Осада

Навкары, превратившие это место, некогда окраинное, теперь почти забытое, в беспорядочный стан, за день очистили двор. И вот, былой облик вернулся.

С одной стороны – дом с резными колоннами, придававшими ему особую торжественность, с другой – конюшня. Между ними – очаг, казан и тандыр. Во дворе, обнесённом глинобитной стеной, в тени большого сада – просторная суфа12, вокруг которой зелёнели кустики базилика, уже выпустившие по пять-шесть листиков. Стоило лишь задеть их – и благоухание разливалось по воздуху.

Жонпулат, проходя мимо суфы, слегка приласкал ладонью листья базилика и, упившись их ароматом, теперь лежал на спине, глядя в небо. Он был оставлен здесь на условии, что никто не должен знать, кто именно живёт во дворе. За стеной поставили стражу. Девушки – в комнате, иногда доносились их звенящие, будто колючие, пронзающие сердце голоса.

Жонпулат скучал. Он не привык сидеть на одном месте. Всю жизнь он кочевал по свету. Не по своей воле, конечно – но привык. Это была его судьба. Внезапно ему захотелось сварить еду. Глаза его засуетились в поиске – и наткнулись на очаг и казан. Тут же – сложенные дрова. Он любил жар огня в очаге, булькающее кипение в казане. Это приносило ему покой, умиротворение.

Он подошёл к воротам, приоткрыл и выглянул наружу.

– Чего надо? – раздражённо окликнул его стражник, снявший чапан и оставшийся в одной рубахе – видно, жара стояла сильная.

– Где можно взять воды?

– В углу двора – колодец, – отрезал стражник и отвернулся.

Жонпулат подошёл к колодцу, опустил туда ведро, зачерпнул воды. В этот момент из дома вышла Мохим и направилась к нему. На ней была свободная, тёмно-синяя мурсака поверх шёлкового платья, на голове – красноватая дурра13, лицо открыто. Жонпулат, взглянув, ахнул. Он взял ведро и пошёл к очагу, стараясь не смотреть.

Он видел её и прежде – мельком, по пути сюда, и всякий раз замирал. Никогда прежде он не встречал лица столь дивной красоты. С того дня он как в бреду. Ему постоянно хотелось вновь увидеть её. И всё же, при каждом этом порыве в груди, он чувствовал: это предательство. Предательство по отношению к Бобохану. Казалось, кто-то прочтёт его мысли, донесёт – и он окажется с головой в петле. Даже от собственных мыслей он пугался.

Она – ханзада.

Кто он? Простой навкар. Прикоснуться – немыслимо. Заговорить – страшно. И всё же судьба улыбнулась ему – он рядом с ней, под одной крышей! Но именно поэтому хотелось бежать: такому, как он, столько счастья не положено. Это добром не кончится – он знал, точно знал! Эта встреча приведёт лишь к беде, к гибели…

И всё же… всё же – человек есть человек. Ему свойственно играть со смертью. А эта девушка казалась Жонпулату самой смертью – прекрасной и неотразимой.

– Что вы делаете? – спросила она, когда они оказались лицом к лицу.

– Хотел сварить еду… В тюке осталось немного сушёного мяса.

– Помочь вам?

– Нет, сам справлюсь, – Жонпулат испугался. – Если ханзадэ начнёт мне помогать, меня казнят! Моя задача именно это, готовить.

– Отец сам велел вам готовить? – спросила Мохим, с трудом скрывая радость.

– Ваш… отец… Его светлость… – произнёс Жонпулат и будто подавился словами. Затем быстро добавил. – Пусть ваши служанки помоют казан, а я тем временем принесу тюк.

Он направился к конюшне.

Тут дверь со скрипом отворилась, и один из навкаров вошёл во двор. Мохим поспешно отвернулась. Навкар даже не взглянул на неё, а сразу обратился к Жонпулату:

– Ты тот, кто прибыл от хана?

Жонпулат кивнул.

– Пойдём. Господин зовёт.

