Месть, как сладкая горечь

Глафира, увидев его из окна, сделала глубокий вдох и вышла в подъезд. Их встреча на площадке была подобна сцене из кино. Он окинул ее взглядом с ног до головы, и его глаза вспыхнули тем самым одобрительным, восхищенным огнем, что она видела в бутике.

– Идеальное оружие для идеальной мести, – произнес он, протягивая ей руку. В его другой руке был изящный букет. Но не для нее. – Протокол, моя дорогая, – ухмыльнулся он, заметив ее удивленный взгляд. – Кавалер обязан преподнести цветы невесте. Пусть это будут лучшие цветы, которые она когда-либо получала. Чтобы было с чем сравнивать свое разочарование в будущем.

Он помог ей сесть в салон лимузина, где на сиденье уже лежал изящный, но довольно большой подарочный конверт.

– А это? – спросила Глафира.

– Наш скромный вклад в благополучие молодоженов, – ответил Богдан, его глаза заиграли азартным, авантюрным блеском. – Не мог же я прийти с банальным блендером или скатертью.

Глафира взяла конверт. Вместо обычной открытки внутри лежало стилизованное под старинную карту свидетельство о дарении. На нем было каллиграфически выведено: «Сертификат на незабываемое приключение для двоих». Ниже мелким шрифтом значилось: «Полет на вертолете над городскими трущобами с последующей экскурсией по заброшенному заводу и мастер-классом по выживанию в экстремальных условиях от клуба «Адреналиновое небо».

Глафира не смогла сдержать смех. Это было настолько идеально, настолько в духе Богдана – элегантно, дорого и с изрядной долей язвительности. Он купил Пете и его «принцессе» не уютное будущее, а встряску, намекая на то, что их брак – такое же экстремальное и непредсказуемое приключение.

– Думаешь, они оценят? – спросила она, все еще смеясь.

– О, уверен, – кивнул Богдан, его взгляд стал хищным. – Это будет единственное, что заставит их по-настоящему улыбнуться на своей же свадьбе. Ну, кроме нашего с тобой появления, конечно.

Лимузин тронулся и плавно понес их к месту, где решалась ее прошлая жизнь и где должно было начаться ее новое будущее. Глафира посмотрела на своего «кавалера», на его уверенный профиль, и почувствовала прилив бесшабашной храбрости. С таким союзником она была готова к любой битве и любой авантюре.

Лимузин бесшумно подкатил к резным кованым воротам ресторана «Берег мечты». За ними открывалась роскошная картина: белоснежный шатер, устланная ковровая дорожка, ведущая к террасе над водой, и нарядная толпа из полутора-двух сотен гостей, смеющихся и разговаривающих под нежную музыку живого оркестра. В центре всеобщего внимания, у импровизированного алтаря, сиял Петя Смолкин. Он был раздутым от гордости самоваром, крепко прижимая к своему боку хрупкую Катю, которая улыбалась, ловя восхищенные взгляды подруг.

Идиллию нарушил не звук мотора, а сама возникшая из ниоткуда тень роскошного автомобиля. Двери распахнулись. Водитель подал руку даме, сидящей в лимузине. Из салона на дорожку сначала ступила изящная ножка в туфле-лодочке. Затем выпорхнула вся она – Глафира. И на секунду показалось, что музыка споткнулась и затихла, заглушенная общим вздохом. Она была воплощением холодной, безмолвной грозы. Глубокое синее бархатное платье облегало ее стан, переливаясь в лучах заходящего солнца, как самое темное небо. Никаких кричащих деталей, только изящный бант на спине и скромная нитка жемчуга на шее. Ее волосы были убраны в гладкую, безупречную прическу, открывая гордую линию шеи и спокойное, почти отрешенное лицо с губами цвета спелой вишни.

Но настоящим фурором стал тот, кто последовал за ней. Богдан Платонов вышел из лимузина с грацией хищника, исследующего новые владения. Его смокинг сидел на нем так, будто был отлит по фигуре вчера вечером. Он на мгновение остановился, позволив всем собравшимся оценить картину: он, эта греческая статуя в костюме, и она, его прекрасная, загадочная спутница. Затем он мягко, но властно протянул ей руку. Его пальцы сомкнулись вокруг ее тонких перчаток, и он привлек ее к себе, положив свою широкую ладонь на ее талию в таком бесцеремонно-интимном жесте, что у половины присутствующих перехватило дыхание. Он наклонился к ее щеке, и все увидели, как его мягкие, теплые губы коснулись ее пылающей кожи. Это был не просто поцелуй – это была демонстрация. Маркировка территории.

