Жёсткий секс. Задний вход

Кирилл фыркнул, отхлебнув виски, но его взгляд на миг дрогнул, когда она томно потянулась, и её грудь, едва прикрытая тканью платья, приподнялась, словно приглашая его прикоснуться к запретному.

– Мечтай. Эта должность моя. У меня связи, опыт. Ты можешь постараться, но мы с тобой деловые люди и должны говорить правду, иметь силы признать правду. Так точнее будет.

– Связи рвутся, а опыт… – она сделала паузу, её губы изогнулись в улыбке, полной скрытого обещания, – опыт бывает слишком предсказуемым. Скучным. А я, знаешь ли, умею удивлять.

Она отошла от него, оставив его злым и растерянным, с привкусом поражения на языке. Его мысли были полны желания, смешанного с яростью. Он хотел её, но рассчитывал, что сможет взять верх, лишь когда займёт новую должность. "Тогда она не посмеет перечить. Сделает всё, что я захочу", – думал он, поправляя одежду, которая вдруг стала тесной от неуместного напряжения.

Таня, обернувшись, уже давно забыла про него. Её разум был холоден и остр, как скальпель, готовый разрезать любую преграду. Её план был прост и циничен, как сама жизнь. Не подлизываться, не предлагать взятку. Она собиралась подарить Виктору Петровичу то, чего он, вероятно, был лишён годами – иллюзию страсти, остроту запретного плода, шанс почувствовать себя не начальником, а просто мужчиной, чьё сердце ещё способно биться быстрее.

Она выждала ещё час, терпеливо, словно паук, плетущий паутину. Наблюдала, как Виктор Петрович отбивается от назойливых менеджеров, как его взгляд становится всё более отрешённым. Он устал от этого цирка, от фальшивых улыбок и пустых слов. И вот, наконец, он поднялся и направился к выходу, вероятно, в курительную комнату или к лифтам, подальше от шума и лжи.

Таня двинулась за ним, как тень, скользящая в полумраке. Он действительно свернул в безлюдный коридор, ведущий к запасному выходу и кабинетам высшего руководства. Достав пачку сигарет, он замер, пытаясь что-то найти в карманах. Похоже, забыл зажигалку. Это был её шанс. Изначально она планировала сыграть по-другому, но, похоже, птичка сама забежала в клетку, и Таня не могла упустить такой момент.

– Виктор Петрович, – её голос прозвучал в полумраке коридора мягко, почти нежно, словно шёпот ветра, ласкающий кожу.

Он вздрогнул и обернулся. Увидев её, немного смутился, словно мальчишка, пойманный на шалости.

– А, Таня… Извините, я…

– Кажется, вы ищете огонька? – она подошла ближе, её шаги были медленными, гипнотическими, доставая из маленькой сумочки изящную позолоченную зажигалку. Щелчок. Маленькое пламя осветило его усталое, покрытое морщинами лицо и её юное, идеальное, словно вырезанное из слоновой кости. Тени играли на её скулах, делая взгляд ещё более манящим.

Он наклонился, закуривая, его пальцы слегка дрожали, выдавая внутреннее напряжение. Она не отводила взгляда, её глаза ловили его, словно сети, из которых не вырваться.

– Спасибо, – он выдохнул дым, пытаясь скрыть неловкость. – Бегаете тут от шума?

– Скорее, ищу тишины. И… интересной беседы, – она улыбнулась так, как улыбаются лишь немногие женщины – обещающе и беззаботно одновременно, словно открывая дверь в мир, полный запретных наслаждений. – Мне кажется, мы с вами могли бы найти общий язык.

– О-о-о? – он с интересом посмотрел на неё. Не как начальник на подчинённую, а как мужчина на женщину, в чьём взгляде читается нечто большее, чем просто слова.

– Ваша речь сегодня о перспективах развития… – она сделала паузу, подбирая слова, словно драгоценности, которые должны поразить, – была единственной, в которой был смысл, а не просто набор корпоративных клише. Это впечатляет.

Виктор Петрович клялся себе, что её чары не возьмут верх, что он будет принципиален в выборе кандидата, ведь от него потребуют члены совета директоров результатов в будущем, иначе он рисковал лишиться собственной должности. Большой бизнес не прощает просчётов и неудачников. Но её слова, её голос, мягкий, как шёлк, и взгляд, полный скрытых обещаний, уже начали подтачивать его решимость.

