Сайренторифу

На столах уже стояли блюда. Рис в деревянных мисках, мисо-суп, рыба на гриле, маринованные овощи. Всё выглядело просто, но аккуратно. Хозяева – пожилая женщина и её дочь – разносили добавки, двигаясь бесшумно, как тени. Их лица оставались спокойными, будто равнодушными к нашему шуму. Никто из них не пытался завести разговор, не улыбался лишний раз.

– Ооо, еда! – Эйдзи сразу вцепился в палочки, заговорив громко. – Это… как в фильме про самурай, да?

– Тише, – прошептал я, но он только засмеялся.

Айко сидела с подругой через стол и смеялась громче всех. Она успела достать телефон, сделать несколько фото еды и себя с едой, и только потом принялась за ужин. Её весёлость звучала нарочито, как будто она хотела убедить всех, что здесь прекрасно.

– Фушигуро, смотри! – крикнула она, показывая на тарелку. – У нас одинаковая рыба!

Я кивнул и снова опустил взгляд на свою миску.

Еда была тёплой, вкусной, но я почти не чувствовал вкуса. Слишком много шума вокруг. Каждое слово, каждый смешок отражался от стен и возвращался обратно, как будто в комнате было эхо. В этом гуле я всё время ловил пустоту.

Женщина в кимоно поставила рядом с нами чайник с зелёным чаем. Я поднял взгляд и на секунду встретился с ней глазами. В них не было ни усталости, ни заботы. Просто тишина. Будто она знала то, чего мы ещё не понимали.

– Спасибо, – сказал я автоматически.

Она кивнула и отошла, не произнеся ни слова.

За столами тем временем уже началась возня. Кто-то спорил, кто-то пролил суп и громко смеялся. Казалось, что класс пытался всеми силами доказать: «Мы живые, нам весело». Но чем громче они становились, тем сильнее чувствовалось – здесь этот шум чужой. Он не принадлежал этому месту.

Я сделал ещё один глоток супа, посмотрел на окно в конце зала. За ним был тёмный сад, и в отражении стекла я увидел себя. Лицо было усталым, отрешённым. Я подумал: «Неделя. Это только начало».

Когда ужин закончился, учитель Мидзусима велел всем разойтись по комнатам. Класс, шумный и довольный, поднялся по лестнице гурьбой, словно они были туристами в гостинице, а не в старом рёкане в глуши. Я шёл медленнее, чувствуя, как шаги гулко отдаются в коридоре. В комнату я вошёл одним из последних. Эйдзи уже завалился на матрас и, что-то бормоча про «самурайский сон», моментально отключился.

Я сидел у окна, глядя на лес, пока дыхание соседа не стало ровным и тяжёлым. Коридоры постепенно стихали, хлопки дверей утихли. В рёкане осталась только тишина – такая густая, что казалось, она тяжелее воздуха.

И вдруг – лёгкий, осторожный стук в дверь. Не громкий, не требовательный. Словно тот, кто стучит, хотел, чтобы услышал только я.

– Фушигуро, – шёпот за дверью. – Это Наро Нацука.

Я поднялся и открыл. В коридоре стояла она. Волосы собраны в небрежный хвост, на плечах школьная кофта, лицо освещено тусклой лампой. Она смотрела на меня чуть виновато, но в глазах было нетерпение.

– Пойдём, – сказала она тихо. – Погуляем.

– Сейчас? – спросил я.

– Ага. Ночью всё другое. Ты же не боишься?

Я посмотрел на спящего Эйдзи, потом снова на неё. Она уже сделала полшага назад, будто была готова уйти, если я откажусь.

– Ладно, – бросил я.

Коридор скрипнул под нашими шагами. Мы спустились вниз и вышли на улицу. Ночь встретила нас холодным воздухом и туманом. Фонари у входа светили тускло, их света хватало только на несколько шагов. Деревня лежала в тишине. Дома стояли как тени, окна были тёмными, и только редкие искры света вдалеке напоминали, что здесь вообще живут люди.

– Смотри, – сказала Наро, прижимая руки к груди. – Будто всё замерло. Даже ветер какой-то чужой.

Я посмотрел на неё. Её лицо было напряжённым, но в голосе звучало не только волнение, но и радость – радость от того, что мы шли рядом.

– А если это не тишина, а спектакль? – сказал я. – И мы – единственные, кто слышит шаги за сценой.

Она улыбнулась неловко.

– Ты всегда так говоришь. Словно мир для тебя – это загадка.

– Потому что мир – не ответ, а вопрос.

Мы пошли дальше. Узкие улочки вели нас мимо чайных домиков, лавок с закрытыми ставнями, мостов через маленькие речки. Луна отражалась в воде, и этот свет был ярче, чем свет фонарей. Чем глубже мы уходили, тем яснее становилось: деревня жила по своим законам, и нам здесь не место.

Наро вдруг заговорила снова, чуть сбивчиво:

– Я хотела сказать… ты, наверное, заметил. В школе я всегда… смотрю на тебя. Ты всегда один, сидишь у окна. Это… я не знаю, как сказать. Мне нравится, что ты не похож на остальных.

Я посмотрел на неё. Она ждала ответа, и в её взгляде было столько искренности, что даже туман отступал.

– Не знаю, – сказал я. – Может, это не хорошо и не плохо. Просто так есть.

Она нахмурилась, но тут же улыбнулась снова, словно решила, что и этого достаточно.

Мы остановились на мосту через реку. Вода бежала быстро, серебряной полосой. И только её шум был настоящим звуком этой ночи.

– Спасибо, что пошёл, – сказала она. – Вдвоём не так страшно.