Борьба с сионизмом в мировой истории. 12 портретов

Как уже было сказано, зимой 169-168 до н.э. Персей Македонский напрасно просил Антиоха IV примкнуть к нему в борьбе с римлянами. Антиох IV отказал ему – возможно, это было частью его, Антиоха, «контракта» с Римом.

Сам Антиох IV продолжал укреплять свою власть на Востоке. Не исключено, что он надеялся на некий раздел сфер влияния: держава Селевкидов будет контролировать весь Восток (включая Египет), а материковая Греция и Рим поделят между собой Европу.

Пока флот Антиоха IV одержал победу над флотом Птолемеев под Кипром (принадлежавшим до этого Птолемеям), и губернатор Кипра сдал Антиоху IV остров. Далее Антиох IV вновь (168 до н.э.) вторгся в Египет, потребовал формального закрепления передачи ему Кипра и Пелузия, занял нижний Египет и стал лагерем неподалеку от Александрии. Здесь-то, под Александрией, его и застала печальная для всех греков весть о том, что в Македонии римляне разгромили Персея…

Ещё до этого, однако, был предпринят ряд новых дипломатических маневров (и Птолемеями, и самим Антиохом IV) с целью склонить римлян на свою сторону (в войне Селевкидов с Птолемеями) и договориться между собой при посредничестве других греческих государств. Дадим слово Полибию:

«…В то время, когда Антиох завладел Египтом, явились к нему послы, отправленные [из Эллады] для мирных переговоров. Он принял их ласково и в первый же день позвал на великолепное пиршество, а на следующий допустил к переговорам и предложил им объяснить цель посольства. Первыми говорили послы от ахейцев, за ними Демарат от афинян, за Демаратом милетец Эвдем… Никому из послов царь не возражал и, добавив ещё кое-что от себя в том же направлении, перешёл к защите своих исконных прав… в заключение он отверг состоявшееся, по словам александрийцев, соглашение между недавно умершим Птолемеем и Антиохом, отцом теперешнего Антиоха, по которому Птолемей должен был получить в приданое Келесирию, когда брал в замужество Клеопатру, мать нынешнего царя. Этою речью Антиох убедил собеседников в правоте своих требований, в чём и сам был убежден, и затем отплыл в Навкратис. Там он милостиво обошелся с жителями, дав каждому из тамошних эллинов по золотому, и продолжал путь в Александрию…

…Приостановив осаду Александрии, Антиох отправил послов в Рим… вместе с ними он послал полтораста талантов, из них пятьдесят на венок для римлян, остальную сумму на подарки нескольким городам Эллады».16

«Узнав, что Антиох утвердился в Египте и чуть не завладел Александрией, и почитая дальнейшее усиление этого царя неудобным для Рима, сенат отправил к нему посольство с Гаем Попилием Ленатом во главе, которому поручено было привести войну к концу…»17

«…Когда Антиох пришел к Птолемею ради захвата Пелузия и уже издали приветствовал римского военачальника и протягивал ему правую руку, Попилий подал ему табличку с начертанным на ней определением сената, которую держал в руках, и предложил Антиоху прочитать тотчас. Поступил так Попилий, как мне кажется, потому, что не желал отвечать знаками дружбы Антиоху до того, как узнал, друга ли он имеет в собеседнике, или врага. (Скорее: верного ли «агента» Рима или уже «вероломно» расторгнувшего «секретный агентский договор» – А. А.) Когда царь по прочтении таблички сказал, что желает обсудить с друзьями полученное требование сената, Попилий совершил деяние, на мой взгляд, оскорбительное и до крайности высокомерное, именно: палкой из виноградной лозы, которую держал в руках, он провел черту кругом Антиоха и велел царю, не выходя из этого круга, дать ответ на письмо. Царя поразила такая дерзость; однако после непродолжительного колебания он обещал исполнить всё, чего требуют римляне. Теперь Попилий и его товарищи поздоровались с царем и все с одинаковым радушием приветствовали его. Письмо гласило: «Прекратить немедленно войну с Птолемеем». Посему через несколько дней, в определенный срок, Антиох, недовольный и огорчённый, увел обратно свои войска в Сирию; но тогда необходимо было покориться. Устроив дела в Александрии, преподав царям совет жить в согласии… Попилий с товарищами отплыл к Кипру: они желали возможно скорее и этот остров очистить от находившихся там войск Антиоха. По прибытии на остров римские уполномоченные увидели, что военачальники Птолемея побеждены и что Кипр весь разграблен, сирийскому войску они велели поскорее покинуть страну и оставались на острове до тех пор, пока войска не возвратились в Сирию. Таким-то образом римляне спасли почти что уничтоженное царство Птолемея, ибо судьба так направила дела Персея и македонян, что Александрия и целый Египет, которые дошли до последней крайности, воспрянули снова благодаря тому, что раньше решена была участь Персея. Не будь этого события и не будь оно достоверно известно Антиоху, он, мне кажется, не подчинился бы требованиям, ему предъявленным».18

