Усадьба Сфинкса

Огромный зал был погружен в тишину и полумрак. У вытертого порога на каменных плитах лежали заметенные ветром осенние листья. Высокие мраморные постаменты между стрельчатых окон украшали вазы с мертвыми высохшими цветами. Полукруглый потолок сходился четырьмя широкими сводами; сами своды были покрыты росписью, детали которой плохо различались в сумраке, так что я разглядел только множество разнообразных фигур, словно бы увлекаемых по широкой спирали к центру, где из черного круглого люка на короткой цепи свисала исполинская кованая люстра с неисчислимым количеством свечных рожков. Зеленоватая краска стен местами отслоилась и вытерлась до белизны. Оконные стекла изнутри покрывала холодная испарина. Это место могло бы показаться необитаемым, но внутри было тепло, в люстре тускло поблескивали пыльные лампочки, а в запахах сырости и унылого тлена различимы были нотки человеческого жилья, кухонного пара и едких моющих средств. В зал выходили три высокие застекленные двери; мы прошли через центральную и оказались в столь же обширном холле. Пол здесь был выложен шахматной плиткой, в углах справа и слева чернели разверстые пасти двух огромных каминов, а на стене висел старинный телефонный аппарат. Входная двустворчатая дверь была не застекленной, но напоминала ворота настоящего замка, из мореного дуба и окованные железом. Две лестницы, плавно закругляясь, уводили наверх.

Холл второго этажа оказался так же обширен; вдоль стен стояло несколько постаментов с мраморными бюстами бородатых античных старцев; в каминах я заметил остатки обугленных дров, а на каменных полках –  множество подсвечников с оплавленными свечами. В отличие от первого этажа, на втором полы были деревянными, из потемневшего от времени мозаичного паркета, покрытого мягкими и топкими, как болото, ковровыми дорожками, скрадывающими звук шагов, и мы отправились по ним в путь через анфилады коридоров и залов, мимо высоких дверей, резных деревянных панелей на стенах, гобеленов, мозаик и кованых канделябров. Тут все было огромным, тяжеловесно вычурным и отмеченным печатью той обветшалости, которая кажется восхитительной и так идет средиземноморским палаццо, а в наших широтах оборачивается промозглой сыростью, неопрятными пятнами плесени по углам и отваливающейся штукатуркой.

Пару раз откуда-то донеслись голоса: сначала строгий женский, потом, как мне показалось, сразу несколько мальчишеских. Мы шли, пока не оказались в небольшом зале, вдоль стен которого выстроились рыцарские доспехи. Коллекция составила бы предмет зависти многих музеев: классический турнирный доспех XVI века со шлемом «жабья голова», полное боевое облачение конного жандарма того же времени, кираса и узнаваемый шлем испанского пикинера, и даже довольно редкий образец раннего готического доспеха, дополненный изумительной аутентичной алебардой. Все были в отличном состоянии и грозно поблескивали полировкой, словно выстроившись в безмолвном карауле и готовые в любой момент принять бой.

Издалека донесся приглушенный, чуть хрипловатый гул: где-то в недрах замка начали отбивать полный час большие часы. Резеда остановился. Граф прошел вперед и отдернул тяжелую портьеру между французским жандармом и рыцарем в рифленом максимилиановском доспехе. За портьерой обнаружилась дверь, а за ней –  освещенная двумя канделябрами короткая лестница, заканчивающаяся еще одной дверью. Граф поднялся, повернул блестящую медную ручку и жестом пригласил меня войти. Я оказался в приемной, квадратной комнате без окон, обшитой темным деревом, с небольшой, похожей на паука, люстрой под потолком; в углу вокруг маленького столика с массивной пепельницей стояла пара глубоких кожаных честерфилдовских кресел и такой же диван; на стене в тяжелой раме висела картина охоты в стиле старых фламандских художников, над которой таращилось с ветки совиное чучело. Пахло пылью и застарелым табачным дымом.

Граф подошел к следующей двери, обернулся, одернул китель и окинул меня критическим взглядом. Я пожал плечами. Он нахмурился и сделал руками жест, как будто стряхивал что-то с груди. Я с готовностью кивнул, поплевал на ладонь и пригладил волосы. Граф свирепо зыркнул и постучал.

– Войдите! –  отозвался высокий мужской тенор.

Граф еще раз оправил китель, откашлялся и открыл дверь. Я вошел следом.

