Бремя несправедливости

Все это промелькнуло в его голове и словно порывом холодного ветра сменилось мыслью о Франческе. Представить ее будущее таким было страшно. Им овладел тот настоящий страх и ужас, который овладевает всяким, неожиданно узнавшим, что самому близкому его человеку угрожает смерть. И спина покрылась холодом, и ни слова произнести было невозможно.

До самой Вероны они ехали молча. Страх, сдавивший сердце, перешел вскоре просто в тревогу. Потом вернулась надежда, ведь ничего еще не случилось… Может, и не случится… Наконец, осталась просто грусть и серая, безотчетная тоска. А от грустных мыслей, он знал по опыту, может отвлечь только дело. Потому Шато-Рено воспользовался этим лекарством в виде своего друга и, подскакав поближе, спросил:

– Расскажите о Карраре, Рошфор. Что это за человек? Насколько ему можно доверять?

– Доверять можно. Даже если он и не тот, за кого себя выдает, его поступки говорят сами за себя. Наши цели очевидно совпадают…

– До определенного момента, возможно.

– Возможно. А вот что он за человек – с этим сложнее. Я не понял его, если честно. По части цинизма он превосходит даже меня…

– Не обманывайте себя, Рошфор. Уж мне-то известны и ваш гуманизм, и сентиментальность. Вы самый записной идеалист, каких поискать.

– С вами, Шато-Рено, я спорить не буду, но больше никому об этом прошу не говорить. Не разрушайте мой образ.

– Договорились. Так что Каррара?

– Что-то в нем есть такое. Какая-то грусть и тоска… Кажется, судьба его была непроста, возможно, что он много пережил, трудно сказать… Если честно, Каррара мне понравился. А в плане профессиональном он просто безупречен. До зависти.

– Прямо герой какой-то из рыцарского романа… А что вы там говорили, будто он вам кого-то напоминает?

– Мне так показалось поначалу. И ведь он узнал меня, Шато-Рено. Хорошо если и правда видел в Венеции, по службе, так сказать. А если нет? Значит, мы встречались. Значит, и я его знаю, возможно. А раз он не хочет об этом говорить… Почему? И вот это меня определенно тревожит.

– Да, загадка. Быть может, я его вспомню, когда увижу?

– Было бы очень неплохо, но Каррара, к сожалению, уехал. В Рим. И я не знаю, заедет ли на обратном пути…

***

Бывший особняк Кончини на улице Турнон изменился. Не внешне. Он изменился изнутри и опять же не интерьерами. Не мебелью, не обивкой стен, не отделкой потолков. Он изменился обстановкой, своим духом; другими словами, в доме, где когда-то жил маршал д`Анкр, в соответствии со вкусами и характером нового владельца изменилась жизнь.

Казалось бы, два человека, игравших в стране похожую роль, роль самого влиятельного вельможи, должны и жизнь свою организовать похоже. Но нет, слишком разными они были по своей сути, и объединяло их только то огромное влияние, которое они оказывали на королеву в одном случае и на короля в другом. И то, что влияние это было получено не благодаря своим выдающимся талантам, а исключительно по воле обстоятельств. Да еще, пожалуй, были они едины в стяжательстве и желании заполучить себе все, до чего дотянутся их руки, в остальном же это были разные люди, во многом полные противоположности.

Кончини не был трусом, был нагл с людьми, выставляя свою бесцеремонность под видом открытости, искренности и прямодушия. Шарль Д`Альбер де Люинь был, напротив, осторожным до трусости, обходительным и вежливым, желая быть приятным для своих друзей и тем более недоброжелателей. Кончини не скрывал свое пренебрежение людьми и наплевательство к интересам других, когда это не затрагивало его личные интересы. Причем делал это часто резко, в отличие от Люиня, который даже свою неприязнь облекал в форму учтивой любезности. Люинь был скрытен, он больше делал ставку на манипулирование людьми, а не на угрозы. Он всегда был умеренно скуповат, тогда как Кончини никогда не экономил на своих сторонниках и своих интересах. Люинь не был человеком жестким, тем более не был жестоким и даже не особенно хотел таковым казаться. Он не был и злым; можно сказать, что Люинь был даже добрым по отношению к людям. Кончини же людей бесконечно презирал.