Итак, мы прочли изложение того знаменитого эпизода, который вошёл, кажется, во все, даже самые краткие жизнеописания Антиоха IV: римский полководец очерчивает палкой круг вокруг него, и Антиох, «посрамлённый» и «униженный», подчиняется…

Однако не надо быть выдающимся экспертом в политике чтобы знать, что оскорбительными и вызывающими жестами порой сопровождаются весьма осторожные поступки, и наоборот… И, если этот «агент Рима», Антиох, всё-таки решил не выполнять тех обещаний, которые он наверняка дал римлянам в обмен на царство, то что мог Рим поделать с ним теперь, когда царство было уже у него в руках?..

* * *

Как бы то ни было, Антиох вторично отступает из Египта. И вот здесь-то вторично и происходит разгром Иерусалима и уже гораздо более жестокие преследования иудеев.

Распространяется слух, будто царь умер; поверив в этот слух, иудеи Иерусалима поднимают восстание; но только этого, возможно, и ждал Антиох IV, как предлога напасть на них. Антиох IV отдает приказ своему военачальнику Аполлонию полностью эллинизировать Иерусалим. «Иерусалим должен был стать с тех пор греческим городом».19 Иудейское население, если не бежало само, изгонялось силой. Мужчин убивали, женщин и детей продавали в рабство. Чтобы впоследствии не возникало сопротивления, стены города Иерусалима было приказано срыть. Однако цитадель заново укрепили, и в ней теперь постоянно размещался греческий (сирийский) гарнизон.

Забегая вперёд, скажем, что гонения Антиоха вызвали восстание Маккавеев, но оно поначалу больших успехов не достигло, торжество же Антиоха, на первый взгляд, было полным…

Уничтожение иудейского населения города Иерусалима было лишь одним из шагов на пути к главной цели, которую поставил Антиох. Главная его цель состояла в том, что по всей стране должна была быть выкорчевана иудейская религия и установлено поклонение греческим богам. Соблюдение любых иудейских обычаев, включая субботы и обрезания, было запрещёно под страхом смерти; иудейские богослужения тем более были запрещены. Во всех городах Израиля должны были приноситься жертвы греческим богам. За выполнением этого царского распоряжения следили специальные наблюдатели, посланные во все населенные пункты. Там, где иудеи не подчинялись постановлениям добровольно, применялось принуждение. Регулярно проводились обыски, и в отношении тех, у кого находили иудейские богослужебные книги или утварь, тех, кто обрезал детей и т.д., – смертный приговор приводился в исполнение.

Наконец, как писал советский историк Г. М. Лифшиц, «стремясь к нивелированию пёстрых азиатских народностей под флагом единой религии, Антиох Эпифан распорядился заменить все местные религии и культы одним культом Зевса Олимпийского. В соответствии с этим распоряжением началось в декабре (25 кислева) 168 года до н.э. богослужение перед огромной статуей Зевса Олимпийского, установленной (15 кислева) на алтаре Иерусалимского храма».20

* * *

Открывая богослужения, Антиох лично заколол жертвенную свинью у алтаря Зевса… Многие иудеи, разумеется, даже не думали отказываться от религии предков и продолжали практиковать её втайне. Как уже сказано, вспыхнуло восстание Маккавеев. Силы были слишком не равны, и восстание поначалу имело вид партизанской войны. Восставшие укрывались в горах и пустынях и наносили партизанские удары. В 164 году, уже после смерти Антиоха IV, они заняли Иерусалим, затем были возобновлены и иудейские богослужения в храме. Было ли это победой восстания Маккавеев?

