Перед рассветом

«Всё, что произошло с нами по эту сторону Грани, не было чередой случайностей, – пробормотал маниту. – Раздор всегда действует продуманно и последовательно. И если увязался за нами, жди беды. Он либо ищет Вестника, либо готовится развязать войну».

– Рейз заверил, что непричастен к случившемуся, – напомнил Тэн.

«А я уверял, что раньше был ангелом, – прыснул Дух. – Раздору нельзя верить. Он будет врать, говорить полуправду, но никогда не произнесёт ни слова истины. „Это сделал не я“ – так он сказал? Под „этим“ Раздор мог подразумевать всё, что угодно. Не он сжёг храм? Не его рукой были начертаны символы солнца? Или „театр мертвецов“ создал маниту могущественнее и хитрее его самого? Всадник произнёс много слов, но на деле не сказал ничего. В этом вся его суть».

Тэн ответил шёпотом, будто догадка могла спугнуть искренность в голосе маниту:

– Ты боишься.

«Конечно, я боюсь, – пропищал Дух. – „Театр мертвецов“ – это плетение, которое используют в Преисподней, для получения контроля над чужим разумом. Ритуал опасен, и практикуется только на двух кругах. В Мортууме и Анмейе. Плетение на теле человека собирало пламя с жертв, чтобы питать маниту, который управлял „театром“. А рисунок на статуе Единого не что иное, как попытка связаться с адской столицей. С торговцем. Определённым. Кто-то стёр часть символов, поэтому я не смог разобрать имя».

– И решил, что виноват Рейз?

«Поверь, будет лучше, если я ошибаюсь. Всадникам запрещено заключать контракты, и я не знаю существа, которое решилось бы нарушить закон. – Маниту издал звук, похожий на долгий человеческий вздох. – Но в Откровениях говорится, что такой контракт будет предложен. И если это свершится, Эсхатон станет неизбежным».

– Для Эсхатона нужен Вестник, – сказал Тэн, – и ещё три всадника. Твои слова.

«Поэтому нам и нужно попасть в храм, – согласился Дух. – Узнать, кто станет Вестником в этом мире, и нашёл ли его Раздор».

Тэн поправил подушку, проворчал в полголоса:

– А ещё нужна причина, по которой всё это должно меня беспокоить.

Будь у Духа тело, он поперхнулся бы воздухом.

«Всадники превратят мир в пепелище! – взвизгнул маниту. – Как это может не беспокоить?»

– С ангелами пусть разбираются ангелы.

«Михаэль? Да ему нет дела до смертных».

Тэн изогнул бровь.

«То есть, я имел ввиду, что Единый предпочитает не вмешиваться, – поправился Дух. – Михаэль не навязывает людям волю Небес».

– И потому угрожает Эсхатоном? – Губы Тэна скривились в усмешке. – Откровения созданы, чтобы держать смертных в узде. С помощью страха заставлять людей избрать путь, угодный Единому. Поэтому бороться со всадниками, всё равно что бросить вызов творцу. Вряд ли в мире найдётся сила, способная попрать Его волю.

«Но что нам остаётся? Смиренно ждать гибели?»

– У меня есть цель.

Дух запричитал, словно капризная девица:

«На путешествии в Наранту жизнь не заканчивается. Стыдно признать, но слова Раздора о персиковом дереве недалеки от истины. Вдруг ты пересечёшь море, но не найдёшь того, что искал?»

Тэн задавался этим вопросом с детства, с заточения на маяке. Картина далёких земель, принесённая Данте, стала не просто украшением замшелых стен подвала. Домик в цветущем саду подарил мальчику мечту, надежду однажды стать свободным. Тэн верил, что под знойным солнцем Наранты сумеет сбросить оковы прошлого и обретёт жизнь, которой лишила его Шанкриа. Даже Раздору не удалось поколебать этой веры. И если позже мир исчезнет в пламени Эсхатона, Тэн не будет сожалеть. Всем воздаётся за грехи, а Рэвилт увяз в них по горло.

