Месть, как сладкая горечь

В этот вечер она уедет. Не домой. Туда, где пахнет чужими духами и лежит чужое белье. Туда, где ее предали. Туда, где ее любовь превратили в горький шоколад без сахара.

Она уедет к брату. К Серафиму. К тому, кто всегда верил в нее. Кто снял для нее первую квартиру. Кто сказал: «Лети, Глашенька». Он не задаст лишних вопросов. Он просто откроет дверь. Обнимет. Поставит чайник. И скажет: «Я всегда знал, что ты вернешься. Только не думал, что так скоро».

Она возьмет с собой только самые необходимые вещи. Документы. Ключи от кондитерской. И плитку горького шоколада, которую оставила Маша – как символ того, что даже горечь можно пережить. Можно съесть. Можно переварить. И стать от этого сильнее.

Она не станет звонить Пете. Не станет объяснять. Не станет прощаться. Пусть придет домой. Пусть увидит пустую квартиру. Пусть поймет – она не та, кто ждет у разбитого корыта. Она – та, кто уходит, пока еще умеет ходить. Пока еще умеет дышать. Пока еще умеет любить – себя. Она сняла фартук. Аккуратно повесила его на крючок. Выключила свет на кухне. Проверила, закрыт ли холодильник. Заблокировала кассу. Потушила последнюю лампу в зале. Кондитерская погрузилась во тьму – но только на время. Завтра утром она снова откроется. Снова запахнет ванилью. Снова зазвенят колокольчики на двери. Снова будут улыбаться клиенты.

А Глафира? Глафира тоже откроется – но уже другая. Не та, что верила, что любовь – как тесто, которое можно вымешивать бесконечно. А та, что поняла: иногда нужно выбросить испорченное тесто. Взять новую муку. Новое яйцо. Новое масло. И начать заново.

С чистого листа. С чистой души. С чистой совестью.

Она закрыла дверь кондитерской на ключ. Повернулась к ночному городу. Глубоко вдохнула. И пошла – не домой. А к себе. К своей новой жизни. Без Пети. Без иллюзий. Но – с собой.

Холодный вечерний воздух обжигал щеки, но Глафира не чувствовала его. Она шла по тротуару, как будто в тумане – механически переставляя ноги, не замечая ни огней, ни прохожих, ни весеннего аромата, который еще утром казался таким обманчиво-радостным. В груди – пустота, обложенная льдом. Она достала телефон. Пальцы дрожали – не от холода, а от внутреннего напряжения, которое наконец-то начало прорываться наружу. Нажала на имя брата. Один гудок. Второй. Третий.

– Алло? – голос Серафима был бодрый, слегка удивленный. – Глашенька? Ты что?

Она не ответила сразу. Проглотила ком в горле. Попыталась говорить – и не смогла. Только тихий всхлип вырвался из груди, сдавленный, почти беззвучный.

– Глаша? – голос брата мгновенно изменился. Все игривое, все легкое – исчезло. Осталась только сталь. – Что случилось? Говори.

– Я… – она сглотнула, сжала телефон так, будто он был последней опорой. – Я еду к тебе. Дома?

– Да, – коротко ответил он. – Жду. И не смей плакать по дороге – я сам приеду, если ты не дойдешь.

– Дойду, – прошептала она.

– Глаша… – он сделал паузу. – Ты не одна. Поняла?

Она не ответила. Просто положила телефон в карман и пошла дальше. Метро, улицы, дома, фонари – все плыло перед глазами. Она не видела, куда идет. Не замечала, как люди сторонятся, как кто-то оборачивается, как кто-то шепчет: «Бедняжка, что с ней?»

А потом – рев. Глухой, звериный, металлический рев мотора. Сначала вдалеке – потом в ушах. Потом – прямо рядом.

Она даже не успела пошевелиться. Мощный черный мотоцикл, словно живое существо, вылетел из-за поворота, пронесся в сантиметрах от нее – и врезался в лужу. Огромную, глубокую, грязную лужу, оставшуюся после дневного дождя.

