Как я ел и худел

Пётр Левин

Как я ел и худел

Глава 1. Желудок Ада

Позвольте представиться – кулинарный ублюдок, сорви-голова, маэстро-оторва, любитель разваренных макарон, вкусоваятель из ничего, противник чеснока, соли и сахара в ресторанных шедеврах, гастрономический творец всякого, повар с тремя мишленовскими звёздами, которые все к чёрту отобрали, гуру топовых ресторанов Москвы, Ниццы, Лондона, Парижа, Берлина, Нью-Йорка, этсетера… известный как Артём Сорвигруша – такой псевдоним выбрал себе, хотел побаловаться на заре карьеры, а имя так и пригорело ко мне. И это не исповедь ничуть, а просто рассказ – и как человека, и как профессионала, и как пожирателя, и как творца, и как участника всей этой кулинарной вакханалии, которая развернулась кремовой пенкой молока на горячей плите.

Мой учитель, который так и назвался просто – Учитель, говорил, и в его устах это звучало как заклинание, что среди поваров ходит поверье: есть такая книга «Желудок Ада», которую написал то ли чёрт, то ли сам дьявол, и в этой книге запечатлены тринадцать рецептов, каждый из которых ведёт к блаженству. Первый рецепт самый простой, второй посложней и так далее. А самое лакомое блюдо прячется под номером тринадцать. Отыскать эту книгу простым смертным не дано. Но можно прийти к этим заветным рецептам поварской чуйкой. Грех чревоугодия, считал Учитель, и не грех вовсе, если вкушать истинные блюда не удовольствия живота для, а для просветления души. А если жрать всякую мерзость, то живот будет клокотать, и наказания человек станет получать прямо тут, на земле, не вылезая из клозета.

Поваром я хотел стать с детства. С чего-то надо было начинать, и я начал в избытке печь торты и пирожные. Все эти бисквитные, мареновые и заварные вундервафли, которые мама вычитывала в газетах и журналах, я готовил старым миксером, ручка которого была перемотана синей изолентой. Миксер ходил ходуном в детских неопытных руках, грелся, но взбивал белки в густую пену без нареканий. Потом их нужно было соединить с взбелёнными сахаром желтками и мукой… Поначалу тесто опадало, не пропекалось, но я извёл ни одну сотню яиц, у меня начало что-то получаться. Торты были сладкие и скусные: не вкусные, а именно скусные, от слова «укус». А что ребёнку ещё надо для счастья, как не тортик «Сказка» в масляном креме с газировкой «Буратино», которая искрится, прозрачно-жёлтая, в гранёном стакане и пахнет ароматной грушей.

Забегая вперёд, скажу, что Учитель ошибался в одном. Наказание настигает не только тех, кто жрет мерзость. Оно настигает и тех, кто прикасается к истинному блаженству. Потому что искусство – индивидуально во всём. Блюдо можно повторить, но объять тот же вкус не получится. Слепой, прозрев, ощутит истинной блаженство один раз, а следующие разы будут уже повторами, и чувства будут уже не те, не такими яркими, как первый взгляд в мир прекрасный, мир чудесный, полный грёз.

Сейчас я скрываюсь на задворках Москвы. Чем больше людей, тем проще затеряться. В спальном районе я снимаю комнату и работаю в одном непримечательном кафе помощником повара. Тут чаще всего заказывают роллы и пиццу… Я сознательно делаю блюда не такими вкусными, как могу. Потому что как только я сделаю совершенство, они найдут меня. Кто они, я расскажу чуть дальше, так моя история станет полнее и понятнее. Иногда в кафе заходят печальные люди, и мои руки сами делают блюда для них чуть лучше, чем хотелось бы, – глаза боятся, а руки делают: так это работает… На всякий случай я живу на чемоданах, готовый в любую минуту сделать исход в никуда.

