Скарлетт

«Денег я на этом не сделаю, но, во всяком случае, много и не потеряю. И уж я прослежу за тем, чтобы строитель покупал лес только у Эшли, и притом самый лучший. Так Эшли начнет делать деньги – состояния не наживет, а постоянный хороший доход получит – и при этом понятия не будет иметь, что я тут при чем-то. Уж я как-нибудь устрою, чтоб он этого не узнал. Нужно только найти строителя, который держал бы рот на замке. И не слишком бы воровал».

На другой день Скарлетт отправилась к своим издольщикам и предложила им освободить фермы.

Глава 7

– Да, мэм, миссис Батлер, я очень нуждаюсь в работе, – сказал Джо Коллетон. Строитель был низкорослый, тощий, лет сорока с небольшим, но выглядел гораздо старше из-за густых седых волос и изборожденного морщинами от долгого пребывания на солнце и на ветру лица. Он насупился, и лоб сильнее навис над его темными глазами. – Мне нужна работа, но не так мне худо, чтоб я стал работать на вас.

Скарлетт чуть не повернулась и не ушла – с какой стати ей терпеть оскорбления от какого-то бедняка-выскочки. Но ей был нужен Коллетон. Он – единственный безупречно честный строитель в Атланте: она поняла это, когда продавала всем лес в годы бурного строительства после войны. Ей так и хотелось топнуть ногой. А все из-за Мелли. Если бы не это дурацкое условие, что Эшли не должен знать про ее помощь, она взяла бы любого строителя и сама, как ястреб, следила бы за его работой. К тому же ей очень этого хотелось.

Но она не должна показываться. И она не может доверить дело никому, кроме Коллетона. Он должен согласиться и взяться за это, она заставит его. Она положила свою ручку на его локоть. Ручка выглядела такой тоненькой в облегающей замшевой перчатке.

– Мистер Коллетон, вы разобьете мне сердце, если скажете «нет». Мне нужен человек особый, который помог бы мне. – Она смотрела на него с такой беспомощностью в глазах. Как жаль, что он такой невысокий. Трудно выглядеть хрупкой рядом с человеком твоего роста. Однако именно такие петушки часто оказываются наилучшими защитниками женщин. – Просто и не знаю, что я стану делать, если вы мне откажете.

У Коллетона напряглись мускулы на руке.

– Миссис Батлер, вы как-то продали мне лес – одна зелень, а уверяли, что он высушен. Второй раз я никогда не имею дела с человеком, который меня обманул.

– Это, видно, получилось по ошибке, мистер Коллетон. Я сама была тогда еще зеленая – только училась делу. Вы же помните, как оно было в те дни. Янки ни на минуту не слезали с нашей шеи – жить нам не давали. Я все время тряслась от страха. – Глаза ее наполнились слезами, чуть подкрашенные губы задрожали. Перед ним было маленькое несчастное существо. – Моего супруга мистера Кеннеди убили янки, когда разгоняли собрание Ку-клукс-клана.

Прямой, все понимающий взгляд Коллетона не сулил ничего хорошего. Глаза его находились вровень с ее глазами, и взгляд был твердый, как мрамор. Скарлетт сняла руку с его локтя. Как же быть? Не может она отступить в этом деле, не может. Он должен согласиться.

– Я дала слово у смертного одра моей самой близкой подруги, мистер Коллетон. – Теперь слезы у нее полились уже сами собой. – Миссис Уилкс просила меня помочь, а теперь я прошу об этом вас.

И она выложила ему все: как Мелани всегда оберегала Эшли… какой Эшли никудышный в делах… как он хотел лечь в могилу вместе с женой… сколько у него непроданного леса… как необходимо хранить тайну…

Коллетон поднял руку, останавливая поток ее слов:

– Хорошо, миссис Батлер. Если это ради миссис Уилкс, то я согласен. – Он протянул ей руку. – Заметано: вы получите самые лучшие дома из самого лучшего материала.

Скарлетт положила руку на его ладонь.

– Спасибо, – сказала она.

У нее было такое чувство, точно она одержала величайшую в жизни победу.

Только несколько часов спустя она вспомнила, что не собиралась использовать для строительства все самое лучшее – только лес. Эти злополучные дома обойдутся ей в целое состояние, причем из денег, заработанных ее собственным тяжким трудом. И никто не похвалит ее за помощь Эшли. Все по-прежнему будут захлопывать перед ее носом дверь.

«Ну, в общем-то, не все. У меня достаточно собственных друзей, и они куда интереснее этого обтрепанного атлантского старья».