Неяркий свет пасмурного осеннего дня лился сквозь два высоких окна в просторный кабинет, обстановку которого явно создавал некто, прекрасно разбирающийся в старомодной избыточной роскоши, но имеющий мало представления о чувстве меры. Всюду были мореный дуб, красное дерево, благородная кожа обивок, полированная медь и блестящее золото. Чиппендейловские стулья и вольтеровские кресла толпились у стен, как придворные на приеме у царской особы; из-за резных спинок в одном углу возвышался сакраментальный доспех, из другого выглядывал испуганный бронзовый олень, изваянный едва ли не в натуральную величину, в ляжку которому вцепились две гончие. Широкая полка камина каррарского мрамора напоминала антикварную лавку, а собравшихся на ней фарфоровых пастушек и пастушков, кабинетных часов в сафьяновом футляре, шкатулок, подставок под кольца и статуэток купальщиц хватило бы на каталог для полноценного аукциона. Зеленая обивка стен с тусклыми золотистыми узорами была почти полностью скрыта голландскими городскими пейзажами и буколиками в резных рамах, меж которых торчали, уставившись друг на друга, головы клыкастого кабана и лося с большими рогами, под которым громоздилось покрытое патиной старинное напольное зеркало. Рядом с высоким книжным шкафом, в котором на полках чинными рядами теснились подобранные по размеру и цвету кожаные корешки, на высокой подставке стоял огромный глобус, деревянная копия знаменитого «Земного яблока» XV века, а в одно из окон глядел телескоп на медной подставке, размером с водосточную трубу. Между окон расположился обширный письменный стол с зеленым сукном, уставленный золотыми письменными приборами с чернильницами и ножами для разрезания газет и писем, среди которых мой видавший виды бумажник, потертый кнопочный телефон, связка ключей и старый ноутбук выглядели беспризорниками из приюта, вызванными на попечительский совет джентльменов. Тут же стояла початая бутылка зеленоватого стекла и старомодный телефонный аппарат. Кресло, стоявшее за столом, было похоже на трон и выглядело самым старым предметом обстановки кабинета: деревянное, с широкими подлокотниками, до зеркального блеска отполированными тысячами прикосновений, и очень высокой спинкой, украшенной прихотливым резным узором, вверху и по центру которого выделялась необычного вида двузубая корона, долженствовавшая располагаться над головой у сидящего. На стене над креслом двумя держателями было закреплено ружье, простая короткая курковая двустволка, а над ружьем нависал огромный портрет в два человеческих роста: на нем импозантного вида аристократ с каштановыми кудрями и с римским анфасом, облаченный в кирасу и царственный пурпур, задумчиво смотрел вдаль на фоне развевающихся флагов и парусов, опираясь левой рукой о стол и простирая над разложенной картой правую, указательный палец которой украшало массивное кольцо с зеленым камнем.

– Аристарх Леонидович, –  негромко сказал Граф, –  вот, привел.

Среди назойливого великолепия кабинета я не сразу заметил человека, стоявшего спиной ко мне у окна, зато тотчас узнал его, едва он ко мне повернулся. Правда, неизвестный художник явно ему польстил. В лице Аристарха Леонидовича хоть и различались породистые черты, но их явно коснулась печать вырождения: одутловатое, бледное и безбородое, с длинным острым носом, близко посаженными водянистыми глазами немного на выкате и с двумя крупными бородавками на правой щеке; длинные волосы были жидковаты и заметно поредели на макушке, ничуть не напоминая роскошную шевелюру, –  одним словом, на свой портрет он походил слабо, зато имел узнаваемое сходство с фотографией пятилетней давности, которую мне удалось отыскать в сети. Вместо кирасы он был облачен в домашнюю куртку из красного бархата, перепоясанную желтым шелковым шнуром, белую рубашку с пестрым шейным платком и фланелевые серые панталоны. В одной руке Аристарх Леонидович держал сияющий хрусталем бокал с рубиновым содержимым, в другой дымилась толстая сигара с двумя бантами. Он мельком взглянул на меня, подошел к столу, поставил бокал, с брезгливым выражением на лице покопался холеными пальцами в содержимом моих карманов, нашел среди раскатившейся мелочи вытащенные из бумажника водительские права, поднял их перед собой на вытянутой руке и церемонно прочел:

– Гронский Родион Александрович…

Потом сделал затяжку, выпустив облако сероватого сигарного дыма, перевел взгляд на меня и добавил:

– Добро пожаловать в Усадьбу Сфинкса! Вам известно, кто я?..