Учителя я встретил так. Готовился к поступлению в кулинарный техникум, а пока подрабатывал в кафе на окраине Тулы. Устроился я туда по знакомству. Мой дядя работал там грузчиком, и предложил мою кандидатуру упитанному сладкоежке Борису Ивановичу. Звали его все просто и можно сказать по-современному: Хозяин. Утром к открытию продуктовых магазинов привозил его, сонного, неумытого, в трико и майке навыпуск, обрюзгший шофер на синей Ниве. По пути они непременно заезжали за бутылкой-другой беленькой, дабы день не был скучным. Бутылка называлась как-то по-особому, продавалась у нас в городе только в одном магазине и стоила неимоверно дорого. Как сейчас помню, на чёрной упаковке, которую мне показывал, крякая шофер Хозяина, золотыми буквами были начертаны такие слова: «Другу, подруге, брату, сестре, кто пьёт сей прозрачный нектар, и в горести, и в радости, дарует истинные минуты радости в блаженстве».

Моя задача была готовить нехитрые блюда для местной публики, а ещё раз в три часа отправлять с официанткой в кабинет Хозяина зразы, котлеты, печёную картошку, нарезку сыров и колбас, соленья разные вроде огурцов и перца, прочую закуску. Особенно Хозяин был охотлив до зелёных малосольных помидор, которые мне приходилось готовить каждую неделю по пять банок. Делалось блюдо так: незрелые помидоры, которые поставлялись на заказ, разрезались пополам не до конца, внутрь шла начинка из чеснока, жгучего перца, укропа, петрушки. Помидоры, переложенные листьями хрена, вишни, смородины, чесноком и перцем заливались подслащенным рассолом и оставлялись на неделю-другую доходить. Блюдо было колоссально вкусным, в кафе оно было постоянно в стоп-листе, Хозяин съедал всё, не жалея живота.

Я работал молча, как автомат, потому что готовка уже не радовала. Готовить для тех, кто ест без вкуса, всё равно что писать стихи на заборе. Но я всё равно старался, и клиенты вскоре начали оставлять щедрые чаевые, а по вечерам в кафе было не протолкнуться. Через пару месяцев Хозяину пришлось ввести бронирование столиков.

Однажды ранним утром в кафе зашёл человек. Высокий, сутулый, в длинном сером плаще. Пальцы у него были тонкие, – такие, какими держат смычок или хирургический инструмент. Я был за стойкой бара, готовил себе кофе. Сутулый сел за самый дальний столик.

– Можно мне меню, младой человек? – крикнул он мне.

Официантка Глаша в это время отлучилась то ли подышать воздухом, то ли умыться, и я остался один. Я подошёл, протянув незнакомцу книжицу в коричневой кожаной обложке.

– Так-с, что тут у вас, младой человек подают? Гречка, пюре, котлета… Закуска к пиву. Может сами посоветуете?

– Так возьмите овсянку и омлет.

– Хм… А можно макароны с сыром?

– Можно. Что ещё?

– Просто макароны с сыром. Наслышан про ваше кафе. Ходят слухи, что тут вкусно кормят.

– Сейчас приготовлю, – сказал я и развернулся, но Сутулый кашлянул.

– Так это вы шеф-повар местного разлива? Звать как?

– Артём Сорвигруша…

– Ну вот что, Артём, приготовь-ка мне макароны, как для мамы. Ты же любишь свою маму?

Маму я похоронил год назад, я её любил, люблю, и когда шёл на ватных ногах на кухню, слеза покатилась по щеке. Минут через десять всё было на столе раздачи. Сказать, что я их готовил как-то по-особенному, – значит солгать. Сварил альденте, полил сливочным соусом собственного рецепта и чуть присыпал подобием пармезана.

Глаша отнесла блюдо на белой тарелке, и через минуту вернулась с выпученными глазами. Кипятка что ли плеснула на ноги?