Скарлетт отодвинула в сторону бумажный пакет, на котором Джо Коллетон сделал набросок дома, чтобы она могла изучить и одобрить проект. Ей куда интереснее будет посмотреть на цифры, когда он их представит, – не все ли ей равно, как будут выглядеть дома и где у них будет лестница?

Она достала свою адресную книжечку в бархатном переплете и принялась составлять список. Надо устроить званый вечер. Большой вечер с музыкантами, реками шампанского и горами самой лучшей, самой дорогой еды. Теперь, когда с трауром покончено, пора дать знать друзьям, что они могут приглашать ее к себе, и наилучший способ дать им об этом знать – пригласить их на званый вечер.

Взгляд ее быстро пробежал имена старых семей Атланты. «Они все считают, что я должна быть в трауре по Мелли, так что нет смысла их приглашать. А мне нет смысла облачаться в черный креп. Она же не сестра мне, всего лишь сестра мужа, а я не думаю, что это считается: ведь Чарльз Гамильтон был моим первым мужем, с тех пор у меня было еще два».

Скарлетт пригнулась к столу. Да при чем тут Чарльз Гамильтон или черный креп? Она действительно в трауре по Мелани – смерть Мелли несдвигаемым камнем лежала на ее душе. Ей не хватало нежной, любящей подруги, которая, как оказалось, играла такую большую роль в ее жизни: без Мелани мир вокруг стал холоднее и мрачнее. И она стала такой одинокой. Скарлетт пробыла в городе всего двое суток, но за эти две ночи познала, что такое одиночество, и страх поселился в ее душе.

Вот Мелани она могла бы рассказать, что Ретт ушел от нее: Мелани была единственным человеком, кому она могла бы признаться в своем позоре. И Мелли сказала бы то, что ей необходимо услышать. «Он, конечно, вернется, дорогая, – сказала бы она, – он ведь так вас любит». Именно так она и сказала перед смертью: «Будьте добры к капитану Батлеру – он ведь так вас любит». От одного воспоминания о словах Мелани Скарлетт стало лучше. Если Мелли сказала, что Ретт любит ее, значит он в самом деле любит, она это не придумала. Скарлетт стряхнула с себя мрачное настроение, распрямилась. Нечего замыкаться в одиночестве. Ну и пусть Старая гвардия Атланты больше не разговаривает с ней. У нее полно друзей. Список гостей на званый вечер растянулся уже на две страницы, а она по своей книжке дошла только до буквы «Л».

Люди, которых Скарлетт намеревалась пригласить, были наиболее яркими и преуспевающими из стервятников, которые тучами налетели на Джорджию в дни Реконструкции. Многие уехали, когда правительство, стоявшее в те годы у власти, прогнали в 1871 году, но немало их осталось пожить в свое удовольствие в больших домах на те огромные деньги, которые они скопили, обдирая последнее мясо с костей мертвой Конфедерации. У них не было ни малейшего желания возвращаться «домой». Лучше было забыть о своем происхождении.

Ретт всегда презирал их. Он окрестил их «отбросами» и уходил из дому, когда Скарлетт давала свои роскошные балы. Скарлетт же считала, что он дурит, и так ему и говорила. «С богатыми куда веселее, чем с бедными. У них и одежда лучше, и экипажи, и драгоценности, и когда бываешь у них, то и еда и питье там лучше».

Но ни у одной из приятельниц Скарлетт не было такого изысканного стола, как у нее самой. А этот прием, решила она, вообще будет самым лучшим. Она взяла другой лист бумаги и стала писать себе «памятку»: заказать гусей изо льда для холодных закусок и десять ящиков шампанского. А также новое платье. Надо заехать к граверу – оставить заказ на приглашение, а затем тут же отправиться к портнихе.

Скарлетт склонила к плечу голову, любуясь белыми рюшами, выглядывавшими из-под чепца в стиле Марии Стюарт. Этот мысик, спускающийся на лоб, очень ей идет. Он так подчеркивает ее черные изогнутые брови и зеленый блеск глаз. А волосы ее, словно черный шелк, падают локонами из-под рюшей. Кто бы мог подумать, что траурная одежда может так идти?

Она повернулась и так и эдак, глядя через плечо на свое отражение в трюмо. Гагатовый стеклярус и бахрома так красиво поблескивали на черном платье.

«Обычный» траур совсем не так ужасен, как глубокий траур, тут многое можно придумать, если у тебя белая, как магнолия, кожа и низкий вырез на платье.

