Белая ложь

– Джинни сказала, что будут продюсеры из Лос-Анджелеса, и кто-то с MTV, – её голос был глухой. – Если получится, они нас услышат.

– Тогда чего мы тупим? – выкрикнул Карл, поднимая палочки. Его тёмные волосы были влажные, а рубашка прилипала к телу. – Раз-два-три, и поехали!

Рони нехотя спрыгнула с колонки, заправила свитер в юбку и потянулась к гитаре. Чёрный корпус, украшенный наклейками – среди них выцветшая эмблема Ramones. Она перекинула ремень через плечо. Карл отсчитал: «раз, два, три!» – и в зале снова раздались удары.

Ванесса Грин, стоявшая за синтезатором, лениво поправила рукав своей тельняшки, обнажая тонкое запястье с тремя резинками, и забила по клавишам. Её платиновые волосы были собраны в высокий хвост, а на лице – лёгкая ухмылка, в которой читалась та самая фирменная, едва хамоватая уверенность, с которой она вела себя и на сцене, и вне её.

Джексон вступил с ритмом, и сцена ожила.

Но Вероника – нет.

Она стояла, вцепившись в гриф гитары, и уставилась в темноту зрительного зала. Там, где свет прожекторов доходил до первого ряда кресел, сидел Элл Карсон, парень Ванессы, лениво жующий жвачку и просматривающий комикс. Его кроссовки стояли на бархатном подлокотнике – за такое в былые времена могли и выгнать.

И всё же Рони смотрела не на него.

На этом месте всегда сидела Клэр.

Чёткая, прямая, ухоженная, с записной книжкой на коленях, она никогда не пропускала репетиции. Даже если только что вернулась из библиотеки или с комитета по дисциплине. Она слушала музыку с такой сосредоточенностью. Когда ребята заканчивали номер, она хлопала, громко и гордо, как будто это был концерт на пять тысяч человек. Только теперь… кресло было занято не ей.

И внутри Рони что-то оборвалось.

Она должна была вступить. Сейчас. Дать первый аккорд. Но пальцы не шевелились.

Музыка стихла. Все обернулись. Джексон снял гитару, нахмурился.

– Рони? Всё в порядке?

Она отвела взгляд, дёрнула плечом.

– Я… просто… – голос дрогнул. – Подумала о Клэр.

В зале повисла тишина.

– Точно, вы же подруги… – пробормотал Карл, уставившись в пол. – Когда я нашёл ту повязку, у меня чуть сердце не остановилось.

Вероника молча положила гитару на футляр, что стоял рядом с аппаратурой. Джексон подошёл сзади и мягко коснулся её плеч, как будто хотел утешить. Но она дёрнулась, сбросив его руки, и быстрым шагом направилась за кулисы. Там, в тени, где не слышно было ни репетиций, ни слов сочувствия, Рони чувствовала себя в безопасности.

Позади раздался шелест – Ванесса что-то быстро прошептала Карлу.

За кулисами пахло пылью, краской и чуть-чуть сигаретами – здесь, у складированных декораций для будущей постановки «Ромео и Джульетты», Вероника знала каждый угол. Театральные костюмы висели на рельсах – роскошные бархатные плащи, старинные корсеты, воротники из фатина. На полу – свернутые ковры, ящики с реквизитом, деревянные мечи, сломанный веер и коробка с ненадёжной надписью «не трогать».

В углу стоял старый стул с облупившейся краской. Вероника часто приходила сюда – с сигаретой или без, когда не выдерживала давления. Когда нужно было быть одной. Точнее, не быть среди остальных.

Даже тут, в глубине закулисья, будто ощущался знакомый аромат – духи Poison. Клэр всегда пользовалась ими. Этот запах въелся в воздух «Хиллкреста» так же глубоко, как древесный лак в паркет Эллитных классов.