– Этот мужик тебя требует, назвал тебя шеф-поваром, хи. Недовольный сидит, и пальцами по столу стучит.

Я шёл к дальнему столику как на эшафот. С каждым шагом моя уверенность в себе таяла, внутренне готовился к скандалу, уже обдумывая слова оправдания.

– Вы меня звали?

– Что же вы мне подали, голубчик? Разве это макароны? Жуёшь как картон. А уж поверь, картон я пробовал на вкус: ничем не отличить от твоей стряпни, разве что ношеными носками картон не отдаёт. Это что, сыр?

Перед подачей я попробовал макароны – они были, на мой вкус, отвратительны, подавать такое можно разве что свиньям, да и то они могли, понюхав, отказаться. Но взыграла гордость. Свинья может и откажется, но не люди. Люди они всеядны. Макароны были не самые вкусные. Но уж повкуснее тех, что подают в любом ресторане нашего города. И вот я хотел уже начать протестовать, но Сутулый двинул вперёд по столу правую руку, что-то пряча под ладонью, и проговорил:

– Вот что, голубчик, платить за этот натюрморт я не намерен. Вот моя визитка, если готовы учиться, приходите в мою Академию. А за сим откланиваюсь.

Странный визитёр свалил, оставив на столе блюдо с наколотой на вилке откусанной макарониной. Рядом лежала чёрная визитка, я взял и прочитал, золотыми буквами было написано:

«Кулинарная академия доктора Языкова, запись по телефону бесплатно, звонить сегодня до 20-00».

Я сунул визитку в правый карман брюк, в это время зашёл шофёр Хозяина, и, подав знак кряканьем, сразу вышел.

Хозяин приехал, и надо было подавать одно из его любимых блюд: бублики. Бублики вымачивались в молоке, но не сильно, фаршировались свино-говяжьим фаршем, присыпались сыром, поливались майонезом, запекались в духовке до готовности. А ещё в заказе, который пришёл в раннем СМС, были котлеты по-советски с большим количеством хлеба и лука, а также пельмени самолепные. Бублики доходили в духовке, а котлеты и пельмени я хотел поджарить аккурат перед подачей. Хозяин любил жареные пельмени, не варёные. Варёные пельмени это для простаков. Хозяин же любил с утра откушать жаренные на сале пельмени с обилием золотистого лука, приправленные крупным чёрным перцем, залитые жирной сметаной и домашним майонезом с чесноком и горчицей, а ещё сверху надо было обязательно посыпать тонко нарезанным зелёным луком. Это блюдо подавалось на раскалённой чугунной сковороде. Во втором СМС было написано, что на обед я должен был подать шаурму, начинённую острым люля-кебабом и печёным картофелем с листьями салата и чесночно-пряным соусом. В третьем сообщении – что к вечеру нужно запечь томлённую в луковой шелухе ножку барана, залитую тёмным элем…

В общем, день был плотным. В этот вечер кафе было набито до отказа, неожиданно пожаловал мэр города с женой и детьми, почётные гости заказали почти всё меню, нахваливали блины на кукурузной муке с печенью, и оставили щедрые чаевые размером с мою зарплату за неделю. Я совсем выбился из сил, и, не отужинав, доехал до дома на такси. В одиннадцатом часу я, не раздеваясь, плюхнулся на диван, закрыл глаза и вспомнил про чёрную визитку от Академика. Я сунул руку в правый карман брюк и достал прямоугольный глянец, покрутил, и хотел уже кинуть за диван, ведь время для звонка прошло, но всё же решил попытать удачу и набрал номер, состоящий из множества троек и семёрок.

– Младой человек, вы опоздали со звонком. – Раздался на том конце голос.