Он развернулся и вышел. От его холодного, бездушного тона по спине Жонпулата побежали мурашки.

Что-то случилось? Или кто-то уже узнал о том, что мелькнуло у него в голове? Сообщили господину? А теперь его вызывают – для допроса?

Он поспешил следом. Дворец был близко, лошадь он брать не стал.

5

Когда Жонпулат вошёл, Абдулгаффор-султан восседал в покоях хана – просторной комнате, устланной яркими коврами, с парчовыми занавесями, колыхающимися на окнах.

– Сейчас поможешь схватить одного человека, свяжешь ему руки и ноги, – сказал султан, передавая кандалы. – Нацепишь на него, потом проводишь с одним человеком за город… Об этом ни слова никому! Всё твердил: «Служба, служба», вот тебе служба!

«Неужто на всю эту столицу не нашлось никого другого, кроме меня? Пахнет бедой…», насторожился Жонпулат, но отказываться от приказа было бессмысленно. Ему оставалось лишь робко намекнуть на свою невооружённость: он взглянул на одежду, поиграл пальцами ножом на поясе – других средств защиты у него не было.

– Не бойся, – сказал Абдулгаффор, уловив намёк, – я сам помогу.

В это время в комнату вошёл человек под сорок лет, статный, в бесшовном чапане, с густыми чёрными бородой и усами, с пронзительным взглядом.

– Шах Саид, – произнёс Абдулгаффор. – Сдавай меч!

Тот удивился.

– Почему?

– В покои чингизидов с оружием вход запрещён! Таков наш закон.

С этими словами он потянулся к мечу, но опередил Жонпулат: ловко выхватил оружие и отнёс к себе.

Гость нахмурился.

– В чём моя вина? – спросил он, пристально глядя на Абдулгаффора.

– Заковывай! – повысил голос султан.

Жонпулат поспешно надел кандалы на руки и ноги.

– В чём моя вина?! – вновь воскликнул Шах Саид.

– Грехов у тебя немало, – сухо ответил Абдулгаффор.

– Я подам жалобу Олампаноху14! – закричал пленник. – Мои люди восстанут!

Но Абдулгаффор лишь махнул в сторону мешка, лежавшего в углу.

– Надень ему на голову!

Жонпулат поспешно подхватил мешок и надел его пленнику на голову. Тот пытался вертеть ею, сопротивлялся, но султан молча нанёс два сильных удара кулаком в бок. Пленник затих.

– Уводи! – коротко бросил он Жонпулату.

Тот вывел пленного наружу. В коридоре к ним присоединились стражники. Шах Саид, ещё вчера амир, ныне – униженный, закованный, с мешком на голове, шёл молча, подавленный, как в забытьи.

Во дворе ждали четыре телеги, более десяти всадников и некий амир по имени Кушкулокбий. Жонпулат его не знал. Как только они появились, Кушкулокбий указал на пустую телегу:

– Сажай его сюда. Сам поедешь на возу.

Жонпулат помог пленному взобраться в повозку, но сам туда садиться не спешил.

– У меня своя лошадь… – начал он неуверенно. – Абдулгаффор-султан поручил мне другое дело…

– Всё согласовано. Свою службу продолжишь, когда вернёшься. О твоей лошади позаботятся.

Не имея выбора, Жонпулат вскочил в седло и, ведя повозку, влился в кортеж. Они выехали за ворота орды…

ГЛАВА II

6

Абдуллахан, несмотря на старую вражду с Бобоханом, всерьёз задумывался о примирении. Не из страха и не из слабости – он попросту устал от бесплодных сражений. Ему были нужны силы, чтобы завершить множество важных дел: покорить Бадахшан и Хорезм, навести порядок в Туркестане, провести реформу монетного дела, построить плотины, базары, медресе… Он понял одну истину: убийствами и грабежами державу не построишь.

Он мечтал, как Темур, не разрушать, а созидать. Чтобы люди жили как люди, чувствовали себя людьми. Чтобы знали, зачем родились, во имя чего живут и чего ждать от завтрашнего дня. Надо было разжечь в них веру, надежду – не только в сегодняшний, но и в вечный мир.

