bannerbanner
Вечный хор
Вечный хор

Полная версия

Вечный хор

Язык: Русский
Год издания: 2025
Добавлена:
Настройки чтения
Размер шрифта
Высота строк
Поля
На страницу:
1 из 4

Вечный хор


Илья Васякин

© Илья Васякин, 2025


ISBN 978-5-0068-2198-9

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Глава 1: Идиллия с Трещиной

Последний поворот, отмеченный на затертой карте, которую Маркус скачал с сомнительного сайта о «лучших местах для перезагрузки», оказался не просто поворотом. Это был портал. С одной стороны – мир, который он знал: разбитая асфальтовая дорога, облезлые сосны, гудящие на ветру, словно высоковольтные провода, и вечный, въевшийся в подкорку запах горячего масла и разочарования. С другой – Тихий Берег.

Маркус замер, упершись локтями в потрескавшийся винил руля своего старого «Форда». Двигатель, жалобно постукивая клапанами, остывал, а он сам пялился в лобовое стекло, чувствуя, как нечто тяжелое и колючее, годами копившееся у него в груди, начинает медленно, неохотно разжимать свои щупальца. Облегчение. Это было именно оно, почти забытое чувство. Он рискнул назвать его надеждой.

Городок лежал в долине, купаясь в медовом свете заходящего солнца. Дома – не просто дома, а открытки с идеальными белыми ставнями и крышами цвета выдержанного виски. Газоны были не просто зелеными; они были бархатными, подстриженными с математической точностью, и на их изумрудном фоне пылали клумбы с цветами таких ядовито-ярких оттенков, что казались ненастоящими, словно вырезанными из цветного целлофана. Алые петунии, лиловые гортензии, желтые лилейники – всё это кричало о порядке, о системе, о жизни, где каждой травинке отведено свое место.

И тишина. Боже, какая тишина.

Он выключил двигатель. Грохот и вибрация, ставшие за долгие часы пути его второй кожей, смолкли, и наступила оглушительная, почти физически давящая беззвучность. Она не была мертвой. Она была… густой. Наполненной. Он слышал, как шелестят листья на старом клене у въезда в город – не просто шелест, а целую симфонию: легкий ветерок перебирал их, словно страницы старой книги, и каждый листок отзывался своим собственным, едва уловимым шорохом. Где-то высоко в небе, уже уходящем в цвет индиго, пела птица. Одна-единственная. Её песня была чистой, как стеклышко, и такой одинокой, что у Маркуса неожиданно сжалось сердце.

Он вышел из машины, и хлопок дверцы прозвучал как выстрел на фоне этой идиллии. Звук был таким грубым, таким чуждым, что Маркус невольно поморщился и огляделся, будто ожидая, что из-за идеального белого забора появится полицейский с сиреной. Но ничего не произошло. Только где-то вдали, на безупречной кирпичной мостовой, послышался мягкий стук каблуков. Через мгновение из-за угла появилась женщина, толкая перед собой коляску. Она шла не спеша, её соломенная шляпа отбрасывала тень на лицо. Когда она поравнялась с Маркусом, она подняла голову и улыбнулась. Улыбка была широкой, безупречной, как у стоматолога на рекламном щите. Но её глаза, цвета старого неба, скользнули по Маркусу, по его пыльной машине, и проскочили дальше, не задержавшись. Улыбка была для галочки, частью пейзажа, как цветы на клумбе. Она кивнула, столь же безупречно, и пошла дальше, а стук её каблуков постепенно растворился в вечернем воздухе.

Маркус глубоко вдохнул. Пахло скошенной травой, влажной землей после полива и… ничем больше. Ни выхлопными газами, ни гарью от мусоросжигательного завода на окраине его старого города, ни едким духом чужой усталости. Пахло чистотой. Он потянулся, чувствуя, как хрустят позвонки. Его старый «Форд», весь в пыли и с подтёками масла на поддоне, выглядел здесь неуместным артефактом, заблудившимся во времени пришельцем. Он потер ладонью шею, где засела привычная усталость, и снова сел за руль. Надо было ехать к своему новому дому, тому самому, который он купил за бесценок по онлайн-аукциону, до смерти напуганный каким-то старым долгом.