Я, разумеется, знал, но подавать виду не собирался. Кроме того, мое незнание выглядело совершенно правдоподобно. Попасть в Усадьбу Сфинкса было первым этапом миссии, при планировании которой даже леди Вивиен с ее почти мистическими возможностями смогла собрать лишь довольно скудные исходные данные: немного об истории самой Усадьбы, еще меньше про ее нынешнего хозяина. Впрочем, зная стиль и повадки леди, я не без оснований предполагал, что ей может быть известно куда больше. Отчасти поэтому, отчасти затем, чтобы оценить уровень защиты информации, я попробовал навести справки самостоятельно и при помощи собственного ресурса. Результаты оказались еще более скромные: только официальный сайт и ссылка на удаленную публикацию пятилетней давности в том самом местном новостном канале «Дуб Анны Иоанновны», который вела моя знакомая Василиса, под заголовком «Возвращение наследника: что принесет легендарной Усадьбе Сфинкса новый собственник»? Были еще разбросанные по нескольким древним форумам местные небылицы, которые я запомнил, но пока не считал нужным принимать всерьез. Поэтому ответ мой прозвучал почти искренне:

– Не имею удовольствия знать.

– Меня зовут Аристарх Леонидович фон Зильбер, –  ответил он с легким ироничным поклоном. –  Я владелец Усадьбы Сфинкса и основатель Академии Элиты, расположенной в этих почтенных стенах.

Рука с сигарой описала широкий круг, и синеватый дым взвился причудливыми узорами.

– Могу ли поинтересоваться, Родион Александрович, с какой целью вы приехали в Анненбаум?

– С познавательной. Желал осмотреть местные достопримечательности. Правда, мне все говорят, что тут лучше летом.

– Больше недели осматривали?

– Анненбаум –  город с богатой и славной историей.

Аристарх Леонидович усмехнулся и промолвил, не сводя с меня взгляда:

– Граф, голубчик, оставь-ка нас.

Граф помялся секунду и вышел. Повисло молчание. Аристарх Леонидович некоторое время рассматривал меня, а потом сообщил:

– Я все про вас знаю. Пока вы пользовались моим гостеприимством, мне хватило нескольких часов, чтобы получить исчерпывающую информацию –  а вы прекрасно понимаете, что в отношении вас это вовсе непросто. Но не для меня. Ресурсы, которыми я располагаю, позволяют узнавать очень многое и еще больше делать.

Я молчал. Аристарх Леонидович сделал глоток из бокала, облизал губы, пососал потухающую сигару и продолжил:

– Итак, мне известно, что вы не один десяток лет работали агентом частной разведывательной службы, возглавляемой человеком, имя которого мы не будем здесь называть –  оно знакомо и вам, и мне. По свидетельствам бывших коллег, вы были одним из лучших в своем деле, работали в основном в Китае, Таиланде и других странах Юго-Восточной Азии, но потом что-то пошло не так. Вы вернулись на родину, пытались найти себя то в частном сыске, то в похоронном бизнесе, затем на короткое время снова поступили на службу к бывшему работодателю, но обманули его, провалили дело и расстались с ним со скандалом. Уже довольно долгое время вы не имеете постоянных занятий и вот совершенно неожиданно обнаруживаетесь в сомнительном баре ничего не значащего городка, где устраиваете драку с моими людьми. Согласитесь, что вопрос мой весьма логичен, и я имею все основания его повторить: что вы делали в Анненбауме?

– Если вы действительно знаете про меня все, –  медленно сказал я, –  то должны понимать, что ответа не будет.

Фон Зильбер задумчиво сделал затяжку, выпустил дым и кивнул.

– Согласен, возможно, мы не с того начали. Давайте я немного расскажу о себе, коль скоро уж про вас мне абсолютно все известно. Сигару?

– Спасибо, но я не так давно бросил.

– Зря! Тогда, может быть, выпьете? У меня превосходный портвейн, обычно я начинаю утро с него, –  сказал он с некоторым вызовом.

От выпивки я бы тоже сейчас отказался, но нужно было поддерживать имидж, созданный полуночными посиделками в «О’Рурке», и я ответил:

– Пожалуй, да.

Из раскрытого глобуса «Земное яблоко», который предсказуемо оказался баром, появился еще один хрустальный бокал. Портвейн и в самом деле был великолепен, о чем я искренне сообщил Аристарху Леонидовичу.