Он хотел оставить имя, достойное летописей и людской памяти, подобно великому Амиру Темуру. А потому знал: меч – не путь. Нужно строить, просвещать, дать народу смысл. Но для этого прежде всего нужна мир.

Однако с Бобоханом, хитроумным и умным соперником, добиться мира было не просто. Тем более что отец Абдуллахана – Искандархан, владыка Мавераннахра, и духовный наставник Ходжа Саад в ответ на его письма решительно высказались против перемирия. Ответы пришли недавно, и оба – одинаково суровы:

«Не верь Бобохану. Он не раз предавал, и на этот раз обманет. Сулх15 – неуместен!»

Весть пришла, когда Абдуллахан был на охоте. Он немедля вернулся в ставку у реки. Грядёт война – нужно готовиться.

Едва прибыл, как ему доложили:

– Прибыл посол от ташкентских султанов – Тохир-султана и Абдулгаффор-султана!

Хан принял их в своём шатре.

Шатёр был разделён саропардой – вышитой завесой. Сам Абдуллахан восседал на троне, инкрустированном золотом, возле парчи. В солнечном луче, падавшем из небольшого окна на войлочный ковёр, танцевали пылинки, как мотыльки, кружась в яркой полосе света.

Двойные двери распахнулись. Вошёл шыгавул16, низко склонил голову перед ханом.

– Посол из Ташкента, – доложил коротко.

– Введи, – велел хан.

Шыгавул вышел и вернулся с Кушкулок-бием, который низко поклонился:

– Олампанох…

– Снова ты? – холодно произнёс Абдуллахан. Он сделал знак шыгавулу, тот молча удалился.

– Пусть войдёт Кулбобо, – приказал хан.

Кушкулокбий уже был знаком хану – прежде приходил от имени Бобохана. Теперь вновь прибыл, улыбаясь:

– Повелитель, я пришёл сообщить: ваше поручение выполнено.

– Какое именно? – спросил хан с показным равнодушием.

– Относительно самаркандских султанов…

Абдуллахан уже знал: посланец прибыл с пленённым Шах Саидом, одним из амиров Самарканда. Это известие не обрадовало хана – скорее, вызвало презрение. «Неужто они думают, что я – дурак, как они?»

Он молчал.

Вошёл Кулбобо, склонил голову и встал рядом с посланцем.

– Тохир-султан и Абдулгаффор-султан выслали самаркандского султана – изменника Шах Саида, в знак покаяния и просят простить их, – сказал Кушкулокбий.

Взгляд Абдуллахана стал колючим, как лезвие. Посол отвёл глаза.

– Значит, твои султаны готовы сдать мне и Ташкент?

– Об этом речи не было, – замялся посол.

– А я что, дитя малое? Думаете, меня можно обвести вокруг пальца? За одного предателя я должен простить кровь Дарвешхана? Закрыть глаза на измену Бобохана и своеволие самаркандских султанов?! Простить армию, что принесла столько бед моему народу? Я-то прощу, но что скажу вдовам, сиротам, обнищавшим раятам? Что ответить им, когда они спросят: «Мы считали тебя ханом, а ты смотрел, как нас резали, грабили, убивали… Ты просто стоял и смотрел?!»

Посол понял – этот замысел был ошибкой. Хан разгневан. Возможно, он и сам не уйдёт отсюда живым.

Кулбобо, желая разрядить обстановку, предложил:

– Может, вы поговорите с Шах Саидом?

– С кем мне говорить? – зло отрезал хан. – Его голова давно в облаках, пусть теперь коснётся земли.

– То есть… казнить? – переспросил Кулбобо.

– Отрубите ему голову! – коротко велел хан. Затем, указав пальцем на посла, добавил:

– А этого – взять под стражу!

– Сакчи17! – крикнул Кулбобо, оборачиваясь к двери.