Он завел двигатель. Рев мотора, обычно такой привычный и почти родной, здесь показался ему вульгарным, оскорбительным для этой благородной тишины. Маркус давил на газ как можно осторожнее, стараясь, чтобы машина катилась почти на холостых оборотах. Он ехал по Центральной улице – табличка с названием была выкована из изящного кованого железа – и чувствовал себя аквалангистом, медленно плывущим по затонувшему городу. Мимо него проплывали витрины магазинов: «Булочная Эдит» с идеальными буханками хлеба за стеклом, «Аптека» с неоновым знаком, который почему-то не мигал, а горел ровным, спокойным светом, «Химчистка „Белое облако“». Всё было чисто, вылизано, сияло.

На крыльце одного из домов, такого же безупречного, как и все остальные, сидел старик в подтяжках и соломенной шляпе и читал газету. Он не просто сидел – он был воплощением покоя. Его поза была настолько неподвижной, что Маркус на секунду задумался, не манекен ли это. Но потом старик перелистнул страницу. Звук был едва слышным, шелестящим, идеально вписывающимся в общую симфонию тишины. Он поднял глаза на проезжающий «Форд». Его лицо было испещрено морщинами, но не грубыми, а какими-то… аккуратными. И он улыбнулся. Та же улыбка, что и у женщины с коляской. Широкая, предупредительная и абсолютно безжизненная. В его глазах не было ни любопытства, ни раздражения от шума мотора, ничего. Просто два голубых озерца спокойной воды.

Именно в этот момент Маркус впервые почувствовал не облегчение, а лёгкий, холодный укол недоумения где-то под ложечкой. Почему так тихо? Почему улыбки такие… одинаковые? В его старом городе, если ты улыбался незнакомцу, в этом был смысл: флирт, попрошайничество, попытка что-то продать или просто сумасшествие. Здесь же улыбка была просто элементом пейзажа, как зелёная трава или белый забор. Обязательным, но лишённым содержания.

Он свернул на свою улицу, Тенистую аллею. Дом был точно таким, как на фотографиях: двухэтажный, с верандой, окрашенный в мягкий персиковый цвет, с тёмно-зелёными ставнями. Идеальный дом для идеальной жизни. Он заглушил двигатель, и тишина снова нахлынула, на этот раз окончательная. Он сидел в машине и слушал её. Прислушивался к тому, чего не слышал. Ни детского смеха. Ни громкой музыки из открытых окон. Ни гулкого эха телевизора за стеной. Ни даже отдалённого гула магистрали, того вечного баса, под который он засыпал последние десять лет. Ничего. Только биение собственного сердца в ушах и тихий шепот крови. Он посмотрел на свои пальцы, все еще сжимающие ключ зажигания. Они дрожали. От усталости, решил он. Просто от усталости.

Он вышел из машины, на этот раз стараясь закрыть дверь как можно тише. Щелчок замка прозвучал неестественно громко. Он стоял на краю своего идеального газона и смотрел на свой идеальный дом, а внутри у него что-то едва уловимо щемило, словно кто-то настроил струну в его душе на частоту, от которой становится тревожно. Это должна была быть радость. Начало новой жизни. Но почему-то это было похоже на то, как будто он, сам того не ведая, переступил порог огромной, безупречно чистой клетки.

Маркус стоял у своего «Форда», все еще пытаясь отделаться от ощущения, что он актёр, вышедший на сцену в неподходящем костюме и без заученного текста. Воздух, ещё тёплый от ушедшего солнца, пах жасмином. Сладкий, тяжеловатый запах, от которого слегка кружилась голова. Он потянулся к багажнику, намереваясь начать разгрузку, когда краем глаза заметил движение у соседнего дома.