– Ну еще бы! –  воскликнул он. –  Настоящий порто 1978-го! Чувствуете чернослив? А яблочную пастилу? Да вы присаживайтесь, что это мы на ногах…

Я сел на чиппендейловский стул так, чтобы краем глаза следить за дверью. Аристарх Леонидович опустился в кресло у себя за столом; двузубая корона над его головой смотрелась довольно нелепо и более напоминала внезапно выросшие рога карнавального черта, чем королевский венец. Он сделал большой глоток и с наслаждением затянулся сигарой.

– Этим местом владел еще мой отец. Можно сказать, что в некотором смысле это наше родовое гнездо. Про моего отца вы могли слышать: Леонид Иванович Зильбер, академик, доктор наук, мировая величина в области генетики… Нет? Ну, об этом как-нибудь позже. На стене, кстати, его двустволка, вместе с прочим досталась мне по наследству, я подвесил как дань уважения Чехову. Так вот, я унаследовал Усадьбу после смерти отца пять лет назад, и уже тогда у меня родилась та самая идея, которую я с успехом реализую сегодня. Да, имелись связи, довольно высокие, некоторые знакомства достались мне от отца, но это не главное, знаете ли: связи –  всего лишь ресурс, который можно развить, а можно, так сказать, и профукать… У меня степень по философии, и я прекрасно умею видеть тенденции, без ненужной скромности скажу, лучше очень и очень многих. В сочетании с интеллектом это позволяет создавать великие вещи, действительно великие.

Он затушил сигару в пепельнице размером с тазик для умывания и щедро добавил себе портвейна.

– Я открыл учебное заведение для сыновей самых влиятельных людей нашего общества… Академия Элиты! Заметьте, не просто для каких-то нуворишей с жалким миллиардом в кармане, а для тех, кто не только имеет доступ к неограниченным финансовым средствам, но еще и почти столь же не ограниченную ничем власть и, что самое главное, перспективы передачи наследования этой власти своим детям. И вот тут возникает проблема, ибо те самые дети далеко не всегда к такому готовы. Помните, как говорил Платон: плохие времена рождают сильных людей, сильные люди создают хорошие времена, хорошие времена рождают слабых людей…

– Это не Платон.

– В самом деле? А я всегда думал… Впрочем, какая разница! Так вот, отцы моих воспитанников в плохие времена проложили себе путь к богатству и власти не только умом, но и силой духа, и жестокостью –  да, иногда беспримерной, всем тем, что зовется инстинктом убийцы. Вам должно быть понятно, о чем я. И это совершенно нормально: любая аристократия всегда происходила из военной элиты, а это люди, которые способны на то, что большинству не под силу. Только кажется, что времена изменились, но на самом деле все осталось как прежде. Наш современный культурный слой тоньше ткани дорогого костюма и, когда доходит до дела, то под ним быстро обнаруживается кольчуга викинга или пиратский камзол. Ну или крестьянская рубаха, а то и рабское рубище. Да, сегодня элиты не участвуют в войнах в буквальном смысле этого слова, но та борьба за положение и власть, которую они ведут каждый день, требует не меньшей воли и силы характера, чем для того, чтобы вогнать врагу в череп секиру. Да и ставки в этой борьбе предельно высокие. Тут увольнением и отправкой на пенсию не обходится. Поэтому отцы, которые практически насмерть бьются за будущее своего рода, хотели бы видеть такими же сильными и жесткими своих сыновей. А где их этому выучить? В Кембридже, может быть? Там такому научат, что потом отцу не отделаться от позора. Никакой заграничный колледж не научит, как быть настоящей аристократией, истинной знатью. А я –  научу. Это моя миссия, если угодно, –  не допустить повсеместного наступления тех самых плохих времен, которые создаются слабыми людьми… Если не поздно еще.

Аристарх Леонидович открыл крышку настольного хьюмидора, извлек еще одну сигару и стал раскуривать ее от огромной зажигалки в виде олимпийского бегуна с горящим факелом.

