного остудило пыл его гнева. Он смерил её изучающим, пристальным взглядом, словно впервые видел.

«И?» – бросил он коротко.

«И я почувствовала… его. Его пустоту. То, что от него осталось. Я знаю, что «Тенебойня» здесь. И я теперь знаю, где искать. По-настоящему.»

Игнат молча, не отрываясь, смотрел на неё несколько долгих секунд. Потом он резко, словно отрубив, повернулся к ней спиной.

«Иди домой. В избу. И не высовывайся оттуда. Я сам разберусь с этим.»

«Но я могу помочь!» – вырвалось у неё, прежде чем она успела подумать.

Он обернулся, и в его глазах снова вспыхнули те самые, холодные искры.

«Помочь? – он рассмеялся, но смех его был коротким и безрадостным. – Ты едва можешь печь растопить, не угорев! Твоя «помощь» приведёт только к тому, что тебя либо используют как приманку, либо, что гораздо хуже, как новую батарейку для их проклятых устройств. Сиди в своей конторе и делай то, что умеешь – пиши свои бессмысленные отчёты.»

С этими словами он развернулся и ушёл, его высокая, прямая фигура быстро скрылась за поворотом улицы. Он оставил её одну посреди грязной, пустынной дороги, с комом горького унижения и несправедливости в горле и с холодом в опустевшей душе. Она снова была для него никем. Строптивым, глупым ребёнком, которого нужно поставить на место.

Она побрела к своей избе, чувствуя себя абсолютно разбитой, опустошённой и беспомощной. Она вошла внутрь, с силой захлопнула дверь, словно пытаясь отсечь весь этот враждебный мир, и прислонилась к ней спиной, закрыв глаза. Слёз не было. Была только густая, чёрная усталость.

«Ну что, – раздалось из-за печи, – довольна прогулкой? Князь-то, я смотрю, в своей репертуар вошёл: накричал, пригрозил, волоком оттащил. Классика.»

Анна не ответила. Она молча подошла к столу, сбросила с плеч рюкзак, достала оттуда завёрнутую в платок пряжку Степки и положила её на стол, рядом с разобранными делами и дневниками Варвары. Потом она села на лавку и уставилась на пламя единственной свечи, горящей на столе, не видя его.

Они все были правы. Игнат. Корвик. Хмырь. Она была беспомощной. Неопытной. Глупой. Она чуть не погубила всё своим безрассудством.

Но она также была чертовски упрямой. И у неё теперь было кое-что, чего не было у них. Не просто знание, почерпнутое из книг или переданное кем-то. А личная, выстраданная, обжигающая ярость. И первый, крошечный, но её собственный проблеск силы, который она ощутила на своей ладони.

Она посмотрела на свою руку, которая всего сутки назад, ценой невероятных усилий, ненадолго, но исцелила больной куст.

«Корвик,» – тихо, но очень чётко сказала она, не отрывая взгляда от свечи. – «Всё. Хватит. Я хочу учиться. По-настоящему. Всему, что ты знаешь.»

В темноте, на балке, шевельнулись тени. Послышался звук складываемых крыльев.

«Начинаем, наконец, с азов? – послышался голос ворона. В нём не было насмешки, лишь лёгкая усталость. – Что ж… Пожалуй, учитывая обстоятельства, это единственное разумное решение, которое вы приняли за сегодня. Урок первый: защитные барьеры. Сидеть и слушать…»

ГЛАВА 4. ШЕПОТ В ТЕНЯХ

Прошла неделя. Семь дней, которые перекроили внутренний мир Анны с той же безжалостностью, с какой время перекраивало лица глуховских стариков. Рутину страха и отчаяния сменила рутина суровой, аскетичной дисциплины.

Её дни были поделены на три части.

Утро начиналось с «сидения в тишине». Теперь она понимала, почему Варвара могла часами оставаться неподвижной. Это была не пассивность, а работа. Изнурительная, кропотливая работа по строительству невидимой крепости внутри самой себя. Сначала это были жалкие пять минут, за которые её мысли успевали сто раз метнуться от гнева к страху. Но с каждым днем эти промежутки покоя удлинялись. Десять минут. Пятнадцать. Полчаса. Она училась не подавлять эмоции, а отодвигать их, создавая тихое, неподвижное ядро, из которого можно было наблюдать за бурей, не вовлекаясь в неё. Корвик называл это «становлением Айсбергом» – большая часть силы и внимания должна оставаться под поверхностью, невидимой для врага.

День был посвящён учёбе и практике. Корвик, к её удивлению, оказался педантичным и требовательным наставником. Он заставлял её заучивать сложные мантрические формулы защиты, объяснял принципы энергетических потоков в Умбре, знакомил с классификацией низших сущностей Нави.