Они разговорились. Она ловила каждое его слово, кивала, вставляла умные реплики, смеялась в нужных местах, её смех звенел, как хрустальный бокал, задевая что-то глубоко внутри него. Она видела, как его плечи расправляются, как в его глазах загорается искорка интереса, давно забытая, но такая живая. Он говорил о бизнесе, а она думала о том, как завести его в тупик, где не будет ни бизнеса, ни корпоративной иерархии, только двое, связанные невидимой нитью, натянутой до предела.

– Знаете, Виктор Петрович, – она опустила голос почти до шёпота, приблизившись так, что он почувствовал запах её духов, сладкий и пьянящий, как запретный плод, – в этих стенах так душно. Все эти разговоры… Они такие искусственные.

– Что вы предлагаете? – его голос стал тише, словно он боялся спугнуть этот момент.

– Я предлагаю забыть на полчаса, кто мы здесь. Просто мужчина и женщина, – она посмотрела на дверь его кабинета, которая была в двух шагах, её взгляд был полон намёка, который невозможно игнорировать. – Ваш кабинет, наверное, единственное место, где нет этих глаз и ушей.

Он колебался секунду. Всего секунду. Затем кивнул, доставая ключ-карту, его движения были резкими, словно он боялся передумать.

Кабинет был огромным, тёмным, пропитанным запахом дорогой кожи и старых книг, которые выстроились на длинных полках, словно молчаливые свидетели его власти. Как только дверь закрылась с тихим щелчком, Таня знала, что игра выиграна. Она не стала тянуть, её движения были точны, как у хищника, наносящего решающий удар. Она прижалась к нему, чувствуя, как его старое, негибкое тело напряглось, а затем откликнулось, словно давно забытый инструмент, который вновь зазвучал под умелыми пальцами.

Её руки расстегнули его дорогой пиджак, развязали галстук с ловкостью, выдающей опыт. Она вела его к массивному дубовому столу, смахивая с него листы бумаг на пол, словно сметая все преграды между ними. Её тёмно-бордовое платье, мягкое, как бархат, скользило по коже, обнажая её плечи, а тонкое кружево белья, чёрное, как ночь, едва прикрывало её изгибы, обещая нечто большее, чем просто взгляд.

– Татьяна… Может, не стоит… – попытался он запротестовать, но его руки уже скользили по её спине, под платьем, жадно исследуя её тепло.

– Стоит, – прошептала она ему в ухо, её голос был как яд, сладкий и смертельный, её рука скользнула ниже, находя его готовность, скрытую под тканью. – Забудь про «не стоит». Ты этого хочешь. Я это вижу.

Она была груба и властна, как буря, не знающая преград. Подняла подол своего платья, обнажая лишь намёк на запретное, скрытое под тонким кружевом. Никаких нежностей, никаких прелюдий. Только чистый, животный акт доминирования, замаскированный под страсть, но горящий, как пламя, которое невозможно потушить. Его дыхание стало тяжёлым, движения – резкими, неуклюжими, полными давно забытого азарта, словно он вернулся в юность, где всё было возможно. Она, притворяясь, издавала стоны, цеплялась ногтями за полированную столешницу, её тело изгибалось, словно лук, натянутый до предела, но её взгляд был устремлён поверх его головы на тёмный экран плазмы на стене, холодный и расчётливый.

Её кожа, бледная и шелковистая, казалась горячей под его дрожащими пальцами, а её изгибы, мягкие, но упругие, словно мрамор, согретый солнцем, манили его, обещая рай, которого он не знал годами. Внутри неё не было огня, только ледяной расчёт, но она играла свою роль безупречно, позволяя ему утонуть в иллюзии, в то время как её мысли были ясны, как зимнее утро: «Контракт. Должность. Победа». Её длинные ноги, обвитые вокруг него, сжимали его, словно бархатные кандалы, не давая вырваться из её власти, а её духи, сладкие и тяжёлые, окутывали его, словно сеть, из которой нет спасения.

Когда всё закончилось, он, тяжело дыша, опустился в своё кожаное кресло, выглядя растерянным и постаревшим, словно годы, которые он пытался забыть, вернулись к нему в одно мгновение. Таня, не спеша, поправила платье, ткань скользнула по её коже, как ласка, которой она не чувствовала, подняла с пола свою сумочку.

– О назначении… – начал он, но она перебила его, подойдя и нежно проводя пальцем по его щеке, её прикосновение было холодным, но полным обещания.