А еще раньше в особняке на улице Турнон жила Леонора Галигай – всегда нервная и мнительная, часто болеющая женщина, придававшая атмосфере в доме строгости и мрачного, холодного порядка. Теперь было все не так. Теперь хозяйкой в этом доме была живая и веселая Мари де Монбазон, ставшая Мари де Люинь, уже бегала по комнатам ее полуторогодовалая дочь и вышколенные слуги (многие еще служившие Кончини) не метались бесплотными тенями, а с приличествующим дому такого важного человека достоинством спокойно выполняли свои обязанности. И тем из слуг особняка, которые имели возможность сравнивать, жизнь при новом владельце нравилась, несомненно, больше. Нравился его незлобивый, мягкий характер, нравились его привычки, его окружение, нравилась его красивая молодая жена.

И вот в один из теплых еще осенних дней слуга герцога де Люиня разливал вино по бокалам в бывшем кабинете Кончини, где собрались трое господ. Кроме нынешнего его хозяина присутствовали двое его братьев. Они ожидали гостя. Очень важного для них. Результаты беседы с ним могли отразится на их дальнейшей судьбе.

Беседа эта тщательно готовилась, братьям д`Альбер пришлось долго ждать, чтобы она состоялась, а началось все с того, что через некоторое время после того, как в окнах второго этажа его особняка появились зеленые занавеси, Люинь получил письмо. В письме представитель Алессандро дель Кампо требовал гарантий безопасности, чтобы явиться на переговоры лично. Подтверждением таких гарантий должны были стать занавеси голубого цвета, которые удивленные прихотями хозяина слуги и повесили в ближайшей к Вожирар комнате второго этажа.

И вот наступил назначенный час. К этому времени братья д`Альбер уже много раз переговорили и обсудили неоднократно свою линию поведения с посланником дель Кампо. Никаких попыток захватить его, никаких прямых угроз. Но и вить веревки из себя они решили не позволять. У них тоже были козыри, они решили вести честный торг. Ну, относительно честный, конечно, но перегибать палку они все же не желали – цена ошибки в этом вопросе была слишком высока.

Бой часов еще возвещал полдень, а слуга уже впустил в кабинет смугловатого человека среднего роста с ничем не примечательным лицом без всякой растительности на нем. По всему его виду вошедшего можно было принять за среднего достатка буржуа. А говорил этот буржуа с изрядным итальянским акцентом.

– Я ряд, что вы собрались все вместе, господа, – ничуть не смутившись троих вельмож, без всякого подобострастия, будто разговаривая с равными, поприветствовал братьев вошедший. – Это разумно, ведь тема нашего разговора касается всех вас. Куда я могу сесть?

– Прошу вас, – хмуро указал на стул Люинь. – Как прикажете к вам обращаться?

– Называйте меня господином Пьетро. Можете и просто Пьетро, если вам так будет удобнее.

– Хорошо, господин Пьетро, – взял инициативу в свои руки Оноре, – мы выполнили все ваши требования. Давайте сразу к сути. Ваши условия?

– Их всего два. Первое – дочь господина дель Кампо, вы должны ее вернуть. Второе – сын маршала д`Анкра, вы должны его отпустить. Все просто и понятно, ничего лишнего, не так ли?

Господин Пьетро улыбался. Простой искренней улыбкой, без заискивания и без вызова. Просто улыбался, будто беседа с этими людьми доставляла ему удовольствие. Но Оноре нахмурился. Он переглянулся со старшим братом и, подбирая слова, медленно произнес:

– Видите ли… по первому пункту… Дело в том, что дочери господина дель Кампо у нас нет.

– Я знаю, – с той же доброй улыбкой сказал господин Пьетро.

– Если знаете, зачем требуете от нас? – резковато и несдержанно спросил Леон, но господин Пьетро остался невозмутим.

– Я знаю, что у вас ее нет, но что это меняет? Найдите ее, это в ваших силах.

– И как, по-вашему, мы ее найдем? – снова возмутился Леон, но Оноре метнул на него быстрый взгляд, и тот снова замолчал.

– Действительно, – как можно дружелюбнее сказал Оноре, – как же мы найдем ее?

– Господина дель Кампо совершенно не волнуют ваши трудности, господа, – еще более дружелюбно и с улыбкой еще более доброй ответил господин Пьетро. – С его дочерью вы затеяли – вам и расхлебывать. Разве это не справедливо? Сколько времени вам понадобится на ее поиски?

