Селенария. Рождение света

У стены стояли двое. Я узнала их сразу, ещё до того, как сознание успело назвать имена.

Дарион и Каэль.

Сердце ударило сильнее. Перед глазами вспыхнули картины моря: костёр, музыка, смех. Я почти поверила, что это очередной сон. Но нет – они были здесь. Настоящие.

– Лиана! – Дарион заметил меня первым. Его улыбка была такой же яркой, как на пляже. – Вот это встреча!

Я подошла ближе, чувствуя, как дыхание сбивается.

– Вы… здесь?

– Мы учимся вместе с тобой, – сказал Каэль спокойным голосом. В его взгляде не было удивления, словно он знал, что так и должно быть.

– Но… как? Почему вы тогда просто исчезли? – слова сами сорвались с губ.

Дарион развёл руками, улыбаясь чуть виновато.

– Срочное дело. Не успели даже попрощаться. Прости. Но теперь будем видеться чаще.

Я не знала, верить или нет. Но в его голосе звучала искренность.

– Кстати, – добавил он. – Познакомься с нашим другом.

И тогда я его увидела.

Он стоял чуть в стороне. Высокий, плечистый, с тёмными волосами, которые мягко падали на лоб. Его лицо было правильным, почти резким, будто высеченным из камня, но глаза… Они были другими. В них было что-то, от чего хотелось отвести взгляд, но невозможно было оторваться. Глубокие, серьёзные, в них таилась сила, которая не требовала доказательств.

– Это Алерон, – сказал Каэль.

Он протянул руку.

Я коснулась её – и по телу пробежал разряд. Лёгкий, но настоящий. Кожа вспыхнула мурашками, дыхание сбилось. Я вздрогнула. Его глаза дрогнули тоже. Он почувствовал это.

Наши взгляды встретились, и мир вокруг будто растворился. Я слышала только свой стук сердца и видела только его глаза.

– Лиана, – представилась я. Голос прозвучал тише, чем я хотела.

– Рад знакомству, – ответил он. Но голос был слишком серьёзным, будто в этих словах скрывалось больше, чем положено вежливости.

Его рука задержалась в моей чуть дольше, чем нужно. Взгляд – тоже. Я почувствовала, как дыхание сбивается. Я не знала, кто он. Но знала одно: это знакомство изменит многое.

***

Вечером я шла домой с тяжёлым рюкзаком и ещё более тяжёлым сердцем. Казалось, все впечатления сегодняшнего дня сплелись в тяжёлый узел, и каждый шаг отдавался в груди тягучей усталостью. Первый день в университете оказался хаотичным и непривычным: новые лица, незнакомые голоса, новые правила, которые я только начинала постигать. Казалось, что меня забросили в другой мир – похожий на школу, но всё-таки слишком взрослый, слишком самостоятельный.

Я шла по тротуару и смотрела, как город постепенно меняется. Днём он был шумным и жарким, а теперь, в предвечерном свете, становился мягче. Листья на деревьях казались темнее, фонари медленно загорались один за другим, и всё вокруг будто готовилось к чему-то тихому и тайному. Автобусы проносились мимо, в окнах мелькали лица – уставшие, задумчивые, живущие своими жизнями. Я ловила себя на мысли: у каждого из них есть свой мир, свои заботы, свои встречи. А мой мир теперь стал другим.

Дарион. Каэль. И он. Алерон.

Имена вертелись на языке, как будто я пробовала их вкус. Слишком много совпадений. Слишком много странностей. Я пыталась убедить себя, что это просто случайность – встретить знакомых с моря в университете. Но внутри всё сопротивлялось. Случайности не бывают такими точными, такими настойчивыми.

Я остановилась на переходе, дожидаясь зелёного света. Передо мной перешагнула дорогу женщина с ребёнком, мальчик смеялся и тянул мать за руку. У них всё было просто: дорога домой, ужин, сон. А у меня всё, что я знала до этого, начинало расползаться трещинами.

Я думала о том, как смотрел на меня Алерон. Его взгляд был тяжёлым, будто он видел больше, чем должен был. Не просто знакомство, не просто рукопожатие – там было что-то, что я не могла объяснить. И этот разряд, пробежавший по коже. Я всё ещё ощущала его отголоски, будто прикосновение осталось в памяти тела.

Почему именно с ним? Почему не с другими? Дарион улыбался легко, Каэль был замкнутым, но всё же понятным. А в нём было что-то… не от мира сего.