– Я знаю, Виктор. Ты примешь правильное решение. Ты же умный мужчина.

Она вышла из кабинета, не оглядываясь, её шаги были уверенными, как у победителя, покидающего поле боя. В коридоре она достала влажные салфетки и тщательно протёрла руки, лицо, шею, стирая с себя прикосновения, запах, ощущение его усталой плоти. Использованную салфетку она сбросила прямо на пол, как символ сброшенной маски, которая больше не нужна.

Через три дня пришёл приказ о назначении. Новым начальником креативного отдела становилась она, Таня. Победа была её, сладкая и горькая, как вино, которое пьют в одиночестве.

Кирилл, узнав новость, пришёл в ярость. Не найдя лучшего выхода для своей злобы, он уединился в своём кабинете, позволяя гневу выплеснуться в одиночестве, под столом, где никто не мог видеть его поражения.

Таня сидела в своём новом, ещё более просторном кресле и смотрела на дождь за окном, который, казалось, оплакивал её триумф. Она победила, использовав своё тело как отмычку, открывшую нужную дверь в мир власти и контроля. Любовь – это слабость, сентиментальный хлам, который она давно выбросила из своей жизни. А страсть… Страсть была самым простым и эффективным инструментом в этом жестоком мире. И она поклялась себе, что будет пользоваться им всегда, пока он работает. А он работал безупречно, как остро заточенный клинок.

Но глубоко внутри, в самой тёмной кладовой её души, что-то маленькое и давно забытое всё ещё жило. Танечка, добродушная и наивная, которая верила в сказки и мечтала о чём-то большем, чем холодные игры власти. Эта Танечка шептала ей о боли, о пустоте, которая разъедала её изнутри, как кислота. Но Таня заглушала этот шёпот, запирая его на замок, который никто не сможет открыть. Пока она была на вершине, ничто не имело значения. Ничто, кроме победы.

Глава 4. Королева без трона

Её новый кабинет был больше предыдущего, просторный, как арена для битв, которые она вела каждый день. Панорамное остекление от пола до потолка открывало вид на весь город, лежащий у её ног, словно покорённая территория вождя дикого племени. Дизайнерский стол, тяжёлый, как её амбиции, весил триста килограммов, а стул, стоимостью с подержанную иномарку, был троном, достойным её власти. Гробовая тишина царила в этом святилище, нарушаемая лишь шелестом бумаг да тиканьем напольных часов, отсчитывающих время до её следующего триумфа.

Таня восседала в своём тронном кресле, просматривая отчёт о рейтингах. Цифры сияли, как бриллианты на бархате – блестящие, идеальные, как всё, что выходило из-под её железной руки. Она продумывала ходы, словно шахматист, планирующий мат в несколько шагов вперёд, прекрасно отдавая себе отчёт, что где-то в недрах отделов могла затаиться никем не замеченная, но амбициозная девчонка, готовая вцепиться в её трон. Но её мысли, острые, как лезвие, прервала Наташа, подруга со времён университета, чьё присутствие когда-то было тёплым, а теперь лишь раздражало, как старый шрам, который ноет в непогоду.

Она вошла без стука, лишь небрежно постучав костяшками пальцев по двери кабинета, словно извиняясь за вторжение. Лицо Наташи было напряжённым, словно она несла на плечах груз, который не могла сбросить.

– Тань, можно тебя на минуту? – её голос звучал осторожно, как шаги по тонкому льду.

Таня не подняла глаз от монитора, её пальцы продолжали скользить по клавиатуре, выдавая холодную отстранённость.

– У меня совещание через пятнадцать минут. Говори быстро.

– Это насчёт Ольги. Ты действительно её уволила?

– А у меня разве есть привычка шутить на такие темы? – Таня наконец посмотрела на подругу, её взгляд был острым, как скальпель, готовый разрезать любые иллюзии. Наташа стояла, сжимая в руках папку, её обычная жизнерадостность испарилась, словно утренний туман под палящим солнцем.

– Таня, она проработала с тобой пять лет! Она в декрет уходила и выходила досрочно, чтобы ты не искала замену! А ты вышвырнула её за одну опечатку в презентации?

– Не за опечатку, – холодно поправила Таня, её голос был как лёд, который не тает даже под жарким взглядом. – За непрофессионализм. В нашем деле мелочей не бывает. Одна опечатка – это пятно на репутации всего отдела. Моего отдела, нашего отдела, в конце концов, за результаты которого ты тоже получаешь квартальные премии.