Хотя я не представился, Сутулый меня как-то узнал. В ту секунду мой мозг пытался найти рациональное оправдание, и нашёл: Академик дал визитку только мне, а значит, ждал именно моего звонка. Я хотел было начать оправдываться и извиняться за опоздание со звонком, но только открыл рот, как тут же услышал:

– Ну ничего. С кем не бывает. Заработался, повар, заработался! В общем, звать меня Учитель. И только так отныне ты меня должен величать! Я научу тебя готовить блюда, которыми не побрезгуют даже ангелы на небесах… Слушай внимательно. Завтра в семь пятнадцать отходит экспресс на Москву. Возьми немного вещей на первое время. В Академии не нужны лишние предметы, они отвлекают чувства.

– Академия? Вы серьёзно? – я усмехнулся.

– Да, так я называю мой ресторан на Моросейке, это настоящая Академия для поваров, – сказал Учитель, и сделал короткую паузу. – Ресторан называется «Небо на языке». Уж наверно ты про него слышал… До встречи завтра. На Курском вокзале тебя встретит мой помощник. Садись в третий вагон.

– А как я узнаю помощника? – спросил я, но в ответ услышал гудки. Учитель повесил трубку.

Знал ли я про ресторан «Небо на языке»? Даже сидя в своей провинциальной дыре, я не мог не слышать про этот Дворец изысканных яств. В прессе только о нём и твердили. Потоком шли сообщения, что спецрейсом в Москву прилетел Аль Пачино, или Мадонна, или Дэниэль Крэйг, или Квентин Тарантино, или Скарлетт Йохансон, или Папа Римский, и только для того, чтобы отведать очередной шедевр от шеф-повара – и сразу улететь. Ресторан был занесён в объект всемирного наследия в ЮНЕСКО и для его посещения выдавалась особая виза, которая стоила сто тысяч долларов.

У ресторана было две мишленовские звезды и одна невидимая – третья, о которой ходили легенды: мол, её сняли после того, как один кулинарный критик умер от счастья, отведав новое блюдо от шефа, которое сразу же запретили, хотя следователи якобы не нашли связи между смертью и едой… Только теперь, вспомнив про тонкие длинные пальцы утреннего визитёра, я понял, что видел их раньше – в репортажах о ресторане «Небо на языке» угадывался абрис Учителя, который был всегда в тени, и только его руки с тонкими длинными пальцами с очередным шедевром были в свете софитов…

Надо было быть дураком, чтобы отказаться от такого предложения. И в седьмом часу утра я был на вокзале с серым чемоданом «Американ Туристер», набитым трусами и майками, и ждал экспресса. Чувствовал я себя прескверно. Я бросал успешную работу с щедрыми чаевыми, подводил под монастырь дядю, по протекции которого устроился на работу, и ехал чёрт знает куда делать чёрт знает что там, откуда меня могут в любую секунду выпереть. Да и встретит ли меня помощник Учителя на Курском вокзале? Ответ на этот вопрос я не знал. Ну не идиот ли я?

И вот я ехал в экспрессе, ха-ха, судьба-злодейка, глаза боятся, глаза боятся… Впереди сидели престарелые муж с женой, довольно упитанные, по-хозяйски, со знанием дела, вытащили из сумки бутерброды с колбасой, следом достали яйца, жареную курицу, завёрнутую в фольгу, судя по всему, ещё тёплую, помидоры, зелёный лук… и, не откладывая на потом, стали с аппетитом уплетать, запивая чаем из термоса, да так скоро, без разговоров, со знанием и умением, будто не ели три дня. Нет, есть надо уметь, это тоже искусство, и как едят русские в поездах, этому не обучишь иностранца!

Скоро меня начало мутить от острых неприятных запахов, и я вышел в тамбур, чтобы продышаться. В этот момент на телефон поступил звонок от Хозяина, которому я за несколько минут до этого отправил СМС с извинениями. Я не ответил, и на телефон начали приходить сообщения сначала с уговорами, затем с угрозами, самое безобидное из которых было «Ты охренел, козёл?». Я заблокировал номер Хозяина, но это не помогло – звонки и сообщения продолжались с других номеров. Я выключил телефон, а потом трясущимися руками вынул СИМ-карту, сунул в рот, попытался прожевать всухомятку, вкус пластика и меди был противным, и я с трудом проглотил. «Будь что будет, – подумал я, – еду по дороге в будущее, прошлое готов забыть навеки я, прошлое готов забыть навеки я».