«Скимены подчиняются закону резонанса, – говорил он, расхаживая по столу. – Их привлекает то, что вибрирует с ними в унисон. Ваша паника – это для них зовущий огонёк. Ваш гнев – барабанная дробь. Ваша незащищённая надежда – самый сладкий нектар.»

Она училась создавать простейшие барьеры – невидимые щиты, которые должны были отражать внимание враждебных сущностей. Сначала у неё получались лишь жалкие, дырявые подобия защиты, которые Корвик с насмешкой называл «ситом». Но постепенно, по мере того как крепло её внутреннее сосредоточение, «сито» стало уплотняться.

Параллельно Хмырь преподавал ей науку выживания. Настоящую, приземлённую. Как отличить съедобный корень от ядовитого. Как по поведению птиц предсказать приближение Скименов. Как находить в лесу особую, упругую глину, которую Варя использовала для укрепления защитных символов на стенах.

«Всё связано, милая, – ворчал он, наблюдая, как она замешивает глину с золой и солью по его рецепту. – Магия – она не только в умных словах. Она и в земле под ногами, и в дыме от печи, и в крепости твоего дома. Умник этого не поймёт, он из тех, кто в небесах витает.»

Корвик, услышав это, лишь фыркал, но не спорил.

Вечер был временем анализа и планирования. Она сводила воедино все данные: записи Варвары, свои наблюдения, обрывки информации от Хмыря и Корвика. Она создала подробную карту окрестностей, отмечая на ней не только географические объекты, но и зоны аномальной активности, места пропаж, маршруты, по которым чаще всего видели «странные тени».

Именно во время этих вечерних сеансов она сделала своё первое маленькое, но важное открытие. Сопоставляя даты пропажи Степки с дневниковыми записями Варвары, она обнаружила странную закономерность. Все исчезновения происходили в течение трёх дней после того, как Варвара отмечала в дневнике «всплеск активности у Старой Мельницы».

Старая Мельница. Заброшенное, полуразрушенное здание на окраине Глухово, на реке, которую местные за её тёмную, почти чёрную воду называли Смутной. На карте Варвары она была помечена знаком, который Корвик определил как «место силы, осквернённое».

Анна ни словом не обмолвилась о своей догадке Игнату. Их пути теперь пересекались редко. Он появлялся в деревне урывками, всегда мрачный, сосредоточенный, от него пахло дымом и холодным ветром. Он игнорировал её, а она, наученная горьким опытом, не лезла к нему с расспросами. Но иногда она ловила на себе его быстрый, оценивающий взгляд. В нём уже не было прежнего презрения. Была настороженность. И, возможно, тень уважения.

Однажды ночью, когда она уже собиралась ложиться спать, раздался сдержанный стук в дверь. Не громкий и наглый, как бывало раньше, а короткий, отрывистый.

Игнат стоял на пороге. В руках он держал свёрток.

«Держи, – бросил он, протягивая его. – Твоя столичная обувь здесь долго не проживёт.»

В свёртке оказались добротные, хоть и грубые, сапоги из толстой кожи, подбитые мехом.

«Я… не просила, – растерянно сказала Анна.»

«Я вижу, как ты шаркаешь, – он брезгливо поморщился. – На тропах в лесу скоро грязь по колено будет. Не до геройств с промокшими ногами.» Он повернулся, чтобы уйти, но задержался. «Щит… неплох. Для начала. Но расслабляться не стоит. Они учатся быстрее.»

И он ушёл, оставив её стоять с сапогами в руках и с лёгким, непонятным теплом внутри. Это не было дружелюбием. Это было признанием. Признанием того, что она больше не просто обуза.

На следующее утро, обув новые сапоги, Анна отправилась на разведку к Старой Мельнице. Один, без разрешения Игната, но на этот раз – подготовленная.

Она не пошла напрямую. Она выбрала длинный, кружной путь через лес, постоянно поддерживая вокруг себя тот самый барьер, которому научилась. Он дрожал, как мыльная плёнка, но держался. Лес встречал её привычной мрачной тишиной, но теперь она чувствовала его иначе. Она не просто видела деревья – она ощущала их энергетический фон. Одни были почти «чистыми», от других веяло слабой, но отчётливой скверной.

Подойдя к мельнице на расстояние ста метров, она остановилась, укрывшись за толстым стволом сосны, и посмотрела через камень Игната.

Мельница, некогда могучее бревенчатое строение, теперь была скорлупой. Крыша провалилась, стены покосились. Но энергетически… это был кошмар. Из-под развалин сочился тот самый чёрный, маслянистый туман, что она видела у Чёрного камня. Только здесь он был гуще, концентрированнее. Вокруг мельницы земля была мёртвой, без единого признака жизни. А в самой гуще тумана пульсировали несколько особенно крупных и отчётливых сгустков тьмы. Скимены. И не просто бродячие тени, а нечто большее. Стражи.

