Как я ел и худел

Учитель ушёл, а Мила достала с верхнего яруса большую стальную миску, из ящика стола, который выдвинулся сам – вилку.

– Холодильник с яйцами – вон, принеси три штуки.

Я сделал два шага и открыл холодильник. Внутри царил безупречный, почти лабораторный порядок. Белый великан был заставлен прозрачными контейнерами, все с наклейками и датами. Яйца лежали в пластиковом лотке-кассете.

Я вытащил три штуки и хлопнул дверцей.

– Яйца надо вымыть в тёплой воде специальным пищевым мылом. Приступай – Мила показала рукой на мойку.

Я помыл яйца под водой, которая сама полилась из крана, и остановилась в тот момент, когда я отнял руки, затем вытер бумажным полотенцем, огромная бобина которой висела над мойкой, и протянул яйца Миле.

– Я разобью первое яйцо. Не приведи господь тебе использовать для этого нож – если Учитель увидит, убьёт. Смотри.

И Мила легонько стукнула яичко о столешницу, затем ловко разломила его на две половинки, и, перекатывая желток из одной половинки в другую слила белок в миску, а желток плюхнула в подставленную чашку, скорлупа полетела в огромный мусорный контейнер, который выдвинулся из столешницы как по команде.

– Теперь твоя очередь. Справишься?

Я усмехнулся. Видимо Мила считала меня дурачком, который не умеет разбивать яйца без ножа. Я быстро повторил за начальницей нехитрую операцию с оставшимися двумя яйцами, и хитро улыбнулся: знай наших!

– Ну если ты такой умный, держи вилку, и приступай.

– А миксер есть?

– Для того блюда миксер использовать нельзя. Белки должны наполниться воздухом небыстро, нужно взбивать непрерывно в течение часа. Останавливаться нельзя, иначе придётся начинать заново. Приступай! А король Англии ждать не будет.

Я взял вилку из тёплой руки Милы, и начал круговыми движениями взбивать белок. В ту же секунду на плитке пола, на которой я стоял, зажёгся таймер обратного отчёта. И я убедился, что Мила не шутит. Я развернулся и посмотрел на холодильник, и на нём сразу высветились идущие в обратном порядке зелёные цифры: «00:59:28».

«Да вы издеваетесь!».

Я посмотрел на потолок, и на нём также увидел зелёный таймер.

– Не сбавляй темп. Пять секунд жёлтого или три секунды красного – и всё придётся начинать заново.

«Или я попал в Ад? И черти глумятся надо мной?», – подумал я и увидел, как таймер, зажёгшийся на столешнице, окрасился в жёлтый.

– Уже устал? Работай давай! В темпе! – крикнула Мила, и показала круговым движением руки, как быстро я должен взбивать белки.

В миске творилось безобразие. Проклятые белки не хотели взбиваться, на их поверхности роилась крупнопузырчатая пена, состоящая из вздутых сот, которая, как морская пенка, быстро таяла. Я намешивал новую, и новая следом и следом быстро проваливаясь в небытие. Эти яйца были рождены курицей, которая ненавидит людей!

Прошло только десять минут, а я совсем выбился из сил. Болела вся рука от кисти до плеча, гудела голова, которая быстро потяжелела, даже ноги устали, будто я весь день взбирался на гору. И как назло циферблат зажёгся оранжевым, а через пять секунд красным. Я усилил темп, и цифры вновь окрасились в зелёный.

В тот момент, когда я готов был бросить миску в раковину, сорвать с себя китель и ехать назад в Тулу, броситься в ноги к Хозяину и забыть об этом кулинарном Аде как о кошмаре, возник Учитель, посмотрел мне в глаза сочувствующим взглядом и стал кивать головой в такт взбиванию.