7

Лагерь был окружён повозками, а по периметру выставлены стражники. Жонпулат сидел на османе одной из повозок. Около десяти навкаров с ним рядышком, в кругу, разговаривали между собой. Время от времени поднимался звонкий смех, слышались крики.

К Жонпулату подошёл навкар лет двадцати – с редкой бородкой и усами, лоснившимися от масла. На голове у него была вязаная тюбетейка рыжевато-красного цвета, обтёртая по краям и потемневшая от жира. На нём был грубый халат, бесцветные сапоги, а от всего тела тянуло потом и какой-то едкой, приторной вонью. Рядом с ним – почти плечом к плечу – уселся его приятель, на вид куда старше, весь в шерсти, с грязным лицом и неопрятной наружностью.

– Откуда ты? – тихо спросил он.

– Из Ташкента, – сухо ответил Жонпулат, этот парень ему не понравился.

Навкар посмотрел на своего приятеля и сказал: «Вот!» – повернулся к Жонпулату:

– Там живёшь?

– Нет, – твёрдо ответил Жонпулат.

– А как, хороший город?

Жонпулат промолчал – так он давал понять – не расположен общаться.

– Я из Мирёнкола18, – представился навкар. – Меня зовут Хожамберди… давно хочу съездить в Ташкент.

– Зачем? – холодно спросил Жонпулат.

– Отец там, – ответил Хожамберди.

– Живёт?

– …умер… там… – голос задрожал у навкара. – Убили, при защити города.

Жонпулат посмотрел на него. В его глазах была безмерная печаль.

– Мой отец был в войске Навруз Ахмад-хана19, – тихо сказал Хожамберди.

– У Барок-хана? – переспросил Жонпулат.

– Да…

– Тогда… – Жонпулат снова посмотрел на него. – Почему ты в войске Абдуллы-султана? Наши султаны дети тех ханов!

– Я знаю… – задумчиво ответил тот. – Но теперь у нас другой хан… Искандархан, вернее, сам Великий Абдулла султан…

– Значит… ты против своего отца?

– Похоже на то, – пожал плечами Хожамберди. – Но главное, не идти против хана… – он грустно вздохнул. – Мне хочется хоть увидеть крепость, за которую отец пал. Стоит ли она его жизни или нет, хочу узнать.

– Ни одна крепость не стоит этого! – внезапно, воскликнул приятел, он впервые заговорил. – Я видел многое, знаю.

– Это мой друг, Рахимкул, – представил тот Жонпулату. – Ну что, отец погиб не зря?

– Не зря, если были дела великие и важные, – ответил Жонпулат. – Он жил ради неё? Умер ради неё? Может хотел оставить детям наследие? Что защищал? Что хотел отдать жизнь?

Хожамберди онемел.

Жонпулат молча уставился куда-то вдаль.

Он сам не знал – на самом ли деле город достоин столь высокой жертвы. Как свободному поверхностному путнику, ему не дано понять стремление погибать за стены. Мир огромен – зачем умирать за один угол?

Вдали, между шатрами, под охраной солдат показался Кушкулокбий, с подведёнными, в кандалах руками Шах Саид.

– Ладно, – сказал Хужамберди. – Пойдём… Лучше бы нас с тобой не видели… Даст Бог, ещё встретимся.

– Заходи в гости, – легко улыбнулся Жонпулат.

– Ты не сказал, где живёшь! – вдруг серьёзно спросил Хожамберди.

– Да, близ орды, рядом с воротами, большой тополь. Придёшь – сразу узнаешь, роскошный дом.

Хожамберди и Рахимкул ушли. Стражники приблизились.

– Несчастный, предатель, так вот каков ты на самом деле! – кричал Шах Саид. – Что, ты думал, если приведёшь меня, тот ничтожный ханчик подарит жизн твоим женоподобным султанчикам? Вместе со мной тебе тоже голову снесут! Трусость твоих султанов обернулась тебе бедой!