Глава 2. Розовое неизменное

Поезд бойко, не сбавляя хода, въехал в Москву, несясь отважно навстречу хмурому утру. Было мрачно, с запотевшего серого неба накрапывал дождь, мелькали огромные склады-лабиринты, офисы-бродяги, обшитые сайдингом, градирни – огромные бетонные охладительные башни ТЭЦ, горбатые многоэтажки с торчащими из них, как бородавки, балконами, и дороги, дороги, дороги, которые ползли змеями-ремнями по городу, навевая скуку, безнадёгу и внутреннее ощущение, что всё изменится, кроме этих дорог.

Я уже не переживал о Хозяине, не переживал о дяде, который, к слову, уже пару недель не появлялся на работе то ли из-за запоя, то ли из-за того, что снова сел писать стихи. Мой дядя – поэт и художник местного разлива: это он привил мне любовь к писательству в своё время, и это благодаря ему я верю в искусство слова. Мой дядя самых честных правил, ха-ха, хоть и грузчик-бандит, небритый, в засаленной фуфаечке, осталось только бирку «ЗК» к ней пришить в области сердца – и будет парень хоть куда (парень, парень, только посмотрите, какой высокий красавец). На заре своей писательской карьере он работал электриком, и от него пахло всегда тройным одеколонам: ходили легенды, что он брился по пять раз в день. Однажды бухгалтерша пришла к нему в подсобку, лампочка у электрика не горела, и она наступила на пузырёк. Мой дядя брился не просто так! Амброзию он брызгал и на щёки, и на язык!

Все эти дурацкие мысли лились в мою суетную головушку, я растирал большой палец об указательный и средний, генерируя на кончиках тепло, слегка тошнило, и я готов был провалиться сквозь пол тамбура. Будь под рукой лом, я бы непременно его кинул в унитаз.

Курский вокзал! Как же медленно экспресс подъезжал! Перрон разлился рекой, он был бесконечен. А может, время растянулось жвачечкой Бубль-Гум? И как же медленно поезд тормозил! Во времени и пространстве я чувствовал себя тихоходкой, которая перебирала толстыми ножками в киселе-воде. Конечная! Конечная станция, вот она тут!

Я ступил на плитку, и как по команде путь мне преградила молодая высокая худая пахнущая тонкими лавандовыми ароматами девушка в бежевом плаще, в меру красивая, с яркими губами, отчего-то без шляпы, на голову был накинут платочек белый, из-под которого выплёскивались золотые кудри.

– Артём! Я Мила. Учитель попросил меня встретить тебя. Пойдём, машина ждёт!

И она схватила мою ледяную руку тёплой, потянула за собой.

Стояла осень, октябрь только начинался, листья падали, а иные всё ещё цеплялись за мамочек-веточек. Я был в серой куртке с капюшоном, за спиной висел большой тёмно-синий рюкзак, в котором лежали документы и мэрские чаевые. И ещё я тянул за собой серый чемодан «Американ Туристер» с тряпьём, место которого, как мне потом сказал Учитель, в печке вместо пиццы.

Мы бежали, и это было как в бреду. Однажды так в детстве во время болезни, когда я температурил и сознание заплеталось, я выскочил на улицу и побежал, падал, царапал колени и продавливал ладошки в камушки асфальта. Советский асфальт – самый лучший, та дорога до сих пор стоит рядом с домом, да только елей-исполинов нет там, меж которых ходил прадед с тележкой и собирал иголки граблями, а зачем он их собирал, я так и не понял.