Вода взметнулась фонтаном – и обрушилась на Глафиру с головы до пят. Она замерла. Капли стекали с ресниц, с волос, с плеч. Пальто промокло насквозь. Сумка – тоже. Телефон, документы, плитка шоколада – все внутри теперь мокрое, холодное, испорченное. Как и ее жизнь. Мотоцикл резко затормозил в десяти метрах впереди. Завизжали тормоза. Мотоциклист – высокий, в черной коже, в матовом шлеме с затемненным забралом – развернулся. Медленно, как в замедленной съемке, подъехал обратно.

Остановился в полуметре от нее. Не снимая шлема, он слез с байка. Подошел. Остановился. Посмотрел – или, по крайней мере, направил забрало в ее сторону.

– Простите, – сказал он. Голос – низкий, спокойный, без паники, но с искренним сожалением. – Совсем не заметил. Вы в порядке?

Глафира подняла на него глаза. Мокрые. Красные. Полные слез, которые она так долго сдерживала.

– В порядке? – вырвалось у нее. Голос дрожал, но в нем уже не было покорности. Была ярость. Боль. Отчаяние. – Ты что, урод? Глаза в жопе? Я вся мокрая! Вся! Ты понимаешь, что ты сделал?!

Он не отступил. Не огрызнулся. Не стал оправдываться. Просто стоял. Молча. Как будто принимал на себя всю ее боль.

– Чем могу компенсировать? – спросил он. – Одежду куплю. Химчистка. Что угодно. Назовите сумму.

– Катись отсюда! – крикнула она, и голос ее сорвался. – Просто катись! Мне не нужны твои деньги! Мне не нужны твои извинения! Мне вообще ничего не нужно! Особенно от таких, как ты!

Он не двинулся. Не сел на мотоцикл. Просто стоял. Как статуя. Как виновник. Как человек, который вдруг понял, что попал не просто в лужу – а в чужую трагедию.

– Я подожду, пока вы дойдете, – сказал он тихо. – На всякий случай.

– Убирайся! – прошипела она, разворачиваясь. – Или я вызову полицию!

Он ничего не ответил. Просто вернулся к мотоциклу. Сел. Завел двигатель – но не уехал. Проехал шагов десять вперед – и остановился. Ждал.

Глафира пошла дальше. Быстро. Почти бегом. Вода хлюпала в ботинках. Пальто тянуло вниз, как мокрый мешок. Слезы смешивались с дождевой водой на щеках. Она не оборачивалась. Не хотела видеть этого человека. Не хотела видеть никого.

Дом Серафима был близко. Она поднималась по лестнице, хватаясь за перила, чувствуя, как каждая ступенька отдает болью в груди. На площадке – остановилась. Глубоко вдохнула. Вытерла лицо рукавом. Попыталась собраться. Позвонила. Дверь распахнулась мгновенно – будто Серафим стоял за ней все это время.

Он посмотрел на нее – и ничего не сказал. Просто распахнул дверь шире. Протянул руку. Взял сумку. Отвел ее к дивану.

– Раздевайся, – приказал он мягко. – Я сейчас.

Он исчез на кухне – вернулся с полотенцем, халатом, чашкой горячего чая и бутылкой коньяка. Поставил все перед ней. Сел рядом. Не обнимал. Не лез с расспросами. Просто ждал.

Глафира скинула мокрое пальто. Сняла свитер. Выжала волосы. Накинула халат. Взяла чашку. Прижала к губам. Тепло обожгло пальцы – и впервые за весь день она почувствовала что-то настоящее. Не пустоту. Не холод. А тепло. Его заботу.

– Говори, – сказал Серафим, когда она сделала первый глоток.

Она рассказала. Все. От первого подозрения – до красного белья на подушке. От его холодных рук – до чужого смеха в их спальне. От горького шоколада Маши – до мотоциклиста на улице. Она говорила тихо, без слез, без драмы – но каждое слово было как нож, вырванный из раны.