Скарлетт быстро подошла к туалетному столику и подушила плечи и горло. Надо спешить: гости в любую минуту могут явиться. Она уже слышала, как музыканты настраивают свои инструменты внизу. Она с наслаждением окинула взглядом стопку белых карточек, лежавших среди ее серебряных щеток и ручных зеркал. Приглашения посыпались, как только ее друзья узнали, что она возвращается к светской жизни: теперь у нее будет все расписано на недели и недели вперед. А потом появятся новые приглашения, а потом она устроит еще один званый вечер. А может быть, и бал на Рождество. Да, все будет преотлично. Она была возбуждена, точно молоденькая девчушка, которая еще ни разу не бывала на званом вечере. Что ж, и неудивительно. Она и в самом деле уже больше семи месяцев нигде не была.

Вот только у Фонтейнов, когда Тони вернулся домой. Она заулыбалась, вспоминая. Милый Тони с этими своими сапогами на высоком каблуке и седлом с серебряной инкрустацией. Жаль, что его не будет у нее сегодня. Как бы у всех глаза повылезали, когда он бы стал крутить свои револьверы! Надо спускаться – музыканты уже заиграли, значит пора. Скарлетт кинулась вниз по устланной ковром лестнице, с наслаждением вдыхая ароматы тепличных цветов, расставленных в больших вазах в каждой комнате. Глаза ее засветились удовольствием, пока она обходила комнаты, проверяя, все ли в порядке. А все было идеально. Слава богу, Пэнси вернулась из Тары. Она так умела заставить других служанок работать – куда лучше, чем новый дворецкий, которого Скарлетт наняла на место Порка. Скарлетт взяла бокал шампанского с подноса, протянутого новым слугой. Обслуживает он, во всяком случае, хорошо: у него есть класс, а Скарлетт любила, чтобы все было высокого класса.

В этот момент позвонили в дверь. К удивлению слуги, она улыбнулась счастливой улыбкой и направилась в холл встречать своих друзей.

Они целый час прибывали непрерывным потоком, и дом наполнился их громкими голосами, запахом духов и пудры, яркими красками шелков и атласа, рубинов и сапфиров.

Скарлетт передвигалась среди этой толпы, улыбаясь и смеясь, лениво флиртуя с мужчинами, выслушивая тошнотворные комплименты женщин. Они так счастливы снова видеть ее, им так ее не хватало, ни у кого не бывает таких интересных званых вечеров, ни у кого нет такого красивого дома, ни у кого нет такого модного платья, ни у кого так не блестят волосы, ни у кого нет такой юной фигурки, ни у кого нет такой идеальной матовой кожи.

«Как же мне весело! Какой чудесный вечер!»

Она окинула взглядом серебряные блюда и подносы на длинном столе полированного дерева, проверяя, вовремя ли наполняют их слуги. Еды должно быть вдоволь – много еды, – это ей было важно, ибо она никогда не могла забыть, как близки они были к голоду в конце войны. Приятельница Скарлетт Мэйми Барт, поймав ее взгляд, улыбнулась. Маслянистый соус из надкушенного пирожка с устрицами вытек из уголка ее рта и проложил дорожку к бриллиантовому колье на толстой шее Мэйми. Скарлетт замутило, и она отвернулась. Рано или поздно Мэйми станет как слониха. «Хвала Всевышнему, я могу есть сколько хочу и никогда и фунта не прибавлю».

Она чарующе улыбнулась Гарри Коннингтону, мужу своей приятельницы Сильвии:

– Вы, видимо, нашли какой-то эликсир, Гарри: вы выглядите на десять лет моложе, чем в последний раз, когда я вас видела.

И не без ехидства заметила, как Гарри втянул в себя живот. Лицо у него покраснело, затем побагровело от усилия, пока он не отпустил его. Скарлетт громко рассмеялась и отошла.

Взрыв смеха привлек ее внимание, и она направилась к троим мужчинам, откуда он исходил. Ей так хотелось услышать что-то забавное – пусть даже одну из шуточек, которых дамам не положено понимать.

– …Вот я и говорю себе: «Билл, если один паникует, значит другой в это время выгадывает, и уж я-то знаю, которым из двоих будет старина Билл».

Скарлетт повернулась было, чтобы уйти. Ей хотелось сегодня веселиться, а разговоры про панику не представлялись такими уж веселыми. И все же, может, она что-то узнает. Она куда изворотливее, даже когда спит, чем Билл Уэллер в лучшие свои дни, – в этом она не сомневалась. Если он делает деньги на панике, она решила узнать, как он их делает. И подошла поближе.

