Зрящая по договору

Зрящая по договору

Милла Генрих

Дизайнер обложки HM

© Милла Генрих, 2025

© HM, дизайн обложки, 2025

ISBN 978-5-0068-2487-4

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Глава 1

Будучи нескладной и вечно неугомонной девчонкой, я как-то умудрилась стать носителем огромной силы. Перешедшей ко мне от бабушки, матери моего отца. Эта сила свалилась на меня как проклятие, и, разумеется, никто не дал мне инструкции, как с этим быть. Управлять? Да что там! Я не знала, что делать

с этой магией, и к чему бы я ни прикасалась, всегда обжигалась.

– Господи, боже мой! – громко, на весь дом, причитала мать, бросая взгляд в небо, как будто тот мог ей помочь. – Эта старая ведьма и после смерти меня донимает! Ненавижу её! Мама била кулаком по столу, и в её глазах полыхала та же ярость, что и в её словах. – Ты же помнишь, Улька, как она при твоём отце оскорбляла меня, унижала? Да и после его смерти тоже! Я думала: всё, кончено, отмучилась наконец-то – и я,

и она. Проводила её как положено в последний путь, по всем обычаям, а она даже из могилы ухитрилась всё испортить!

Мама кипела, когда я рассказывала ей о снах и видениях, которые приходили ко мне ночами и сбывались с пугающей точностью.

– Нет, Улька, не будет по её воле! Теперь всё будет по-моему. Я выбью из тебя эту магическую дурь, как гвоздь из стены! Одной ведьмы в жизни хватило за глаза.

Вот так начался мой личный ад. Мама была женщина суровая и терпеть разговоры о магии не могла. За любой намёк на сны или за попытку понять их, меня наказывали. Даже телевизионные передачи о сверхъестественном приводили её в ярость. Однажды она взяла меня за руку, будто я была несмышлённой, хотя мне уже было четырнадцать, и отвела в церковь. Обряд крещения, святой водой по лбу, и вперёд. «Всё. Теперь —

к богу! Заявила она» И с того дня мне пришлось проводить свои дни там, в тишине, среди холодных каменных стен, словно это могло каким-то образом очистить меня.

Я начинала бояться её. Этот страх был не тем, что ты чувствуешь перед чудовищем, которое готово наброситься из кустов, а страхом постоянным, подтачивающим нервы. Когда мама начинала ругаться, у меня закладывало уши. Голос её становился гулким, сердце прыгало, как бешеная лошадь, которую не могут остановить. Ком подступал к горлу, воздух сгущался. И чем больше я боялась, тем сильнее был её гнев.

– «Хватит, Улька, хватит прикидываться больной! Ты не больна, ты просто ленивая и упрямая» – говорила она, запирая меня в комнате.

Но что бы она ни делала, магия оставалась. Она росла во мне, не заботясь о том, что творится вокруг. Как трава, пробивающаяся сквозь камни. Мать могла запретить мне думать

о магии, говорить о ней, но не могла уничтожить её. Сила была упрямее всех её запретов и преград, как сорняк, который

не вырвать и не уничтожить.

И когда мама встретила отчима, я впервые за долгое время позволила себе чуть выдохнуть. Это было не облегчение, нет – скорее затишье перед бурей, но всё же. Под шумок я потихоньку начала помогать людям, хотя сама не верила, что это сойдёт мне с рук. Я исцеляла их, решала их проблемы, вытаскивала из беды – магией, конечно. То, что привело бы мать в ярость, для меня стало своего рода личной местью. Её угрозы всё ещё висели надо мной, как Домоклов меч, но я чувствовала, что это мой путь. Я впервые поняла, что этот дар – не проклятие, а что-то большее. Важное.

Тогда я и решила: не буду убивать в себе эту силу. Пусть хоть молнии с неба, хоть сама смерть на пораоге – я буду беречь её, развивать. Смех да и только: я тогда ещё и понятия не имела, что могла бы использовать этот дар для себя. Да и откуда мне было это знать? Я ведь тогда была всего лишь ребёнком. Дышалось легко – значит, здорова, а что там с сердцем или

с лёгкими, плевать. Моя детская болезнь куда-то отступила,

и я считала, что всё хорошо. Жила дальше. Школа закончилась,

и я поступила в Государственный историко-архивный институт.