Кушкулокбий молчал, опустив голову. Лашкары20 султанов сразу оцепили навкаров и захватили их, извлекая кинжалы. Двое подошли к Жонпулату, вырвали у него нож и заковали в кандалы. Всех свели вместе. В груди Жонпулат почувствовал ком – что будет теперь?

Неожиданно в голову пришла мысль о Мохим. Её большие чёрные глаза – немного печальные, но притягательные – всплыли в памяти. Как только он вспомнил – внутри стало теплее, словно освежение. Ему хотелось поговорить с ней, услышать хоть слово. Он не говорил, что приедет сюда. Нужно было сказать: «Я не оставил тебя».

Но всё равно…

Он взглянул на Кушкулокбий с мольбой «Что дальше?» Но тот отвёл глаза.

– Всё? – спросил Жонпулат тихо, едва слышно.

– Похоже, – ответил Кушкулокбий.

Приходя сюда, они уже были готовы ко всему, ведь хан предупреждал: от Абдуллы султана ничего не ждите. Но когда надели кандалы всё стало по-настоящему страшно. Сердце замерло. Кто-то пробормотал ругательство, кто-то плакнул.

– Всё, парни, – зло бросил Кушкулокбий. – Стыдитесь! Если ташкентский навкар должен умереть, умрёт с высоко поднятой головой!

– Послам смерть не грозит, – проскользнул чей-то голос.

– Да что они понимают в послах, – проворчал другой.

– Следи за тоном! – крикнул солдат, наставив копьё.

В тот миг подошли стражники. Шах Саида вывели в центр. Кто-то прикатил плаху.

– Встань на колени! – распорядился стражник.

Но Шах Саид схватился за плащ, вырвался и сказал:

– Я не склонюсь перед дураком! – в ярости закричал он, вся его старческая энергия вспыхнула.

Солдат попытался сбросить его на колени, но тот встал в стойку.

В ответ солдат достал меч и одним ударом отрубил ему голову. Все ахнули: ветер, прошедший мимо, как сонный вздох – «в-у-у-у». Голова отлетела на метр и с шумом грохнулась на камни, скатившись вниз. Жонпулат показалось, что голова в воздухе что-то сказал, кажется, выругался.

Тело глухо ударилось, разлилось два фонтанчика крови. Сладко-солёный запах хлынул в нос Жонпулата. В памяти всплыл момент детства: когда впервые видел забитую овцу. Отшатнувшись, он отпрянул назад и ладонью стёр с лица брызнувшие капли крови, почувствовал во рту солоноватый привкус – и сплюнул.

– А теперь, нашу очередь? – спросил он у Кушкулокбий.

Тот побледнел и задрожал. Почувствовал впервые страх – темнота поползла по глазам.

Он вспомнил Мохим. Ведь обещал ей готовит сладкое лакомство, а потом просто исчез. Как она теперь? Что подумает?

И на этот раз – важно ли это?

Несмотря ни на что…

– Вот так умрёшь в такой глухой степи, и никто даже не узнает… – тихо сказал он.

8

Абдуллахан вышел из шатра и встал у парчовой занавеси из белоснежного шёлка, что колыхалась на ветру. Он глубоко вдыхал мягкий, насыщенный весенний воздух, подставив лицо тёплому солнцу и впитывая наслаждение каждым вдохом. Вдруг, откашлявшись, к нему подошёл Кулбобо.

– О, повелитель мира, что прикажете делать с послом? – тихо спросил он.

– Какой чудесный воздух, – ответил хан, не удостоив вопроса вниманием. – Весна пришла… А ведь, когда мы покидали Бухару, была поздняя осень.

С тех пор как Абдуллахан овладел Бухарой, провозгласил её столицей и посадил отца на трон, он сам почти не сидел на месте. Сначала – борьба за объединение Мавераннахра, затем – захват Ташкента и Туркестана. Но Бобо-султан, получивший эти земли в суюргал21, оказался предателем, и вот теперь, вновь, в конце осени хан покинул Бухару, намереваясь вернуть утраченное.

