Белая ложь

Особенно запоминалась одна фотография: Клэр – в бордовом свитере крупной вязки, классической юбке университета и с растрёпанными светлыми волосами – держит в руках приз за лучшую театральную постановку. Она не переоделась тогда для церемонии, не посчитала нужным. Снимок сделали спонтанно, и, может, в этом была вся Клэр – живая, настоящая, не играющая никого. Улыбка, зелёные глаза, уверенность.

Да, она не могла исчезнуть просто так, не оставив след после себя.

В комнате общежития «Брайер-Холл», где Джиневра Мор жила с тремя другими студентками, утро начиналось медленно. Большие окна выходили прямо на восточную сторону кампуса, и солнечные блики сейчас лениво скользили по стене, отражаясь в стеклянных абажурах прикроватных ламп.

Кровать Клэр была всё так же аккуратно заправлена. Подушка лежала ровно, покрывало с монограммой слегка отблескивало на утреннем свете. На прикроватной тумбе по-прежнему стоял её флакон духов – Poison от Dior, с фиолетовым стеклянным флаконом, как напоминание. Одри, как всегда, хранила безупречность – её постельное бельё цвета шампанского было новым, выписанным по частному каталогу из Парижа. А вот кровать Вероники – у окна, как обычно, выглядела так, будто там прошла буря. Разбросанные книги, пачка пластинок The Cars, неубранный винтажный пиджак Levi’s.

В углу – кровать Джинни. Всё аккуратно: стопка папок, рядом ежедневник с цветными закладками, и тонкий кашемировый плед. Она села, посмотрела на часы – уже 07:12 – и спустила ноги на прохладный пол. Нужно было спешить.

День Джиневры был расписан по минутам: сначала – встреча с ребятами из фотоклуба по поводу мемориальной выставки Клэр, затем – оргкомитет весеннего бала, где она теперь официально отвечала за финальную концепцию. После – короткий брифинг с деканом по поводу нового состава редколлегии журнала Hillside Review. Затем встреча с координаторами Кружка Дискуссий, потом – обед с представителями Alumni Fund, которые настояли, чтобы именно она – Джиневра Мор – провела вечер прощания с Клэр в оранжерее кампуса.

И это был ещё не весь список.

Она взяла часы Cartier с прикроватного столика, быстро застегнула браслет, прошла мимо зеркала в тонкой позолоченной раме и остановилась на секунду. Устало посмотрела на себя. Это была она – та, кто теперь занимала место Клэр везде, где только можно было.

И, возможно, никто не говорил это вслух, но шёпоты продолжались. В кафетерии, за стойкой с горячими бриошами, за столами в библиотеке, в примерочных зала для репетиций. «Она просто заполняет вакуум», – говорили одни. «Она копирует Клэр», – говорили другие. И кто-то, с иронией, бросал: «Чёрная Клэр Ланкастер».

Но Джиневру это не волновало. Всё, что она делала, было не ради славы. Это было продолжением. Продолжением того, что начала Клэр.

Джиневра переоделась в стандартную униформу «Хиллкреста» – бордовый свитер с эмблемой университета, рубашка с пышным воротником, тёмно-синяя юбка в клетку. Натянула гольфы, бегло окинула себя взглядом в зеркале – и вздохнула. Волосы, как всегда, не слушались. Она заколола их чёрной пластиковой заколкой с янтарной вставкой – той самой, что Клэр привезла ей из Стокгольма осенью.

Темная кожа в жёлтом утреннем свете казалась будто оливковой, с лёгким зеленоватым отливом. На подбородке проступил след от подушки – надо бы припудрить. Свитер, как назло, цеплялся нитками – одна петля торчала с рукава. А юбка совсем уехала вбок, будто сама была не в духе.

Зеркало стояло у стены рядом с книжным шкафом, где пылились энциклопедии по истории моды и несколько томов Vogue International, которые Клэр выписывала ещё с девятого класса. Пол в комнате был из натурального светлого дуба, с кремовым лакированным покрытием, которое скрипело под каблуками туфель. Обои – мягкие, дорогие, с приглушённым рисунком китайских журавлей, почти сливались с белыми молдингами у потолка. Всё было стильно, дорого, без малейших признаков старости. Как и положено в «Брайер-Холле».

Джинни хлопнула дверью и выскочила в коридор.

В кампусе уже начиналось утро. Возле столовой Стиви и Джаред, двое из театрального кружка, курили «Camel Lights» и спорили о новой адаптации Гамлета. На лестнице обсуждали расписание, кто-то бегал с блокнотом, другие – с портфелями от Louis Vuitton. Всё шевелилось, как улей.