– Не останавливайся, плавней, но быстрей, расслабься, пусть твоя рука отдыхает, ведь ты делаешь благое дело – основу для первого блюда, которое отведает заждавшийся король Англии! Сегодня у нас максимальная подача. Мы сделаем двенадцать перемен блюд. По легенде, Сатана написал книгу для поваров «Желудок Ада», в котором запечатлел рецепты тринадцать блюд, способных довести любого до экстаза. Первое блюдо самое простое, оно будит низменные желания, второе оставляет более богатое послевкусие – и так далее. Книга – это просто легенда, и была ли она на самом деле – никто не знает. Скорее нет. Но что точно известно, что как минимум двенадцать блюд из тринадцати существуют, и все они подаются в нашем ресторане. Мне осталось найти рецепт тринадцатого блюда, чтобы вкусить блаженство и дать это блаженство всем посетителям моего ресторана. Сейчас я лучший. А хочу стать неоспоримым!

Под байки Учителя я почувствовал, что работать стало легче. Рука сама взбивала, тяжелое занятие превратилось в сладкую рутину, которая доставляла удовольствие. Я полностью отключился от посторонних мыслей, и был сосредоточен на белках, которые закручивались в плотную белоснежную пену.

– Я посвятил пятьдесят лет своей кулинарной жизни, чтобы открыть двенадцать рецептов. Один бы я не справился. Мне помогали лучшие. В поисках поваров-виртуозов я объездил весь мир, и собрал команду по крупицам. В мою Академию могут попасть только достойные. Твои макароны были идеальны – и даже лучше. Ты не стал делать их альденте, а, напротив, чуть переварил. Сварены они были в бульоне на говяжьей кости, это я сразу понял. В соусе чувствовалось сливочное масло, сыр, петрушка, кардамон, смесь перцев. Но я так и не понял, в чём цимес блюда? Секретный ингредиент. Он есть в любом блюде. И в твоём тоже был.

Я раскрыл рот, чтобы ответить, но Учитель приложил палец к своим тонким губам.

– Я догадаюсь сам. Не подсказывай. Козий сыр?

Я покачал головой.

– Трюфель? Или белый молотый гриб?

Я усмехнулся. Добавлять трюфель в макароны для подачи в кафе… Однако.

– Ладно, ладно. Оставим загадку на потом. Сейчас более важное дело. Мила приготовит с тобой первое блюдо в нашей подаче – «Розовое неизменное».

Учитель ушёл, и на его место встала Мила, продолжая подбадривать меня. Но теперь помощь мне была не нужна – я лепил белковое блаженство, вилка стала продолжением кисти, и воздушная масса обрела и смысл, и святое предназначение.

Вскоре время на виртуальных часах остановилось, и Мила жестом показала мне, чтобы я продолжал взбивать. Она отмерила сахарную пудру на весах, пятьдесят граммов, и всыпала в белки. Снова загорелся обратный отчёт – десять минут, в конце которого подъехала небольшая тумбочка с большим экраном на двери, Мила присела на корточки и внимательно посмотрела в экран, после чего дверь щёлкнула, и повариха достала склянку с откручивающейся пипеткой, внутри пузырька была прозрачная жидкость, Мила осторожно открутила, набрала в пипетку амброзию и капнула три капли в миску с белками, вернула приправу на место, и тумбочка уехала восвояси.

– Это секретный ингредиент. Ведь не только в твоих блюдах есть прелесть!

– Слёзы младенца или котёнка? – пошутил я.

Но Мила только ухмыльнулась в ответ. В этот момент к нам подошёл высокий худой повар с красивым лицом, на голове была надета кепка с зелёным козырьком, в руках был кондитерский мешок.

Мила выхватила у меня из рук миску, облизнула вилку, её глаза недобро сверкнули, она отбросила вилку в раковину, достала из открывшегося ящика большую салатную ложку, и быстрыми уверенными движениями отсадила белок в кондитерский мешок, облизнула ложку, кинула её в миску, а миску в раковину, и на неё сам, без команды, полился кипяток. Парень сжал в руках мешок с кремом и начал пятиться назад, шепча что-то нечленораздельное, его глаза горели безумием, Мила шикнула и, как кошка, кинулась к повару и резким движением выхватила мешок у него из рук, тот сделал нелепое движение рукой, и пару капель крема из мешка попали на живот кителя. Глаза мужчины зажглись живым огнём, он неестественно нагнулся и стал слизывать амброзию с живота, стараясь оттопырить китель ближе к лицу. Мила вспыхнула и закричала, будто её ошпарили кипятком. Как из-под земли вырос огромный бритый амбал в чёрном костюме и чёрном галстуке – и ударил пудовым кулаком в голову в область левого уха красавцу. Тот повалился на бок, затрясся в припадке, и кровь начала заливать пол. Подскочил ещё один амбал, схватил поварёнка за ноги, а второй за руки, и живо потащили несчастного вон из кухни.

