Игра судьбы. Там, где память становится судьбой

Ее лицо на мгновение исказилось гримасой боли, но она взяла себя в руки.

– Это было одно из самых страшных мгновений моей жизни. А что видел ты?

Я замялся. Вспомнил свои детские качели, чувство полета и беззаботности, которое навсегда осталось в прошлом. – Себя. Маленького.

– Он играет на самом главном, – тихо заключила Лика. – На точках невозврата. На моментах, которые делают нас теми, кто мы есть. Он не просто коллекционер судеб. Он их… шеф-повар. Он смешивает ингредиенты, чтобы получить нужную реакцию.

Она замолчала, снова уставившись в окно. Поселок давно скрылся из виду. Мы ехали в никуда, подчиняясь неведомому маршруту. Внезапно Лика вздрогнула и сунула руку в карман своего плаща. Ее глаза расширились. Она медленно вытащила какой-то небольшой предмет, которого, казалось бы, там не должно было быть. Старый, потертый на углах, черно-белый снимок. На нем были двое детей – девочка лет десяти с темными, серьезными глазами (это была Лика) и мальчик чуть младше, с беззаботной улыбкой. Они стояли, обнявшись, на фоне яблони в цвету.

Лика побледнела как полотно. Пальцы ее задрожали.

– Это… мой брат. Антон. – Голос ее сорвался. – Фотография была в том дневнике. Я… я сама ее туда вклеила. И сожгла вместе с ним.

Она перевернула снимок. На обороте, знакомым нам уже изысканным почерком, было выведено всего два слова: «Найди его». Ледоход прошел по моей коже. Играющий не просто наблюдал. Он делал следующий ход. Он не просто показывал ей больное место. Он предлагал наживку. Приз. То, о чем она, возможно, даже боялась мечтать.

– Это ловушка, – выдохнул я. – Очевидная. Он хочет, чтобы ты пошла на поводу у своих чувств.

– Конечно, ловушка, – ее голос был тверд, но в нем слышались слезы. Слезы ярости. – Самая гениальная ловушка. Потому что я все равно пойду. Потому что я должна знать. Жив он? Что с ним? Это он… или это просто еще один ее трюк?

Она сжала фотографию так, что бумага смялась.

– Он знает. Он все про меня знает. И он будет использовать это снова и снова. Но теперь… теперь и я кое-что знаю.

– Что? – спросил я.

– Что у него есть чему поучиться, – она горько усмехнулась. – Он дал мне не просто боль. Он дал мне цель. Не абстрактную «игру», а конкретную, живую цель. Найти брата. И чтобы это ни было – правда или иллюзия – я докопаюсь до сути. И заодно… выясню, как он достал эту фотографию. Откуда он знает?

Автобус начал сбрасывать скорость, подъезжая к одинокой остановке в чистом поле. Ни домов, ни людей вокруг. Только табличка с номером маршрута. Лика сунула фотографию обратно в карман и поднялась. Ее лицо выражало непоколебимую решимость.

– Наш стоп. Выходи. Пора составлять новый план.

– Какой план? – растерянно спросил я, следуя за ней.

Она обернулась на ступеньках, и в ее глазах вспыхнул тот самый огонь, что был в особняке, когда она швыряла ключ.

– План, как обыграть мага в его же игре. Используя его же подсказки. Он думает, что ведет меня к прошлому. А я поведу его… прямиком к его собственным секретам. И для начала нам нужен кое-кто, кто разбирается в старых фотографиях и в том, откуда что берется.

Двери закрылись за нами, и автобус уехал, оставив нас на обочине под уже припекающим солнцем. Вокруг не было ничего, кроме бескрайних полей и чувства, что мы только в самом начале пути. Но теперь у нас была не просто карта. У нас была цель. И страшная, опасная догадка, что Играющий, возможно, совершил свою первую ошибку, дав ее нам. Мы стояли на пыльной обочине, в звенящей тишине, нарушаемой лишь жужжанием шмеля в придорожных цветах. Солнце припекало макушку. Абсурдность ситуации была оглушительной: мы только что пережили ночь в кошмарном доме времени, а теперь просто ждали на пустынной дороге непонятно чего. Лика вытащила тот самый снимок и снова принялась изучать его, вглядываясь в каждую деталь, каждый полу стёршийся пиксель, будто пытаясь силой воли вырвать у бумаги ее тайну.