– …Эти тупицы-южане – они для меня такая боль в голове с тех пор, как я сюда приехал, – выкладывал своим слушателям Билл. – Ну что можно сделать с человеком, у которого нет желания нажиться, как у всех людей, а вот мне все эти займы, вроде «Утраивайте свои деньги», и сертификаты, обеспеченные золотом, принесли большущее яйцо. Южане все трудились ведь хуже ниггеров и каждый заработанный четвертак откладывали на черный день. И теперь у них полно коробок, набитых облигациями и прочими бумагами… правительства конфедератов.

И Билл грохнул, а за ним расхохотались и остальные.

Скарлетт так и вскипела. «Тупицы-южане» – еще чего! Да у ее собственного папочки была целая шкатулка конфедератских облигаций. Как и у всех добропорядочных людей в графстве Клейтон. Она хотела было отойти, но позади нее уже стояли люди, тоже привлеченные смехом в группе, собравшейся вокруг Билла Уэллера.

– Через некоторое время я все понял, – продолжал Билл. – Они просто не верят больше в бумаги. Да и ни во что другое, сколько я ни пытался их переубедить. Я и ярмарки медикаментов устраивал, и продавал громоотводы и всякие противопожарные приспособления – словом, все, на чем можно деньги делать, – ничего не искрило, никаких акций не хотят покупать. Говорю вам, ребята: гордость моя была задета. – Он состроил мрачную рожу, затем широко улыбнулся, показав три крупных золотых зуба. – Не мне вам говорить, что мы с Лулой не нуждались бы, даже если бы я так ничего и не придумал. В добрые золотые денечки, когда республиканцы правили в Джорджии, я поднабрал немало на строительстве железных дорог – ребята подбрасывали мне контракты, так что нам вполне хватило бы, даже если бы я был полным идиотом и стал в самом деле строить эти железные дороги. Но я люблю, чтоб руки у меня были заняты, да и Лула стала шуметь, что я слишком много сижу дома и ничего не делаю. А тут – вот ведь подвезло! – паника-то и грохнула, и все конфики повытаскивали все, что лежало у них в банках, и засунули себе в матрасы. Каждый дом – даже развалюха – стал золотой жилой, мимо которой ух как не хотелось проходить.

– Перестань выпускать пары, Билл, что ты все-таки с этого имеешь? А то у меня уже во рту пересохло, пока ты похлопываешь себя по плечам и никак не доберешься до сути.

И чтобы подчеркнуть свое нетерпение, Эмос Барт лихо сплюнул мимо стоявшей неподалеку плевательницы.

Скарлетт начинала терять терпение. Поскорее бы уйти от них.

– Не кипятись, Эмос, сейчас доскажу. Как же пробраться в эти матрасы? Я ведь не проповедник, который учит, как выжить, я люблю сидеть за столом, а чтоб мои работнички каштаны для меня из огня таскали. Этим я и занимался – сидел в своем кожаном вертящемся кресле. Глянул как-то в окно, а там похоронная процессия идет мимо. Тут меня точно молнией ударило. Да ведь в Джорджии нет дома, из которого не отбыл бы дорогой и близкий!

Скарлетт в ужасе уставилась на Билла Уэллера, а он продолжал рассказывать о том, с помощью какого мошенничества сумел приумножить свои богатства:

– С матерями и вдовами легче всего иметь дело, к тому же их полным-полно. Ну и когда мои ребята говорят им, что ветераны-конфедераты решили ставить памятники погибшим на всех полях сражений, они, и глазом не моргнув, быстро вытряхивают все из своих матрасов, чтобы имя их мужа или сына было выбито в мраморе.

Все оказалось еще хуже, чем Скарлетт могла себе вообразить.

– Ну и хитрая же ты старая лиса, Билл, это просто гениально! – воскликнул Эмос, и мужчины, стоявшие вокруг, захохотали пуще прежнего.

Скарлетт снова замутило. Несуществующие железные дороги и золотые копи – это ее никогда не возмущало, а матери и вдовы, которых обманывал Билл Уэллер, – это же люди, такие как она. Вполне возможно, вот сейчас его работники пошли к Беатрисе Тарлтон, или Кэтлин Калверт, или Димити Манро, или к любой из женщин в графстве Клейтон, потерявшей сына, или брата, или мужа. Голос ее острым ножом прорезал смех:

– В жизни не слыхала ничего более низкого, более грязного. Какой же ты мерзкий, Билл Уэллер. Да и все вы. Да что вы знаете про южан и про приличных людей вообще! За всю жизнь у вас не было ни одной пристойной мысли, ни одного пристойного поступка!