Я свернула в знакомый двор, где на лавочке сидели пожилые соседи, кормили воробьёв хлебом. Они что-то обсуждали вполголоса, и мне стало странно: их жизнь казалась такой цельной, такой понятной, как будто они всегда были и всегда будут здесь. А я – будто тень, которая ищет своё место.

Я прошла мимо, слушая, как мои шаги отдаются эхом по асфальту. Каждая деталь дня возвращалась ко мне: слова куратора о первой взрослой семье, смех Киры на паре, разговоры с ребятами, и наконец – взгляд, от которого сердце забилось чаще.

Я понимала: моя обычная жизнь закончилась. Но то, что начиналось, пугало ещё больше.

И всё же… в глубине души я чувствовала: именно этого я ждала.

Глава 13

Аудитория по мифологии оказалась не такой, как остальные. Не ровный «амфитеатр» с белыми стенами, а длинное вытянутое помещение с высокими окнами, через которые свет ложился полосами на деревянные парты. На стенах – репродукции: шумерские барельефы, греческие вазы, фреска с женщиной в синем и золотом; на кафедре – стеклянный куб с крошечной копией бронзового серпа. Пахло полированным деревом, бумагой и кофе, как будто здесь всегда спорили до позднего вечера.

Я заняла место на краю ряда, поближе к окну – привычка держаться света и иметь путь к отступлению. Люди стекались неторопливо: щёлкали крышки термокружек, шелестели распечатки расписаний, кто-то смущённо шептал «здесь свободно?». Я уже вытащила блокнот, когда слева мелькнула знакомая ладонь.

– Лиана, – тихо, будто мы сговорились раньше, позвал Дарион. Он стоял в проходе, легко опираясь на спинку соседней парты и улыбаясь так, что тёплая волнa прошла по ряду. – Идём к нам? Здесь места больше.

Рядом с ним – спокойный, как всегда, – сидел Каэль, чуть повернувшись корпусом в мою сторону. Его взгляд отметил меня, как отмечают ориентир на карте, – без лишнего движения, но точно. А на краю парты, ближе к проходу, с расслабленной спиной и закинутыми пальцами на край столешницы – он. Чёрные волосы, гладкая линия скулы, профиль, будто выточенный, и взгляд, который ощущаешь раньше, чем встречаешься с ним глазами. Алерон не звал, не кивал – просто сидел, и от этого почему-то дрожал воздух.

– Конечно, – сказала я, хотя мне одновременно захотелось и остаться на месте, и исчезнуть, и сесть рядом.

Дарион отодвинулся, уступая мне место между ним и Каэлем.

– Так лучше, – одобрил он. – Тут акустика хорошая, всё слышно. – И, склонив голову чуть к моему уху: – И видно.

– Что видно? – не поняла я.

– Как ты слушаешь, – подмигнул он. – Вчера на вводной у тебя глаза горели. Интеллектуальный эффект фейерверка.

– Дар, – тихо предупредил Каэль.

– Что? Я же прав, – шепнул тот, не смущаясь. – Пусть мир знает правду.

Я проигнорировала жар, который предательски проступил под кожей. Сделала вид, что раскладываю ручки и линейку, хотя у меня всегда одна ручка и линейку я никогда не использую.

Алерон повернул голову чуть-чуть, на долю градуса, – достаточно, чтобы пересечься взглядом. На миг мне показалось, что в окне стало темнее, хотя облака не двигались.

– Доброе утро, – сказал он негромко.

– Доброе, – ответила я. Голос вышел спокойным, но внутри что-то дрогнуло.

Дверь в конце аудитории закрылась; сухо звякнул ключ. К кафедре вышел невысокий мужчина в клетчатом пиджаке, с серебристыми висками и яркими, очень живыми глазами. Он положил на стол тонкую стопку бумаг, провёл ладонью по краю стеклянного куба с серпом – осторожно, почти ласково – и поднял на нас взгляд.

– Добро пожаловать на курс «Мифология: структура, образ, речь», – сказал он. – Меня зовут Савелий Маркович. Можно просто «профессор», если забываете. – Улыбнулся он краем губ. – Я не буду вас сразу грузить списками литературы. Начнём с главного: зачем нам миф?

Кто-то на последних рядах откашлялся, кто-то включил ноутбук. Профессор ходил неторопливо, по диагонали, как будто рисовал в воздухе невидимую диаграмму.