– Смотри, – она ткнула пальцем в угол фотографии. – Фон. Яблоня. И за ней – часть окна с резными ставнями. Такие ставни делали только в одном регионе – в северных деревнях, под Волоколамском. У бабушки… – ее голос дрогнул, – у бабушки в деревне была такая же яблоня. И такие ставни.

Она подняла на меня взгляд, в котором смешалась надежда и ужас.

– Он не просто дал мне фотографию. Он дал мне координаты. Весь этот цирк с автобусом, с игрой… он вел меня туда с самого начала. К моему же прошлому.

– Значит, мы едем под Волоколамск? – уточнил я, чувствуя, как в груди замирает что-то тяжелое и холодное.

– Нет, – она резко покачала головой и сунула снимок мне в руки. – Смотри на мальчика. На Антона.

Я вгляделся в лицо улыбающегося ребенка. Милое, круглолицее, с ямочками на щеках… и с родинкой под левым глазом. Совершенно обычная родинка.

– И что? – не понял я.

– Ее нет, – прошептала Лика, и ее глаза стали сумасшедшими от осознания. – У Антона не было родинки под глазом. Никогда. Это не он.

Я снова посмотрел на фото. Теперь и мне показалось, что лицо мальчика было чужим, ненастоящим, словно составленным из кусочков.

– Это… подделка? – выдохнул я.

– Хуже, – Лика провела рукой по лицу, будто стирая усталость. – Это послание. Он не просто показал мне больное место. Он показал, что может создать любую реальность. Любое прошлое. Он может вставить в мою память любого мальчика и сказать – «вот твой брат, найди его». Он не ведет меня к брату. Он ведет меня в ловушку, сшитую из моих же воспоминаний, но с фальшивой наживкой внутри.

Вдалеке, со стороны, откуда мы приехали, послышалось нарастающее урчание мотора. Не грузовика, а чего-то меньшего, стремительного. Из-за поворота выкатил старенький, выцветший на солнце «Москвич-412». Он подкатил к нам и остановился. За рулем сидел пожилой мужчина в очках с толстыми линзами и в кепке. Он высунулся в окно.

– В город? – крикнул он хриплым голосом. – Подбросить?

Лика и я переглянулись. Это была не случайность. В этой игре не было случайностей.

– Спасибо, – сказала Лика, открывая дверь. – Вы кстати.

Мы уселись на потрепанные сиденья, пахнущие бензином и старой кожей. Мужик тронулся с места, мурлыча себе под нос какую-то мелодию. Лика наклонилась ко мне так, чтобы водитель не слышал.

– Видишь? Он уже подстраивается. Меняет декорации. Заменил автобус на машину. Подбрасывает нам «случайных» попутчиков. Игра идет, Алекс. Но мы раскрыли его трюк с фотографией. Мы знаем, что он лжет. Это наше преимущество.

– И что мы делаем? – спросил я так же тихо.

– Мы играем в долгую. Мы едем «под Волоколамск». Мы делаем вид, что поверили. Мы идем в эту ловушку с открытыми глазами. И смотрим, что он для нас приготовил. – В ее глазах зажегся азарт безумца, готового сжечь себя, чтобы поджарить врага. – Он хочет спектакль? Он его получит. Но финал мы напишем сами.

Она откинулась на спинку сиденья и закрыла глаза, словно отдыхая. Но я видел, как напряжены ее пальцы, сжимающие край сиденья. Я посмотрел в окно. Поля проплывали мимо, однообразные и безмятежные. Но теперь за этим спокойствием мне чудилась огромная, невидимая кукловодческая рука, расставляющая декорации для нашего с Ликой следующего акта. Мы ехали в ловушку. Добровольно. Чтобы узнать, кто же на самом деле дергает за ниточки. И какую цену мы сможем заставить заплатить его за эту игру.

«Москвич» пыхтел по ухабистой дороге, словно старая, но неутомимая лошадка. Водитель, представившийся дядей Мишей, без умолку болтал о погоде, о том, что нынче яблоки уродились, и о том, как сложно стало достать запчасти для «ласточки». Его речь была настолько обыденной, настолько плотно сшитой из бытовых деталей, что это вызывало подозрение. Слишком уж он был идеальным персонажем для этой сельской идиллии. Лика молчала, притворяясь дремлющей, но я видел, как ее глаза прищурены, а внимание сканирует каждую мелочь за окном: кривизну столбов, породу пролетавших птиц, вывески на редких магазинчиках. Она искала фатальную ошибку в декорациях, след вмешательства Играющего.