Она опустилась на корточки, прижалась спиной к ящику и замерла. В голове возникло то самое воспоминание – будто из вчерашнего дня, хотя с тех пор прошло чуть больше года.

Полтора года назад.

Слёзы текли по щекам, и Вероника не пыталась их остановить. Сначала ей казалось, что она одна. Потом услышала шорох ткани, чуть слышный – но Рони знала: это бархатный занавес. Кто-то прошёл. Тихо, уверенно. Потом – голос, знакомый до мурашек:

– Всё в порядке?

Клэр.

– К-как ты меня нашла? – Рони резко вскинула голову, вытерла щеку рукавом и отвернулась.

– Видела, как ты сюда побежала, – спокойно ответила Клэр. Она подошла ближе, сняла с плеча свой замшевый рюкзак, вытащила подушку с диванчика для реквизита и уселась прямо на пол, сложив ноги. Аккуратно отложила в сторону блокнот с заметками к балу, который уже тогда курировала. – Говори.

Рони молчала. Только хмыкнула и уставилась в угол, где по стене медленно полз крошечный паук. Потом сдалась.

– Мне придётся уехать из «Хиллкреста», – прошептала она. – Навсегда.

Клэр чуть нахмурилась, не перебивая.

– Родители не могут оплатить учёбу. Всё. Конец. Я не нужна, если нет денег. Я даже письмо не сразу открыла. Боялась прочесть… – голос Вероники сорвался. Она сжала кулаки. – Они говорят, что я могу учиться где-нибудь в районе Олбани, но это не то. Здесь – моя жизнь. Здесь всё.

Клэр медленно выдохнула, откинула с лица прядь и села ровнее.

– Тогда я заплачу, – спокойно сказала она. – Я поговорю с твоими родителями. Я возьму на себя всё. Ты не уйдёшь.

– Что? – Вероника не поверила.

– У меня есть деньги. У папы. Я возьму из фонда. Он никогда не заметит. Но ты должна остаться. Ты должна доиграть на рождественском балу. Ты не можешь просто так исчезнуть.

И в этом была вся Клэр. Не в её платьях или обаянии. А в этом тоне – тихом, уверенном, почти деловом. В её готовности отдать всё, что имела, просто чтобы кто-то рядом мог дышать спокойнее.

С тех пор закулисье стало их тайной. Никаких договоров, никаких обетов. Просто они вдвоём. Там, где никто не слышит.

***

Теперь здесь была только Вероника. Никто не шуршал занавесками, не садился рядом. Стук за сценой, голоса Ванессы и Карла, глухой бас колонок – всё это оставалось где-то снаружи, а здесь – запах театральной пыли, чужих духов и память.

Вероника обхватила плечи. Из правого кармана выпала фенечка, чуть потёртая. Подарок от Клэр. Привезённая из Амстердама. Тогда, в прошлом году, она сказала:

– Тебе нужна защита. От глупых решений.

Рони сжала фенечку в кулаке. Сейчас ей нужна была не защита, а Клэр.

Снова послышались шаги. Неровные, чуть осторожные. Вероника замерла за стеллажом с реквизитом, прижавшись плечом к ящику, где лежали пластиковые кинжалы. Свет из-под кулис пробивался полосой, отбрасывая на деревянный пол золотистое пятно, но её угол оставался в тени.

В щель между тканью и стеной она увидела Джексона. Он шагал неспешно, озираясь, и в его взгляде было знакомое что-то – он явно кого-то искал. Его профиль был чётким, как на старой обложке альбома Duran Duran, и она поймала себя на том, что всё ещё замечает, каким он стал: более взрослым, коротко подстриженным, без тех длинных, чуть завивавшихся прядей, что он вечно поправлял пальцами.

Кулисы многое в себе прятали. Именно здесь, среди театрального реквизита и складных ширм, Вероника сблизилась с ним в первый раз. Это было тогда, когда «Хиллкрест» всё ещё пытался прийти в себя после исчезновения Клэр.