В дверь тихо постучали.

«Да что ж она никак не отстанет», – взмолился Дух, услышав голос Лики.

– Не могу уснуть. – Девушка проскользнула в комнату. – Боюсь, что утром открою глаза и снова увижу мёртвых.

Шёлковая сорочка скрывала ноги по щиколотку. Лика потопталась у входа и, всё же шагнув на ковёр, поджала пальцы. Несмотря на тёплую погоду, земля не успела прогреться и вечерами от пола веяло холодом. Тэн подал девушке покрывало, потянулся к свече.

– Не нужно света, – предупредила Лика. – Я не задержусь.

Закутавшись в бархат, она умостилась у изножья кровати. Тэн отодвинулся к изголовью.

– Напрасно переживаешь, – сказал он. – Маниту, убивший гостей на свадьбе, уже наверняка в чьём-то келифосе.

– Почём тебе знать?

– К храму ушло много ткачей. Мы встретили четверых по дороге сюда.

– Я не обратила внимания, – в растерянности призналась Лика. – Но надеюсь, ты прав.

«Отправь девчонку спать, – сварливой бабкой забрюзжал Дух. – Она мешает нам разговаривать».

Лика заметила торчавший из-под подушки эфес меча, произнесла:

– Ты не расстаёшься с оружием. Прошлой ночью спал, вцепившись в рукоять.

«На ткачей она не смотрела, а с тебя, похоже, глаз не сводила», – возмутился маниту, когда девушка, поняв, что сболтнула лишнего, поспешила объясниться.

– Когда никто из гостей не пришел в келью, я испугалась, вдруг ты тоже исчез. Но ты спал, не убирая ладони с эфеса.

Дух продолжил ворчать:

«И зачем только заходила. Ещё и дверь прикрыть не удосужилась. Что за воспитание!»

– Привычка, – ответил Тэн.

– Через что нужно пройти, чтобы к привыкнуть к подобному? – удивилась девушка.

– Тебе не стоит об этом знать.

Лика обиженно фыркнула:

– Говоришь, как мой отец.

«Видишь! Мы для неё мамочка-наседка», – выпалил Дух и зашипел, точно рассерженный гусь.

– Твой отец – ткач? – спросил Тэн. – Поэтому соврала обо мне?

– Да. – Девушка стыдливо отвела взгляд. – Служит при королевском дворе. Путешествие без должного сопровождения вызвало бы подозрения.

– Тогда стоило поискать иное место для ночлега.

«Ну уж нет!» – запротестовал Дух.

– Это лучшее. – Лика, не сговариваясь, согласилась с маниту.

– Когда скрываешься, неразумно сорить серебром. – Тэн помрачнел и наконец озвучил терзавшую мысль. – В Эрзасе ты собираешься посетить семейное имение. Это рискованный шаг.

– Мы там не задержимся, – пообещала девушка. – Заберу кое-какие вещи и снова в дорогу.

– А потом? Один знакомый говорил мне, что всегда должно быть что-то после.

«Прислушался. Ты ко мне прислушался! – Дух едва не пустил скупую слезу. – Постой. Знакомый? Почему знакомый? Разве мы не самые верные друзья во вселенной?»

– Он цитировал Откровения, – ответила Лика. – «Ибо нет в мире большей мудрости, чем заветы Единого». В одном из посланий Михаэль призывает верующих задумываться о последствиях. За свою жизнь мы принимаем множество решений, но всё, что ждёт в конце пути, измеряется лишь сожалениями.

Холодный свет луны, пробиваясь сквозь витраж, падал на её лицо, освещая загорелую кожу и печальную улыбку на приоткрытых губах.

– Слышал историю о вознесении Единого? – спросила девушка. – О том, как ему пришлось заточить под землёй собственного брата. Последнего родного человека, который у него оставался. – Тэн коротко кивнул. Взгляд Лики ожесточился. – Разве за совершённые злодеяния Отверженного не следовало уничтожить? Михаэль смалодушничал. И за его ошибку расплачиваются люди. Мир терзают маниту – плоды пороков Самаэля.