– Эх, молодежь, – вздохнул дядя Миша, закуривая самокрутку. – В деревню вас теперь не заманишь. Все в города, за телефонами своими. А тут воздух-то какой! Тишина! – Он широко взмахнул рукой, указывая на пустующие поля.

И в этот момент я его поймал. Его рука, лежащая на руле. Кисть была покрыта темными пятнами – не грязи, а странными, будто выцветшими участками кожи, похожими на плесень или пепел. Он заметил мой взгляд и резко убрал руку, сунув ее в карман куртки.

– Старость, не радость, – пробормотал он с натянутой улыбкой. – Ревматизм.

Лика тоже увидела. Ее глаза встретились с моими, и в них промелькнуло холодное понимание. Это был не человек. Или не совсем человек. Это был другой тип марионетки. Более сложный, более проработанный, но все же кукла. Следы «производства» были тщательно скрыты, но не идеально. Деревня, в которую мы въехали, казалась вымершей. Трава на улицах некошеная, ставни на окнах закрыты. Только у одного дома, того самого, с резными ставнями и старой яблоней во дворе, дымилась печная труба.

– Приехали, красавицы, – дядя Миша заглушил двигатель. – Вон тот дом, как вы и просили. Нужно помочь с вещами?

– Нет, спасибо, – Лика выпрыгнула из машины, ее голос был неестественно бодрым. – Мы сами.

Она щедро расплатилась с водителем, и тот, пожелав удачи, развернулся и укатил обратно, оставив нас одних на пыльной деревенской улице перед калиткой с висящим на ней ржавым замком. Воздух был густым и сладким от запаха перезрелых яблок. И абсолютно беззвучным. Ни лая собак, ни мычания коров, ни детских голосов. Только жужжание осы, кружащей над упавшим плодом. Лика подошла к калитке. Замок, конечно же, был не заперт. Она толкнула створку, и та со скрипом открылась. Двор был ухоженным, даже слишком. Слишком идеальным. Как будто его только что подготовили для съемок. Та самая яблоня, с фотографии, стояла вся в плодах. И под ней, на старой скамейке, сидела старушка в платочке и смотрела на нас пустыми, голубыми глазами.

– Ждали вас, – сказала она тем же безжизненным, многослойным голосом, что и Играющий в особняке. Голос звучал из ее уст, но губы почти не двигались. – Проходите. Чайку попьем.

Лика замерла на месте, сжимая ручку своего плаща. Это было слишком. Слишком прямолинейно. Слишком буквально.

– Нет, – резко сказала она. – Мы не пойдем. Игра окончена.

Она развернулась и схватила меня за руку.

– Бежим. Бежим сейчас же.

Мы рванули обратно к дороге. За спиной раздался скрип скамейки. Старуха поднялась. Ее движения были резкими, угловатыми, нечеловеческими.

– Куда же вы? – ее голос преследовал нас, настигая, обтекая со всех сторон. – Антошка вас ждет. Он тут, в доме…

Мы не оглядывались. Мы бежали по пыльной улице, назад, к пустынной трассе. Сердце колотилось, в висках стучало. Сзади послышался нарастающий гул. Не мотора. Это был звук трескающейся древесины, рвущейся ткани, ломающихся костей. Звук рвущейся иллюзии.

Мы добежали до дороги и обернулись.

Дом с резными ставнями медленно расплывался, как картина под дождем. Краски текли, стены оседали, яблоня чернела и рассыпалась в труху. На ее месте осталась лишь воронка из темной, влажной земли, а над ней висело бледное, размытое подобие лица старухи, которое медленно таяло в воздухе. Ловушка самоуничтожалась. Играющий стирал доказательства своего провала. Мы стояли, опираясь на колени, и хватали ртом воздух. От деревни не осталось ничего, кроме нескольких настоящих, полуразрушенных домов и того самого ощущения тотального запустения.

Лика выпрямилась. Ее лицо было серьезным.

– Он не всесилен. Его иллюзии требуют энергии. Поддержки. Они не могут существовать вечно, особенно если в них не верят. Мы его ранили. Не физически. Мы ранили его самомнение. Его контроль дал трещину.