Серафим слушал. Не перебивал. Лицо его становилось все жестче. Глаза – темнее. Когда она закончила, он встал, подошел к окну, постоял. Потом повернулся.

– Разводись, – сказал он. Без колебаний. Без сомнений. – Завтра. Начни оформлять. Я помогу с юристом. Найду тебе лучшего.

Она кивнула. Не спорила. Не просила подумать. Просто кивнула – как будто ждала именно этого слова.

– Кондитерскую оставляй себе, – продолжал он. – Это твое. Ты ее построила. Ты ее выстрадала. Он не имеет на нее никакого права. Никакого.

– А квартира? – прошептала она.

– Ему. Пусть остается в ней с его Катей, или Машей, или еще кем-то. Тебе – не нужна. Ты будешь жить здесь. У меня. Пока не решишь, что дальше. Хочешь – купим тебе свою. Хочешь – снимем рядом с кондитерской. Хочешь – уедем из города на пару месяцев. Все, что захочешь – будет.

Она посмотрела на него. В глазах – впервые за долгое время – мелькнула искорка. Не счастья. Не надежды. А решимости.

– Завтра… – начала она.

– Завтра я сам тебя отвезу в кондитерскую, – перебил он. – Потом – к юристу. Потом – в магазин за новыми вещами. Потом – домой. Ко мне. Здесь тебе всегда место. Всегда.

Он встал. Подошел к ней. Обнял – крепко, по-братски, без лишних слов. Она прижалась к его плечу. И впервые за пять лет – заплакала по-настоящему. Не тихо. Не сдерживаясь. С рыданиями. С болью. С облегчением.

Серафим не отпускал. Просто стоял. Держал. Как в детстве, когда она падала с велосипеда. Как в юности, когда родители кричали, что она «опозорит фамилию». Как всегда – когда ей было больно.

– Все будет, Глашенька, – прошептал он ей в волосы. – Все будет. Ты не одна. Я рядом.

Она кивнула. Не отвечая. Просто кивнула – и позволила себе быть слабой. На один вечер. На одну ночь. На один последний раз.

Завтра – она снова будет Глафирой. Хозяйкой «Сладкого рая». Мастером, который умеет начинать с чистого листа. А сегодня – она просто девочка, которой нужен старший брат. И он – был рядом.

Следующим вечером, когда Глафира, умытая, причесанная, в чистом пальто, шла к дому брата, на тротуаре стоял тот самый мотоцикл. Тот самый человек – без шлема. Светлые волосы с модной короткой стрижкой. Серые глаза – внимательные, нахмуренные. В руках – пакет с одеждой и коробка конфет ручной работы.

Он подошел.

– Я не знаю, что у вас случилось, – сказал он. – Но если это помогает – я искренне прошу прощения. Возьмите. Или не берите. Просто… пусть будет.

Он протянул пакет. Повернулся. Сел на мотоцикл. Уехал. Глафира посмотрела ему вслед. Потом – на коробку. На пакет. Улыбнулась – впервые за два дня.

Глава 5.

Развод с Петей прошел… удивительно легко. Слишком легко. Так легко, что Глафира даже усомнилась – а точно ли это конец? Не сон ли? Не иллюзия? Не очередной трюк ее измученного сердца? Но нет. Все было по-настоящему.

Серафим, как и обещал, нашел юриста – хладнокровного, точного, как кондитерский шприц. Юрист составил соглашение, в котором все было расписано по полочкам: кондитерская – полностью Глафире, как бизнес, созданный ею до брака и развившийся исключительно на ее усилиях; квартира – Пете, как совместно нажитое имущество, но с учетом того, что Глафира добровольно от нее отказывается; денежных претензий друг к другу – ноль.

Петя приехал на подписание документов в идеально отглаженном костюме, с дорогими часами и легкой улыбкой на губах. Он не выглядел подавленным. Не выглядел виноватым. Даже не выглядел уставшим. Он выглядел… облегченным.

– Ну что ж, – сказал он, подписывая последнюю страницу, – раз все так чисто и по-взрослому – я только за. Без драмы, без судов, без истерик. Ты молодец, Глаша.