Было январское утро – сырое, серое, такое, когда кампус будто вымер: студенты прятались в библиотеках, преподаватели отменяли лекции, а в актовом зале царила та самая знакомая тишина.

Рони пришла раньше всех. Репетиция с группой должна была начаться через полчаса. В зале никого не было. Вероника сидела в своём углу, поджала ноги под себя на жестком деревянном стуле и тихо проговаривала строчки из новой песни. Она стучала пальцами по блокноту в такт, ботинком ритмично била в пол и, склоняя голову, почти шептала:

– Не пытайся спасти меня. Я уже не та девушка, которой была раньше.

Слова звучали глухо, но с болью. Эти строчки она придумала ещё в ту ночь, когда поняла, что Клэр не вернётся. С тех пор они крутились у неё в голове, как недописанная мелодия. И только здесь, в тени кулис, она могла их произнести вслух.

Раздался лёгкий скрип двери. Рони моментально захлопнула блокнот, спрятала его под курткой и замерла. На секунду ей показалось – это могла быть Клэр. Могла прийти. Вернулась. Увидела, что её нет в комнате, не у магазинчика мисс Колуэл, и пришла сюда – туда, где всегда было их место.

Но это оказался Джексон.

Он появился, как призрак прошлого: с гитарой за спиной, длинными волосами, в старом клетчатом шарфе и широких штанах, которые всегда держались на нём чуть ниже, чем нужно. Он посмотрел на неё, не удивился.

– Ты здесь, – просто сказал он.

– Что ты тут делаешь? – голос у неё сел, как после слёз. Она прислонилась к коробке с остатками новогоднего декора.

– Думал, Клэр здесь. Я услышал, как кто-то поёт. – Он пожал плечами, отвёл глаза. – У неё тоже был такой голос. Тихий, будто издалека.

Рони уставилась в пол. Брови сдвинулись.

– Она часто сюда приходила? – спросила она.

– Часто. Сидела вот тут, на полу. Писала в свой розовый блокнот. Наверное, дневник. – Он присел рядом, на корточки.

Вероника опустила голову. Пауза повисла. Потом она выдохнула – долго, будто с этим выдохом из неё вышло всё напряжение.

– Я думала, что она сейчас войдёт… – прошептала она. – Сядет рядом и начнёт болтать. Спросит, о чём песня.

Она вдруг почувствовала, как слёзы подступают к горлу. И на этот раз она не удержалась. Они полились по щекам, быстро, без предупреждения. Она не пыталась вытирать их. Просто позволила им течь.

– Я скучаю по ней, – сказала она. – Это как будто… как будто всё теперь неправильно. Всё пусто.

Он не ответил. Только медленно протянул руку, аккуратно коснулся её запястья. Пальцы были тёплыми. Неуверенными. Они сидели молча – пять минут, десять. Потом он положил ладонь ей на колено. Это было странно, неловко, но не отталкивающе.

С тех пор они стали возвращаться сюда вдвоём. Сперва просто сидели, разговаривали. Потом он начал приносить с собой кофе из автомата – для неё с молоком, для себя чёрный. Через неделю – первый поцелуй. Робкий. Едва заметный. Потом – второй. Более уверенный. Третий был уже в темноте, среди старых костюмов и занавесов, когда вся сцена гудела от вечерней репетиции, но они всё равно остались здесь – в своей тихой крепости.

Теперь, стоя перед ней, он казался другим. Лысый, как и многие парни в тот год, когда в кампусе прошёл слух, что короткая стрижка – это протест. Щёки обветренные. Взгляд потухший.

– Прекратить репетицию? – спросил он. – Ты выглядишь неважно.

Вероника не ответила. Внутри у неё всё закружилось. Она вспомнила его слова. Дневник. Если он действительно существовал, если Клэр его вела – может, он и есть тот ключ, которого им всем не хватало.

– Ты помнишь, как выглядел дневник Клэр? – спросила она резко, не отводя взгляда.