На улице Джинни поймал мартовский ветер – злой, резкий. Он подхватил её тёмно-серый шарф и сдёрнул его с плеча. Джиневра торопливо перехватила его локтем и крепко затянула пояс пальто. Меховой воротник щекотал шею, пальто сшито было в Лондоне, по заказу её матери – ещё в прошлом году. Оно сидело безупречно.

Здание фотоклуба располагалось чуть поодаль от главного корпуса, за ухоженными кустами и дорожкой, усыпанной мраморной крошкой. Чтобы срезать путь, Джиневра, как обычно, нырнула за живую изгородь – между корпусом администрации и библиотекой. Охрана, в лице дежурного Джо, всё ещё прохаживалась туда-сюда в своём сером пальто и фуражке с золотым кантом. Он кивнул ей, но не стал задерживать.

На окне фотолаборатории горела красная лампочка – это значило, что внутри шла проявка. Если в главной комнате никого не было, нужно было нажать на медный колокольчик у двери. Он висел там ещё с 1971-го и всё так же дребезжал, как и раньше.

Джиневра вошла. Запах проявителя и уксусной плёнки ударил в нос – знакомый, тяжёлый, въедливый. Она стянула с себя шарф, пальто, повесила всё на крючок, прошла вдоль помещения, и заглянула за угол. На деревянном столе, у настольной лампы, сидел Мэтт Уоррен – светловолосый, слегка сутулый парень с третьего курса, один из лучших печатников фотоклуба.

Он был так увлечён, что не заметил её сразу. Перед ним – десятки отпечатков. Джиневра подошла ближе, и её взгляд тут же застыл.

На столе лежали фотографии Клэр. Разные. Неудачные кадры с осенней ярмарки. Официальные портреты для ежегодника. Снимки с литературного вечера. И, конечно, – лучшие из всех – с весеннего бала. Первого в истории «Хиллкреста».

– Привет, – тихо сказала Джинни, подвигая к себе стул.

– О… – Мэтт вздрогнул, быстро начал сгребать фотографии в кучу. – Я просто… сортировал.

Он не смотрел ей в глаза. Джинни это бесило.

Все вокруг будто соревновались, кто из них быстрее уберёт Клэр из повседневности. Все, кроме неё самой. Для Джиневры Клэр не была просто страницей в альбоме. Это была подруга, человек, с которым она делила каждую осень, каждую победу, каждый спор. И теперь её старались стереть – деликатно, с почтением, но всё равно – стереть.

А Джиневра не собиралась забывать. Особенно – ту последнюю ночь.

Ночь, когда она видела Клэр в последний раз.

20 декабря 1983 года. Общежитие «Брайер-Холл», Хиллкрест.

Комната утопала в полумраке, и лишь лунный свет, пробивавшийся сквозь тонкие кремовые гардины, придавал всему мертвенно-бледный оттенок. Он ложился на полированный паркет, отражался в зеркале у трюмо, крался по тёмным изгибам мебели и вырисовывал на потолке блики, как в старых нуарных фильмах.

Джиневра повернулась на бок, укуталась в одеяло, прислушалась. По коридору прошла вахтёрша миссис Гарднер, её каблуки клацнули дважды и стихли. Комната притихла. Всё, как обычно. Только Клэр всё никак не могла уснуть – она ворочалась, натягивала одеяло, снова сбрасывала, а потом, словно что-то решив, резко села на кровати.

Джиневра приоткрыла один глаз, но тут же притворилась спящей.

Клэр действовала быстро – она поправляла подушку, аккуратно натягивала покрывало, словно собиралась уйти совсем ненадолго. Потом, стоя у шкафа, накинула твидовое пальто с меховым воротником, то самое, что пахло её духами Poison от Dior. Этот запах Джинни бы узнала с закрытыми глазами – он въедался в воздух, в книги, в простыни.

Клэр оглянулась. Вероника храпела в углу, Одри лежала на боку, уткнувшись в шелковую подушку. Джинни не шелохнулась. Их взгляды почти встретились, но Клэр лишь на секунду задержалась и тут же отвернулась. Схватила кожаную сумочку и вышла.

Как только щёлкнул замок, Джинни села, не включая свет. Она не знала, что именно её подтолкнуло – предчувствие или просто любопытство. Натянула пальто поверх пижамы, надела ботинки без носков и выбежала следом, стараясь не производить шума.