Дело в том, что восставшие заняли не весь Иерусалим, но в части его (а именно – в цитадели) оставался греческий гарнизон. Об этом, например, пишет Шюрер, подтверждая свой вывод целой страницей примечаний и ссылками на литературу – туда я и отсылаю интересующихся.21 Шюрер пишет: «Этот гарнизон, несмотря на все успехи Маккавеев, продолжал контролировать город и сохранять в нём власть сирийских царей. Лишь через 26 лет (142-141 до н.э.) Симон впервые взял штурмом цитадель и таким образом закрепил независимость Иудеи». 22

Что ж, как известно, после окончания той или иной войны или поединка почти всегда находятся желающие оспорить результаты и доказать, что выиграла на самом деле не та сторона, которую все считают победившей. Но вернемся к Антиоху Эпифану. Он продолжал проводить свою линию, и, кстати, возможно, то, что он не спешил всей силой подавить восстание Маккавеев, тоже могло иметь свой, скрытый, «аллегорический» смысл. (Как и первое ограбление Иерусалима, о чём я уже писал.)

Долго тянущееся восстание Маккавеев, возможно, было в интересах Антиоха IV, так как это был способ устрашения Рима.

Если первый разгром Иерусалима, как я уже говорил, имел целью запугать, главным образом, Египет («вот что может быть сделано с Александрией»), то затяжное восстание Маккавеев уже было способом предупредить Рим («вот в чём вы запутаетесь, если попробуете вторгнуться в пределы государства Селевкидов»).

…Антиох Эпифан продолжал «гонку вооружений», продолжал обмен символическими угрозами между руководимой им державой Селевкидов и Римской республикой…

* * *

Важную роль в этом противостоянии Антиоха с Римом сыграло представление, устроенное Антиохом в 166 до н.э. – чаще всего его называют спортивными играми, иногда – военным парадом. Как увидит читатель, это было и то, и другое, и ещё кое-что вдобавок.

Но вначале нужно вновь вернуться к характеристике общей обстановки тех лет. Рим торжествовал победу над Македонией и над всей греческой нацией. В битве при Пидне в 168 до н.э. сошлась прославленная македонская фаланга и римские легионы, и легионы победили, царь Персей был разгромлен. Как писал Страбон, «по словам Полибия, Павел разорил 70 городов эпирских после разгрома Персея и Македонского царства; города эти принадлежали большею частью молотам. Он же продал в рабство полтораста тысяч населения».23

Рим торжествовал; и многие римляне понимали, что победа была бы невозможна без раздробленности греков, без их несогласованности, а зачастую просто враждебности друг к другу. Именно насмешка над греческими усобицами и была основным смыслом представления, устроенного в Риме в то время и описываемого историками следующим образом:

«…Луций Анций, тоже римский военачальник, победитель иллирийцев, вел за собою пленного Генфия и детей его, а на играх, устроенных им в честь победы в Риме, дозволил себе забавнейшие шутки, как рассказывает Полибий в тридцатой книге, именно: он пригласил из Эллады знаменитейших артистов и, соорудив в цирке огромнейшие подмостки, вывел на них сначала всех флейтистов вместе. Это были беотиец Теодор Феопомп и лисимахиец Гермипп, – все знаменитости. Он поставил их на передней части сцены вместе с хором и велел играть всем разом. Лишь только музыканты начали играть, сопровождая игру приличествующими движениями, Луций послал сказать, что играют они дурно, и лучше сделают, если затеют состязание друг с другом. Музыканты были в недоумении. Тогда один из ликторов показал, как они должны выйти друг на друга и устроить подобие битвы. Быстро сообразив, чего от них хотят, флейтисты дозволили себе вольные движения, отвечавшие обычно их распущенности, и тем произвели на сцене величайшую сумятицу. Средние части хоров они обратили против крайних, а сами под дикую разноголосицу флейт то сходились, то расходились. Под звуки музыки топали ногами хористы и, приводя в сотрясение сцену, неслись на своих противников и снова отступали, оборотив тыл. А когда кто-то из хористов опоясался, внезапно отделившись от хора, и замахнулся как в кулачном бою на несущегося против него музыканта, зрители разразились восторженными рукоплесканиями и криками одобрения. Правильная битва ещё продолжалась, когда два плясуна под звуки флейт введены были в орхестру, а четыре кулачных бойца взошли на сцену с трубачами и горнистами. Зрелище всех этих состязаний получилось неописуемое. Что касается трагических актеров, прибавляет Полибий, то мои слова покажутся глумлением над читателем, если я вздумаю что-нибудь передать о них».24