– Это же нельзя сказать определенно… – сделал растерянный вид Оноре. – Мы, может, и вообще ее не найдем!

– Вам придется постараться, господа. Или господин дель Кампо будет считать, что вы отказываетесь от сделки.

– Мы не отказываемся! – вступил в разговор Люинь. – Но вы же должны понимать!

– Месяца вам будет достаточно?

– Вы с ума сошли? Дайте шесть хотя бы!

– Пусть будет три. Я переговорю с господином дель Кампо, полагаю, он согласится. А что касается второго условия? Здесь, надеюсь, препятствий нет?

Улыбка гостя показалась усмешкой. Возможно, она таковой и была. Но тут в дело вступил заготовленный заранее план – братья д`Альбер не собирались отдавать сына Кончини просто так.

– Препятствий нет, – сказал Оноре, – но мы тоже должны иметь гарантии. Что если мы отдадим вам мальчишку, а вы не выполните свои обещания? Дочери дель Кампо у нас нет, так с чем же мы останемся?

– Слова господина дель Кампо вам недостаточно? – спросил гость.

– Это наивно, – ответил Оноре. – Тем более его здесь нет. Он потом заявит, что знать ничего не знает ни о каком обещании…

Господин Пьетро задумчиво молчал. Он уже не улыбался, в его взгляде появилась злость и разочарование, но речью своей он по-прежнему владел.

– Ваши предложения? – холодно произнес гость.

– Обмен осуществляем за один раз, – твердо заявил Оноре. – Мы вам – мальчишку и дочь дель Кампо, вы нам – бумаги.

– Так не пойдет, – еще более холодно сказал господин Пьетро. – Так не пойдет… Луизы дель Кампо у вас нет, значит, пока вы ее ищете и Энрико Кончини будет сидеть в тюрьме, и обмен не состоится? Вы сами сказали, что можете и вовсе не найти девушку… это похоже на отказ от сделки, господа.

– Вы нам дали три месяца!

– И что будет через три месяца? Если вы ее не найдете?

– Можем провести обмен прямо сейчас! – Оноре начинал злиться и говорил все менее сдержано. – Мы вам – мальчишку, вы нам – бумаги! А девку свою сами ищите! Вот это, по-моему, справедливо! И не требуйте от нас то, чего у нас нет!

Посланник дель Кампо молчал и немигающим взглядом смотрел на братьев д`Альбер. А Оноре понял, что, кажется, зацепился за что-то и продолжил идти вперед уже более спокойно:

– Через две недели сын Кончини будет в Париже. Успеете доставить сюда бумаги?

– В любом случае обмен должен состояться на нейтральной территории… – напряженно думая, несколько рассеяно произнес гость. – Здесь вы просто все отберете…

– Скажите где?

– Нет. Пока не скажу…

– Послушайте, господин Пьетро, – снова вступил в разговор Люинь, – почему вы настаиваете на поисках дочери господина дель Кампо? Зачем ее искать? Если мы поменяем сына Кончини на архив, то девушка никому не будет нужна. Нам-то уж точно! Сама найдется, сама вернется, и живите дальше, как хотите… Так почему вы требуете искать ее вместо того, чтобы завершить сделку в ближайшее время и забыть друг о друге?

– А ведь я знаю! – вдруг снова оживился Оноре. – Вы просто тянете время! И знаю почему. Потому что никаких бумаг у вашего хозяина нет! Он просто знает о них, об их содержании, вот и все! Вам нечем платить, господин Пьетро! Вы просто хотите нас обмануть!

Но господин Пьетро сохранил хладнокровие и голосом даже излишне спокойным спросил:

– Переговоры закончены? Мы не договорились? Что ж… я все передам господину дель Кампо…

Гость встал, вежливо поклонился и собрался уже уходить, но Люинь остановил его:

– Куда же вы? Так дела не делаются! Просто мы не хотим вам верить на слово!

– Мы не отказываемся от сделки, – добавил Оноре, – но нам нужны доказательства! Того, что бумаги у вас. Разве это не справедливо?

– И что вы предлагаете? – так же холодно спросил гость.

– Давайте так! Мы пока ищем дочь дель Кампо, а сын Кончини пока сидит в крепости. Вы же должны привезти нам часть интересующих нас бумаг. Любую. Мы даже не будем настаивать, чтобы вы отдали их нам, но показать… Мы должны быть уверены, что эти бумаги у вас есть!