Дом мистера Элдера – он помнил это имя из документов – был таким же безупречным, как и все остальные, но с одним отличием: его газон был ещё зеленее, его петунии ещё алее, а белые ставни сияли так, будто их покрасили только вчера. На крыльце, в плетёном кресле-качалке, сидел сам хозяин. Он не просто сидел – он находился в состоянии такой полной, такой абсолютной неподвижности, что сначала Маркус принял его за ещё один элемент декора, за изысканную садовую статую. Но потом статуя плавно, без малейшего рывка, подняла руку и поманила его к себе пальцем.

Приглашение было беззвучным, но настолько чётким и недвусмысленным, что проигнорировать его было бы верхом невежливости. Такое здесь, Маркус почувствовал, не прощают. Он отложил чемодан, который уже взял в руки, и направился через свой газон к идеальному газону соседа, чувствуя, как подошвы его ботинок с каждым шагом становятся всё грубее и нелепее на этом бархатном ковре из травы.

– Маркус, – сказал он, подходя и протягивая руку. – Маркус Лейн. Ваш новый сосед.

Мужчина в кресле медленно поднялся. Он был высоким, поджарым, лет семидесяти, одетым в бежевые штаны и клетчатую рубашку с идеальными стрелками. Его лицо было худым, а кожа натянута на скулах, как пергамент на барабане. Он взял руку Маркуса в свою – та была прохладной, сухой и твёрдой, как полированное дерево – и слегка потряс её.

– Артур Элдер, – голос у него был тихим, ровным, без единого скачка интонации. Таким голосом дикторы за кадром читают документальные фильмы о природе. – Очень приятно. Мы рады новым лицам в Тихом Береге.

Его губы растянулись в улыбку. Широкой, предупредительной улыбке, которую Маркус уже начинал узнавать. Но сейчас, вблизи, он увидел главное: улыбка не дотянулась до его глаз. Они оставались спокойными, ясными, голубовато-серыми, и в их глубине не было ни искорки радушия или любопытства. Они просто фиксировали объект. Нового соседа.

– Спасибо, – сказал Маркус, забирая свою руку и чувствуя странное желание вытереть её о штаны. – Место потрясающее. Такой… покой.

– Это наша главная ценность, – отозвался Элдер, его тихий голос идеально вписывался в вечерний шепот листвы. – Покой и порядок. Мы все здесь очень их ценим. – Он снова сел в кресло-качалку, и оно, подчиняясь его весу, начало плавно, почти бесшумно двигаться вперёд-назад. Скрипа, привычного для таких старых кресел, не было. Совсем.

– Да, я уже заметил, – Маркус нервно рассмеялся, звук вышел резковатым. – В моём старом городе даже ночью грохочет трасса. А здесь… Словно в другом измерении.

– Именно так, – кивнул Элдер. Его взгляд скользнул по пыльному «Форду», задержался на коробках в салоне, вернулся к Маркусу. – Здесь мы живём по своим меркам. Своим обычаям.

– В смысле? – спросил Маркус.

Элдер сделал паузу, словно взвешивая слова. Качание кресла было гипнотическим.

– Есть негласные правила, мистер Лейн. Простые, но важные для поддержания… гармонии. – Он мягко указал рукой в сторону улицы, где уже зажигались фонари, отбрасывающие мягкие, не слепящие круги света. – Днём жизнь течёт своим чередом. Но с заходом солнца… мы ценим тишину.

– Тишину? – переспросил Маркус.

– Именно. Вечернее спокойствие. Мы стараемся не нарушать его. Громкие разговоры на улице… – его взгляд на мгновение стал чуть более пристальным, – …хлопанье дверьми автомобилей… громкая музыка из окон… Резкие, неожиданные звуки. Всё это считается здесь… невежливым.