– Такие у нас порядки, блюда, в которых добавлен секретный ингредиент, пробовать нельзя. До – хоть и не приветствуется, но можно, после – табу, – невинно сказала Мила, причём голос её звучал как ни в чём не бывало.

– Куда его понесли?

– Порубят и отправят в фарш на пирожки, – сказала Мила и засмеялась.

Этот смех должен был разрядить обстановку, но мне стало неуютно. Видя это, она добавила:

– Ничего с ним не будет. Просто проучат. Завтра увидишь его. Ну может лицо украсит бланш – ничего, переживёт. У нас тут высокая кухня, а не богадельня. Ты не забыл, что вечером будешь готовить омлет для Учителя? Мой тебе совет. Чуть отойди от классического рецепта. Прояви смекалку. Но не увлекайся.

Я кивнул.

– А что будет с белками дальше?

– Сделаю розы и запеку в духовке на открытом огне. Жар в ней великий, пирожные будут попадать в печь на специальной транспортной ленте, затем заходить в холодильную установку, и так по кругу сотни раз до готовности.

– Дай угадаю, шестьсот шестьдесят шесть раз? – спросил я.

Мила улыбнулась моей шутке.

– Пусть будет так, если тебе хочется верить в сверхъестественное. А на выходе готовое блюдо станет розами, отличить которые от живых будет невозможно. «Розовое неизменное» подаётся тремя бутонами на тарелке, усеянное лепестками живой розы.

Глава 3. Небесный омлет

День прошёл как в тумане. Если бы не Мила, я бы точно свихнулся на этой кухне ада. Чёртовы повара сверкали проклятыми кепками и их запотевшие суетливые рожи вызывали стойкое отвращение. В тот день я понял, что мне предстояло стать таким же, как они – безжалостной машиной по изготовлению блюд высокой кухни. В этих блюдах красота внешняя конкурировала с гармоничностью вкуса. В греческих мифах написано, что боги на Олимпе питались амброзией. Из этой легенды можно вынести нехитрую истину: чтобы вкусить амброзию, нужно быть богом. В нашем ресторане амброзию подавали людям. Есть ли в этом смысл? Я пока не понимал.

Ах, эта высокая кухня! Есть ли в ней смысл? Учёные говорят, что рецепторы во рту способны воспринимать пять вкусов: сладкий, солёный, кислый, горький и умами. Задача повара – сделать так, чтобы заставить вкусовые сосочки трепетать от восторга. Но человек чувствует еду не только ртом. Он поглощает глазами цвет и эстетику, вдыхает аромат. Поэтому сводить всё к пяти вкусам – грубая ошибка.

К концу дня я знал о нашей кухне достаточно, чтобы разбираться если не в тонкостях, то в толкостях. Повара носили кепки с красными, зелёными и синими козырьками. Моя кепка была с синим козырьком, что означало, что я ученик. Я подчинялся поварам с красными и зелёными козырьками и должен был выполнять самую простую работу, такую, как чистка и нарезка овощей, варка соусов, в общем: «Сбегай, подай, с глаз слиняй». Зелёные козырьки были помощники поваров, которые выполняли указания шефов, собирали из заготовок блюда. Ну а красные – шеф-повара, которые контролировали процесс, готовили сложные блюда, финализировали подачу, в общем, были волшебниками кухни.

Мила носила кепку с красным козырьком и была не только шеф-поваром, но и правой рукой Учителя. Она мне рассказала «по секрету», что босс ищет таланты и приглашает гениев в свой ресторан, чтобы они раскрывали свой потенциал. Совершенству нет предела, сказала Мила. На мой вопрос, что за представление было днём, когда повар кинулся облизывать своё пузо, на которое попала капля крема, Мила мило улыбнулась, а потом захохотала.