– Мне кажется, что это вы тянете время, господа, – снова улыбнулся посланец дель Кампо. – Разве это просто? Бумаги, разумеется, не во Франции, они спрятаны… Господин дель Кампо тоже далеко…

Но Оноре уже было не остановить, он понял, что уж время-то они точно выиграли:

– Без доказательств о сделке не может идти речи. Но как только мы убедимся, что бумаги у вас, мы готовы будем обсудить освобождение сына Кончини. Еще до передачи всего архива. Как вам это?

– Это решать не мне…

Посланник дель Кампо был явно озадачен, хоть и сохранял удивительную выдержку. Он ушел ничего конкретно не пообещав, кроме того, что переговорит обо всем с самим дель Кампо. А братья д`Альбер праздновали победу. Только Люинь был осторожен и озадаченно спросил:

– А если через месяц или два, или три этот самый господин Пьетро принесет нам то, что мы потребовали? Что делать-то будем?

– В крайнем случае отдадим мальчишку, – ответил Оноре. – Куда деваться… Но я чувствую, что здесь что-то не то. Я, если честно, ожидал что этот чертов Пьетро просто вытащит пару бумаг из-за пазухи и сунет их нам в нос. Вот тогда крыть было бы нечем. А так…

– И заметьте, – вставил Леон, – он ушел говорить с дель Кампо, но не сказал, что сделка сорвалась. Значит, по крайней мере сейчас, нам ничего не грозит. А ты, Оноре, молодец…

– Да уж, молодец. Не то что ты с этой девкой! Ладно, нам остается ждать и искать ее. От де Фонтиса только пока ничего… Но время теперь есть.

***

Рим всегда удивлял Джерарда. Удивлял и заставлял думать о вечном. Не зря же его прозвали «Вечным городом». Только «вечность» Рима была для Джерарда, наоборот, символом тщетности, тленности, бессилия человека перед безжалостным временем. Город с историей, которой не было величественнее и славнее во всей Европе, а может и во всем мире, начинался как обычно с Аврелиановых стен и башен, много раз перестроенных и порядком где-то обветшалых, но все еще внушительных, а продолжался трущобами и пустырями, руинами древних строений, где с заброшенными акведуками смешивались бесцветные дома-новоделы, возведенные из античного мрамора церкви и полуразобранные для этого арки и колонны.

Почему-то особое чувство всегда вызывало Кампо Ваччино – Коровье поле, пустырь в самом центре Рима, заросший деревьями, с вырастающими прямо из земли обломками колоннад и арок, на растрескавшихся вершинах которых уже давно пробивались кусты и трава. Прямо посередине поля располагалась поилка для скота, каковой этот скот всегда с удовольствием и пользовался, а чуть вдали из-за крыш убогих домов виднелись знаменитые руины амфитеатра, что был построен при Флавиях. Жалкие останки прежнего могущества… А ведь давным-давно, много столетий назад это заросшее Коровье поле было не чем иным, как форумом великого города! Какие страсти здесь кипели, как бурлили толпы на когда-то каменной главной площади Рима!

Ни один город не олицетворял так бренность славы и гордости как Рим. Падшее величие, униженное высокомерие, растоптанное достоинство… Была бы его воля, то на всех воротах города Джерард написал бы как напоминание людям: «Nihil humanum est aeternum, solus Deus est aeternus».2

Но как не бесконечно процветание, так не вечно и запустение. И в Риме появлялись уже целые кварталы из новых домов, очень небедных, а иногда и вовсе дворцов. Появлялись церкви, восстанавливались акведуки, создавались фонтаны и обустраивались площади. Не так уж и давно в Риме творили великие: Браманте, Боттичелли, Микеланджело, Рафаэль… Они и десятки других мастеров создали здесь множество больших и малых шедевров, но Джон Джерард был равнодушен к ним. Он вообще был равнодушен к творениям рук и разума людей, не имеющих своей целью спасение души. Не понимал их красоты, считал их данью гордыне и ложному величию, напрасной тратой сил… И разве брошенные и разграбленные древние руины не подтверждение этому?