И тут она увидела его. Слабый, едва заметный шлейф того же тумана, тянущийся от мельницы в сторону деревни. Прямо к дому… Федосьи. Матери Степки.

Ледяная догадка пронзила её. Они не просто приходили за детьми. Они… отмечали их. Помечали для будущей охоты. И мельница была не просто укрытием. Это был их опорный пункт. Лазарет, где они «обрабатывали» добычу.

Она не стала подходить ближе. Она получила то, за чем пришла – подтверждение. Теперь она знала, где искать «Тенебойню». И, что важнее, она знала, кто может быть их следующей жертвой.

Возвращаясь в деревню, она почувствовала нечто новое. Не страх. Не ярость. Спокойную, холодную решимость. Она больше не была беспомощной жертвой или наивной искательницей приключений. Она была солдатом, нашедшим слабое место в обороне врага.

Вечером она сидела в своей избе, глядя на пламя свечи. Хмырь мирно похрапывал за печкой. Корвик, свернувшись тёмным шаром, дремал на балке.

«Корвик, – тихо позвала она.»

Ворон мгновенно пришёл в себя, его изумрудные глаза блеснули в темноте.

«Вы звали?»

«Как уничтожить их устройство? Их… матрицу.»

Корвик замер на мгновение.

«Это не тот вопрос, который следует задавать на данном этапе обучения.»

«Я не спрашиваю, следует или нет. Я спрашиваю – как?»

Ворон медленно спустился и уселся напротив.

«Теоретически… для этого требуется разорвать энергетическое ядро. Создать контр-резонанс. На практике – это смертельно. Даже для опытного мага.»

«А если подойти с другой стороны? – задумчиво сказала Анна. – Не уничтожать устройство… а лишить его питания?»

Корвик наклонил голову.

«Интересная мысль. Развивайте.»

«Они питаются эмоциями. Страхом. А что, если… подменить источник? Дать им не страх, а нечто иное? Что-то, что они не смогут переварить?»

В темноте изумрудные глаза Корвика сузились. В них вспыхнул настоящий, неподдельный интерес.

«Продолжайте, – прошептал он. – Вы становитесь… интересны.»

Анна улыбнулась в темноте. Впервые за долгое время её улыбка была лишена горечи. В ней была лишь холодная, острая, как лезвие, решимость.

Идея, рождённая в тишине ночи, казалась одновременно безумной и гениальной. Подменить источник. Дать «Тенебойне» отравленный плод.

«Интригующая гипотеза, – произнёс Корвик, и в его голосе впервые зазвучал оттенок, напоминающий восхищение. – Вы предполагаете атаковать не физический носитель, а саму питающую среду. По сути – подсунуть им испорченный продукт.»

«Да, – Анна встала и начала медленно ходить по комнате, её мысли лихорадочно работали. – Они выкачивают страх, отчаяние… что, если мы сможем создать мощный всплеск другой, чужеродной для них эмоции? Что-то, что разрушит их ритм, дезорганизует матрицу?»

«Теоретически… возможно, – Корвик парил в воздухе, следуя за ней. – Но эмоция должна быть достаточно сильной и, что важнее, устойчивой. Мимолётная вспышка гнева или радости не возымеет эффекта. Нужен постоянный, мощный поток.»

«Любовь?» – предположила Анна.

Ворон издал звук, похожий на сухое покашливание.

«Слишком аморфно. Слишком зависимо от субъекта. Ненадёжно.»

«Ненависть?»

«Слишком близко к страху. Они могут адаптироваться.»

Анна остановилась, глядя на пламя свечи.

«Сила воли, – тихо сказала она. – Абсолютная, несгибаемая решимость. Не эмоция, а состояние. Предельная концентрация на цели. Та самая, что позволяет поднять неподъёмное или пройти сквозь огонь.»

Корвик замер в воздухе.

«…Интересно. Чистая ментальная энергия, лишённая эмоциональной окраски. Непригодная для их метаболизма… Возможно. Но где взять такой источник? Вы? – Он скептически осмотрел её. – Ваша воля, хоть и окрепшая, всё ещё слишком хрупка.»

«Не я, – Анна повернулась к нему, и в её глазах горел холодный огонь. – Мы. Все, кто готов бороться. Мы создадим его вместе.»

Она подошла к столу и ткнула пальцем в карту, в центр Глухово.

«Здесь. Мы создадим точку силы. Не для атаки, а для защиты. Место, где не будет страха. Где будет только решимость стоять до конца.»

«Утопия, – фыркнул Корвик. – Вы видели этих людей. Они сломлены.»