Маркус почувствовал, как по спине пробежал холодок. Это было не предупреждение. Это была констатация факта. Голос Элдера не содержал угрозы, лишь лёгкую, вежливую озабоченность, с которой объясняют правила поведения в музее.

– Понятно, – сказал Маркус, хотя ничего не было понятно. – То есть, комендантский час?

Элдер мягко улыбнулся снова, все той же безжизненной улыбкой.

– О, нет. Ничего официального. Просто… местный обычай. Своего рода договорённость между соседями. Ради общего блага. – Он посмотрел на небо, где западная полоса ещё светилась сапфировым светом. – Солнце уже село. Скоро ночь. Вы, наверное, устали с дороги. Вам ещё вещи разгружать.

В этом не было прямого упрёка, но Маркус почувствовал себя школьником, которого мягко выпроваживают из класса. Он кивнул.

– Да, конечно. Не буду вам мешать.

– Вы не мешаете, – вежливо ответил Элдер. – Добро пожаловать в Тихий Берег, Маркус. Надеюсь, вам у нас понравится.

Он произнёс это с такой финальностью, словно ставил точку в разговоре. Его кресло продолжало качаться, а сам он уставился куда-то в сторону своего идеального газона, явно считая беседу исчерпанной.

Маркус постоял ещё секунду, ожидая чего-то ещё – может, пожелания спокойной ночи, может, совета, где лучше купить продукты. Но ничего не последовало. Элдер просто раскачивался, погружённый в свои мысли, человек-часы, отмеряющий тихие секунды идеальной жизни.

Маркус развернулся и пошёл обратно к своей машине. Он чувствовал на спине тяжёлый, неподвижный взгляд. Он не оборачивался, но знал – знал костями – что эти бледные, спокойные глаза следят за ним. И это было куда страшнее, чем если бы сосед кричал ему вслед угрозы.

Он дошёл до своего «Форда» и схватился за ручку багажника. Металл был ещё тёплым от солнца. Он глубоко вздохнул, пытаясь отогнать странное чувство тревоги. «Чудак, – сказал он сам себе. – Просто чудак-старик, который любит тишину. Ничего странного. В его годы все такие».

Но другая часть его мозга, более древняя и чувствительная, шептала ему, что всё не так просто. Что «невежливо» – это самое мягкое слово из всех возможных, какое только можно было употребить. И что безжизненная улыбка мистера Элдера и его тихий, размеренный голос были не просто чудачеством. Они были первой, едва слышной нотой в странной, тревожной симфонии, которая, как он начинал подозревать, и была настоящей жизнью Тихого Берега. И он, Маркус, только что купил на эту симфонию билет. Свой собственный дом с видом на сцену.

Воздух в гостиной был густым и неподвижным, пахнул пылью и затхлостью заброшенного помещения, несмотря на внешнюю безупречность. Маркус распахнул окна, надеясь впустить свежесть вечера, но внутрь влилась лишь тишина, ещё более глубокая, чем снаружи. Она впиталась в голые стены, в скрипучие половицы, в самую пыль, витающую в последних лучах угасающего света.

Разгрузку он начал с энтузиазмом, пытаясь заглушить внутренний тревожный шепот энергичными действиями. Он таскал коробки с книгами, старую аудиоаппаратуру, упаковки с одеждой. С каждой перенесённой вещью его прежней жизни этот дом должен был становиться немного более его. Но получалось наоборот. Его потрёпанные картонные коробки выглядели чужими и жалкими на фоне идеально оштукатуренных стен и полированного паркета.

Он торопился. Неосознанно, подчиняясь негласному давлению вежливого предупреждения мистера Элдера и наступающих сумерек. Солнце уже скрылось, и небо за окном превратилось в полотно густого индиго, где зажигались первые, неестественно яркие звезды. В доме становилось темно. Он нащупал выключатель, и с тихим щелчком зажглась люстра в центре гостиной. Свет был тёплым, мягким, но он почему-то ожидал ослепительно белого, холодного сияния, как в операционной.