«Что за еретический вздор? – с негодованием пропищал Дух. – Найти бы невежду, который распускает подобные слухи, и утопить в Стиксе. Уверен, что россказни о красных орхидеях тоже принадлежат ему».

У Тэна зашлось сердце.

– Красные орхидеи? – спросил он.

Маниту притих, притворившись, что у него нашлись срочные дела за пределами общего тела.

– Знаешь об этой легенде? – Лика поправила спавшее с плеч покрывало. – Мне говорили, что за пределами Лирмеона её считают отступнической.

– Расскажи, – обратился Тэн к Духу.

– В Валькаре красные орхидеи называют цветами смерти и почитают за символ утраты и скорби, – вместо маниту ответила девушка. – Михаэль сражался с Отверженным на острове, усеянном белыми цветами. Бой длился восемь дней, и каждый раз кровь братьев окропляла землю. А на девятый, когда Самаэль был пленён, цветы впитали его злобу и навсегда окрасились в алый. Тогда Единый счёл, что мир, погрязший в пороках, не заслуживает спасения. Он покинул нас. Оставил в одиночку бороться с порождениями грехов. – Лика снисходительно усмехнулась. – Иногда прихожане возлагают красные орхидеи на алтари. Но человек, принёсший их, не читает молитв. Он скорбит об утрате.

«Бесстыдная ложь, – огрызнулся Дух. – Клевета и ересь. Раздор надоумил, не иначе».

Тэн разделял мнение маниту. Остров Отверженного находился далеко на севере, за ледяными водами пролива Ассоза. На безжизненных вулканических землях не могли вырасти орхидеи. Но он был уверен, что видел на свадебном алтаре именно этот цветок. Кроваво-красные лепестки на белоснежном кружевном полотне.

– Не знаю, сколько правды в этой легенде, но так написано в Откровениях. В послании о былом. – Лика потянулась и, зевнув, посмотрела на дверь. – После появления в Эсадре чёрного купола эту часть писания сочли за предсказание Эсхатона и запретили распространять. Отец рассказывал, что в Тернорте сжигали и переписывали священные тексты. И даже строили новые храмы. Якобы, прошлый правитель видел в этом спасение от Грани. В Валькаре убеждены, что Тернорт проиграл две войны, потому что растратил казну на построение новой веры.

«Нам. Надо. В храм, – потребовал Дух. – И лучше найти полный текст Откровений. Со всеми посланиями».

– В этом городе есть храм? – спросил Тэн.

Девушка покачала головой:

– Только небольшое святилище за площадью.

– Хочу сходить туда.

– Службы проводят по вечерам. Если задержимся, сможем поговорить с настоятелем. – Лика хитро прищурилась. – А утром заглянем на ярмарку. Я прикупила бы новое платье и кое-какие припасы в дорогу.

Дух заверещал, точно объевшаяся ависора.

Тэн обречённо вздохнул. Он ненавидел праздники.

День ожидался жаркий. Торговцы, размахивая опахалами из жёстких перьев, отгоняли ос от прилавков, жгли благовония, что по поверьям сулило богатство и привлекало удачу. К несчастью, запах успеха виделся людям по-разному, и потому над лотками, заваленными овощами, витали горько-пряные ароматы. Однако торговле это ничуть не мешало. Под навесами, растянутыми вдоль улицы, ругалась и спорила разноликая публика. Гомон стоял такой, что Тэн с трудом разбирал слова. Даже грохот штормового прибоя в Син-Ата звучал тише и слаженнее. В волнах ощущалась ритмичность, на городской площади же царили суматоха и хаос. Здесь было легко затеряться и столь же легко встретить тех, кого встречать не желаешь.