Она посмотрела на пустую дорогу.

– Он отступил, чтобы перегруппироваться. Но он еще вернется. И в следующий раз его иллюзии будут тоньше. Совершеннее.

– Что будем делать? – спросил я, все еще не в силах отдышаться.

– Мы будем учиться, – сказала Лика, и в ее голосе зазвучала сталь. – Если он может создавать реальность, значит, этому можно научиться. Или хотя бы понять, как это разрушать. Нам нужен… специалист. Кто-то, кто сталкивался с подобным.

Она достала из кармана тот самый пергамент с картой-схемой.

– Эта карта… она вела не только к часовне. Она вела к нему. К Играющему. Но она ведет и к другим местам. К узлам его силы. Или к точкам, где реальность тоньше. – Она провела пальцем по одной из переплетающихся линий. – Вот. Смотри. Этот узор… он похож на символы из старых алхимических трактатов. Нам нужен алхимик. Или хотя бы сумасшедший историк, который в этом разбирается.

Вдалеке, на горизонте, снова показалась знакомая пыльная туча. Ехал автобус. Наш «верный конь», наш единственный проводник в этом безумном мире.

– Поехали, – сказала Лика, подходя к обочине. – У нас есть новый адрес. Пора в библиотеку. Настоящую.

Глава 4. «Крах кукловода»

Автобус, верный и неизменный, как закон гравитации, был пуст. Мы молча устроились на тех же местах, что и накануне. Салон пах теперь не только пылью и соляркой, но и нашим страхом, потом и сладковатым дымом от развеявшейся иллюзии. Лика не смотрела в окно. Она смотрела на свои руки, лежавшие на коленях. Они были сжаты в кулаки, но не от злости, а от концентрации. Она медленно разжала пальцы, повернула ладони вверх и пристально уставилась на них, словно впервые видя.

– Я почувствовала это, – прошептала она так тихо, что я едва расслышал. – Там, в деревне. Когда я сказала «нет». Это было не просто слово. Это было… решение. И пространство вокруг… дрогнуло. Оно послушалось.

Она подняла на меня взгляд, и в ее глазах было нечто новое – не страх открытия, а жадный, ненасытный интерес ученого, нашедшего новый закон природы.

– Он не творит из ничего. Он не Бог. Он… перекраивает. Использует энергию наших же эмоций, наших ожиданий, наших воспоминаний. Он берет готовый материал и лепит из него то, что нужно ему. А раз так… – она снова сжала кулаки, – значит, этому можно помешать. Или даже… повторить.

– Повторить? – я не понял.

– Я сказала «нет» его реальности. И она рассыпалась. А если сказать «да» чему-то своему? – В ее голосе зазвучал опасный, почти безумный огонек. – Попробовать… добавить что-то от себя? Не силой, не ключом. Просто волей.

Она закрыла глаза, собравшись с мыслями. Я замер, боясь пошевелиться. Автобус катил по трассе, за окном мелькали те же поля, тот же лес. Лика вытянула руку, указательный палец направлен на пустое сиденье напротив. Она дышала глубоко и ровно. Сначала ничего не происходило. Потом воздух над сиденьем задрожал, как над раскаленным асфальтом. Послышался едва уловимый шепот – не голос, а скорее звук трения песка о стекло.

И на потрепанной ткани сиденья проступило пятно. Маленькое, не больше монетки. Оно было влажным и темным. И пахло… озоном и свежевспаханной землей. Запах был абсолютно реальным, осязаемым. Держалось это несколько секунд. Потом дрожь утихла, пятно исчезло, забрав с собой и запах. Лика открыла глаза. Она была смертельно бледна, под глазами залегли темные тени, будто она только что пробежала марафон. Но на ее губах играла улыбка победителя. Слабая, изможденная, но самая искренняя из всех, что я у нее видел.

– Видишь? – выдохнула она, обмякнув в кресле. – Это… возможно. Трудно. Невыносимо трудно. Он, наверное, черпает силу откуда-то еще. Но основа… она здесь. В нас. В вере. В сопротивлении.

Это было невероятно. Пустяк, мелочь – мокрое пятнышко на сиденье. Но по значимости это затмевало бросок ключа в часы. Тогда она сломала чужое. Теперь она создала свое. Крошечное, мимолетное, но свое.

– Тебе плохо? – спросил я, видя, как она дрожит.