Снаружи было холодно, снег хрустел под подошвами. Кампус спал: окна библиотечного корпуса были тёмными, в капелле давно погас свет, только над административным зданием горела тонкая полоска – кто-то, должно быть, задержался с отчётами. Где-то вдалеке хлопнула дверь, лайнула собака охраны.

Джиневра затаилась у клумбы, спрятавшись за подстриженным кустом. Клэр – точка на фоне белизны – шла быстро, не оглядываясь. Её каблуки едва касались земли, движения были резкими, словно она боялась опоздать. Она прошла мимо стадиона, через сад с розами – теперь замёрзшими – и подошла к краю ограды, где в сетке зиял старый разрыв. Его никто не чинил, потому что «никто и так не выходит».

Но Клэр вышла.

За забором начинался лес. Густой, сумрачный, даже при полной луне казавшийся враждебным. Там в теории водились гризли, но это больше звучало как легенда для первокурсников. Хотя в прошлом году одну девочку укусила рысь, и с тех пор лес всё же начали патрулировать. Но не этой ночью.

Джиневра следила, пригибаясь за сугробами, прячась за оградой спортивного зала, за пирамидой из мешков с солью. Она видела, как Клэр остановилась у опушки, оглянулась. Казалось, на секунду она заколебалась, но потом – исчезла между деревьями.

Джиневра прождала десять минут. Её пальцы окоченели, а зубы начали стучать от холода. Ни звука, ни движения. Только деревья скрипели на ветру.

Она вернулась в «Брайер-Холл», осторожно, не оглядываясь. Поднималась по лестнице с каменным сердцем – убеждая себя, что всё в порядке. Что Клэр – просто девушка с тайнами. Что она вернётся утром. Что это не важно.

Но утром Клэр не пришла. Ни через день, ни через неделю. А спустя год – Карл нашёл улику. Первую. Единственную. Достаточную, чтобы назвать её официально мёртвой.

Если бы Джиневра знала тогда, что это была последняя ночь… Она бы не дала ей уйти. Она бы остановила её, крикнула, схватила за руку, отвела обратно. Но теперь – уже поздно. Клэр ушла, и вместе с ней ушёл кусок жизни, который Джиневра так и не смогла вернуть.

***

Джиневра коротко мотнула головой, отгоняя наваждение мыслей. Мэтт сдвинул снимки вбок ладонью, и из-под общей массы выделился один – глянцевый, свежий. Клэр. Белое платье, скроенное безупречно, длинные волосы ровно уложены, глаза смотрят в сторону. За спиной – Эйфелева башня. Джинни знала этот кадр. Точная копия висела на стене у кровати Клэр, чуть выше изголовья, в рамке из чёрного камня, купленной, как говорила она, «на Монмартре, за копейки».

Париж, 1983 год. Тогда отец Клэр оформил ей двухуровневые апартаменты на набережной Орсе, с окнами, выходящими прямо на Сену. Клэр провела там пару недель, писала письма на плотной кремовой бумаге, обводила эскизы балконов тушью, и не уставала повторять, что следующим летом обязательно соберёт всех подруг, чтобы показать, как выглядит её собственный кусочек Европы. Но лето для Клэр так и не наступило.

– Можно я возьму этот? – Джинни уже держала фотографию в руке, не дожидаясь ответа. – Он подойдёт для доски на вечер памяти. Мы повесим его у входа, над свечами.

– Конечно, – Мэтт поднял глаза, немного растерянный, но быстро пришёл в себя. – Я скажу Кэтти, пусть увеличит до формата А3. Или даже больше.

Через стеклянную перегородку было видно, как Кэт в белом халате переносит подносы между столами. Она двигалась машинально, не спеша, и, кажется, не замечала ни разговоров, ни окружающих. Свет красной лампы придавал помещению ощущение полузаброшенного склада. На стене слева висели резиновые перчатки и старый, выцветший от влаги календарь за 1982 год – никто не стал его менять.

– Отлично, – Джинни кивнула. – Сегодня вечером клуб дебатов. Будем обсуждать озеленение за библиотекой. Приходи, если будет время.

Она отодвинула высокий металлический стул, подтянула сумку на плечо и направилась к выходу. На часах было без пяти девять. До начала первой пары оставалось всего ничего, и, чтобы не обходить здание, Джиневра пошла через парковку, где под окнами корпуса стояли трое студентов из архитектурного факультета. Один из них, в плаще и с пластиковой чашкой кофе в руке, коротко кивнул ей. Она не остановилась.