Лика скользила между прилавками, точно угорь в морской воде. Разглядывала украшения из дымчатого стекла, ощупывала фрукты, проверяя на свежесть, торговалась, будто лично знала семью каждого захудалого лавочника. Плетёная корзинка наполнилась, и Тэн, по совету Духа, предложил помощь. Впрочем, у прилавка с душистым мылом в руках девушки появилась вторая корзина, и пытка, коей Тэн считал ярмарки, продолжилась.

На окраине площади торговые ряды теряли стройность. На смену ящикам и деревянным лоткам пришли цветастые шатры с бойкими зазывалами. Мальчишка в жёлтом кафтане вразлёт уговорил Лику присоединиться к состязанию по вылавливанию яблок из воды. Участникам связывали руки и предлагали ртом достать фрукт из железного таза. Первый, кто справится, объявлялся победителем. Лику опередил щуплый юноша с рыжим пушком над верхней губой. Румяная, она вытерла с ресниц капли воды и, отложив полотенце, спросила:

– Умеешь стрелять из лука?

– Немного, – ответил Тэн.

– Неподалёку проходят соревнования. Будет весело!

На самом деле с луком он обращался прекрасно. В подвале маяка Данте заставлял стрелять по мишеням в полной темноте, освещая помещение лишь на мгновение. За краткую вспышку Тэн должен был запомнить расположение целей и без промаха поразить каждую. Годы тренировок отточили мастерство, перед побегом он, не стесняясь, спустил весь колчан в тюремщиков.

Пятеро мужчин встали напротив набитых соломой чучел. Тэн натянул тетиву и, дождавшись команды, выпустил стрелу. Наконечник поразил сердце мишени. Вторая стрела вонзилась рядом, выбив первую.

Восхищенные крики зрителей разбавили вздохи разочарования. Тэн уловил настроение толпы и направил третью стрелу в крайнюю границу мишени. Он победил, даже если бы промахнулся – достойных соперников среди горожан не было.

В качестве награды Лике позволили выбрать шляпку. Пока девушка крутилась у зеркала, Тэн отошёл под навес ближайшей лавки. Над столом, залитым густым мёдом, жужжали пчёлы. Торговец, укрытый мелкой сетью, окунул деревянную ложку в пузатый горшок, протянул мужчине, стоявшему у прилавка. Тот попробовал мёд и, облизнув губы, указал на глиняный котелок.

– Разумный ход, – произнёс он, не отрывая взгляда от торгаша.

Несмотря на жару, у Тэна внутри похолодело.

«Что такое? Почему у нас вспотели ладошки? – всполошился Дух. – Зачем ты взялся за меч? Тут же полно ткачей, нельзя ввязываться в драку».

– А это не разумный ход. – Мужчина кивнул торговцу и улыбнулся кривой, самодовольной улыбкой.

Маниту заголосил ощипанным петухом:

«Данте! Здесь Данте! Прямо перед нами!»

– Я предпочёл бы не скрещивать клинки, – сказал Данте. – Пока.

В порченном ощущалась несвойственная ему небрежность. Чёрные волосы были сальными у висков, а в складках закатанных рукавов темнела дорожная пыль. На кожаном ремне, что он всегда носил на поясе, не доставало двух серебряных колец.

– С чего бы? – процедил Тэн.

– Меня интересует судьба Хейна. Старик отправился за тобой к Ирсу и не вернулся.

Тэн ответил с мрачным злорадством:

– Мёртв.

– Досадно. Твоя работа? – Данте взял у торговца пиалу с мёдом. – Мирская жизнь не для тебя, ты же знаешь. Я столько лет учил военному ремеслу не для того, чтобы развлекать крестьян. Благо, не все уроки ты пропустил мимо ушей. Первый усвоил. Помнишь, как звучит?

«Никому не раскрывать своих настоящих умений», – словно прилежный ученик, отчеканил Дух.

– Шанкриа, – прошептал Тэн. – Она мертва?