– Твоего отдела? – Наташа сделала шаг вперёд, её голос дрожал от сдерживаемых эмоций. – Таня, очнись! Посмотри на себя! Ты сносишь всех на своём пути, как бульдозер. Кирилл после истории с назначением в запой ушёл, Сергей ходит как подкошенный, ни с кем не разговаривает, теперь Ольга… Люди тебя боятся!

– И правильно делают, – Таня встала и подошла к окну, её фигура, отражённая в стекле, казалась статуей, вырезанной из мрамора – холодной и непреклонной. За стеклом город раскинулся, как карта её побед, но в отражении её глаза были пусты. – Страх – отличный мотиватор. Он работает куда лучше, чем премии. Я не шоколадка, чтобы нравиться всем. Ещё что?

– Это не ты говоришь! – голос Наташи дрогнул, как струна, готовая лопнуть. – Я помню ту Таню, которая ночами сидела над дипломом, которая плакала, когда Даниил её бросил, которая смеялась до слёз над тупыми шутками! Куда она делась?

Таня повернулась. Её лицо было абсолютно спокойным, и от этого ещё более пугающим, словно маска, за которой не разглядеть ни боли, ни сожалений.

– Тебе нравится быть монстром? Я сама скоро начну тебя бояться.

Наташа нервно провела руками по столу Тани, словно пытаясь показать, что не волнуется, что говорит это и в шутку, и всерьёз, на всякий случай, если её слова заденут. Она цеплялась за остатки прежней дружбы, когда они были равными подружками, делили парней на свиданиях, смеялись над мелочами и плакали друг у друга на плече.

– Моя жизнь – моё дело. И мой отдел – тоже моё дело. Если тебе не нравятся мои методы, дверь там. Можешь последовать за Ольгой.

Наташа замерла, её дыхание стало тяжёлым, словно воздух в кабинете вдруг сгустился.

– Ты прогоняешь меня? Твою единственную подругу? Ту, кто тебя вытащил из той чёрной дыры после Даниила? Кто ночевал у тебя неделю, когда ты не могла перестать плакать?

– Та девушка, которую ты «вытаскивала», умерла, – безжалостно произнесла Таня, её слова резали, как осколки стекла, острые и холодные. – И мне не нужны напоминания о том, кем я была. Мне жаль, Наташа. Но такова цена.

Таня произнесла эти слова, и на мгновение сама испугалась той бездны, которая разверзлась перед ней, той ситуации, что происходила сейчас и продолжала разъедать её изнутри. Но глубоко внутри неё начала просыпаться другая Таня, незнакомая, тёмная, с острыми когтями и ледяным сердцем, с которой ей ещё только предстояло познакомиться. Эта новая Таня не знала жалости, не знала слабости, и её голос заглушал все сомнения.

Они стояли друг напротив друга – две женщины, которых когда-то связывала настоящая дружба, тёплая, как летнее солнце. Теперь между ними выросла стена из стекла, власти и цинизма, прозрачная, но непроходимая. Они видели друг друга, но не могли сделать шаг, чтобы обойти эту преграду, пока она не стала ещё выше, толще, крепче, пока не превратилась в нерушимую крепость, разделяющую их навсегда.

Наташа не знала, что ещё сказать, чтобы пробить эту стену, чтобы вернуть старую Таню, чтобы не лишиться в конце концов и собственной работы, которая была её якорем в этом жестоком мире.

– Хорошо. Я поняла.

Она вышла из кабинета, поправляя волосы и проводя руками по бедру, подчёркивая свою привлекательность, словно напоминая, что она тоже не лыком шита, что она тоже может играть в эти игры, если придётся.

Дверь закрылась с тихим щелчком, но этот звук отозвался в груди Тани, как удар молота. Гробовая тишина кабинета внезапно стала давить на уши, словно стены сжимались вокруг неё, отрезая от мира. Она подошла к своему столу, её рука непроизвольно сжала дорогую ручку так, что костяшки побелели, как мрамор. Чем сильнее сжимала, тем меньше чувствовала боль, но пустота внутри только росла, как чёрная дыра, поглощающая всё, что осталось от её души.

На телефоне она рассматривала вчерашнюю видеосъёмку в номере придорожного мотеля, где, играя в тёмную, завербовала ещё одного мужчину в свою команду. Он был её тайным оружием, пешкой для выполнения особо важных миссий, если такие понадобятся. Его взгляд на видео был пустым, но преданным, и это доставляло ей мрачное удовлетворение. Контроль. Власть. Это всё, что имело значение.