Он произнес это так, будто хвалил ее за то, что она правильно упаковала торт – аккуратно, без крошек, без лишнего крема.

Глафира молчала. Просто смотрела на его руку – ту самую, что лежала на чужой спине. Теперь она держала ручку. Подписывала конец их истории.

– А кондитерская… – Петя хмыкнул, откинулся на спинку стула. – Ну, это твое детище. Мне с ней делать нечего. Я в кремах не разбираюсь. И в бисквитах тоже. Пусть остается тебе. Ты там и без меня справишься. Ты же… – он сделал паузу, – мастер.

Он сказал это без насмешки. Без злобы. Но с таким равнодушием, будто речь шла не о жизни, которую они строили вместе, а о старой кофеварке, которую он охотно уступает.

Он даже не спросил, где она будет жить. Не поинтересовался, как она себя чувствует. Не извинился. Не попытался объяснить. Просто подписал, встал, пожал руку юристу, кивнул Серафиму – и ушел. Без оглядки. Без паузы. Без последнего взгляда.

Глафира сидела еще несколько минут, глядя на подписанные листы. Потом аккуратно сложила их, положила в папку и сказала:

– Все. Готово.

Серафим положил ей руку на плечо.

– Ты свободна, сестренка.

Она кивнула. Не заплакала. Не рассмеялась. Просто… выдохнула. Как пять лет назад ей в грудь воткнули трубку, а сейчас, наконец, вынули. Воздух хлынул внутрь – холодный, резкий, но – живой.

Первые недели после развода Глафира жила у брата. Утро начиналось с чашки крепкого кофе, вечера – с тихих разговоров на кухне или просмотра старых фильмов. Серафим не давил. Не торопил. Просто был рядом.

Кондитерская работала как часы. Лиза и Маша, узнав о разводе (Глафира не стала скрывать – зачем?), отреагировали по-разному. Маша принесла огромный торт с надписью «СВОБОДА – СЛАДКАЯ ШТУКА», Лиза – букет полевых цветов и тихо сказала: «Ты сильнее, чем думаешь». Клиенты ничего не заметили – Глафира по-прежнему улыбалась, украшала торты с безупречной точностью, принимала заказы с мягкой вежливостью. Только в глазах появилась новая глубина – не грусть, не злость, а… тишина. Тишина человека, который прошел сквозь огонь и не сгорел. Она просто жила. Дышала. Работала. Спала. Постепенно – начала снова напевать на кухне. А потом – пришло письмо.

Не смс. Не сообщение в мессенджере. Настоящее, бумажное, в плотном кремовом конверте с золотым тиснением. Его принес курьер в кондитерскую, вручил лично Глафире с легким поклоном. Она открыла конверт на кухне, когда девчонки были заняты – Лиза взбивала меренгу, Маша резала бисквиты. На конверте – ее имя. Почерк – знакомый. Петин.

Сердце на секунду замерло. Потом – снова застучало. Ровно. Спокойно.

Она развернула приглашение на двоих. Свадьба! Петр Смолкин и Екатерина Волнова. «Приглашают Вас разделить с нами радость этого дня! Дата: 25 апреля, 18:00. Место: ресторан «Берег мечты» «P.S. Мы будем очень рады видеть Вас – особенно как кондитера. Нам нужен свадебный торт. Уникальный. Как Вы умеете».

Глафира прочитала. Перечитала. Потом медленно сложила приглашение и положила его на край стола.

– Что там? – спросила Маша, выключая миксер.

– Заказ, – ответила Глафира. – Свадебный торт.

– О, класс! Кто жених-то? – заинтересовалась Лиза.

– Петя, – сказала Глафира просто. – И Катя. С отдела.

Наступила тишина. Даже миксер на кухне соседнего цеха как будто затих. Маша переглянулась с Лизой. Лиза побледнела. Маша сжала кулаки.

– Ты… ты серьезно? – выдавила Маша. – Он… он просит у тебя торт? На свою свадьбу? С этой… этой…?