Она раздвинула потрясенных мужчин и женщин, столпившихся вокруг Уэллера, и бросилась прочь, вытирая руки о свои юбки, чтобы на них не осталось и следа от прикосновения к этим людям.

Перед ней была столовая, сверкавшая серебром блюд с изысканной едой, – к горлу Скарлетт подступила тошнота от смеси запахов, исходивших от жирной, сдобренной мясными соусами пищи и захарканных плевательниц. Перед ее мысленным взором возникли освещенный лампой стол у Фонтейнов и простая еда – домашняя ветчина, и домашний кукурузный хлеб, и выращенная дома зелень. Они ближе ей – это ее круг, а не эти вульгарные, низкопробные, безвкусные мужчины и женщины. Скарлетт повернулась к Уэллеру и его группе.

– Подонки! – выкрикнула она. – Вот вы кто. Подонки. Убирайтесь из моего дома, убирайтесь с глаз моих – мне тошно на вас смотреть!

Мэйми Барт совершила ошибку: попыталась утихомирить ее.

– Ну что ты, милочка… – сказала она, протянув к Скарлетт руку, унизанную браслетами и кольцами.

Скарлетт отпрянула:

– А ты – в особенности, ты, жирная свинья.

– Ну вот что, – голос у Мэйми Барт задрожал, – ты со мной, черт подери, не смей так разговаривать. Да я теперь не останусь у тебя, даже если ты, Скарлетт Батлер, на коленях меня попросишь!

Топоча и толкаясь, гости устремились к выходу, и меньше чем за десять минут комнаты опустели – остались лишь объедки. Скарлетт, не глядя, прошла по запачканному остатками еды и пролитым шампанским полу, среди разбитых тарелок и бокалов. Нельзя опускать голову – учила ее мать. Она представила себе, как она в Таре поднималась по лестнице с тяжелыми романами Уэверли на голове, и взошла наверх прямая, как сосна, держа подбородок перпендикулярно плечам. Как положено леди. Как учила ее мать. Голова у нее кружилась и ноги дрожали, но она, не останавливаясь, поднялась наверх. Леди никогда не показывает, что она устала или расстроена.

– Давно пора ей было так поступить, – сказал трубач.

Оркестр из восьми человек играл за пальмами вальсы на многих приемах у Скарлетт.

Один из скрипачей аккуратно сплюнул в кадку с пальмой:

– Слишком поздно, скажу я вам. Спать ложись с собаками, а вскакивай с блохами.

А над их головой Скарлетт лежала на шелковом покрывале и рыдала так, что, казалось, разорвется сердце. Она ведь думала, что будет очень весело и хорошо.

Позже, когда в доме все затихло и погасли огни, Скарлетт спустилась выпить, чтобы заснуть. Все следы пиршества исчезли, если не считать изысканных букетов в вазах и наполовину сгоревших свечей в шестисвечных канделябрах на голом обеденном столе.

Скарлетт зажгла свечи и потушила лампу, которую держала в руке. Почему она должна красться в полутьме, точно вор? Это же ее дом, ее бренди, и она может вести себя как хочет.

Она выбрала себе рюмку, поставила ее вместе с графинчиком на стол, села во главе стола. Это же ее стол.

От бренди благостное тепло разлилось по всему ее телу. Скарлетт испустила вздох облегчения. «Слава богу, еще рюмочка, и нервы мои перестанут трепыхаться». Она снова наполнила изящную рюмочку и ловким движением кисти опрокинула ее себе в рот. «Не спеши, – подумала она, наливая еще. – Дамы так себя не ведут».

Третью рюмочку она уже потягивала глоточками. Как красивы горящие свечи – золотистое пламя отражается в полированной столешнице. И рюмочка тоже красивая. Граненый хрусталь сверкал всеми огнями радуги, когда она поворачивала ее.

Тихо, как в могиле. Стекло звякнуло о стекло, когда Скарлетт наливала бренди, и она подскочила. Это ведь доказывает, что ей нужно еще выпить, верно? Слишком она еще взвинчена – не заснуть.