Иногда из-за этих своих мыслей Джерард чувствовал себя похожим на протестантов. Это не пугало его, даже забавляло. Ведь дело-то не во внешнем облике, а в долге и верности. А он был верен своей церкви, был плоть от плоти ее. И безусловно куда более изящных скульптур, живописных полотен, даже великолепных росписей соборов его занимал человек и мир души его. Как наставить людей на путь спасения, как не дать сбиться им в этом духовном пути к небу, как помочь пройти тяжелую дорогу до конца… Разве не эта задача во стократ важнее, чем наполнение своей жизни благами для тела и услаждение взгляда сиюминутной, недолговечной красотой? Разве можно сравнить нарисованного или вытесанного из камня человека с человеком живым, с его страстями, добродетелями, страданиями, пороками и любовью? Разве возможно духовное здоровье заменить телесной красотой и врачевание души – созерцанием земного совершенства?

Джерард и сам лечил души (да не прогневается Господь на его гордыню…). И не гордыня это вовсе. Ни в чем Джерард не хотел состязаться с Создателем, даже мыслей таких не было, просто это был его долг, его призвание, его предназначение. И наградой за это было счастье видеть искреннее покаяние, обращение, неравнодушие… Он не делал из людей святых, не превращал грешников в праведников, куда уж ему, обычному человеку… Даже проповедь Спасителя на горе не делала такого… Но заронить в душах сомнение о собственной жизни, помочь прийти к раскаянию, взрастить ненависть ко греху, возродить из отчаяния он, хотелось верить, иногда мог…

Франческо Пикколомини встретил Джерарда очень тепло. Был предупредителен, словно принимал кардинала какого. Бесконечные вопросы о здоровье, приветы и благословления от знакомых, забота о делах в коллеже… Так что первые выводы для себя Джерард сделал еще до серьезного разговора.

– Да, дела в Льеже заброшены мною, к сожалению, и это меня беспокоит… – Джерард решил поддержать этот ритуал беспредметного начала беседы. Возможно, Пикколомини нужно настроиться на серьезный разговор? Ведь он не может не понимать, зачем Джерард приехал в Рим.

– По моим сведениям в Льеже все прекрасно, отец Иоанн… Или, простите… Я знаю, вы требуете, чтобы вас сейчас называли вашим мирским именем…

– Так легче не выходить из образа… – ответил удивленный такой осведомленностью Джерард. – Я вынужден жить жизнью мирской… Признаюсь, это мне дается уже непросто.

– Что ж, не будем выходить из образа. Будем называть друг друга по-мирски. А что касается этого лицедейства… Каждый из нас… господин Джерарди, исполняет свой долг в том месте и в том облике, которые нужны для достижения цели. А цель у нас одна – осуществление воли Господней.

– Разумеется, господин Пикколомини. И я буду исполнять свой долг столько, сколько нужно. Но я последний раз был в Льеже три месяца назад…

– Вы устали? Это естественно, ибо дела ваши многотрудны.

– Дело не в усталости, монсеньор… господин Пикколомини. Во всяком случае, не в физической.

– К вам пришли сомнения? Это тоже понятно.

– Сомнения?.. Может быть.

– Говорите все, что у вас на душе, господин Джерарди. Я постараюсь развеять ваши сомнения и ответить на все вопросы.

– Чтобы вам стало понятно, я для начала расскажу последние новости. Их не было в отчете…

– Из последнего вашего письма я узнал, что вам удалось снова выйти на этого Шато-Рено в Венеции. Вы планировали…

– Выйти уже через него на дель Кампо.

– Получилось?

– Нет. Он вышел на связь с посланником дель Кампо – с тем же человеком, что и во Франции. Мы подготовили захват, но все сорвалось. Вмешались венецианцы. Шато-Рено скрылся, посланец дель Кампо тоже.

– И вы из-за этой неудачи так расстроились? Разве это повод?

– Я не хочу скрывать от вас, монсеньор, и от руководства ордена… Одного из наших людей венецианская секретная служба сумела захватить. Живым.

– То есть… нужно полагать, что венецианцы знают о наших поисках…

– Ничего конкретного наш человек не знал. Даже сложив все и проанализировав, венецианцам может быть известно только, что представители ордена ищут дель Кампо.

– Но и этого не мало… – задумчиво произнес Пикколомини. – Впрочем, что это меняет? В Венеции наши позиции и так крайне слабы…

– Но Венеция – это государство. Мы нашли дель Кампо, мы знаем, где он находится, но он теперь не одиночка, его защищает мощь целой страны.

– Ведь главное, что нашли, не так ли?