– С Катей, – спокойно уточнила Глафира. – Да. Просит. И приглашает.

– Ты ему откажешь! Прямо сейчас! Пусть катится со своим заказом к чертям собачьим! – вскочила Маша.

– Нет, – сказала Глафира. – Я возьму заказ.

– Что?! – Лиза чуть не уронила лопатку. – Глаша, ты… ты точно в порядке? Да он… этот козел Петюня… хочет над тобой посмеяться!

Глафира подошла к окну. Посмотрела на улицу – там, как всегда, шли люди, смеялись, спешили по делам. Жизнь не останавливалась. Ни для кого.

– Я в порядке, – сказала она, поворачиваясь к ним. – Более чем. Я возьму заказ. Испеку для них самый красивый, самый вкусный, самый идеальный торт, какой только умею. С зеркальной глазурью. С живыми цветами. С золотой посыпкой. С начинкой, от которой все будут в восторге.

– Зачем?! – не понимала Маша. – Зачем ты это делаешь? Чтобы унизить себя? Чтобы посмотреть, как он целует другую у алтаря?

– Нет, – улыбнулась Глафира. И в ее улыбке не было боли. Была… уверенность. – Я делаю это, чтобы показать себе – и ему – что я могу. Что я не сломалась. Что я – не фон. Не удобная жена. Не забытая любовь. Я – Глафира Валисава. Кондитер. Мастер. Женщина, которая умеет превращать горечь в сладость. Даже если эта сладость – для чужой свадьбы.

Она подняла приглашение.

– И да. Я пойду на эту свадьбу. С улыбкой. И с тортом, от которого все ахнут. Потому что я – хозяйка «Сладкого рая». А в раю – даже бывшие мужья получают свой десерт. Только не всегда тот, на который рассчитывают.

Она положила приглашение в ящик стола – аккуратно, как рецепт. Потом взяла блокнот и начала писать: «Торт на 150 персон. Три яруса. Шоколадный бисквит с вишневым конфи. Муссовый крем с нотами бурбона. Глазурь – зеркальная, цвета заката. Украшение – живые розы и орхидеи. Надпись: «Счастья вам». Золотые листья. Сердцевина – сюрприз: слой с легкой горчинкой апельсиновой цедры. Пусть почувствуют.»

Вечером, когда в кондитерской стихла суета, Глафира вернулась в квартиру брата. Серафим, как обычно, разбирал на кухне какие-то документы, попивая чай с мятой.

– Ну как день? – отвлекаясь от чтения, спросил он.

– Интересный, – Глафира села напротив, положила перед собой кремовый конверт. – Пришло письмо. От Пети.

Серафим нахмурился, отложил бумаги. Молча взял конверт, вынул приглашение, пробежал его глазами. Его лицо, обычно такое спокойное и сосредоточенное, потемнело. Пальцы сжали плотную бумагу так, что она смялась по краям.

– Он… он совсем спятил? – тихо, но с яростью в голосе, произнес Серафим. – Пригласить тебя на свою свадьбу? И торт заказать? Это уже не наглость, это какая-то изощренная жестокость.

– Я согласилась, – спокойно сказала Глафира.

Серафим поднял на нее взгляд, полный непонимания и тревоги.

– Глаша, дорогая, ты в своем уме? Зачем? Чтобы мучить себя? Чтобы увидеть его с той… с ней? Я не позволю.

– Я не спрашиваю разрешения, Сераф, – в ее голосе не было вызова, только тихая, стальная уверенность. – Я сделаю им самый прекрасный торт на свете. И пойду на эту свадьбу. Чтобы они все увидели, что я не сломлена. Что я стою выше этой истории. Что я – мастер, а не несчастная брошенная жена.

Она рассказала ему свою идею, о торте с сюрпризом – сладким сверху, но с горькой сердцевиной. О платье. О своей решимости доказать самой себе, что она перевернула страницу.