Вот на такие и подобные им насмешки римлян и отвечал своими играми Антиох IV. А тут ещё и победитель Персея Луций Эмилий Павел тоже устроил собственные игры и напыщенно заявил: «Кто может устроить прекрасно праздничные состязания, тот сумеет и надлежаще приготовить великолепное пиршество, и показать себя ловким вождем в сражении».25

А теперь предлагаю читателю описание игр, устроенных Антиохом IV в Дафне (недалеко от столицы, Антиохии на Оронте). Я прошу читателя проявить терпение и воспринять тот большой отрывок, который приводится ниже. В конце его читатель прочтет о том непотребстве, которое якобы совершил Антиох. Отрывок, помимо прочего, интересен тем, что в нем даны две разных редакции «Всеобщей истории» Полибия – редакция Диодора и Афинея (причём текст Диодора считается основным):

«…Прослышав о том, что в Македонии Эмилием Павлом, римским военачальником, устроены были игры, этот самый царь (Антиох IV – А. А.) пожелал превзойти его великолепием празднества и разослал по городам послов и теоров оповестить, что он устроит игры в Дафне, будучи уверен, что эллины охотно отзовутся на его приглашение. Началом празднества служило торжественное шествие, совершавшееся в следующем порядке: впереди шли пять тысяч мужчин цветущего возраста, вооружённых по-римски, в панцирях; за ними следовали мисы тоже в числе пяти тысяч; к ним примыкали три тысячи киликийцев в лёгком вооружении, с золотыми венками на головах, а за ними три тысячи фракийцев и пять тысяч галатов. Дальше шли двадцать тысяч македонян, из коих пять тысяч вооружены были медными щитами, а все прочие серебряными (выделено мной – А. А.), за ними следовали двести сорок пар единоборцев. Дальше помещалась тысяча никейских всадников и три тысячи из граждан; большею частью лошади имели золотые уздечки, а всадники – золотые венки; у прочих лошади были в серебряных уздечках. Дальше шли всадники, именуемые сподвижниками, в числе тысячи человек; все лошади их носили золотые украшения; в том же числе и в таком же вооружении примыкал к ним отряд друзей, в сопровождении тысячи отборных воинов, за которыми следовал почти тысячный отряд всадников, именуемый агематом, который считается цветом конницы. Шествие замыкалось полуторатысячной панцирной конницей, в которой, как показывает само название, лошади и люди были в панцирях. Все перечисленные здесь участники шествия одеты были в багряные плащи (выделено мной – А. А.), у многих воинов расшитые золотом или украшенные изображениями. Кроме поименованных отрядов было сто колесниц, запряжённых шестериками, и сорок – четвериками, а за ними шла колесница в четыре слона и другая, запряжённая парою слонов; в одиночку следовало ещё тридцать шесть слонов в полном вооружении.

Трудно было бы описать все прочие части шествия, почему мы ограничимся кратким перечнем. В процессии участвовало около восьмисот юношей в золотых венках, около тысячи откормленных быков, около трехсот жертвенных столов, тут же было восемьсот слоновых клыков. Число статуй не поддается определению. Нет такого божества или духа, известного людям, или ими чествуемого, статуи которого не было бы здесь, или вызолоченной, или облечённой в шитые золотом одежды; тут же были и статуи героев. Все эти статуи имели при себе драгоценные изображения событий, как передаётся о них в сказаниях, к богам и героям относящихся. За ними следовало ещё изображение Ночи и Дня, Земли, Неба, Утренней зари и Полудня. Как велико было число золотых и серебряных вещей, можно видеть из следующего: один из царских любимцев, писец Дионисий, имел в процессии тысячу рабов, нёсших серебряные предметы, причём не было предмета легче тысячи драхм. Царских рабов с золотыми вещами было в процессии шестьсот. Кроме того, около двухсот женщин кропили благовонными жидкостями из золотых кувшинов. За ними следовали восемьдесят женщин на носилках с золотыми ножками и пятьсот женщин на носилках с серебряными ножками, все роскошно одетые. Такова была наиболее блестящая часть процессии.