Возле двери в учебный корпус висел информационный плакат: крупным шрифтом было написано, что делать при встрече с медведем, и что предпринять, если кто-то потерялся в лесу. Ниже – номер службы охраны и, для надёжности, отрывные листочки с дежурным телефоном. Один был оторван.

Джиневра прошла мимо. Левое крыло пахло воском и пылью от коврового покрытия. В коридоре старшекурсница Шарлотта ругалась с преподавателем истории из-за опоздания – её голос был слышен из-за угла. Где-то хлопнула дверь. Фон за спиной казался слишком громким, и Джинни не сразу поняла, что опять думает о Клэр.

Она помнила то, чего не сказала ни во время официальных допросов, ни позднее. Даже Одри с Вероникой. Даже когда в комнату приходили люди из полиции в своих светлых плащах, и задавали одинаковые вопросы. Джиневра тогда молчала. И продолжала молчать.

Клэр могла исчезнуть не случайно. И если бы кто-то действительно знал её полностью, знал всё, то вряд ли позволил бы ей остаться в «Хиллкресте». Она хранила секрет, а Джиневра – единственная, кто знал, с чем тот был связан. Она не могла рассказать. Не могла предать Клэр. Вдруг она где-то здесь. Живая. Прячется. Наблюдает. Хоть это и было глупо, но всё же тело не нашли, а секрет, который хранила Клэр, мог бы объяснить её пропажу.

С этой мыслью она вошла в кабинет философии и заняла своё место. Второй ряд от окна, ближе к радиатору. Парту, где раньше всегда сидела Клэр.

Глава 2.

В ту ночь не спали трое.

В тот же день, в обеденный перерыв, пока Джиневра бродила где-то по кампусу, проверяя списки участников студенческих объединений, а Вероника, скорее всего, отшивалась за лавкой мисс КолуЭлл вместе со своей группой Black Hearts, Одри сидела одна в университетской столовой за круглым деревянным столом у окна. Она выбрала овощное рагу и крепкий горячий чай с лимоном, навалила сахар двумя ложками – привычка, оставшаяся с осени.

Вокруг гудела привычная суета. За соседним столом две первокурсницы обсуждали новую кожаную куртку, которую одна из них заказала из каталога JCPenney. В углу двое студентов, Брайан и Дуг, оживлённо спорили о предстоящем матче по баскетболу, держа в руках красные пластиковые подносы. Один из них жевал багет с тунцом. В дальнем конце столовой миссис Рейнольдс, работница раздачи, поправляла коробки с чаем, бурча себе под нос.

Одри не спала уже пару ночей. Глаза покраснели, движения стали медленными, как будто всё происходило в полумраке. Мысли крутились вокруг одного: она больше никогда не увидит Клэр. Не услышит, как та открывает дверь в комнату, не услышит её болтовню перед сном. Не услышит звонкий, всегда немного насмешливый смех. Невозможно было поверить, что этого больше не будет.

Они с Клэр были очень близки. Даже цвет глаз у них совпадал – зелёный, глубокий, почти изумрудный. Из-за этого они в шутку называли себя сестричками. Это было глупо, по-детски. Клэр всегда подмечала редкость, и Одри ей верила. Иногда они сравнивали свои зрачки в зеркале, шепча, будто это какой-то магический знак, что они – одна команда.

Новость о том, что Клэр мертва, пронзила Одри остро и неожиданно. Всё в теле сжалось. Она не хотела верить. Ей хотелось, чтобы всё оказалось ошибкой. Чтобы Клэр вернулась в общежитие и сказала, что уехала в Париж, не предупредив, потому что стыдилась, потому что не хотела устраивать сцен. Чтобы оказалось, что кто-то ошибся – её просто перепутали. Что вся эта история с похоронами – нелепая путаница. Всё что угодно, лишь бы не правда.

Но день за днём подтверждалось одно: Клэр нет. И никто не знал, как это произошло.

Больше всего Одри беспокоила Джиневра. Та заняла всё, что раньше принадлежало Клэр. Она взяла на себя организацию почти всех клубов, которыми та руководила: театральный, литературный, студенческую газету, дискуссионный кружок. Даже над благотворительной ярмаркой теперь работала она. И теперь, к завтрашнему дню, полностью взяла в свои руки организацию вечера памяти Клэр Ланкастер.