– Тут дело не только в учебной программе… пых-пых… хотя и в этом тоже. У нас сбалансированный курс разнообразных предметов… пых-пых… направленных на всестороннее развитие. История, мировая художественная культура, социальная психология… пых-пых… да что за черт, никак не разгорается… риторика, логика, философия… пых-пых… Ну наконец-то! Все это дополнено обязательными уроками верховой езды, рукопашного боя, классического фехтования и стрельбы, что полезно для физического и психологического развития. Очень важно и пребывание вне привычной обстановки комфорта: условия в Усадьбе спартанские, особенно в сравнении с тем, к чему воспитанники привыкли у себя дома: интернета нет, мобильной связи тоже, смартфоны и всякие прочие гаджеты строго запрещены. Разумеется, исключен алкоголь, не говоря уже про наркотики, за этим мы следим особенно строго.

– Безусловно, –  согласился я и приподнял бокал.

Аристарх Леонидович усмехнулся:

– Это привилегии главы Академии. Как, кстати, и связь с доступом в сеть: у меня есть, разумеется, спутниковый телефон и компьютер, но даже я стараюсь использовать их не слишком часто. Для всех прочих –  полный цифровой и информационный детокс. В Усадьбе прекрасная библиотека, вполне достаточная для досуга и образования. Но главное, чему мы тут учим, –  это идея, умение осознавать себя элитой, вести себя соответственно, управлять низшими и жить в условиях четкой иерархии общественных отношений. По сути, мы формируем генетический код новой знати, можно сказать, биологический вид истинной аристократии. Каждый год воспитанники создают и защищают проект, который должен показать, насколько они продвинулись в формировании аристократического сознания. Мы с педагогическим советом даем оценку, беседуем о достижениях с отцами наших подопечных и по итогу совместно принимаем решение, завершить наше сотрудничество или продлить еще на год. Например, из нынешней группы четверо проходят уже второй курс обучения. Это, конечно, позволяет закрепить полученный результат. Плюс ежедневная практика в господских отношениях с фирсами…

– С кем, простите?

– С фирсами. Личные слуги и телохранители, трем из которых вы порядочно всыпали накануне. Это моя идея так их назвать, по имени Фирса –  помните, старый лакей из «Вишневого сада»?

– Тот, что умер в финале?

– Да, при этом никогда не желал иной жизни, кроме службы хозяевам, и до самого конца сохранил верность господам и их дому! Достойнейший пример для подражания! Наших фирсов мы набираем на службу в основном из числа бывших военных с соответствующими боевыми навыками и опытом; кроме того, военнослужащие, как правило, уже приучены к дисциплине и беспрекословному подчинению приказам, даже самоубийственным, не говоря уже про какие угодно прочие, так что процесс адаптации к роли слуги проходит легче. У них даже жалование имеется, но небольшое: простых людей большие деньги развращают. Слуга не должен жить хорошо, он должен зависеть от милости господина и быть благодарным, когда тот ее проявляет. А если закармливать деньгами, так им всегда будет мало, и станет хотеться еще, и чем больше платишь, тем больше им будет нужно, так что хоть миллион, хоть два в месяц –  они потом за эти деньги тебя же и продадут. Наши фирсы живут здесь же, всегда состоят при молодых господах, исполняют любые распоряжения, а в случае провинности несут наказание: как правило, их секут плетьми на конюшне, причем сами же воспитанники. Это великолепно развивает навык управления у одних и послушание у других. Имен у фирсов нет: как вам должно быть известно, для крепостных и слуг традиционно использовались или сокращенные уничижительные имена –  всякие Ваньки, Палашки –  или просто клички, как, например, Левша у Лескова. Это же не имя, а просто прозвище, типа Рябого или Кривого. Впрочем, такого сорта публика и сама охотно отказывается от имени, простонародью близка эстетика всяких кличек, погонял и этих… как они называются… погремух. Лично я связываю это с архаическим типом сознания, когда имя скрывалось из суеверных побуждений, чтобы не сглазили или порчу не навели. По моему замыслу, фирсы должны оставаться при господах и после выпуска из Академии, служа им до самой смерти…

– Какой возвышенный смысл для человеческой жизни.

– Вы находите? –  Аристарх Леонидович прищурился на меня сквозь дым. –  Что ж, тогда вам будет проще принять мое предложение.

– Какое же, позвольте спросить?

Фон Зильбер картинно развел руками.