Он вынес к двери последнюю, самую тяжёлую коробку. В ней были его инструменты – молотки, отвёртки, старый добрый шуруповёрт, который не раз выручал его. Коробка была переполнена, и углы картона уже размокли и разорвались от времени и влаги. Он неуклюже перехватил её, пытаясь достать ключ от входной двери, которая захлопнулась за ним. И в этот момент его скользнувшие пальцы выпустили груз.

Всё произошло в замедленной съёмке. Коробка, описав короткую дугу, с глухим, оглушительным ударом приземлилась на деревянное крыльцо. Грохот был чудовищным. Не просто звуком. Это был взрыв. Какофония звенящего металла, лязгающих друг о друга инструментов, треска ломающегося дерева и пластика. Звук, который на его старой улице утонул бы в общем гуле, здесь, в гробовой тишине Тихого Берега, разнёсся с силой пушечного выстрела. Эхо от него, казалось, ударило в стены дома, отскочило от идеального фасада Элдера и покатилось по Тенистой аллее, снося на своём пути бархат травы и лепестки петуний.

Маркус застыл, сгорбившись, его руки все ещё застыли в пустоте, откуда упала коробка. Сердце колотилось где-то в горле, бешено и глупо. Он испуганно фыркнул, попытка смеха, которая превратилась в неуверенный, сдавленный хрип.

– Вот чёрт, – прошептал он, и его собственный шёпот показался ему ужасно громким.

И тогда наступила тишина. Но не та, что была раньше – живая, наполненная шелестами. Это была абсолютная, мертвенная, вакуумная тишина. Она обрушилась на улицу, как свинцовый колпак. Словно сам воздух замер в ожидании. Застыл. Прислушался.

Ни один сверчок не осмелился нарушить её. Ни одна птица не проронила ни звука. Даже листья на деревьях, секунду назад шелестевшие на лёгком ветерке, замерли в неподвижности. Было слышно только бешеное биение его собственного сердца и призрачный гул в ушах.

Маркус медленно, очень медленно выпрямился, чувствуя себя мародёром на месте преступления. Его взгляд метнулся к дому Элдера. Плетёное кресло-качалка было пустым. Артур Элдер исчез. Но на его месте стояла Тень. Не метафорическая, а самая что ни на есть реальная – тёмный силуэт за тончайшей тюлевой занавеской на втором этаже. Неподвижный, наблюдающий.

Он посмотрел налево. В окне соседнего дома с другой стороны, где днем он видел женщину, поливающую герань, тоже мелькнуло движение. Штора чуть дрогнула, отшатнувшись назад, будто чьи-то пальцы раздвинули её на сантиметр и тут же отпустили. Ему не удалось разглядеть лицо, только смутное пятно бледной кожи в полумраке комнаты.

Потом – направо. Ещё одно окно. Ещё один силуэт. На этот раз на первом этаже. Высокий, худой. Он не двигался, просто стоял и смотрел. Смотрел на Маркуса, стоящего над рассыпавшимися инструментами, на этого варвара, нарушившего святой покой.

Никто не крикнул. Не высунулся. Не поинтересовался, всё ли в порядке. Они просто наблюдали. Молча. Их безмолвие было куда страшнее любой ругани. Оно было тяжёлым, осуждающим, всевидящим.

Глупая улыбка сползла с лица Маркуса. Ком в горле рассосался, оставив после себя сухость и стыд. Стыд, как будто он на глазах у всех голым оказался. Он бросился на колени, торопливо, с грохотом, который теперь казался ему кощунственным, начал сгребать молотки, гаечные ключи, разбросанные винтики и обломки пластика обратно в разорванную коробку. Каждый лязг инструмента о инструмент, каждый шорох картона по дереву крыльца отдавался в его ушах унизительным стуком.