Из тех тридцати дней, в течение которых давались представления, все участники игр, единоборства и охоты умащали себя в гимназии шафранным маслом из золотых сосудов; таких сосудов было пятнадцать, столько же с киннамоновым маслом и с нардовым. В следующие за сим дни употреблялись масла из фенигрена, амарака и ириса, все очень ароматные. Для пира накрывались ложи в числе тысячи и даже полутора тысяч, все роскошно отделанные.

Распорядителем на празднестве был сам царь, державший себя унизительно и непристойно. На плохой лошади скакал он вдоль процессии, одних подгоняя вперед, других сдерживая, как и подобало распорядителю. Если бы снять с него царский венец, то никто из людей не знающих ни за что не поверил бы, что перед ними царь, всесильный властелин, ибо на вид он был проще скромного слуги. Во время пира он сам стоял у входа, пропуская одних гостей, усаживая на места других, или давал указания слугам, разносившим яства. Согласно с сим он подходил к пирующим, присаживался к одним, возлегал близ других; то бросал кусок и обмывал кубок, то вскакивал и переходил на другое место, обходил всю пиршественную залу, принимая здравицы стоя и перекидываясь шутками с музыкантами. Когда пиршество подходило к концу и очень многие уже удалились, скоморохи внесли царя, закутанного с головы до ног, и положили на землю; потом под возбуждающие звуки музыки он вскочил нагишом и, заигрывая со скоморохами, отплясывал смешные и непристойные танцы, так что все от стыда разбежались из залы. Всякий, кто присутствовал на празднике, когда останавливал взор на необычайной роскоши празднества, на устройстве состязаний и шествий и на общем распорядке, изумлялся и дивился богатствам царя и царства; зато, когда присматривался к самому царю и к его предосудительным поступкам, он решительно недоумевал, как могут в одном и том же лице совмещаться столь высокие достоинства и столь низкая порочность (Диодор).

Распорядителем на празднестве был сам царь. На плохом коне скакал он вдоль процессии, одних подгоняя вперед, других сдерживая. Во время пира он сам стоял у входа, пропуская одних гостей и усаживая на места других, или вводил слуг, разносивших яства. Обходя пирующих, он здесь присаживался, там возлегал. По временам бросал кусок или отодвигал кубок, вскакивал и переходил на другое место, обходил пиршественную залу, принимая здравицы то там, то сям, и в то же время перекидываясь шутками с музыкантами. Когда пиршество подходило к концу и многие уже удалились, скоморохи внесли царя, закутанного с головы до ног, и положили на землю, как бы одного из своих товарищей. Вскочив под возбуждающие звуки музыки, он плясал и представлял вместе со скоморохами, так что все от стыда разбежались. Всё это празднество устроено было частью на те средства, какие он вывез из Египта, когда предательски напал на Филометора, тогда младенца ещё, частью на приношения своих друзей. К тому же он разграбил очень многие святилища. (Афиней).

Вскоре по окончании празднества явилось посольство Тиберия Семпрония Гракха с целью разведать положение дел на месте. Антиох принял послов с такою ловкостью и так радушно, что Тиберий и его товарищи не только не заметили в нём какого-либо коварства или следов вражды за прежнее обращение с ним в Александрии, но ещё указанием на его чрезвычайное радушие изобличали лживость противоположных уверений. Действительно, не говоря о прочем, Антиох уступил послам свой дворец и, по-видимому, готов был отказаться и от царского венца, хотя в действительности был настроен совершенно иначе и питал к римлянам враждебнейшие чувства».26

Что можно сказать об описываемом событии?