Их движение по ковровой дорожке было медленным, театральным, словно выход главных действующих лиц в третьем акте пьесы. Все головы повернулись в их сторону. Шепот восхищения, зависти и немого вопроса пополз по рядам гостей: «Кто это? Боже, она прекрасна! Это та самая… бывшая кондитерша?»

Петя Смолкин перестал сиять. Его улыбка застыла, а затем медленно сползла с его лица, как маска. Он невольно ослабил хватку, и Катя, почувствовав это, с недоумением посмотрела на него, а затем проследила за его взглядом. Ее собственная, бриллиантовая улыбка померкла.

Богдан вел Глафиру прямо к ним, не обращая внимания на расступающуюся толпу. Его насмешливые серые глаза светились абсолютной, безраздельной властью над ситуацией.

– Дорогие молодожены! – его голос, низкий и бархатный, легко перекрыл гул толпы, заставив замолчать и оркестр. – Разрешите вас поздравить.

Он остановился перед ними, все так же не отпуская Глафиру. Его взгляд скользнул по лицу Пети, поймал его растерянный, почти испуганный взгляд и усмехнулся.

– От всей души желаем вам… – он сделал театральную паузу, обводя взглядом притихших гостей, – безмерного счастья в браке. Чтобы оно было таким же крепким и вечным, как этот прекрасный день.

Он сделал легкий знак рукой, и официант, как по волшебству, появился с огромным, изысканным букетом для невесты и тем самым подарочным конвертом. Богдан галантно вручил цветы Кате, которая взяла их на автомате, не в силах оторвать глаз от Глафиры.

А затем он повернулся к Пете. И его улыбка стала шире, но в ней не было ни капли тепла.

– И отдельное спасибо тебе, Петя, – произнес Богдан, и в наступившей тишине его слова прозвучали громко и четко, как выстрел. – Спасибо за то, что был так… щедр. И отдал в мои руки такое бесценное сокровище.

Он не смотрел на Глафиру. Он смотрел прямо в глаза Пете, и в его взгляде читалось все: и насмешка, и торжество, и обещание. Он благодарил его за то, что тот потерял ее. И каждый гость, каждый друг и родственник поняли этот скрытый смысл.

Прежде чем кто-либо успел опомниться, Богдан уже развернулся, снова принял позу галантного кавалера и, прошептав Глафире на ухо что-то, от чего на ее щеках выступил румянец, повел ее вглубь праздника, оставляя за собой море шепотов и потрясенного молчания. Представление началось, и они были его бесспорными звездами.

Идиллия была безвозвратно разрушена. Под белоснежным шатром царила неловкая, густая тишина, нарушаемая лишь приглушенным шепотом и фальшивыми, вымученными улыбками. Оркестр заиграл снова, но музыка звучала уже не так радостно и беззаботно – она казалась фоном для всеобщего замешательства. Настроение молодым, а особенно их родителям, было безнадежно испорчено. Мать Пети, дородная женщина в пышном розовом платье, сидела за столом с каменным лицом, сжимая в руке бокал с шампанским так, что казалось, хрусталь вот-вот треснет. Ее взгляд, полный немой ярости и осуждения, был прикован к Глафире. Она всем своим видом показывала, что появление бывшей невестки с таким ослепительным кавалером – личное оскорбление ей и всей ее семье. Отец Пети, пытаясь сохранить остатки достоинства, что-то бурчал себе под нос и отводил глаза, когда на него смотрели.

Со стороны Кати царила аналогичная картина. Ее мать, элегантная дама с холодными глазами, пыталась изображать легкую, светскую беспечность, но поджатые губы и нервный жест, которым она поправляла свою нитку жемчуга, выдавали ее истинное состояние – унизительную досаду. Они изо всех сил старались сохранить лицо и сделать вид, что этот визит – всего лишь милый сюрприз, а не цунами, накрывшее их идеально выстроенный праздник. Они улыбались, кивали гостям, поднимали бокалы, но их глаза кричали о смущении и ярости. Они изображали счастье, которое испарилось в тот момент, когда из лимузина вышла Глафира.