Одри видела, как Джиневра раздавала указания в библиотеке, разговаривала с Ванессой Грин по поводу оформления сцены, обсуждала со старостой второго курса, Чейзом Уилсоном, список выступающих. Всё – деловито, строго, с чёткой расстановкой задач. Казалось, ей и в голову не приходило, что речь идёт не просто о мероприятии, а о прощании с человеком.

Одри не сомневалась: Джиневру не волновала смерть Клэр. Всё, что она делала – было ради контроля. Ради влияния.

Сама Одри тоже кое-что скрыла от полиции. Думала, что это не имеет значения. Подруги ведь не бросают друг друга. Но теперь ей казалось, что, возможно, стоило сказать. Хотя бы намекнуть.

20 декабря 1983 года. Хиллкрест. Общежитие «Брайер-Холл».

Одри открыла глаза. Комната была погружена в полумрак, лишь свет полной луны пробивался сквозь жалюзи и падал на пол, вычерчивая прямые полосы на вытертом ковре между кроватями. Снаружи, за старинными окнами с деревянными рамами, возвышалась университетская башня с циферблатом – стрелки на нём замерли на половине третьего.

Тихо потрескивал радиатор у стены, один из тех, что прогревались только наполовину и требовали удара кулаком, чтобы снова заработали. Где-то за стеной скрипнула чья-то дверь, хлопнули тапки по линолеуму коридора – жизнь общежития не замирала даже глубокой ночью.

Одри поморщилась, откинула волосы с лица. Голоса. Тихие, приглушённые, доносящиеся из ванной. Дверь в неё находилась в самом начале комнаты, возле входа. В «Брайер-Холле», в каждой комнате, была своя ванная – узкая, с душем за пластиковой ширмой и овальным зеркалом с облупленным краем.

Одри приподнялась на локтях и оглядела комнату. Справа – кровать Вероники, заваленная джинсовой курткой Levi’s, пустой банкой Pepsi и кассетами, среди которых валялась одна с надписью Black Hearts – Rehearsal #3. Рядом – её кеды с ярко-красными шнурками. На другой стороне – пустые кровати Клэр и Джиневры. Одеяла на них были аккуратно заправлены.

Голоса в ванной становились всё громче. Одри, не раздумывая, встала, надела шерстяные носки, прошла пару шагов по скрипящему полу и осторожно опустилась на корточки у двери. Прислонилась ухом.

– Ты с ума сошла?! – голос Джиневры был напряжённый, жёсткий, совсем не такой. В нём была угроза.

Следом – всхлип. Клэр. Затем – глухой стук, будто что-то упало. Потом – ещё один звук. Пощёчина?

– Пожалуйста… – раздался тихий голос Клэр, почти шёпот, и следом – открытый, срывающийся плач.

Одри замерла. Её сердце застучало сильнее. На секунду ей захотелось вмешаться, постучать, спросить, что происходит, но вдруг щёлкнула ручка. Она бросилась к своей кровати, юркнула под одеяло и замерла, стараясь дышать ровно.

Дверь открылась. Тихо скрипнули доски пола. Кто-то прошёл мимо, быстро, не оглядываясь. Кровать заскрипела. Клэр вернулась. За ней – Джиневра.

Комната снова погрузилась в тишину. Только Вероника тихо храпела в свою подушку, шевеля носом.

Клэр не спала. Одри слышала, как она ворочалась, вздыхала, стягивала одеяло, потом снова укрывалась. Так прошло минут пятнадцать. И вдруг Клэр вскочила.

Натянула джинсы, закинула в сумку какие-то бумаги, ключи, заколку. Надела на голову повязку – ту самую.

Одри сначала подумала, что наступило утро. Возможно, Клэр снова торопится на одну из своих репетиций – в те дни она почти не сидела на месте, постоянно крутилась вокруг рождественского бала: костюмы, декорации, прогон сцен.

Но в следующее мгновение за ней пошла Джинни. Тихо. Без слов. Её силуэт в темноте показался резким, напряжённым. Взгляд – если Одри не показалось – был наполнен чем-то странным. Злобой? Нет, скорее, хищной решимостью.

Прошло тридцать минут. В комнате было глухо. Одри лежала в кровати, сжимая край одеяла, всё сильнее тревожась. Что это было? Зачем они уходили вдвоём? У них же не должно быть секретов…

Она подошла к окну. Тяжёлые портьеры отодвинулись, заскрипел карниз. Снаружи было тихо, заснеженно, воздух казался промёрзшим до костей. На фоне леса, возле старого забора, что огораживал территорию кампуса, Одри увидела Джинни. Та выныривала из-за деревьев, пробираясь сквозь дыру в ограде. Выглядела запыхавшейся, лицо – напряжённое. Она оглянулась и исчезла в темноте.