Серафим слушал, не перебивая. Гнев в его глазах постепенно сменился вниманием, а затем – странной, одобрительной улыбкой. Он откинулся на спинку стула и рассмеялся – негромко, но с искренним одобрением.

– Браво, сестренка. Браво! Вот это план. Вот это по-нашему! – Он потянулся через стол и сжал ее руку. – Конечно, ты права. Бежать и прятаться – не наш метод. Надо встречать вызовы лицом к лицу. И мало того, я тебе еще и помогу.

– Поможешь? – удивилась Глафира. – Чем? Со взбиванием крема?

– Чем-то получше, – загадочно улыбнулся Серафим. – На свадьбу нельзя идти одной. Тебе нужен кавалер. Представительный, импозантный, который затмит самого жениха. Чтобы все ахнули не только от торта, но и от того, с кем ты пришла.

Глафира скептически посмотрела на брата.

– И где же ты такого возьмешь? Будем нанимать актера?

– Лучше, – Серафим с победоносным видом достал телефон. – У меня есть идеальный кандидат. Мой партнер по бизнесу.

Не дав Глафире опомниться, он быстрым движением набрал номер и поднес трубку к уху.

– Богдан? Привет, это Серафим. Слушай, у меня для тебя есть предложение, от которого ты не сможешь отказаться… Да, серьезно. Нет, лучше в живую. Можешь заехать сейчас? Отлично. Ждем.

Он положил трубку.

– Через пятнадцать минут он здесь.

– Сераф, что ты наделал? – растерялась Глафира. – Я не готова к свиданиям, тем более к таким…

– Это не свидание, это стратегический альянс, – успокоил ее брат. – Ты получишь шикарного кавалера, а он – незабываемое развлечение. Идеальный симбиоз.

Ровно через пятнадцать минут в квартире раздался звонок домофона. Серафим, не вставая, нажал кнопку открытия двери.

Шаги в прихожей были тяжелыми, уверенными. Слышно было, как кто-то снимает кожаную куртку и вешает ее на вешалку. И вот в дверном проеме кухни появился он. Высокий, широкоплечий, в простой черной футболке, обтягивающей мощный торс, и в потертых кожаных штанах. Его светлые волосы были слегка растрепаны, а в серых глазах светилась привычная насмешка и готовность к приключениям.

Глафира замерла, не в силах вымолвить ни слова. Она узнала его с первого взгляда. Тот самый мотоциклист. Тот, что окатил ее с ног до головы. Тот, чья улыбка на мгновение растопила лед в ее душе.

– Богдан, знакомься, это моя сестра, Глафира, – Серафим сделал широкий жест, словно представлял двух главных действующих лиц своего грандиозного спектакля. – Глаша, это Богдан Платонов. Тот самый партнер.

Богдан удивленно поднял бровь, его взгляд скользнул по Глафире – от растерянных глаз до сцепленных пальцев – и лицо его озарила та самая, немного наглая, но невероятно обаятельная улыбка.

– Ну надо же, маленькая сестренка-кондитерша, – произнес он низким, бархатным голосом. – Мир тесен, Серафим. Очень тесен. Значит, та самая сестра с несчастным браком – это она?

– Бывшим несчастным браком, – поправила его Глафира, наконец найдя голос. Она чувствовала, как кровь бросается ей в щеки. – А вы значит тот, кто окатил меня с ног до головы и партнер моего брата?

Они прыснули все втроем. Но вдруг Богдан стал серьезным.

– Это хорошо, что с бывшим и несчастным, – Богдан подошел к столу и непринужденно облокотился на спинку ее стула. – Так что за предложение, от которого я не смогу отказаться? Что-то связанное с тортами и мотоциклами?

– Со свадьбой, – Серафим с наслаждением выдержал паузу. – Ты любишь свадьбы, Богдан? Особенно те, на которых можно устроить небольшой показ или элегантный скандальчик?

Глаза Богдана загорелись азартом.

– О, это моя любимая тема. Чью же свадьбу мы будем веселить?

Глафира глубоко вздохнула и посмотрела прямо на него.