– Знаешь, – сказал она, – если ты будешь и дальше задавать вопросы, на которые я не хочу отвечать, мы с тобой распрощаемся. Я же сказала: забудь! А ты продолжаешь лезть с расспросами. Это высокая кухня, котёнок! Тут такие порядки. Не такое увидишь. И если просят – выполняй без вопросов. Тут неуправляемых не любят. Ты же не такой, как этот придурок?

– Не такой…

– Ну вот и чудно, вот и славно.

После этого разговора въедливые вопросы Миле и другим поварам я не задавал. Я быстро привык к странностям и вскоре начал воспринимать абсурд как логичную часть высокой кухни: искусство требует жертв. Моя задача на первое время была – просто закрепиться в этом логове, поэтому я стал серой мышкой и старался не светиться.

В двенадцатом часу ночи, когда мои ноги превратились в две варёные макаронины и суета вокруг стала обыденностью (так быстро, так скоро привык!), в кухню зашёл Учитель. Он хлопнул три раза в ладоши, и повара, которые до этого готовили кухню «ко сну», за несколько секунд исчезли, так драпают по щелям тараканы, если ночью включить свет.

– Я долго ждать буду? – Учитель обращался ко мне.

Я ошалело посмотрел по сторонам, не понимая, что он от меня хочет. Наверное, чтобы я ушёл. Я развернулся и пошёл в комнату отдыха за вещами.

– Сорвигруша, ты идиот? Я жду омлет! У тебя есть десять минут. Приступай немедленно!

Я действительно почувствовал себя непревзойдённым идиотом. Ни слова не говоря, я кинулся к сковородам, которые висели рядом с плитами. Нужно было выбрать оптимальную. Из нержавейки не подойдёт – велика вероятность, что яйца прилипнут. Чугунная – перегреет блюдо, корка будет слишком плотная. Из сплава алюминия, меди… А где же, чёрт возьми, с антипригарным покрытием?

– Ндас… – сказал Учитель. – Вижу твоё замешательство. Возьми керамическую. Вот, белая. Давай быстрей.

На керамике я не готовил, но читал про неё. Нагревать нужно аккуратно: чувствительна к перепадам температуры. Я включил среднюю газовую конфорку на небольшой огонь, поставил сковороду диаметром 26 сантиметров, бросил взгляд на Учителя, который стоял в тени скрестив руки на груди. Странно, подумал я, ведь кухня светлая, везде софиты, а он стоит в тенёчке…

Я достал из холодильника три яйца, топлёное сливочное масло, сливки жирностью 10 процентов, молоко. Яйца помыл губкой с мылом, высушил бумажным полотенцем.

Яйца я брал по одному в правую руку, бил об стол и быстро отправлял в стальную миску, раскрывая пальцами, скорлупа сразу летела в мусорную корзину. Вбив яйца, я не забыл про сковороду, которая уже нагрелась. Я кинул в неё столовую ложку топлёного масла и влил на глазок через дозатор на бутылке немного растительного масла без запаха.

– Яйца ты ловко разбил, ничего не скажу… А зачем подсолнечное добавил? – услышал я из тёмного угла.

Я посмотрел в сторону Учителя и увидел, что он сделал пару шагов в мою сторону, и софиты за ним зажигались, а перед ним гасли.

– Так зачем ты это сделал, чёрт побери? – раздался голос у моего плеча.

«Отвлекает», – подумал я.

Я влил на глазок сливки, где-то ложек пять столовых, добавил тоже на глаз граммов 50 молока, взял венчик и начал взбивать.

– Сливочное горит на низких температурах. Подсолнечное не даст быстро окислиться.

Масло зашипело, я взял сковородку и круговыми движениями распределил масло по дну и бортикам.

– Солить не будешь?

– Соль вкус крадёт. Соль для блюд, которые подают в столовых.