Внезапно дверь снова открылась, нарушая тишину, как гром среди ясного неба. Вошёл Алекс, её ведущий оператор, его лицо было серьёзным, но в глазах читалась какая-то тревога.

– Таня, всё готово к съёмкам. Выезжаем через десять минут.

Она резко обернулась к нему, вся её накопившаяся злость, как лава, нашла новый выход, извергаясь с неудержимой силой.

– Кто тебе разрешил входить без стука? Ты что, думаешь, раз мы иногда трахаемся, у тебя есть особые привилегии? Стучать, я сказала! Выйди и зайди как положено!

Алекс не смутился. Он посмотрел на неё с тем странным сочетанием упрямства и жалости, которое она ненавидела всей душой, словно он видел ту Таню, которую она похоронила глубоко внутри.

– Таня, с тобой всё в порядке?

Этого она вынести не могла. Жалость была для неё как яд, разъедающий броню, которую она так тщательно возводила вокруг себя.

– Выйди! – прошипела она, её голос был полон ярости, острой, как лезвие. – Или я сейчас вышвырну тебя вслед за Наташей!

Но Алекс не сдвинулся с места. Он закрыл дверь, повернул внутренний замок с тихим щелчком, отрезая их от внешнего мира, и начал медленно раздеваться, его движения были уверенными, почти вызывающими.

– Сейчас я тебя успокою, моя королева.

Его присутствие, его взгляд, полный необъяснимой силы, подействовали на неё, как заклинание, и в этот миг весь её наигранный деспотизм, вся броня из слов и угроз растаяли, словно воск под пламенем. Она чувствовала, как гнев отступает, сменяясь чем-то более глубоким, более первобытным, что она не могла контролировать, но и не хотела.

Алекс подошёл ближе, его руки, сильные и тёплые, прижали её к массивному столу, и в этом движении было что-то властное, но не грубое, словно он знал, как разжечь в ней огонь, который она пыталась погасить. Их тела сошлись, как буря и скала, в столкновении, полном скрытой страсти, где не было места словам, только ритму, который заглушал всё – боль, гнев, пустоту. Её платье, строгое, но облегающее, скользнуло вверх, обнажая тонкое кружево чёрного белья, которое, словно паутина, едва скрывало её бледную кожу, манящую, как запретный плод. Её изгибы, мягкие, но упругие, отзывались на каждое его движение, её дыхание становилось тяжёлым, как воздух перед грозой, а кожа покрывалась лёгкой испариной, словно росой на утреннем цветке.

Он вёл её за грань, туда, где не было ни власти, ни контроля, только чистая, необузданная энергия, которая сжигала всё на своём пути. Её пальцы впились в полированную поверхность стола, оставляя невидимые следы, а её тело изгибалось, словно лук, натянутый до предела, готовый выпустить стрелу. Внутри неё бушевал шторм, смесь ярости и освобождения, и на эти десять минут она забыла, что она – руководитель целого отдела, где работало более ста человек, что она – королева, чьё слово – закон. Она была просто женщиной, утопающей в волнах, которые она не могла остановить, да и не хотела.

Когда всё стихло, её дыхание всё ещё было неровным, а сердце колотилось, как барабан, отдаваясь в висках. Алекс отступил, его взгляд был тёплым, но в нём читалась какая-то тревога, которую она не хотела видеть. Она поправила платье, ткань скользнула по её коже, как холодный шёлк, возвращая её к реальности, к той маске, которую она носила, как броню. Но внутри что-то дрогнуло, какая-то трещина в её стенах, которую она тут же попыталась заделать, не позволяя себе слабости.

Глава 5. Падающая маска

Глубокой ночью её личный телефон зазвонил с упорством, способным пробить любую броню, даже ту, что Таня возвела вокруг своего сердца. Она спала чутко, как всегда, готовая в любой момент вскочить, словно хищник, почуявший опасность. Алкогольное опьянение после вечернего совещания уже рассеялось, оставив лишь горький привкус на языке и тяжёлую пульсацию в висках, как отзвуки далёкой бури. Она взглянула на экран. «Мама». Сердце, давно приученное не дрогнуть, на мгновение сжалось, как кулак, стиснутый от боли. Мама звонила редко, и уж точно никогда – в три часа ночи, когда мир погружён в мрак и тишину.

Она взяла трубку, её пальцы были холодны, как лёд.