– Но если венецианцы сообщили дель Кампо о нас, а это вероятнее всего так, то он может попробовать опереться на наших противников, искать у них защиты, по крайней мере. Я к тому, что не только Венеция может служить ему убежищем.

– Это усложняет дело?

– И да, и нет… Но главное не в этом, господин Пикколомини. Я задам вопрос прямо: какова необходимость в продолжении моей миссии?

– Почему вы задаете такой вопрос? Разве что-то поменялось?

– Десять месяцев, а результата нет. Множество потраченных усилий и средств. Все впустую…

– Если остановиться сейчас, господин Джерарди, то, действительно, все было впустую.

– Но мы в тупике. Вернее… Чтобы продолжать, нужно потратить еще неизвестно сколько времени и средств! Вот что я имею ввиду. Окупит ли для ордена достижение цели потраченные для этого ресурсы!

Пикколомини не ответил сразу, молча опустил голову, напряженно о чем-то размышляя. Через минуту, подняв взгляд на Джерарда, он произнес тоном совершенно нормальным, а не благостно-наставительным, каким вел разговор до этого:

– В этом были ваши сомнения? И они так сильны, что вы приехали в Рим?

– Да, господин Пикколомини! Чтобы работать дальше и чтобы вдохновлять своих людей я должен быть уверен в нужности своих усилий.

– Но почему вы решили, что нужности больше нет? Разве о цели мы не говорили с вами в начале пути?

– Я прошу прощения не только за сомнения, но еще и за…

– Недоверие? Называйте вещи своими именами, господин Джерарди, не стесняйтесь. Возможно, долг повелевает нам не раскрывать все, что нам известно, но нам не нужно таить друг от друга свои чувства… Вы считаете, что я сказал вам неправду, что дель Кампо нужен нам не из-за его огромных денег?

– Я так не сказал…

– Но думаете так! Этого достаточно…

– Так думаю не один я, господин Пикколомини.

– Понятно… Понятно… Я благодарю вас, господин Джерарди. Благодарю за честность, за откровенность. За то, что вы пришли со своими сомнениями… И я развею их.

– Я забочусь о пользе дела, господин Пикколомини… Извините, если я был…

– Повторяю, вам не за что извиняться. Но я хочу сказать, что не обманул вас тогда – ордену на самом деле нужны деньги дель Кампо. С другой стороны, я также признаю, что сказал вам не всю правду.

– Если эта информация столь важна и секретна, то я не в коей мере не желаю…

– Нет, нет, дорогой отец Иоанн… Уж извините, но я не буду больше называть вас по-мирски. Слишком большое уважение я испытываю к вам и вашим деяниям… Наверное, мне следовало бы сразу рассказать вам обо всем, но я… я, право, не предполагал, что все так затянется. В общем, если кратко… дель Кампо при бегстве из Франции увез с собой некоторые документы… принадлежавшие Кончини. Это очень важные документы, они… как бы это сказать… затрагивают очень влиятельных людей при дворе французского короля. Очень влиятельных, я бы даже сказал – могущественных. Думаю, в эти секунды в вашей голове уже сложилась полная картина, не так ли?

Пикколомини доброжелательно улыбался, а Джерард и в самом деле быстро складывал частицы этой головоломки. Это было несложно: дочь дель Кампо увезли во Францию по приказу братьев д`Альбер. Вот эти могущественные люди, на которых у дель Кампо есть что-то компрометирующее.

– Но зачем это ордену? – спросил несколько озадаченный Джерард. – Чтобы влиять на политику?

– От господина д`Альбера де Люиня – теперь он герцог, кстати – зависит все во Франции. Его желания достаточно, чтобы начать войну, арестовать или освободить любого принца, он в состоянии переименовать целый город в свою честь! Но с бумагами, которыми владеет дель Кампо, возможности герцога де Люиня станут нашими возможностями.

– Но почему тогда сам дель Кампо не воспользовался этими бумагами? Раз это такое грозное оружие?

– Он пользуется им, поверьте, отец Иоанн. Он желает освободить сына маршала д`Анкра из тюрьмы и для этого угрожает Люиню опубликовать бумаги Кончини. Именно чтобы парировать эту угрозу братья д`Альбер и попытались захватить его дочь.

– Это все проверенные сведения? – недоверчиво спросил Джерард.

– Они получены от нашего французского провинциала У него есть источник информации рядом с кем-то из братьев. Но без подробностей, к сожалению.