– Миф – не сказка и не ложь. Это способ устроить мир, когда у тебя нет лаборатории, но есть опыт поколений. Это язык – древний, как ночь. Он прост и точен, потому что работает с тем, что у всех под рукой: с солнцем, ветром, водой, страхом и надеждой. – Он остановился у окна. – Вы услышите от меня много слов: «космогония», «теогония», «архетип». Но запомните одно: миф – это про нас. Про то, как мы видим себя, когда гаснет свет.

Рядом со мной Дарион перестал вертеть ручку и уставился на профессора с неожиданной внимательностью. Каэль, как всегда, сидел ровно, будто внутри него есть ещё один позвоночник – из дисциплины. Алерон смотрел не на колонны, не на окно – на Савелия Марковича: пристально, без суеты, с тем редким типом внимания, в котором нет позы.

– Вы хотели «структуру»? – продолжил профессор. – Будет. В большинстве традиций пантеоны не хаотичны. Они образуют круг, иерархию, дом. Для простоты я опишу модель «Круга Девяти», в которой легко разложить местные вариации. На вершине – Лунная Владычица. Да-да, не Солнце, хотя в некоторых культурах Солнце – «старший». Мы начнём с Луны, потому что именно ей приписывают власть над водой, временем, сновидениями и… – он улыбнулся, – нашими тайными страхами. Её символы: серебряный серп, зеркальная гладь, цветок, который раскрывается ночью. Её эпитеты – Хранительница Ритмов, Матерь Тишины, Ведущая по Ночи.

От первой строки внутри меня, как от лёгкой струны, прошла вибрация. Я слушала и знала каждое слово раньше, чем оно прозвучит. «Серебряный серп» – да. «Вода» – да. «Сны» – да. Пальцы сами легли на край стола чтобы удержаться.

– Низ «Круга» занимает Властитель Тьмы, – ровно продолжал профессор. – Его называют по-разному: Нисходящий, Хозяин Предела, Тот, Кто Гасит. Он не «зло» в простом смысле; он – граница. Он учит цену света, потому что может забрать его. Его символы: чёрный камень, корона из воронов, дым. Его язык – молчание.

Слева, почти незаметно, напрягся воздух. Я не повернула головы, но чувствовала, как на вдохе Алерон стал выше на полмиллиметра. Дарион не шелохнулся. Каэль, кажется, выпрямился ещё больше.

– Между этими полюсами, – профессор, казалось, рисовал пальцем карту в воздухе, – стоят боги Солнца и Огня – золотой круг, копьё, пламя; Ветра – перо, птица, свист; Моря – спираль раковины, волна, трезубец; Камня – гора, молот, соль; Роста и Жизни – зерно, лоза, венок; Судьбы – прялка, нить, ножницы; Путей – посох, ключ, маска. Кто-то добавит ещё троих – Любовь, Войну, Торговлю – но в ядре почти всегда остаются эти роли. Пантеоны спорят о именах, но редко спорят о функциях.

Профессор сделал паузу: мы смотрели, кто-то пытался записывать всё слово в слово, кто-то уже сдавался и рисовал кружочки-стрелочки.

– Теперь история. Практически везде есть «ранний мир» – время без границ, где боги разговаривают друг с другом и с людьми без посредников. Затем – «разрыв» или «соглашение»: боги уходят «за грань», а людям остаётся память. Где-то это называется «Первым Закатом», где-то «Завесой». С этого момента язык мифа становится особенно важным: он держит связь. – Савелий Маркович потрогал стекло куба с серпом. – В некоторых легендах Лунная Владычица поднимает «Водную Дорогу» – реку сновидений, по которой можно говорить по ночам. В других – Тьма вырезает в мире «Предел», через который сочится страх. Свет и Тьма не обязательно враги, но всегда оппоненты. Их равновесие – условие мира.

Мне пришлось сглотнуть. «Река сновидений» – слишком близко. Я почувствовала, как кончик ручки упирается в бумагу и оставляет крошечную точку чернил. Дарион едва заметно скосил взгляд на меня – как будто проверял, дышу ли.

– Что к нам относится, – профессор перешёл на другой тон, «академический», – в локальной традиции у Луны – «род», «дом». Наследница передаёт знание по женской линии, выборочно. Мифы не обещают, что это будет «каждая дочь» – наоборот, «одна из многих» станет «сосудом». Есть и пророчества: «когда Луна умолкнет, род её исчезнет; когда снова заговорит – мир изменится». – Он пожал плечами. – Так говорят источники. Современная наука относится к этому спокойно: как к текстам, а не к фактам. Но записывать – важно, чтобы слышать, как древность разговаривает с нами.