Мне кажется, что повторение примерно одной и той же информации двумя авторами ещё не гарантирует подлинность этой информации. Более того, эпизод этот кажется выдуманным, он носит характер сознательной попытки очернения в истории личности человека. Далее от комментариев воздержусь.

Если же говорить о других аспектах праздничных игр Антиоха, то нужно отметить следующее. (Кстати, я думаю, что это, как мы выразились бы сегодня, «политическое шоу» принадлежит к разряду тех, которые понятны без объяснений. И всё же я кратко прокомментирую то, что выделено жирным шрифтом.)

«Шли двадцать тысяч македонян, из коих пять тысяч вооружены были медными щитами, а все прочие серебряными». Правилом в македонской фаланге были, со времен Александра, именно посеребренные щиты, отсюда название фалангистов – «аргироспиды». Антиох IV, возможно, таким образом давал римлянам понять, что разгромленные ими македоняне были «не настоящими» (с медными щитами), бой же с «настоящими» фалангистами у римлян ещё впереди…

«Одеты были в багряные плащи». Багряный (красный) цвет – символ власти; именно такое одеяние впоследствии приняли для себя римские императоры.

Упоминаемые в отрывке «сподвижники» и «друзья» царя – это официальные титулы знати в государстве Селевкидов, что, понятно, не совпадало с рельным кругом царских друзей.

…Наконец, требуется ещё несколько слов сказать об этом скоморошестве царя, прислуживающего гостям, а затем вовсе появляющегося нагишом (хотя, повторюсь, эпизод этот кажется мне вымышленным).

Но если эпизод не вымышленный, то, возможно, это, помимо прочего – злая пародия на римлян, в среде которых Антиох долго жил и нравы которых прекрасно знал. «Римляне, хотя уже и называют себя «царями Средиземноморья», на самом деле – всего лишь прислужники других народов, не более того. В них нет ничего царского. – Таков должен был быть смысл, вложенный в это представление Антиохом. – Более того, если посмотреть на римлян без одежды, т.е. интимно, то они вызывают отвращение».

Вот такой развернутый вызов Риму…

Конечно, для царей именно правилом является прибегать к опрощению, труду, самоумалению и т.д. Каждый царь в той или иной форме использует такие элементы поведения – хотя бы в качестве контрастного фона для роскоши. И всё же, думается, читатель согласится, что проделанное Антиохом (или приписанное ему) выделяется из обычного набора царских жестов и приемов.

Теперь следует задать вопрос: а действительно ли Рим был слугой народов, и не следует ли кривляния Антиоха воспринимать скорее как самокритику греков (пусть невольную)?

Ответ: это было бы критикой греков, если бы исходило от Рима; но, поскольку это исходило от греков, то это всё-таки была критика Рима – и справедливая.

Действия Антиоха соответствовали тому крайнему унижению, которое только что испытали греки, считавшие себя властителями мира, но разбитые римлянами. И речь шла не об одной только битве при Пидне – это был хотя и тревожный, но, быть может, ещё и не смертельный симптом. Таких симптомов или знаков усиления могущества Рима было уже, однако, очень много. Римляне ещё не победили, но они явно уже побеждали, и греческая цивилизация должна была мобилизовать абсолютно все свои ресурсы, вглядеться в противника, если так можно выразиться, до рези в глазах, так внимательно чтобы не упустить ни одного недостатка римлян. И вот такой «настройкой национального зрения» греков и было поведение Антиоха IV.

Фактически, он уже предуказал тот путь, которым пошла греческая цивилизация: смириться с тем, что римляне побеждают «вширь», но победить их «вглубь», отдать им пространство (если уж иначе нельзя), но не отдать «качество»…

Два года спустя после игр в Дафне Антиох погиб, во время одного из карательных походов, нацеленных против не-эллинской религии. Послушаем Полибия:

«В Сирии царь Антиох с целью добыть денег вознамерился совершить поход на святилище Артемиды в Элимаиду. Но по прибытии на место он увидел, что надежды его обмануты, ибо живущие вблизи храма варвары не допустили его до кощунства. На обратном пути Антиох скончался в Табах, что в Персии, по словам некоторых, в состоянии умопомешательства; оно будто бы поразило царя силою какого-то божеского чуда во время кощунственного нападения на святилище Артемиды».27