Свечи догорали, графинчик пустел, и Скарлетт перестала владеть своими мыслями и памятью. Все началось в этой комнате. Стол был вот так же пуст – на нем стояли лишь свечи и серебряный поднос с рюмками и графином, в котором был бренди. Ретт был пьян. Она никогда не видела его таким пьяным – он всегда умел держать себя в руках. А в ту ночь он был совсем пьяный и жестокий. Он наговорил ей тогда столько страшных, обидных вещей, вывернул ей руку, так что она закричала от боли.

А потом… потом отнес ее в спальню и овладел ею. Только для этого ему не надо было прибегать к силе. Она загорелась от его ласк, от его поцелуев, которыми он покрывал ее губы, шею, тело. Она вся пылала, она требовала еще и еще, тело ее выгибалось навстречу ему – снова и снова…

Этого не могло быть. Она это придумала, но разве могла она придумать такое, когда и представить себе не могла, что так может быть?

Нет, леди не может испытывать такого дикого желания, леди не ведет себя так, как вела она. Скарлетт попыталась отодвинуть эти мысли в тот тесный, темный уголок сознания, куда запихивала все, о чем было невыносимо и невообразимо думать. Но она слишком много выпила.

«Это же было, – кричало ее сердце, – было. Я это не придумала».

И мозг ее, в который мать так тщательно закладывала мысль, что у леди не может быть животных инстинктов, не в силах был справиться со страстными требованиями тела – оно жаждало наслаждения, жаждало сдаться и потонуть в нем.

Скарлетт приподняла руками набухшие груди, но тело ее хотело прикосновения других рук. Она уронила руки на стол, уткнулась в них головой. И, уступив налетавшим на нее поочередно волнам желания и боли, она выкрикнула сквозь рыдания в пустоту тихой, освещенной свечами комнаты:

– Ретт! Ох, Ретт, я не могу без тебя.

Глава 8

Приближалась зима, и с каждым днем все большее исступление овладевало Скарлетт. Джо Коллетон вырыл яму для погреба первого дома, но нескончаемые дожди мешали залить цемент и заложить фундамент. «Мистер Уилкс сразу почувствует, что дело нечисто, если я стану покупать у него лес, когда еще ничего не готово для строительства», – разумно рассуждал он, и Скарлетт понимала, что он прав. Но это не уменьшало досады на отсрочку.

Возможно, вся эта затея со строительством была ошибкой. День за днем газета сообщала о крахах в деловом мире. В больших городах Америки появились суповые кухни и очереди за хлебом, ибо каждую неделю все новые компании объявляли о банкротстве и тысячи людей пополняли ряды безработных. Что ей пришло в голову рисковать деньгами сейчас, в самое неподходящее для этого время? И зачем только она дала Мелли это дурацкое обещание? Хоть бы этот холодный дождь перестал…

И перестали бы укорачиваться дни. Днем она могла занять себя, темнота же запирала ее в пустом доме со своими мыслями вместо компаньонов. А думать ей не хотелось, потому что она ни на что не могла найти ответ. Как могла она попасть в такое положение? Намеренно она ничего дурного не делала – почему же люди отвернулись от нее, почему они все так ее ненавидят? И почему Ретт так долго не едет? Что сделать, чтобы как-то стало лучше? Должно же быть что-то – не может она вечно бродить из комнаты в комнату в этом большом доме, точно горошина, перекатывающаяся в пустом тазу для мытья посуды.

Скарлетт была бы рада, если б Уэйд и Элла вернулись домой, – все-таки она была бы не одна, – но Сьюлин написала, что у них карантин, так как дети один за другим заболевают и потом долго мучаются ветрянкой.

Скарлетт могла бы возобновить отношения с Бартами и их друзьями. То, что она назвала Мэйми свиньей, не имеет ни малейшего значения: кожа у Мэйми толстая, толще кирпичной стены. Скарлетт и нравилось-то дружить с «подонками» потому, что она могла с ними не стесняться в выражениях, – они всегда приползут назад. «Но, слава богу, так низко я все-таки не пала. Я не поползу к ним теперь, когда знаю, какие они низкие твари… Просто слишком рано сейчас темнеет, и ночи такие длинные, и я плохо сплю. Все станет лучше, когда прекратятся дожди… когда кончится зима… когда Ретт вернется домой…»

Наконец настали холодные, яркие, солнечные дни – по ярко-синему небу лишь изредка пролетали отдельные облачка. Коллетон выкачал насосом стоячую воду из вырытого им котлована, а резкий ветер высушил красную глину Джорджии, так что она стала твердой, как кирпич. Тогда он сделал заказы на покупку цемента и леса, чтобы приготовить формовку для фундамента.