– Голова раскалывается, – призналась она, зажмурившись. – Как после суток зубной боли. Цена, видимо, соответствующая. Но оно того стоит.

Она помолчала, собираясь с силами.

– Он почувствовал это. Я уверена. Еще один сбой в его системе. Еще один вирус. Теперь он знает, что мы не просто ломаем. Мы учимся. И это пугает его куда больше.

Автобус начал сбрасывать скорость, въезжая в промзону какого-то небольшого городка. Грузные корпуса заводов, склады, заборы с колючкой.

– Наша остановка, – Лика поднялась с кресла, пошатываясь. Я поддержал ее под локоть. – По карте… здесь должен быть он. Тот, кто нам нужен.

Мы вышли на пустынную остановку перед гигантским, похожим на бункер зданием из серого бетона. Вывески почти не было, лишь потрепанная табличка у ворот: «Городской архив и специальное хранение». Охранник в будке, старый, с лицом, изборожденным морщинами, смотрел на нас пустыми глазами, словно видел сквозь нас. Он молча кивнул на турникет. Мы прошли внутрь. Воздух был холодным и сухим, пахло бумажной пылью и озоном от серверов. В огромном зале с высокими стеллажами царила мертвая тишина. За единственным столом в глубине сидел человек. Тощий, в растянутом свитере, с седыми патлами и горящими, как угольки, глазами за толстыми линзами очков. Он что-то яростно строчил в толстенную потрепанную тетрадь, окруженный грудой фолиантов.

Лика подошла к нему и без предисловий положила на стол перед ним пергамент с картой. Человек вздрогнул, поднял голову. Его взгляд упал на схему, и глаза за стеклами очков расширились до невероятных размеров. Он схватил пергамент дрожащими руками.

– Откуда? – просипел он, и его голос скрипел, как переплеты старых книг. – Где вы взяли Атлас Пересечений?

Лика выдохнула, и в ее голосе прозвучало мрачное удовлетворение.

– Мы играем в игру. И нам нужен знающий тренер. Вы знаете, что это такое?

Человек поднял на нас взгляд, полный благоговейного ужаса и жадности.

– Знаю? – он издал звук, похожий на сухой смешок. – Я всю жизнь пытаюсь это расшифровать! Это не просто карта, детка! Это… инструкция по эксплуатации реальности! Кто ваш мастер? Где он?

– Он и есть причина, по которой мы здесь, – сказала Лика. – И мы надеемся, что вы поможете нам его обыграть.

Ученый (или сумасшедший) посмотрел на нас, потом на карту, потом снова на нас. В его глазах зажегся тот же огонь, что и у Лики. Огонь познания.

– О, – прошептал он. – Это куда интереснее, чем пыльные книги. Рассказывайте все. С самого начала. И не упускайте ни одной детали.

Мы нашли своего специалиста. Игра входила в новую фазу. Фазу понимания. Запах пыли и старых чернил висел в воздухе густым, почти осязаемым ковром. Архивариус, представившийся просто «Лев Матвеевич», не отрывал восторженного взгляда от пергамента. Его длинные, костлявые пальцы с нервным трепетом водили по линиям карты, будто читая шрифт Брайля.

– Пересечения… – бормотал он, и его глаза за толстыми стеклами бегали по схеме. – Смотрите, вот здесь, видите, как линии расходятся? Это не пространство. Это слои. Слои восприятия. Он не создает из ничего. Он… сдвигает. Подменяет один слой другим, более податливым.

Лика внимательно слушала, впитывая каждое слово. Ее собственная, крошечная попытка изменить реальность давала ей ключ к пониманию.

– И для этого нужна энергия? – уточнила она. – Сила воли?

Лев Матвеевич фыркнул, оторвавшись от карты.

– Воля? Романтический вздор! Это чистая физика! Точнее, мета-физика! – Он ткнул пальцем в свой висок. – Здесь! Сознание! Оно генератор. Но генератору нужен катализатор. Эмоция. Сильная, яркая, кристально чистая. Страх. Ярость. Отчаяние. Любовь. – Он посмотрел на нас оценивающе. – Ваш «Играющий», судя по всему, мастерски умеет их добывать и использовать. Он воспользуется вашей энергией, если хотите. Кормится вашими переживаниями, чтобы творить свой театр. Мы переглянулись с Ликой. Вспомнились все моменты страха, растерянности, вспышки ярости в особняке… Он собирал урожай.