Данте раздумывал над ответом. Они не сводили взглядов друг с друга, пока тень под навесом не стала гуще, а воздух тяжелее, прохладнее. Покуда у прилавка не взметнулись широкие рукава и разрумяненное лицо не заслонило бледную физиономию Данте.

– Я готова. – Лика указала на соломенную шляпку с розовой атласной ленточкой. – Что скажешь?

Тэн стиснул зубы.

– Вы очаровательны и прекрасны, юная госпожа, – промурлыкал Данте за её спиной. – Признаюсь, я завидую вашему спутнику.

Лика повернулась к нему:

– Благодарю. Вы наблюдали за состязанием?

– Издалека. Но, судя по шуму, зрелище было… – Он угостил девушку мёдом. – Занятным.

– Я и подумать не могла, что Тэн такой меткий стрелок, – похвасталась Лика, окунув ложку в пиалу. – Сказал, что пару раз держал в руке лук, и дважды попал точно в цель.

– Полагаю, у каждого есть свой, – Данте помедлил, подбирая слова, – скрытый талант.

– Хотела бы я найти свой.

Он сузил глаза. Низкий голос прошелестел:

– Разве вы не нашли того, что искали?

– Удача пока не на моей стороне, – отшутилась девушка. – Думаю, нужно немного времени и терпения.

– Как будет угодно.

Данте расплатился с торговцем и, заложив руки за спину, шагнул под палящее солнце.

– Ты не ответил, – окликнул Тэн.

– Ох, вы разговаривали? – Лика обернулась, придержав шляпку. Рука заслонила обзор, и этого хватило, чтобы Данте исчез из вида. – Я помешала?

– Нет. – Он заставил себя отпустить рукоять меча, которую сжимал и, казалось, пытался сломать. – Мы здесь закончили?

– Почти. Осталось заглянуть к портному.

Дух не смолкал всю дорогу до лавки. Когда Лика нырнула в прохладу мастерской, Тэн остался ждать у крыльца. Поглядывал на крыши, балконы и тени под кронами деревьев, страшась увидеть знакомый, сотканный из мглы, силуэт. Солнечный свет лишал Данте магии, но даже без плетений эсадровец оставался опасным противником. Тэн наблюдал за окнами, озирался и прислушивался, в точности как во времена Второго Прилива. Окажись сейчас город во власти Грани, Тэн не отличил бы его от Соледры. Всё повторялось. Только теперь вместо верного друга его сопровождал докучающий маниту.

За три часа Дух умолк на пару минут, позволив Тэну поговорить с хромым мужичком, решившим справиться о его здоровье. Должно быть, вид у наёмника был взволнованный, а оружие, за которое Тэн иной раз хватался, привлекало внимание.

Духа он старался не слушать. Появление Данте беспокоило сильнее, нежели новость о скорой гибели мира. Откровения, всадники, маниту – всё это было частью игры, в которой Тэн не желал участвовать. Он искал тихой жизни в уединённом домике в Наранте. И своё персиковое дерево.

«Поэтому не стоит приближаться к горящим храмам, – рассуждал Дух. – И сжигать их. Даже случайно. Ещё Раздор упомянул говорящую с мёртвыми куклу. Так что не разговаривай с игрушками. Особенно с куклами».

Солнце лениво скатывалось к горизонту. Тэн отошёл от крыльца, чтобы тень от вывески держалась на расстоянии вытянутой руки.

– Сколько времени осталось до Эсхатона? – перебил он ворчащего маниту.

«Пара месяцев после восхода второго солнца. Но восход будет после змея. А змей – после рассвета. И до него кто-то принесёт сладкую жертву, чтобы разорвать порочные узы».

– И сколько это займёт?

«Кто знает, – протянул Дух. – Может быть, год, может быть, десять лет. Зависит от Раздора и Вестника. Почему спрашиваешь?»

В Эсадре встречались ткачи, способные извлекать маниту из порченных. Люди получали свободу, пусть и недолгую. За год они либо сходили с ума, либо сводили счёты с жизнью. В последние дни возможность избавиться от Духа виделась Тэну всё заманчивее. Невзирая на цену.