– Однако ты дерзок, – сказал Учитель, в его голосе чувствовалась ирония.

Я влил яичную смесь в сковороду, она идеально ровно легла, накрыл крышкой, слегка прибавил огонь, чтобы компенсировать падение температуры, а секунд через сорок убавил. Через четыре минуты влажный, упругий, желанный омлет был готов. Я покачал его в сковороде и убедился, что блюдо не пригорело. Одно уверенное движение – и омлет сполз на белоснежную плоскую тарелку.

– Готово. Через минуту можно пробовать. Сейчас слишком горячий.

Учитель достал из кармана вилку и вышел в софиты. На его лице не было морщин. И маленькие серые глаза излучали довольствие.

– Я горячего не боюсь. Попробую. А насчёт соли. В одном яйце до ста миллиграмм натрия. По сути, они уже солёные, и солить омлет, это такой же абсурд, как есть сладкий торт и запивать чаем с сахаром или мёдом.

Учитель отломил вилкой кусок омлета, поднёс ко рту, замешкался, а затем засунул в рот, прожевал и проглотил. Затем снова ушёл в тень погасшего софита.

– Неплохо. И всё на глаз. Это и есть искусство, ха-ха. Но в любом искусстве нужен порядок. Порядок бьёт класс. Если всегда делать по наитию, то искусство останется искусством, тем, что делают люди. И к богам мы не приблизимся ничуть. Ничуть. Понимаешь о чём толкую? Со временем поймёшь, Сорвигруша! Завтра в двенадцать как штык. Мила покажет, где тебе кости бросить. Повара оставили тебе домывать грязную посуду, вон, смотри, гора тебя ждёт.

Я посмотрел на кастрюли и сковороды, которые отмокали в раковинах, а когда повернулся, Учителя не было. И только тёмное пятно под погасшим софитом говорило о том, что он только что был тут, говорил со мной.

– Как ты тут Сорвигруша? Сам с собой разговариваешь небось? – раздалось откуда-то снизу.

Я посмотрел вниз и не поверил глазам: в ногах стоял маленький человечек чуть выше моих колен. У него была крупная голова с лицом лет сорока. Орлиный большой острый нос, маленькие близко посаженные глаза, крупные красные губы – натуральный карлик из сказки «Карлик-нос». Одет он был в белый кителёк – как мой, только карликовый. А на башке кляксой лежала кепка с зелёным козырьком: значит, парнишка был помощником повара.

Я зырил на карлика и подбирал в головушке слова, которые бы его не обидели. Младой человек? Уважаемый? Добрыня?

– Мне Мальвина поручила показать тебе, Сорвигруша, твою кровать. Я Балонез. Звать меня тэк.

– Мальвина?

– Да-с, Мальвина, которая Мила. Но я прозвал её Мальвиною, потому что думаю, что ей пойдут, очень пойдут синие волосы. Ты только не выдавай меня, Сорвигруша. А то, если она прознает, как я её величаю за глаза, мне конец.

Балонез говорил то ли с итальянским, то ли с испанским акцентом, живо жестикулировал маленькими ручками и топтался на месте. Со стороны могло показаться, что маленький мальчик пришёл на дискотеку и танцует перед взрослыми.

– Мне ещё мыть посуду… – сказал я.

– Ну а я на что? Лишняя пара рук тебе в помощь, Сорвигруша.

– А мне вас… тебя называть как?

– Балонез и называй. Имён учитель не любит. Балонез – как майонез, легко запомнить. Состав мой такой: пара яиц, стакан маслица, пара щепоток соли и перца, немного дижонской горчицы. Именно дижонской, запомни. Ну ложечка лимонного соке… (саке, ха-ха!). Ну-ка подсоби, я буду сковороды драить. Давай, давай, подними меня!

Балонез встал на цыпочки и потянул ручки вверх, я подхватил его и поставил на стол, на котором до этого готовил омлет для учителя.

– Ммм. Целый день ничего не жрал. Тут капелька специй есть в омлете?

– Специй? Тут днём одного повара громилы утащили, который попробовал Розовое неизменное… Мила… Мальвина в него капнула несколько капель прозрачной жидкости. Это и есть специя? – спросил я.