Мы пронеслись мимо таксистов, которые наперебой зазывали прибывших ехать с ними, ворвались на вокзал, пронеслись насквозь, выбежали на улицу, и как-то оказались у чёрного заведённого минивэна «Мерседес», дворники которого бороздили по огромного лобовому стеклу, делая «трук, трук».

Боковая дверь щёлкнула и отъехала в сторону, Мила юркнула в салон и замахала мне рукой: скорей, скорей… Как будто звала меня не в машину, а в подвешенную на гравитационной шлюпбалке шлюпку, которая через секунду должна сорваться в чёрную бездну океана. Я запрыгнул, в это время дверь начала закрываться, машина тронулась, мой чемодан, который я крепко держал за ручку, всё ещё был снаружи. Я сделал отчаянный рывок – и протиснул его внутрь и, запыхавшийся, попытался мысленно стряхнуть ощущение нереальности происходящего, как вдруг из динамиков раздался металлический пронизывающий голос:

– Пристегнись, Артём. Москва не любит суеты, но наказывает за медлительность.

Минивэн начал резко вписываться в правый поворот, набирая скорость, и я, как ни старался преодолеть центробежную силу, всё же рухнул в объятья Милы, которая сидела на соседнем месте.

Поворот резко оборвался, и мы выехали на прямую дорогу, и я с удивлением увидел, что место водителя пусто.

Я пристегнулся, чувствуя себя школьником. Я повернул голову и уставился в белую щёку девушки, которая смотрела вперёд – подголовник на водительском сидении был убран, и ничего не мешало обзору.

– Спасибо, что встретили, – выдавил я.

– Не за что. Давай сразу на ты. Я Мила, помощница Учителя. Называй впредь его только так. И мой тебе совет, никогда не спорь ни с ним, ни с поварами. Ты всего лишь ученик. Мнение своё можешь высказывать, но перечить не смей – можешь вылететь по щелчку.

Мила произнесла речь не поворачивая головы, и только зрачок правого глаза пару раз зацепил мой взгляд. Мы ехали, и город за стеклом был уже не таким, какой я видел его из поезда. Он был ближе, резче. Город проглатывал меня, и я чувствовал, как моя провинциальная оболочка трещит по швам под этим давлением.

«Видимо макаронина Учителю понравилась», – подумал я, откинул голову на подголовник и, улыбаясь, долго смотрел на бежевый потолок.

Авто остановилось у угла старинного трёхэтажного жёлтого здания, в котором, как я узнал, во времена Толстого жил знаменитый ресторатор Иван Степанович Валычин. Величественная постройка эта, возведённая в начале 18 века, имела свою историю, на макушке крыши есть колокольня, пробраться на которую можно было по витой кованой чёрной лестнице. Валычин взбирался на эту колокольню и звонил, созывая гуляющую публику отобедать. Графья и князи, услышав звон, поворачивали карету с полдороги, чтобы откушать гуся чинённого с гречневой кашей или карасей в сметане… И так полюбился новый ресторан знати, что слух о вкуснейших блюдах разнёсся по всей Москве, и вскоре попасть на трапезу стало затруднительно. Многим и многим оставалось лишь давиться слюной под колокольный звон, который стал сигналом как для тех, кто был внутри и едал небесную пищу, так и для тех, кто питался слухами, проще говоря, духом святым. Поставить в церкви свечечку, чтобы оттрапезничать у Валычина, стало местным ритуалом. Делать это надлежало с закрытым ртом, чтобы не подавиться слюной. Блюда в ресторане были весьма разнообразны и одно только их описание могло раззадорить бедные желудки и наполнить их готовой к перевариванию пищи кислотой. К примеру, на обед подавали тельца на вертеле с дымком, стерлядь паровую, расстегаи с лососем, свиной окорок под хреном, уху стерляжью с шафраном, блины на кислом молоке с белужьей икрой, кулебяку в четыре угла – с кашей, с капустой, с грибами и с рыбой, щи кислые с мёдом, бастурму вяленую, и всё это под смородиновые, вишнёвые, мятные, медовые и прочие настойки, которые варил в погребах лично Валычин. Хреновуха была визитной карточкой заведения. К ней подавали рульку свиную, сваренную в шелухе лука с добавлением различных приправ.