– Присоединиться к Академии Элиты в качестве одного из фирсов, конечно! У нас, видите ли, может образоваться вакансия. Точнее, наш общий знакомый Граф хочет, чтобы таковая образовалась. Сейчас в Академии учатся шестеро воспитанников, четверых из которых вы видели. Самому младшему, Василию Ивановичу, едва исполнилось пятнадцать, а старшим по восемнадцать лет. Самый взрослый, кстати, мой сын Вольдемар, ему в августе сравнялось девятнадцать. Вы могли обратить на него внимание, такой импозантный, серьезный юноша с длинными волосами…

Я вспомнил ненавидящий взгляд бледно-голубого и бездонного-черного глаз и кивнул.

– Да, обратил.

– Тогда вы заметили также, что Граф –  его фирс. Но дело в том, что, помимо обязанностей слуги, Граф командует прочими фирсами, обеспечивает внутреннюю безопасность в Усадьбе, организует несение караульной службы, а еще преподает фехтование и верховую езду, что вступает в определенный диссонанс с его подчиненным положением. Для меня лично во всем этом противоречия нет, но Граф переживает некоторый внутренний раздрай. Он вообще человек интересный и небесталанный: в прошлом боевой офицер, на досуге кропает и даже издает какие-то фантастические книжки, разумеется, под псевдонимом… В общем, я сказал ему, что если он приведет достойного кандидата на позицию фирса для Вольдемара, то я согласен оставить его в должности начальника службы безопасности и учителя, а это совсем другое место в иерархии: прощайте конюшня и плети, здравствуй уважение и обращение по имени с отчеством. Он оказался так впечатлен вашими способностями, проявленными в давешней маленькой стычке, что решил привезти сюда, чтобы проверить, не пригодитесь ли вы нам в качестве его замены. Пока вы дремали, Граф успел съездить в Анненбауме, узнать адрес вашего жилища, поднять с постели и разговорить квартирную хозяйку, побывать у вас на квартире, забрать вещи и вернуться обратно –  вот что делает мотивация! Ну а потом впечатлился и я, собрав сведения по своим каналам. Считаю, что вас вполне можно принять на испытательный срок. Ну что, согласны?

Это звучало как исполненный первый пункт плана –  оказаться внутри Усадьбы и суметь здесь остаться, но в простоте достижения цели мне интуитивно чувствовался какой-то подвох. Я медлил с ответом, и тут Аристарх Леонидович небрежно добавил:

– Но сперва, разумеется, вас следует высечь.

– Что, простите?..

– Высечь, –  спокойно повторил он. –  Как и полагается, на конюшне. И это еще будет лучший исход для вас, уж поверьте. Вы знаете, чьего сына вчера пнули ногой, как собаку? Полагаю, что и представить не можете. Но даже это еще полбеды, ибо пощечину вы влепили племяннику такого человека, что я даже имя его не произношу всуе, а для себя называю просто лорд-адмирал… Знаете, let those who are in favour with their stars, of public honour and proud titles boast…

– Whilst I, whom fortune of such triumph bars, unlooked for joy in that I honour most.

Аристарх Леонидович негромко похлопал в ладоши.

– Неплохо, неплохо! Ну, раз вы в состоянии цитировать сонеты Шекспира в оригинале, то знаете, что в его времена, дабы спасти от ненависти недалеких мракобесов-пуритан актерские труппы, их официально оформляли как слуг влиятельных вельмож, например, лорда-адмирала или лорда-камергера… Кстати, сын лорда-камергера тоже здесь учится, и к нему, слава богам, вы не приложились. Так вот, пощечина племяннику лорда-адмирала в обычной ситуации без сомнения стоила бы вам жизни, вне зависимости от ваших навыков, связей и опыта. Пусть вас не вводит в заблуждение его, так сказать, непрямое родство: Лаврентий –  сын рано овдовевшей сестры лорда-адмирала, которого он воспитал как родного сына, а любит, пожалуй, больше своих собственных детей; такое случается, порой, знаете ли, когда отцы по какой-то причине предпочитают своим сыновьям кого-то другого… Так вот, вас бы нашли в течение часа, где бы вы ни прятались, и переселили в лучший мир, причем, скорее всего, переселение это прошло бы весьма болезненно. И никакой закон не смог бы вас защитить, потому что для людей такого уровня и масштаба закона не существует. Граф спас вам жизнь тем, что притащил сюда, ослушавшись, между прочим, прямого приказа моего сына, за что ему тоже предстоит понести наказание, и весьма чувствительное, ибо Вольдемар имеет жесткий характер и тяжелую руку. Поэтому, Родион Александрович, будьте признательны, примите с достоинством то, что вам причитается, и поступайте на службу. Сейчас для вас это лучший выход.