– Специя, специя. – карлик облизнул щёки от уха до уха невероятно длинным языком, который, казалось, не был использован на всю длину, – Только зелёным козырькам, как у меня, а тем более синим, как у тебя, её пробовать нельзя. А так хочется! Ну да ладно, посуда себя не перемоет. Приступаем.

Балонез засучил рукава, снял сначала лакированные туфли, а затем штаны и залез в большую раковину.

– Ты мне сковороды подавай, а я драить буду. Так будет удобней.

И повернул краны. Полилась вода. В разворачивающемся абсурде я, Сорвигруша, начал подавать сковороды. Карлик драил чугун стальной мочалкой, керамику и нержавейку – мягкой губкой.

– Я тут уже год или два. А может и три. Времечко тут не уловишь. Начинал, как ты, с синего козырька. Меня шпыняли как духов в армии. Получал ли я коленом в голову? Многократно! И специально, и не специально. Запомни мои чёртовы слова, Сорвигруша: чтобы дойти до последнего рецепта, придётся готовить самого себя. Аааа… Уууу.

И Балонез завыл, как крошечный пёсик, только что вылезший из живота суки.

– А маленький гномик / Сел на подоконник / В ручках – бутерброд / И жуёт, и жуёт… Смотри, Сорвигруша, видишь? – Балонез держал в крошечной ладони надутый мыльный пузырик. В пузыре отражалось крошечное лицо Балонеза, – я форменный красавчик! Аааа… Уууу.

Ладошка сжалась, пузырик лопнул. Балонез захохотал и снова облизал щёки от уха до уха длинным языком-змеёй.

– Как думаешь, я адово создание или божие, Сорвигруша? Мамашка отказалась от меня, назвав исчадьем. Папка оставил. И я жил у папки своего, пока он не умер от цирроза печени. А потом я попал в интернат. И там животные из меня сделали человека. Как же они надо мной издевались! Засовывали в трубы, били, подвешивали на вешалки, и я дрыгал ножками. Ну как тебе такая откровенность? А потом я вышел из ада и попал в новый ад. Но расскажу после.

Балонез подмигнул, слизал мыло с губки и выдул пузырик, который полетел вверх (к звёздам: а звёзды ждут в гости пузырик: лети, лети, дорогой, только не лопни).

Через три часа кухня была приведена в порядок. Шёл третий час ночи.

– Пошли, синий. Кстати, я твой наставничек. Приставили меня к тебе. Буду учить понемногу-многу. – И Балонез лихо спрыгнул со стола, я был весьма удивлён, что он не переломал ноги, – и штаны мои захвати. И туфли. А то завтра повара не поймут юмор, увидев на рабочем столе мои чистейшие туфельки. И это… если ночью услышишь шорох – не открывай глаза. Ха-хи.

Я схватил карликовые штанишки-мишки (а вот мишки – и кто ж мне запретит так сказать? Вселенная? Или может был редактор? Да пошёл он к чёрту!) и карликовые туфельки и пошлёпал за Балонезом, который семенил в белых носочках в коморку (так называли повара помещение для переодевания и отдыха).

– Мне сначала дали верхний шкаф. А когда я возмутился, получил под дых от начальства. Прямо пинком под дых. Да-с, синим козырьком я хлебнул горюшка. Но вот я стал зелёным, и шкафчик мне поменяли. Теперь табуретку на табуретку ставить не нужно и отшибать бокушки, падая. Я сломал три ребра, Сорвигруша! Поменял рёбра на бесценный опыт. Когда я стану красным козырьком, то смогу пробовать специю…

И карлик снова облизнулся. Всё это время он стоял в трусах у своего шкафчика, не решаясь его открыть. Потом поддел ногой нижнюю кромку дверцы и отворил уверенным носко-движением.