Зиму он провёл в Самарканде, затем медленно продвинулся к берегам Сырдарьи. В эти месяцы он успел принять важные государственные решения, советуясь с отцом и представителями хожаганов-жуйборийцев22. За это время возвели рынки, дамбы, медресе, прокладывали дороги. Он хотел, чтобы о нём, как и об Амире Темуре, вспоминали с добром, с благодарностью, чтобы люди молвили: «он обустроил страну, возвысил её, укрепил».

Хан приподнял край занавеси и перешёл на другую сторону. Он шёл между шатрами навкаров, в сторону равнины. Кулбобо последовал за ним.

– Зима нынче была лютой, – пробежав лёгкой трусцой, Кулбобо поравнялся с повелителем.

– Зима ушла, настали тёплые дни, но… – хан остановился и повернулся к собеседнику. – Погода, что человек, переменчива: то такая, то другая… но если уж умрёт, не изменится.

– Вы про Бобо-султана?

– Да, про него… Он и клялся, и ноги целовал, а душа всё та же… Отец и Ходжаи Калон сразу поняли, они люди много повидавшие: «Бобо не исправится, его надо казнить, тогда и страна успокоится, и порядок будет, и мы сможем заниматься более важными делами. Иначе – бесконечные смуты, народ страдает, все наши замыслы откладываются. А жизнь, увы, не вечна… Время – великое достояние.»

– Но всё же… разве плохо иметь такого врага? – с уклончивой улыбкой заметил Кулбобо.

– Почему это? – удивился Абдуллахан.

– Повелитель, он достойный противник. Ведь великое дерево судят по его тени… И человека – по его делам, да по врагам его.

– Так-то так, – вздохнул хан. – Но ни мне, ни государству нет покоя. Сколько себя помню, сражаюсь: раньше с отцом Бобо, теперь с ним самим… Как кость в горле.

– Но вы всегда выходили победителем… – тихо вставил Кулбобо.

– Бог с тобой… – кивнул хан, будто очнулся.

– Что прикажете делать с послом? – воспользовавшись паузой, повторил Кулбобо свой вопрос.

– Отрубить ему голову, – резко бросил хан. – Пусть не думают, будто могут нас одурачить!

– Мудрое решение, – согласился Кулбобо, помолчал, а потом добавил. – Но ведь такой полководец, как вы, мог бы и даровать ему жизнь. Он бы до конца дней молился за вас…

Абдуллахан зыркнул на него со злостью, но потом вдруг улыбнулся:

– Ты людей путаешь, Кулбобо. Думаешь, он молитвы будет читать за меня? Ну что ж… если хочешь, отпусти его. Пусть идёт и скажет своим султанчикам: хан не так прост, чтоб попасться на их крючки!

– Разумеется, – ответил Кулбобо. – Разве лев попадётся в западню, расставленную на рябчика?

– Верно! Готовь войско в путь! Завтра выступаем на Ташкент!

– Может… – осмелился Кулбобо, – может, всё же преследовать Бобо сейчас, пока он слаб?

Абдуллахан уставился на него исподлобья:

– Ты с ума сошёл? С таким войском – и за четырьмя беглецами?

Кулбобо едва заметно усмехнулся:

– Повелитель, вы опять приняли мудрое решение.

– Отправь посла назад, передай, что, если им дороги жизни – пусть ташкентские султаны сами выйдут из крепости и с поклоном встретят нас. Иначе – никому пощады не будет!

9

– Вывезите и закопайте в стороне, – распорядился местный начальник полусотни, кивнув на тело Шох Саида.

– А голову? И её тоже? – переспросил один из воинов.

– Что, себе хочешь оставить? – съязвил другой. – Взамен своей старой… Глядишь, как раз по размеру подойдет!

– Не смейтесь над мёртвым! – строго осадил их начальник. – Закопайте. Всё! И тело, и голову.

– Я… я просто спросил на случай, может, голову кому отправить надо, – оправдывался навкар.

– Его голова никому не нужна, как и он сам. Закапывай, нечего рассусоливать!