– Моего бывшего мужа. Он женится на своей любовнице. И лично пригласил меня сделать для них торт. А я… я согласилась.

Богдан Платонов медленно выпрямился, его насмешливая улыбка сменилась выражением неподдельного, почти профессионального интереса. Он свистнул.

– Вот это поворот. Драма, интрига, кулинария… Серафим, ты как всегда находишь самые сочные проекты, – он повернулся к Глафире и с преувеличенным, театральным поклоном взял ее руку. Его пальцы были теплыми и сильными. – Мадемуазель, для такого события я с радостью буду вашим кавалером, телохранителем и, если понадобится, тамадой. Обещаю, это будет свадьба, которую они запомнят навсегда. Особенно когда увидят, с кем пришла бывшая жена жениха.

Он отпустил ее руку, и его взгляд встретился с ее взглядом – полным решимости, страха и внезапно вспыхнувшей надежды.

– Ну что, кондитерша, – ухмыльнулся он. – Готова к самому сладкому реваншу в своей жизни?

Глава 6.

Работа над тортом будет для Глафиры своеобразной терапией. Каждый слой бисквита, каждый грамм шоколада, капля бурбона в креме – все это было кирпичиками в стене, которую она возводила между своим прошлым и будущим. Она не просто испечет десерт – она создаст арт-объект, полный скрытых смыслов и безупречного вкуса, свою последнюю точку в истории с Петей.

Торт получится великолепным. Три яруса, покрытые идеальной зеркальной глазурью цвета кроваво-красного заката. Она переливалась и играла под светом софитов в кондитерской, как настоящее зеркало, в котором должны были увидеть свое отражение те, для кого он предназначался. Украшения из белого шоколада – изящные, ажурные, словно кружево – оплетали каждый ярус. Их горьковатый вкус должен был контрастировать со сладостью крема. А сверху, по просьбе заказчиков, – свежие, только что доставленные из оранжереи алые розы и белоснежные орхидеи. И надпись из той же мастики, что и кружево: «Счастья вам». Без восклицательного знака. Просто констатация. Или пожелание без эмоций.

Внутри, как она и задумала, будет таиться сюрприз. Между слоями шоколадного бисквита с вишневым конфитюром будет лежать тонкий пласт мусса с яркой, горьковатой нотой апельсиновой цедры. Не испортить торт, а добавить глубины, сложности. Чтобы почувствовали. Торт будет готов в срок, упакован в прочную, прозрачную коробку-колпак и водружен в микрофургончик для доставки, Глафира почувствует не пустоту, а гордость. Она выполнит свою работу безупречно. Она докажет самой себе, что ее профессионализм выше личных обид.

Она не напишет Пете. Просто передаст через курьера счет. Ее дело было сделать, его – оплатить. Все по-деловому. Чисто.

Тем временем Богдан с истинно мужским, немного хулиганским энтузиазмом взялся за подготовку к «миссии». Он звонил Глафире по десять раз на день, обсуждая детали.

«Серафим говорит, у бывшего мужа вкус как у голодного студента, так что мой смокинг его точно затмит», – смеясь, говорил он в трубку.

Или: «Придумал, как мы въедем на территорию ресторана. Хочешь, на мотоцикле прямо к шатру?» Глафира отнекивалась, но его заразительная энергия и абсолютная уверенность в успехе их безумного предприятия потихоньку согревали ее. Он превращал предстоящую пытку в авантюру.

И вот в один из дней, когда в кондитерской был легкий перерыв, с улицы донесся низкий, бархатистый рокот, знакомый ей до боли. Рев мотора стих прямо у входа. Дверь распахнулась с легким звоном колокольчика. В проеме, залитый солнцем, стоял Богдан. В своих потертых кожаных штанах, куртке, черной футболке с черепом и в солнечных очках, он выглядел как порождение другого, дикого мира, забредшее в этот сладкий, благоухающий ванилью рай. Лиза, вытиравшая столик, замерла с открытым ртом. Маша, взвешивавшая кусок торта клиентке, чуть не выронила тарелку.