***

Позже Одри вспоминала именно этот момент. Именно ту дыру в заборе. Потому что именно в той стороне была пещера, где – спустя год – нашли повязку Клэр.

Одри не хотела верить. Нет, Джиневра не могла быть виновна. Они ведь были подругами. Да, между ними бывали ссоры, недомолвки, Джинни иногда язвила. Но Клэр всегда относилась к ней по-доброму, по-настоящему тепло.

Однако теперь всё будто встало на свои места. Особенно когда Джинни заняла место Клэр. Почти везде.

Одри видела, как Джинни говорила с преподавателем мистером Кроу у доски – с тем самым выражением лица, с каким Клэр год назад убеждала его утвердить её пьесу для Рождественского бала. Джинни жестикулировала, наклонялась вперёд, в голосе её звучал тот же напор.

Одри очень хотела прямо сейчас подняться, сбежать вниз по коридору, выбежать во двор и рассказать охране всё. Неважно – Джо там сегодня или Марк, главное, чтобы кто-то услышал. Рассказать о той ночи, о голосах за дверью в ванной, о том, как Джиневра ударила Клэр, о криках и рыданиях, о том, как Клэр потом схватила сумку и ушла. Но что она могла сказать сейчас, спустя год, когда тогда говорила, что ничего не слышала? Что крепко спала, как мёртвая. Слово в слово – так сказала и Джинни.

Одри сделала глоток чая. Он был горячий, крепкий, чуть терпкий, и вкус лимона смягчал его. Она отломила дольку, разжевала её, не почувствовав вкуса. Руки дрожали, но она пыталась не подавать виду.

Одри машинально подняла взгляд – и замерла. По коридору проскользнула Джиневра. Шла быстро, чуть пригнув голову, будто не хотела, чтобы её узнали. В руках она держала цепочку. Маленькая, серебристая, с подвеской в виде листа клевера – такую Одри видела на Клэр той самой ночью. Точно такая. Та самая.

Сердце Одри забилось чаще.

Подвеска исчезла вместе с Клэр. Ни среди вещей, ни в её комнате, ни в потерянных украшениях – нигде. А теперь она у Джинни. Просто в руках. Без объяснений.

Одри продолжала сидеть. Она сжала чашку сильнее, но не отводила взгляда от конца коридора. Голоса в столовой сливались в гул. Всё было как всегда. Только не для неё.

Глава 3.

За кулисами всегда много тайн.

К вечеру актовый зал «Хиллкреста» просыпался в шуме барабанов и громкого звона гитар. Мягкий свет люстр падал на пыльные портьеры, на бархатные кресла с потёртыми подлокотниками, на покрытый полумраком оркестровый котлован. Пахло воском, полиролью, старым деревом и Эллектричеством. Сцена заливалась светом прожекторов, а из динамиков в углу гремели басы – репетиция Black Heart шла полным ходом.

Когда Карл Вудс в третий раз ударил по большой бочке, деревянный пол под сценой гулко отозвался. Вероника Слоан сидела на огромной концертной колонке, свесив ногу, болтая кроссовкой и рассеянно наматывая рыжую прядь на палец. Она не замечала, как жар от софитов пробирается под её свитер, как гудит пол под подошвами, как из коридора пахнет чем-то солёным – в столовой как раз подавали печёную ветчину с ананасами. Всё это было мимо.

На сцене суетились остальные участники группы. Джексон, с обнажённой бритой головой и широкими плечами, в джинсовой жилетке без рукавов, стоял с мрачным выражением лица, копаясь в афише весеннего бала. Пальцы его были крепкие, с мозолями от струн, а жилетка натянулась на рельефной спине. Листы афиш были отпечатаны на плотной бумаге, шрифт – серебряный, с чёрными завитушками. Black Heart стояли в самом конце – выступление на афтер-пати. После шампанского, танцев и всех тех, кто имел больше связей, чем они.

– Джиневра могла бы вообще нас не приглашать, – буркнул он, вытирая ладонью вспотевший лоб. – Мы будем играть перед персоналом и бухими выпускниками?

Рони не ответила сразу. Она чуть склонилась вперёд, поправляя спущенные гольфы. На ней был тот самый бордовый свитер с гербом «Хиллкреста», юбка в клетку, подогнутая вручную до неприличия коротко, и те самые белые гольфы, что уже начали терять упругость.