– А этих что прикажете? – спросил другой, указывая на Кушкулокбийа и сопровождающих.

– По одному… – начал было начальник, но тут вдали показался, спеша на коне, Кулбобо Кукалдош.

– Не спешите, подождём, – вскинулся начальник. – Похоже, есть какое-то распоряжение.

– Отпустите их, – сказал Кулбобо, подъехав и натянув поводья. Затем он протянул Кушкулокбийу письмо. – Передашь это своему султану. Скажи, что Повелитель требует сдачи города. Если жаждут мира, пусть султаны выйдут с войском навстречу и удостоятся счастья поцеловать стопы Владыки. Осмелятся на дерзость, не будет пощады никому. Гнев Повелителя Ташкент уже вкусил однажды.

С пленников сняли кандалы, вернули им лошадей и повозки.

Когда отправились в обратный путь, Кушкулокбий хвастливо бросил:

– Я же говорил, послов не убивают!

– Лучше бы вы меня в такие дела не впутывали, – буркнул Джонполат. – Это, видно, не моя дорога, быть послом.

– Я в своей жизни немало вёл переговоров, – задумчиво сказал Кушкулокбий. – Но так стыдно мне не было ещё ни разу… С самого начала это было неправильное решение.

Он осмотрел своих спутников. Те были погружены в собственные мысли, ехали молча, отпустив поводья. Только Джонполат, правивший повозкой, слушал его внимательно. Кушкулокбий насторожился. Этот юноша явно был человеком султанов. Когда возник вопрос, кто доставит Шох Саида к Абдуллахану, выбрали десять старых служивых, не знакомых с Самаркандскими султанами, и его, якобы как простого возчика. Цель была проста: чтобы никто в армии не узнал, что Шох Саида отправили к Абдуллахану. Значит, этот парень – доверенное лицо султанов. Его прислали подслушивать и наблюдать.

– Обижаться не на что, – сказал Кушкулокбий, взглянув на Джонполата. – Главное, возвращаемся домой. В наше время это уже и есть победа.

– А если бы нас убили? – спросил Джонполат с тревогой.

– Значит, погибли бы, – спокойно ответил Кушкулокбий. – Будто у нас был выбор, да?

10

Абдуллахан скомандовал армии начать переправу через реку. На противоположном берегу, у удобных для перехода мест, в засаде, небольшими группами расположились воины Бобо-султана. Мост, что некогда соединял берега, был разрушен.

– Неужели Бобо знает о наших планах? – спросил Абдуллахан у Кукалдоша.

– Возможно, догадался… Мы ведь надолго ушли в тишину.

– Я знаю Бобо… двуличный. Сначала посылает ко мне гонца с предложением мира, а сам за спиной готовит ловушку.

– На том берегу силы у него невелики… всего четыре-пять отрядов.

– Вижу… Но что за глупость? – Абдуллахан указал на дальний берег. – Что он хочет этими тремя-четырьмя сотнями сделать?

– Видимо, просто затруднить нам переправу… – ответил Кукалдош, шагая рядом. – Биться сразу после выхода из воды тяжело. К тому же вода холодна.

– Так что же нам делать? – нарочно наивно спросил хан.

– Я-то уверен, повелитель, ни один отряд не сможет сдержать вашу армию.

Наввоб23 Хокан усмехнулся.

– Кулбобо, хотя бы когда мы наедине, не льсти мне так открыто.

– Повелитель, я и не смею, – ответил Кулбобо, чуть склонившись.

– Ну, что ж, начинаем переправу?

Был отдан приказ к началу перехода.

Кто-то наспех сплетал сани из мешков, кто-то переправлялся на кожаных бурдюках или плотах. Лошади плыли, вытянув шею, навкары цепляясь кто за гривой, кто за за хвосты. Сначала бойцы Бобо-султана перерезали одного за другим тех, кто первым выбирался на берег. Теплый воздух и ледяная вода стесняли движения, не давая успеть достать оружие и подготовиться к бою – и потому многие пали, не успев сделать и шага на суше.