– Место странное, как и ты сама, – сказал мой отчим, когда узнал, что я поступила.

Там я нашла не просто пыльные рукописи, а секреты. Секреты древних астрологов, их утерянные знания. Там же

я научилась строить гороскопы, так мастерски, словно делала это всю жизнь. И именно там я приоткрыла дверь к тайнам, которые ни одному учёному и не снились.

И первым клиентом, как ни странно, оказалась моя мать. Это было не по плану, не по велению судьбы, а просто так сложилось. Когда я взглянула на её ладонь, я увидела будущее – одиночество и скорую смерть. Мама, разумеется, этого не знала, да и знать не хотела. Она не приняла мой выбранный путь,

не смирилась. И в день, когда мне исполнилось восемнадцать,

её «подарком» стало то, что она выгнала меня из дома. «Не хочу тебя видеть даже на своих похоронаx», – бросила она напоследок, будто это было благословение.

Спасибо отчиму – тот оказался человеком тихим, но не лишённым сочувствия. Он, пока мама не видела, сунул мне

в карман деньги. Хватило, чтобы первое время не загнуться

с голоду, пока я не нашла себе работу после учёбы. После того, как я ушла, мама выгнала и отчима. Она осталась одна. Жизнь

в деревне без мужской руки – дело тяжёлое, но она упрямо

не сдавалась, стиснув зубы.

Я не раз пыталась вернуться, протянуть руку помощи, хотя на самом деле ссор не было – это была её битва, не моя. Каждый раз, когда я приходила, она спускала с цепи свою новую, злобную псину. Я оставляла у калитки сумки с продуктами

и подарками, как последнее подношение богине, которую нельзя задобрить. А она демонстративно выходила из дома, отшвыривала сумки на дорогу, словно мусор. Пёс лаял, а она,

не глядя на меня, заходила обратно в дом, оставляя пса на страже, не привязанного.

А потом я узнала – соседка позвонила. Мама умерла. Просила, чтобы я не приезжала на похороны. Такое было её последнее желание. Финальный штрих её неугомонной души.

– Ты прости меня, Ульяна, – говорила соседка, – но я не могла не сообщить об этом, хотя Лена, твоя мать, строго-настрого запретила звонить тебе.

Слова соседки ударили, как молот по стеклу. Что-то внутри меня треснуло, сломалось. Я вдруг ощутила себя не более чем черепком – снаружи цела, а внутри пусто. На похороны я не поехала. Не хотела нарушать мамину последнюю волю, даже если эта воля была лишь продолжением её гнева. Но после похорон я всё же отправилась на могилу. Сидя у её креста, я заговорила. Тихо, почти шёпотом. Мне почему-то казалось, что она слушает, хоть и мёртвая.

– Я знаю, мама, ты не ждала меня здесь. Знаю, ты не простила меня за то, что я выбрала свой путь, а не тот, который ты хотела навязать мне. Но я не чувствую вины за то, что сделала. Ты можешь быть недовольна сколько угодно, но я прощаю тебя. За всё. За всё, в чём ты винила меня и что я никогда не совершала. Я любила тебя, мама, и люблю до сих пор.

Положив букет на свежую землю, я вдруг заметила: у подножия креста, придавленный камнем, лежал конверт в целлофановом пакете.

Сердце сжалось.

Где-то за спиной каркнул ворон.

Я осторожно подняла его.

На конверте – маминым почерком – было написано моё имя.

Адресовано мне.

Я открыла конверт почти машинально – просто не могла иначе. В конверте была записка, короткая, как удар ножом. Неровными закарючками выведено:

«Пусть все твои мечты обернутся прахом, а каждый твой шаг ведёт тебя в беду. Пусть те, кто тебе дороги, отвернутся

от тебя, и пусть ты никогда не найдёшь покоя в этом мире. Проклинаю тебя и тот день, когда ты появилась на свет, Ульяна!»

Слова эти пылали ненавистью даже после смерти. Они лежали на бумаге, как гвозди в крышке гроба, – холодные

и безжалостные.

На ватных ногах я вышла с кладбища. Воздух будто давил на грудь, боль сжимала сердце, а в глазах темнело.

Я шла, не разбирая дороги, пока прямо передо мной

не появилась соседка – словно из воздуха

– Ульяна… ты была у матери? – её голос прозвучал тихо,

с каким-то напряжением.