– Если Шанкриа мертва, что Данте нужно от меня? – подумав, спросил он.

«Информация о судьбе Хейна».

– Они не были друзьями.

«Хейн много лет возглавлял эсадровских ткачей, в то время как Данте служил исключительно Госпоже. Со смертью Шанкриа страна лишилась правителя. Многие пророчили Хейна на её место, но бедняга не выжил. – Маниту хохотнул и добавил без сожаления: – Ходили слухи, что Грань ушла из Эсадры и теперь укрывает всего один город на равнинах Зари. В землях, некогда сокрытых куполом, царит смятение. Последователи Шанкриа разрозненны, сражаются с Тернортом, маниту, порченными и друг другом. Равнины нынче сплошное поле боя. На островах, должно быть, ещё хуже. Хейн мог бы исправить ситуацию».

– Данте никогда не заботило будущее Эсадры, – возразил Тэн.

«В отличие от Эсхатона, – парировал маниту. – За раздором следует война, а мир по ту сторону гор погряз в междоусобицах».

Мимо лавки, звеня колокольчиками, промчалась телега. За пегим осликом увязалась толпа ребятишек. Тэн проводил тени угрюмым взглядом.

– Какое дело маниту до Эсхатона? Вы ведь не умираете, а возвращаетесь в Ад.

«В этом-то и проблема. Не все хотят возвращаться, – посетовал Дух. – Точнее, не сразу. Незавершённый контракт не даёт пламени и, поспешив, демон рискует возродиться на первом круге. Фоэдо – суровое место даже для нас, а обернуться вислу или соллини – вот уж настоящее унижение. К тому же, всадники Эсхатона питаются грехами, и чем чище мир, тем меньше пламени для нас».

Тэн не сдержал ехидства:

– Чем чище мир или чем меньше в нём живых?

«Это одно и то же. Как бы то ни было, с пришествием всадников маниту захотят завершить контракты и покинуть Рэвилт».

– Что-то ты не торопишься.

«Я не желаю Эсхатона. Мне нравится быть среди смертных. Да и как я могу бросить своего единственного друга?»

Дверь лавки отворилась, и Лика, придерживая подол, медленно сошла по ступеням. Синяя юбка шлейфом проволочилась по крыльцу, коснувшись дороги, окружила девушку, точно бутон колокольчика. Белый корсаж, расшитый золотой нитью, стягивал талию и прятал загорелые плечи под слоем кружева.

«Дорогое платье, – присвистнул Дух. – Сам бы в таком походил».

Лика собрала волосы под шляпкой и улыбнулась, ожидая любезностей.

– Можем идти? – сухо спросил Тэн.

– До службы несколько часов. – Она не показала обиды. – Прогуляемся до Каштановой аллеи, ткачи устраивают там представления.

Сцена среди деревьев собрала множество зрителей. На подмостках, у ширмы с изображением водопада юноша в кожаных доспехах преклонял колено перед возлюбленной. Девушка теребила венок из водяных лилий и густо краснела, когда актёр, бурно жестикулируя, клялся оберегать красотку до конца своих дней.

Лика протиснулась в толпу и, выбрав место, откуда хорошо просматривалась сцена, прошептала Тэну на ухо:

– Это «Баллада о белых журавлях». – Ей пришлось встать на цыпочки, чтобы хоть немного сровняться в росте. – Девушку зовут Миана, отец выдал её замуж за деревенского торговца шкурами. Юноша в доспехах – Морус – охотник и деловой партнёр её мужа. Он долгое время скрывал чувства к Миане, но однажды, отправившись на охоту, увидел, как девушка у пруда кормит журавлей. Пара впервые оказалась наедине, и Морус решил признаться.