– Быстрей, времени нет! – крикнула Мила, подталкивая меня в открывающуюся дверь авто.

Я выскочил и даже не успел вдохнуть воздуха как следует, как Мила цапнула меня за руку и потянула к небольшой бежевой двери. Девушка приложила к домофону ключ-таблетку, потянула дверь, и мы оказались внутри жёлтого коридора с мигающей лампой, как в фильмах ужасов. Если бы из-за угла выскочил маньяк с ножом, я ничуть бы не удивился.

Как-то быстро коридор закончился, и мы оказались внутри огромной кухни, на которой шипело, шкворчало. Тут и там раздавались крики, голоса, сновали десятки мужчин и женщин в белых поварских костюмах, вместо поварских колпаков на головах их были белые кепки с красными, зелёными и синими козырьками. В общем, на этой большой кухне творилось чёрт знает что, и какофония запахов дополняла картину.

Как из-под земли появился Учитель. Высокий, худой, бритый, по его лицу не было понятно, сколько ему лет, то ли пятьдесят, то ли тридцать. Но руки с пигментными пятнами выдавали возраст человека, который уже вышел на пенсию.

– Живо переодеваться и сюда. У тебя две минуты. Мила, покажи Сорвигруше шкаф!

Всех подчинённых Учитель называл исключительно по фамилии. И только Милу – Милой, по имени.

Мила потянула меня в сторону, не успел я моргнуть, как мы оказались в просторном помещении: по левую руку были два ряда шкафов друг на друге, как в бассейнах, по правую руку была небольшая кухня со столешницей, микроволновкой, кулером и кофемашиной, впереди – вход в отдельное помещение с душевыми и туалетными кабинками…

– Твой шкаф номер тридцать три, легко запомнить, как возраст Христа. Сменка внутри. Твоя кепка с синим козырьком: ты ученик повара, скорей переодевайся. Ну же, жду! Учитель не шутил про две минуты.

Мила стояла и смотрела на меня. Я открыл шкафчик. На вешалке висели брюки, майка, поварской китель, внизу лежали белые кроссы и кепка с синим козырьком. Не теряя времени и не обращая внимания на Милу, которая контролировала весь процесс, разглядывая меня, как голодный пухляш рассматривает колбасу на витрине, я бросил на пол рюкзак, снял куртку, штаны, рубашку, надел униформу и кроссы и нахлобучил кепку.

– Не так, – сказала Мила и слегка поправила.

В зеркале, встроенном в дверцу шкафа, я видел, что, по сути, ничего не изменилось. Как было, так и осталось – кепка и кепка с синим козырьком.

Я быстро сунул вещи в шкаф, попытался запихать чемодан внутрь, но он не влез. Тогда я его оставил рядом, повернулся, и был весьма удивлён: Мила стояла, одетая в униформу, на её голове красовалась белая кепка с красным козырьком. Когда она успела? Впрочем, размышлять времени не было, Мила широко раскрыла глаза и состроила недовольную гримасу, показывая на вход в кухню.

– Опаздываешь, Сорвигруша. Гости из-за тебя останутся голодными. А у нас сегодня король Англии, между прочим. Сидит, слюной давится. Я ему объяснила через переводчика, что ты с Тулы ехал, а потом пять минут переодевался. Он вошёл в положение, но всё же просил поторопиться – иначе, говорит, захлебнётся слюной. Вот твоё рабочее место. Твоя задача – взбить белки. У тебя есть час. Мила расскажет, как у нас принято это делать, запоминай, а вечером приготовишь омлет…