– М-м… Да, он был розовый. Кожаный. А что?

Рони развернулась на пятках. Под подошвами скрипнули потёртые доски сцены, и клубы пыли взметнулись от движений. Она не стала ничего говорить.

Голос Джексона прозвучал сзади, коротко и хрипло:

– Рони, подожди…

Но она не остановилась. В груди – напряжение, в висках – глухой гул. Ручка двери поддалась под её рывок, и тяжёлое крыло актового зала с грохотом захлопнулось за спиной.

Коридоры «Хиллкреста» встретили её холодком – кондиционеры в старом здании работали плохо, но мраморные стены хранили прохладу. Она промчалась мимо портрета основателя университета, не заметив, как проходящие мимо студентки переглянулись.

Рони миновала лестницу, соскочила на три ступеньки вниз, врезалась плечом в чью-то куртку, висевшую на перилах, и, не сбавляя шага, выскочила во двор. Воздух был влажным, пахло замерзшей травой и чем-то металлическим – охрана где-то поблизости варила петли на старой теплице.

Ботинки шлёпали по плитке внутреннего двора. Слева мелькнул корпус библиотеки, горели окна кафетерия, а впереди вырастал силуэт «Брайер Холла» – кирпичного здания с колоннами и тёмной медной крышей. Окна верхних этажей светились тусклым жёлтым светом – в комнатах кто-то делал домашние задания, кто-то слушал радио, кто-то спорил о предстоящем вечере памяти.

Рони пересекла газон, зацепила подолом юбки клумбу с азалиями и взбежала по каменным ступеням. Если дневник Клэр всё ещё там – в той самой комнате, между книгами, под постелью, за коробками – им предстоит прочесть его. Во что бы то ни стало.

Глава 4.

Кровь и клятва на мизинчиках.

Джиневра шла по коридору «Брайер Холла», слегка прихрамывая – новая обувь натёрла пятку. Лампы под потолком мерцали, воздух был тёплым, пахло выжженной пылью, полиролью и чем-то кислым – вероятно, кто-то оставил яблоко в шкафчике. За стеклянными дверцами старого серванта стояли кубки по академическим достижениям – один из них, с выгравированным именем Клэр Ланкастер, блестел особенно ярко.

Но стоило Джиневре отворить дверь в их комнату, как привычный порядок исчез. Она застыла.

На полу, прямо посреди комнаты, валялись туфли Клэр, старая плюшевая игрушка в виде лягушки, которой она дорожила с детства, и шкатулка для украшений – с рассыпанными серёжками, цепочками и блесками для губ. Кровать была полностью перевёрнута: подушки растрёпаны, одеяло свисало, матрас сдвинут в сторону. Из открытой тумбочки торчали исписанные листы, мятая пачка сигарет и коробка конфет, которую Клэр так и не открыла.

А рядом с этим беспорядком, на коленях, копошились Одри и Вероника. Обе взволнованные, лбы покрыты потом, лица вспыхнули. Одри держала в руках какую-то папку, а Рони – коробку от косметики Estée Lauder, в которой, судя по всему, ничего полезного не оказалось.

– Боже, что вы делаете?! – воскликнула Джиневра, и голос у неё сорвался. Она прижала ладонь к губам.

Рони выпрямилась первой. Рыжие волосы прилипли к вискам, глаза сверкали.

– Мы ищем дневник Клэр, – сказала она, сбрасывая с себя клубок эмоций, будто всё это было чем-то абсолютно логичным.

Одри кивнула, не говоря ни слова, поправила сползшую бретельку. Её лицо было напряжённым, руки дрожали.

И тут, как будто кто-то щёлкнул выключателем в голове Джинни, память окатила её волной.

Весна, 1983 год. Южная аллея.