Юноша на сцене поднялся, повернулся к зрителям и громко запел. Голос звучал посредственно, но песня нашла отклик в сердцах горожан. Под аплодисменты актёр снял с плеча лук, порвал красную верёвку, заменявшую тетиву и, подхватив девушку на руки, унёс за водопад. Рисунок на ширме переменился. Теперь действие происходило внутри крестьянского дома, в окружении шкур и полосок дублёной кожи.

Тэн позволил себе расслабиться, только когда толпа обступила со всех сторон, а слабый аромат магии, исходивший от сцены, смешался с запахом пота и пряностей. К тому времени актёры не раз сменили друг друга. Охотник сумел-таки добиться расположения Мианы, но первой же ночью ревнивый супруг застукал пару на сеновале. Морус успел сбежать, прежде чем торговец узнал его. Девушке повезло меньше. На утро её во всеуслышание объявили распутницей и приговорили к десяти ударам палкой. Благо у воздыхателя достало смелости и чести, чтобы под покровом ночи выкрасть возлюбленную из тюрьмы. Пара сбежала из деревни и остановилась на ночлег около того же водопада.

Но будь то ирония судьбы или капризы зрителей, влюблённым не суждено было обрести счастье. Той ночью шайка разбойников готовила набег на деревню и наткнулась на ворковавших у пруда влюблённых. В короткой схватке Морус был ранен. Миана, понимая, какая участь ей уготована, взмолилась о быстрой смерти. Со слезами на глазах она опустилась на колени перед мужчинами, и, получив отказ, обратилась к охотнику.

Слушая стенания актёров, приносивших клятвы вечной любви, Тэн изредка поглядывал на сцену. Когда Морус, обливаясь слезами пуще девицы, пронзил её грудь игрушечным мечом, над аллеей уже витали сумерки. Вдоль дорог, следуя за патрулями ткачей, зажигались уличные фонари, и тени, лежавшие на брусчатке, жирными улитками расползались по подворотням.

Охотник прощался с возлюбленной долгой песнью, что даже Дух, молчавший всё представление, заскулил, а после горестно запричитал вместе с толпой. Едва Морус схватился за рану и, испустив дух, рухнул рядом с Мианой, над сценой закружились два белых журавля. Зрители восторженно зашумели.

Покидая Каштановую аллею, Тэн не сводил взгляда с крыш. Закат успел превратиться в оранжевую полосу над горизонтом, которая стремительно таяла в присутствии одноглазой луны.

Улицы по дороге к святилищу Единого по большей части были пустынны. Жители предпочитали проводить время в парках, глазея, как бездарно ткачи растрачивают пламя келифосов, поэтому насыщенный запах магии за площадью становился острее, чётче. За сладким ароматом цветущих садов легко угадывались кислые ноты гнили и свежесть бушующих гроз. С балконов домов, покачиваясь, свисали лозы дикого винограда, в карнизах крыш не доставало чешуек черепицы, догорала свеча в высоком фонаре на перекрёстке.

«Не угрожай миру Эсхатон, я бы сказал, что такая жизнь мне по нраву, – проворковал маниту. – Жизни смертных скоротечны, поэтому именно люди способны создать нечто прекрасное. Чем может похвастаться Ад, кроме пары постановок в амфитеатре Тиземпсиса? Суккубы в ангельских нарядах соблазняют смертных и выпивают души. Тысячелетиями одно и то же. У людей иначе. Из ваших чувств рождается много внутреннего огня. Гордость, ненависть, любовь – они способны не просто разжечь пламя души, а раскалить его добела. Научись смертные пользоваться огнём, они давно покорили бы Преисподнюю».

Мимо, посмеиваясь, прошла компания из пяти человек. Манера речи выдавала солдат, а грубые, медлительные голоса – людей, давеча пристрастившихся к выпивке. Лика уступила дорогу мужчинам и беззаботно продолжила говорить:

– Мы могли бы посетить театр в Эрзасе. Но тебе не понравилось представление.

Мужчина в лёгкой куртке поверх холщовой рубахи замедлил шаг. Приглядевшись, окликнул девушку:

– Леди Молдред?