Он украдкой бросал взгляды по сторонам. Силуэт за тюлем у Элдера всё так же стоял. Силуэт в окне направо – тоже. Они не уходили. Они ждали, пока он закончит своё дикое, шумное покаяние.

Наконец, он впихнул в коробку последний гаечный ключ, поднял этот бесформенный, тяжёлый сверток и, прижимая его к груди, как раненое животное, отступил к своей двери. Он нащупал ручку, отворил дверь и ввалился внутрь, задом, боясь повернуться к улице спиной.

Он захлопнул дверь. Щелчок замка прозвучал приглушённо, словно дом вобрал в себя и этот звук, не позволив ему вырваться наружу. Маркус прислонился спиной к прохладной деревянной поверхности и зажмурился, слушая стук крови в висках.

Снаружи по-прежнему не было слышно ничего. Ни единого звука. Тишина восстановилась. Но теперь она была другой. Она была враждебной. Она знала о нём. Она видела его промах. И она ждала, что же он сделает дальше.

Он простоял так несколько минут, пока его дыхание не выровнялось. Потом оттолкнулся от двери и пошёл вглубь дома, на цыпочках, хотя под ним был толстый паркет, гасивший шаги. Он чувствовал себя не хозяином, а непрошеным гостем. Мальчишкой, который пробрался в чужой дом и теперь боялся пошевелиться, чтобы чего не нарушить.

И где-то в глубине души, под слоем стыда и неловкости, шевельнулся холодный, твёрдый камешек страха. Это было не просто предупреждение. Это был его первый, настоящий контакт с душой этого места. И душа эта оказалась молчаливой, всевидящей и безжалостной.

Следующее утро пришло с предсказуемой, почти навязчивой идеальностью. Солнечный свет, чистый и резкий, врывался в окна, высвечивая пылинки, танцующие в воздухе. Птицы снова пели – те самые одинокие, кристальные трели. Где-то вдали, за пределами его слуха, наверняка жужжала газонокосилка. Идиллия, от которой вчерашний вечерний ужас казался дурным сном, порождением усталости и стресса от переезда.

Маркус, стоя у кофейника, который булькал и шипел, наполняя кухню бодрящим ароматом, пытался убедить себя именно в этом. «Нервный срыв на почве перемен, – говорил он себе, глядя на свой бледный облик в тёмном стекле окна. – Переутомление. Все эти разговоры о тишине – просто блажь старика. А ты устроил истерику из-за упавшей коробки».

Он решил действовать. Нормальный человек в нормальном городке идёт утром в магазин за провизией. Нормальный человек знакомится с местными, улыбается, ведёт светские беседы. Именно это он и сделает. Он снова станет Маркусом Лейном, тем, кем был раньше – общительным, слегка ироничным, умеющим поддержать разговор на любую тему.

Он вышел на улицу, и солнечный свет обрушился на него, почти ослепляя. Воздух был свежим, с нотками хвои и влажной земли. Он глубоко вдохнул, расправил плечи и направился в сторону центра, туда, где накануне видел «Булочную Эдит» и другие магазины. Он шёл бодро, стараясь излучать уверенность, но его взгляд непроизвольно скользил по окнам соседних домов. Ничего. Никаких силуэтов. Только идеальные стёкла, отражающие голубое небо.

«Булочная Эдит» оказалась именно такой, какой и должна была быть булочная в раю. Колокольчик над дверью звякнул мелодично, но не назойливо. Воздух внутри был густым и сладким от запаха свежего хлеба, ванили и корицы. На полках аккуратными рядами лежали багеты, круассаны, булочки с маком и изюмом. За прилавком стояла женщина лет шестидесяти – Эдит, предположил Маркус – с розовыми щеками и безупречно белым фартуком.

– Доброе утро! – звонко сказал Маркус, подходя к прилавку.

Эдит улыбнулась. Её улыбка была такой же, как у всех – широкой, гостеприимной и до странности застывшей. Её глаза, маленькие и яркие, как изюминки, оценили его.