– Знай наших, Сорвигруша. А штанишки ты мои отдай! Я тебе помог. А то бы ты до утра не управился. А у Мальвины виды на тебя. Она сказала: «Иди, помоги». А я ответил: «Я рыжий что ли? Я ж брюнет-красавец!». А она: «Хочешь стать красным, поможешь. А не то хренушки тебе, а не специя». Вообще я вольно озвучил слова Мальвинушки. Вольно-вольно. Но для краски, для краски.

Вскоре я катил свой серый чемодан «Американ Туристер» по кафелю, Балонез шлёпал впереди, показывая дорогу. Тёмные узкие коридоры. Жёлто-коричневые лампы на потолках и стенах, и тишина. Не хватало маньяка с ножом, который выскочит из-за угла. Но этим маньяком мог вполне оказаться карлик с длинным языком.

– Грохочет он у тебя сильно. Смазать бы маслицем. А вообще ты бы не шумел. А то отмутузят красные козырьки. И я заодно с тобой попаду под раздачу.

Я приподнял чемодан над полом за ручку и пошёл: за спиной рюкзак, в правой руке чемодан…

Неожиданно Балонез остановился и показал маленькой ручкой, которая отбрасывала большую тень, в конец коридора, который проваливался в чёрное пятно: лампа не горела.

– Комнатка твоя – в конце. Там спал один ученик повара, пока не исчез. Теперь место свободно. На другом конце коридора, – и указующая ручка развернулась на меня, тень переметнулась и шлёпнулась на другую стену, – туалет и душ. Ходи смело, только не шуми. Тапки надень мягкие. Я бы дал тебе свои, у меня их много, но сам понимаешь, они тебе маловаты будут.

– Так а что стало с тем парнишкой, который спал в моей комнате?

– Парнишка? Да он в годах уже был. Способный пенсионер. Да чёрт его знает. Может, свалил на волю, а может, стал частью красного соуса, что подают с бараньей ногой.

– Тут как в тюрьме?

– Пока не подпишешь контракт, Сорвигруша. А пока иди спать. На сегодня с тебя достаточно впечатлений! И это… Мой совет. Раздобудь себе бутылку. Чтобы не шастать ночью в туалет. Я бы дал тебе свою… Но она маленькая… Как же хочется расхохотаться, ведь шутка гениальная, Сорвигруша. Но нельзя хохотать. Время позднее. Ты запомни шуточку, потом посмеёмся, как будет возможность. Иди, не стой. Последняя дверь – твоя твоинушка.

Я прошёл мимо с чемоданом, сделал шагов десять, оглянулся, Балонез всё ещё показывал в противоположную сторону. Я дошёл до коридора и остановился у белой двери, которая еле-еле виднелась в поролоновой дымке. Посмотрел налево – так и думал, карлика уже не было. Пропал, испарился. Делать нечего: толкнул дверь, и она мягко беззвучно отворилась. «Скрипы тут не любят», подумал я.

Как только я перешагнул порог, захотелось спать, и я почувствовал, что болят и спина, и ноги, и руки, и шея, не в силах больше держать голову. Комната без окна была небольшой. Под потолком в центре горела тусклая жёлтая ночная лампа, и выключатель я найти не смог, оставив этот вопрос на следующий день. К противоположной от двери стене была прислонена односпальная кровать, застеленная красным покрывалом. Я закрыл дверь, скинул рюкзак, лёг не раздеваясь и сразу погрузился в небытие. Снился мне жуткий сон, будто на меня напал сонный паралич, и я не мог двинуть ни рукой, ни ногой. Объятый наваждениями я слышал голос карлика: «Не открывай глаза, Сорвигруша!». И чудилось мне в сонмище наваждений, в который был погружён от макушки до пят, что лампа на потолке открывается и Балонез прыгает из дыры, обвивает шею языком-змеёй и душит, я пытаюсь глотнуть воздуха, но не могу: и тяжко мне, и страшно, и больно. Я напрягаю мышцы на шее и ослабляю удавку, глотаю воздух, поднимаю торс, вожу руками в поисках посторонних, делаю это с закрытыми глазами, чтобы не дай бог не нарушить предостережение карлика: смотреть нельзя, смотреть опасно! Смотреть нельзя! Смотреть опасно! И бухаюсь на кровать, снова засыпая.