– Мам? Что случилось?

В трубке послышался тихий, надломленный плач, а затем голос, который она не слышала таким с детства – слабый, дрожащий, полный невыносимой муки.

– Танюша… Леночка…

Больше не нужно было ничего говорить. Холодная стальная игла вонзилась ей прямо в грудь, под рёбра, и застыла там, леденя душу. Мир не рухнул. Он замер. Он просто перестал иметь какое-либо значение, словно кто-то выключил свет, оставив её в кромешной тьме.

– Лена…? – её собственный голос прозвучал чужим, ровным, лишённым интонаций, как эхо в пустой комнате.

– Авария… – рыдания заглушили слова, разрывая тишину. – Скорая забрала… В больнице… Тяжело… Танюша, приезжай…

Она положила трубку, её движения были механическими, словно у куклы, чьи нити натянуты невидимой рукой. Встала с кровати. Подошла к окну. Ночной город горел за стеклом, как ни в чём не бывало, его огни мигали, равнодушные к её боли. Где-то там, в одной из больниц, умирала её сестра. Её Леночка. Единственный человек, чьи звонки она брала всегда, без раздражения, без расчёта. Единственная, кому она посылала деньги без единого язвительного комментария, словно пытаясь искупить свою чёрную, отравленную душу. Единственный лучик света, который она, Таня, так старательно прятала в самом дальнем, самом защищённом уголке своего сердца, чтобы не осквернить его своей тьмой, своей бесконечной борьбой за власть.

Она поехала в больницу, действуя на автопилоте, как машина, запрограммированная на движение. Парковка, лифт, бесконечный белый коридор, пропитанный запахом смерти и антисептика, который въедался в кожу, как яд. Врач, усталый и беспристрастный, развёл руками, его голос был сух, как осенние листья. «Черепно-мозговая травма, внутренние кровотечения… Мы сделали всё, что могли». Эти слова звучали как приговор, как тяжёлый камень, падающий в бездну.

Она вошла в палату. Мама, сгорбленная, мгновенно постаревшая на двадцать лет, рыдала, уткнувшись в одеяло, её слёзы были беззвучны, но разрывали сердце. А на койке лежала Лена. Её Лена. Невесомая, бледная, словно фарфоровая статуэтка, с трубками во рту и в венах, которые казались паутиной, удерживающей её на краю жизни. Синяк на щеке, как тёмное пятно на чистом листе. Но всё ещё красивая. Всё ещё та самая девочка с ямочками на щеках, которая бегала за ней по пятам и кричала звонким голосом: «Таня, подожди меня!»

Таня подошла и взяла её руку. Холодную. Безжизненную. Она ждала, что сейчас её накроет волна. Что она закричит, разорвётся от боли, упадёт на колени, раздавленная этим горем. Но ничего не произошло. Внутри была та же ледяная пустота, что и всегда, бездонная, как пропасть, куда не проникает свет. Только игла под рёбрами зашевелилась, причиняя тупую, ноющую боль, которая не отпускала, но и не ломала.

Она простояла так, не двигаясь, не плача, словно статуя, вырезанная из мрамора, пока монитор не издал протяжный, ровный звук. Звук, плоский и безжалостный, как камень, падающий в грязь, возвещающий конец. Конец всему, что связывало её с чем-то человеческим.

Похороны были серыми, как её душа. Небо плакало за неё, сея мелкую, противную морось, которая пропитывала одежду и кожу, словно пытаясь разбудить в ней хоть что-то живое. У свежей могилы собрались родственники, знакомые, их лица были искажены горем. Все плакали. Рыдала мама, её слёзы были беззвучны, но тяжёлы, как свинец. Всхлипывали тётки, их голоса сливались в скорбный хор. Даже её вечно пьяный дядя Игорь утирал скупую мужскую слезу, пряча лицо в рукав.

Таня стояла неподвижно, словно чужая на этом празднике боли. В строгом чёрном костюме, в тёмных очках, скрывающих глаза, она была безупречна, как всегда. Холодный мраморный памятник среди человеческого горя, окружённая морем слёз, но сама сухая, как пустыня, где не растёт ничего, кроме колючек.

К ней подошла Наташа. Та самая, которую она выгнала из своего кабинета, чьи слова о дружбе всё ещё звенели в памяти, как осколки разбитого стекла. В глазах Наташи не было упрёка, только бесконечная жалость и боль, которые Таня ненавидела больше всего на свете.