– А карта? – я указал на пергамент. – Как она работает?

– Атлас… – Лев Матвеевич с благоговением провел рукой по краю. – Это проводник. И стабилизатор. Он показывает точки, где пелена реальности наиболее тонка. Где легче всего сделать… разрез. И помогает удержать новую конфигурацию, не давая ей с хлопнуться. Без него ваши попытки – что вспышка магния: ярко, но мгновенно.

Лика медленно кивнула, все части головоломки вставали на свои места.

– Значит, чтобы противостоять ему, нужно научиться делать то же самое. Но без его… вампиризма. И без Атласа.

Лев Матвеевич снял очки и принялся нервно протирать их полущим свитера.

– Теоретически… сильная, сфокусированная эмоция может вызвать точечный, спонтанный сдвиг. Как у вас в автобусе. Но контролировать это… стабильно воспроизводить… без проводника… – Он покачал головой. – Это все равно что пытаться собрать часовой механизм голыми руками во время урагана.

Внезапно где-то в глубине архива громко упала книга. Мы все вздрогнули. Лев Матвеевич замер, прислушиваясь. Его восторженная уверенность куда-то испарилась, сменившись настороженностью.

– Он уже здесь, – прошептал он, и его голос вдруг стал старческим и испуганным. – Он всегда здесь. В пыли. В тишине между стеллажами. Он слушает.

Воздух в зале стал гуще, тяжелее. Тени между полками с книгами словно потемнели, стали плотнее, приобрели неясные, угрожающие очертания. Давление в ушах нарастало.

Лика встала. Ее лицо было сосредоточено. Она посмотрела на темный проход между стеллажами, откуда донесся звук падения.

– Он пытается напугать нас. Сгенерировать себе «топливо». – Она повернулась ко мне. – Алекс, помнишь то чувство? В автобусе? Когда я создавала пятно? Попробуй.

– Я? – растерялся я. – Я не могу… Я не умею.

– Вспомни самый счастливый момент своей жизни, – ее голос был спокоен и властен. – Самый яркий. Держись за него. Не отпускай. И… попробуй сделать здесь вот это. – Она указала на пустое место на столе рядом с упавшей книгой Льва Матвеевича.

Это было безумием. Но выбора не было. Тени сгущались, надвигаясь на нас. Я закрыл глаза, отчаянно пытаясь выудить из памяти что-то светлое. Вспомнил тот самый день на качелях. Солнце, тепло на коже, чувство полета и полной, безоговорочной безопасности. Я сосредоточился на этом чувстве. Вцепился в него, как утопающий в соломинку. И попытался… представить. Не пятно. Нет. Я представил луч. Теплый, солнечный, падающий из несуществующего окна прямо на то место на столе. Сначала ничего. Потом голова раскалывается от боли. И вдруг – Лев Матвеевич ахнул.

Я открыл глаза. На столе, в указанном месте, лежал свежий, ярко-желтый одуванчик. Совершенно реальный. Его не было там секунду назад. Тени на мгновение замерли, их движение замедлилось, словно их что-то ошеломило. Лика улыбнулась. Усталой, но победной улыбкой.

– Видишь? Он не всесилен. Наша реальность тоже имеет вес. Наши чувства тоже могут быть катализатором. Просто мы разучились ими пользоваться.

Она повернулась к темноте между стеллажами и сказала громко, четко, без вызова, с холодной констатацией факта:

– Уходи. Ты здесь не получишь того, что хочешь. Мы больше не твое топливо.

Давление в ушах спало. Тени отступили, растворившись в обычном полумраке архива. Воздух снова стал просто спертым и пыльным. Лев Матвеевич сидел, разинув рот, глядя то на одуванчик, то на меня.

– Спонтанная… стабилизированная… материализация… – прошептал он. – Без атласа… Это… невозможно…

– Возможно, – перебила его Лика. Она выглядела изможденной, но сильной. – Просто дорого. – Она повернулась ко мне. – Голова раскалывается?

Я кивнул, с трудом фокусируя взгляд.

– Добро пожаловать в клуб, – она горько усмехнулась. – Теперь ты знаешь цену своего счастья. В прямом смысле.

Она взяла со стола одуванчик и бережно положила его между страниц тетради Льва Матвеевича.