«Не все. Федосья ещё борется. Маланья… в ней есть стальная жила. Даже угрюмые мужики в кабаке… они не сбежали. Они всё ещё здесь. В них есть воля к жизни. Нужно просто разжечь её.»

С печи донёсся одобрительный храп. Хмырь, казалось, поддерживал идею.

«И как вы собираетесь это сделать?» – спросил Корвик, приземляясь на спинку стула.

«Старыми методами, – Анна улыбнулась. – Теми, что не меняются веками. Общим делом.»

На следующее утро она отправилась к Федосье. Женщина выглядела ещё более измождённой, но в её глазах тлела искра – та самая, что не давала ей окончательно сломаться.

«Федосья, – сказала Анна, не тратя времени на предисловия. – Я знаю, где они. И я знаю, как можно им навредить. Но мне нужна ваша помощь.»

Глаза женщины расширились.

«Всё, что угодно! Всё, лишь бы…»

«Мне нужна ваша вера. Не в меня. А в то, что мы можем дать им отпор. И мне нужны ваши руки.»

Она объяснила свой план. Простой, почти примитивный. Они соберут женщин, стариков, всех, кто ещё способен держать в руках инструмент. Они укрепят деревню. Не магически – физически. Частокол, укреплённые ворота, система сигнализации. Они превратят Глухово из беззащитной жертвы в крепость.

«Это… это же бессмысленно, – прошептала Федосья. – От теней заборы не спасут.»

«Спасут, – твёрдо сказала Анна. – Не сами по себе. А тем, что мы их построим. Каждый вбитый кол, каждую протянутую верёвку, мы будем вбивать и протягивать с одной мыслью: «Это наш дом. И мы его не отдадим». Мы создадим здесь островок воли. И эта воля станет нашим оружием.»

Она видела, как в глазах Федосьи непонимание сменяется медленным, трудным осознанием. Это была не магия заклинаний. Это была магия общего дела.

«Я… я поговорю с другими, – тихо сказала Федосья.»

Работа закипела на удивление быстро. Сначала присоединились несколько женщин, потом старики. Даже угрюмые мужики из кабака, услышав стук топоров и увидев, что происходит, сначала ворчали, но потом нехотя взялись за инструменты. Игнат наблюдал за этим со стороны, не предлагая помощи, но и не мешая. Его взгляд был тяжёлым и нечитаемым.

Анна работала наравне со всеми. Она таскала брёвна, вбивала колья, помогала натягивать верёвки с колокольчиками. И с каждым ударом молота, с каждым затянутым узлом, она чувствовала, как в деревне что-то меняется. Страх не исчезал, но его начинала теснить сосредоточенная, упрямая решимость. Люди перестали прятаться по домам. Они разговаривали. Вспоминали, как раньше всем миром ставили дома, чинили мельницу. В их голосах появились забытые нотки уверенности.

Вечером, когда работа была закончена на день, Анна стояла у только что укреплённых ворот и чувствовала это. Воздух в Глухово стал… плотнее. Тяжелее. От него веяло не страхом, а спокойной, железной силой. Это была та самая коллективная воля, о которой она говорила.

«Неплохо, – раздался рядом голос.»

Она обернулась. Игнат стоял в паре шагов, его руки были засунуты в карманы, взгляд скользил по новому частоколу.

«Создали плацдарм, – сказал он без эмоций. – Теперь они знают, что вы не просто ждёте удара.»

«Мы не ждём, – поправила его Анна. – Мы готовимся.»

Он кивнул, и в его гладах мелькнуло нечто, что она не могла определить.

«Завтра ночью будет сложно. Они попытаются прорвать это. Проверить на прочность.»

«Мы будем готовы.»

Он посмотрел на неё долгим, оценивающим взглядом.

«Ваш щит… он стал крепче. И… громче.»

С этими словами он развернулся и ушёл в наступающие сумерки.

Ночь действительно оказалась тяжёлой. Как только стемнело, лес вокруг Глухово зашевелился. Не просто тени – слышались голоса. Шёпот, зовущий по именам. Ветер принёс запах тления и сладковатой падали. Колокольчики на верёвках зазвенели тревожно и беспорядочно.

Но деревня не запаниковала. Люди, вооруженные вилами, топорами и просто палками, стояли у своих домов и у ворот. Они не кричали, не плакали. Они молча смотрели в темноту, и от этой молчаливой, сплочённой массы исходила та самая сила – сила несгибаемой воли.

Анна стояла в центре деревни, поддерживая свой барьер, но теперь она чувствовала, что не одна. Её личная воля сливалась с коллективной, становясь частью чего-то большего. Она была каплей в океане, но этот океан был непоколебим.

Тени метались за частоколом, но не решались прорваться. Им нечего было взять. Не было страха, который они могли бы впитать. Была только стена – и физическая, и ментальная.