– Доброе утро, – ответила она голосом, напоминающим позвякивание фарфоровых чашек. – Вы новенький. На Тенистой аллее.

Это не был вопрос. Это была констатация.

– Да, Маркус Лейн. Вчера вечером заехал.

– Рада вас видеть, – сказала Эдит, и её взгляд на секунду стал пристальным, изучающим. – Надеюсь, вы хорошо отдохнули после дороги. Ночь была… спокойной?

Вопрос повис в воздухе, нагруженный намёком. Маркус почувствовал, как по его спине пробежали мурашки.

– О, да, – поспешил он ответить. – Очень спокойной. Тишина… непривычная, но приятная.

– Мы все здесь ценим тишину, – сказала Эдит, и её улыбка на мгновение стала ещё шире, почти неестественной. – Что для вас?

Пока он выбирал булки и заказывал кофе, дверь булочной снова открылась. Колокольчик звякнул, и внутрь вошла женщина. Лет сорока, в строгом сером платье, с аккуратной стрижкой. Она двигалась не просто тихо – она двигалась бесшумно. Её ступни в практичных балетках скользили по кафельному полу, не производя ни единого звука. Она подошла к стеллажу с хлебом, и её движения были плавными, точными, лишёнными всякой резкости. Она взяла багет, и её пальцы сомкнулись вокруг него так осторожно, словно она боялась испугать его.

Маркус, расплачиваясь, наблюдал за ней краем глаза. Женщина подошла к кассе и поставила багет на прилавок. Она не сказала ни слова. Просто стояла, опустив взгляд.

– Доброе утро, миссис Гловер, – сказала Эдит, её голос сохранял ту же мелодичную вежливость, но в нём не было и тени личной симпатии. Она пробила багет, назвала сумму.

Женщина – миссис Гловер – кивнула, не поднимая глаз. Она достала из сумочки кошелёк, отсчитала купюры и мелочь. Её пальцы двигались медленно, будто под водой. Она протянула деньги Эдит.

– Спасибо, хорошего дня, – сказала Эдит, взяв деньги.

Миссис Гловер снова кивнула. Её губы шевельнулись. Сначала Маркус подумал, что это нервный тик. Но нет – она что-то говорила. Беззвучно. Лишь лёгкое движение губ, едва заметная тень артикуляции. Спасибо. Или, возможно, «хорошего дня». Она взяла свой багет, развернулась с той же призрачной плавностью и вышла из магазина. Дверь закрылась за ней беззвучно.

Маркус застыл с бумажным пакетом в руках. Он чувствовал, как нечто холодное сжимается у него в груди.

– Она… – начал он и запнулся.

Эдит посмотрела на него, её лицо снова было бесстрастно-доброжелательным.

– Миссис Гловер? Да. Она одна из наших… самых тихих жителей, – сказала она, и в её голосе прозвучала та же отстранённость, с какой она могла бы сказать «этот багет сегодня особенно свежий».

Маркус вышел на улицу, и солнце внезапно показалось ему слишком ярким, почти ядовитым. Он стоял на тротуаре, чувствуя себя идиотом. «Ну и что? – пытался он убедить себя. – Застенчивая женщина. Может, у неё социальная фобия. А этот шёпот… Может, она просто простужена».

Он решил зайти в продуктовый магазин через дорогу. Ему нужно было купить молока, яиц, чего-то простого и нормального.

Супермаркет «У Джо» был больше, но столь же безупречен. Полки ломились от товаров, полы блестели. Здесь было несколько покупателей. И вот тут Маркус увидел их. Не одного, не двоих. Их было несколько.

Мужчина лет пятидесяти в костюме, который висел на нём, как на вешалке. Он медленно перекладывал банки с консервами с одной полки на другую, его движения были механическими, лишёнными какого-либо смысла. Его лицо было пустым, как чистый лист бумаги.

На страницу:
1 из 4