Солнце било сквозь листву, оставляя пятна света на мостовой. Джиневра шла рядом с Клэр, прижимая к груди томик с эссе Вирджинии Вулф. На Клэр была короткая юбка, белые носки и тёмный джемпер. Волосы – в идеальных волнах – спадали на плечи. На запястье поблёскивал тонкий браслет.

– Сегодня был идеальный день, – сказала она, остановившись у перил. – Знаешь, Джинни, такие дни нужно записывать. Пока всё не растаяло.

Она вынула из сумки розовую записную книжку – плотная обложка, золотая буква «К» и закладка с миниатюрной кисточкой. Листы были потрёпанные, исписанные аккуратным почерком, с наклейками, вложенными фотографиями и засушенными лепестками.

– Ух ты, дашь когда-нибудь почитать? – спросила тогда Джиневра, прищурившись сквозь очки.

Клэр закусила губу, чуть наклонила голову и тихо хихикнула.

– После моей смерти, Джинни. Только после неё.

***

Джиневра моргнула, возвращаясь к действительности. Она обвела взглядом комнату и подошла к шкафу. Рони и Одри замерли.

– Вы забыли, – тихо сказала Джиневра. – Если Клэр что-то прятала, то только в коробке из-под зимних сапог.

Она потянулась вверх, открыла дверцу. Там, на верхней полке, лежала та самая коробка с логотипом «Nordstrom» – большая, лакированная, в чёрно-белую клетку. Джиневра с трудом сняла её и поставила на кровать. Откинула крышку.

Сапоги внутри были аккуратно завернуты в тонкую бумагу. Они пахли кожей и новым мехом. Но Клэр так и не надела их. Не успела. Под стелькой, аккуратно уложенной на дно, лежала розовая книжка. Та самая.

– Это он, – прошептала Джиневра, поднимая дневник дрожащими пальцами.

Она сжала его в ладонях. Обложка была мягкой, с вмятинами от закладок и кнопки в форме сердечка на застёжке. Джиневра вдруг поняла, что не знает Клэр. Ни она, ни Одри, ни Рони. Хоть они и были неразлучны, смеялись, делились косметикой и тайнами, носили одинаковые кольца – Клэр всегда что-то держала при себе.

В тот день, когда им исполнилось по семнадцать, Клэр предложила клятву.

Все четверо собрались на чердаке «Брайер Холла», и под шум старого вентилятора скрепили пальцы друг с другом.

Ноябрь 1982 года. Чердак «Брайер-Холла».

На улице уже опустилась густая тьма, и в холодном небе висела полная луна, почти с гипнотической ясностью – как в старых гравюрах, которые Одри когда-то видела в библиотеке «Хиллкреста». Остатки листьев гремели по аллеям, ветер хлопал ставнями, а сквозь щели в оконной раме просачивался тот особенный ночной холод, от которого сразу вспоминается горячее молоко и шерстяные носки.

Клэр Ланкастер шла впереди – с прямой спиной, с идеальными, будто лакированными светлыми волосами, завязанными в ленточку от Dior. На ней был бордовый шерстяной кардиган с золотыми пуговицами, аккуратно заправленный в плиссированную юбку. В руках – большая свеча в стеклянном подсвечнике. Она двигалась быстро, почти взволнованно, будто ведома какой-то важной миссией. Голос её звенел – тонкий, ясный, полный нетерпения:

– Быстрее, девочки! Мы почти у цели! На чердаке мы будем ближе к луне, это важно!

– Клэр, это безумие, – пробормотала Вероника Слоан, зевая. Рыжие волосы были собраны в косу, выбивались пряди. Она шлёпала по скрипящим деревянным ступеням в своих домашних тапках и старом свитере с выцветшим логотипом Blondie. – Я только-только легла…

– Это обязательно? – тихо спросила Джиневра Мор, отставая на пару шагов. Она укуталась в длинную фланелевую рубашку с вышивкой в виде лебедя. Очки соскальзывают с переносицы, в руках – любимый томик «Женщина в белом».