Почти не дождавшись ответа, она поспешно добавила:

– Письмо видела? Это Лена просила. Я… положила его, как она велела. Прости. Я не решилась выбросить. Это ведь… её последняя воля.

– Спасибо, – выдавила я, едва шевеля губами. – Деньги на похороны вы получили? Я что-то ещё должна?

– Нет, милая, на всё хватило. И на девять дней, и на сорок хватит. Ты не переживай, я всё сделаю, как мы договаривались.

– Спасибо вам. Простите, мне пора.

Что она говорила мне вслед, я уже не слышала. Слёзы сдавливали горло, дышать было нечем. Я не помню, как добралась домой, как прошёл день. Только утром, проснувшись, я поняла: внутри меня была пустота. Пустота, как после пожара, когда от всего, что когда-то было, остаётся лишь пепел.

Мой дар умер вчера, у могилы матери.

Так Ульяна, студентка, подающая большие надежды, стала никем. Пустышкой. Обычной студенткой, ничем не отличающейся от других, без следа того магического дара, которым когда-то восхищался весь институтский деканат.

Жизнь понеслась вперёд, как это часто бывает: ни в сказке сказать, ни пером описать. Всё закружилось, закрутилось, и вот – я замужем. Родила дочь. А год назад ушла от мужа. В никуда. С ребёнком на руках и без работы. Он напоследок кричал мне:

– Вали, вали! Кому ты нужна со своим выродком?

Я, конечно, пыталась ему доказать, что ошибается. Я сильная. Я справлюсь. Но позже поняла, прав оказался он. Ничего не вышло. Работу с маленьким ребёнком найти оказалось невозможно. Мыкалась по углам, то у одной знакомой, то у другой.

В хостелах, с крохой на руках. Денег – ноль, помощи тоже. Последнее, что у меня осталось, – серьги, которые папа подарил перед смертью, и бабушкино старинное кольцо. Серьги продала почти за бесценок, а за кольцо выручили очень даже неплохую сумму. На эти деньги мы с Евой и жили почти год.

Дольше всего я жила в комнате дворника. Тётя Наташа – добрая душа – увидела нас в её дворе. Пожалела, пустила

к себе. С тех пор мы там и жили.

Вчера тётю Наташу уволили. Из-за меня, конечно. Кто-то донёс, что я жила в её каморке. И я, чует моё сердце, знаю,

кто это был.

– Прости, Ульяна, но к сыну взять тебя не могу. Сноха меня и так на дух не переносит, – тётя Наташа говорила с грустью, будто собиралась извиняться за что-то большее.

– Да что вы, тётя Наташа, вы и так сделали больше, чем могли. Ваша сноха теперь съест вас живьём, ведь вы из-за меня остались без работы.

– Ох, слов нет… Ей всё мало, – вздохнула тётя Наташа, – всю пенсию им отдаю, а теперь и сказать не знаю, что работы больше нет, только пенсия и осталась. Но ты не переживай, как-нибудь справлюсь. Скажу, когда сын дома будет, – она усмехнулась криво. – При нём она не так лютует, как без него. – Потом она посмотрела на меня с какой-то тихой тревогой. – Ты, милая, на себя-то взгляни! Может, в больницу ляжешь? Лицо у тебя такое, что смотреть страшно.

– Да какая больница, тётя Наташа? Ребёнка некуда деть.

– Ох, девонька… – Она тяжело вздохнула, от бессилия перед всем, что на нас навалилось. – Даже не знаю, как помочь тебе. Вот, возьми, что есть, – протянула деньги, свернутые

в трубочку. – Тут пять тысяч. Найди себе комнату хотя бы

на первое время.

– Спасибо, тётя Наташа, но взять не могу. Вам самой

на лекарства нужны.

– Бери, бери! Тебе нужнее. Надеюсь, сын меня не выгонит на улицу и прокормит хотя бы до пенсии. А если и нет, значит, плохо воспитала. Сама виновата.

– Тогда вы останетесь без денег! – воскликнула я, сдерживая слёзы. – Нет уж, давайте хотя бы поделим.

Тётя Наташа лишь качнула головой.

– Да ну что ты, Ульяна. Возьми всё, прошу. Мне легче будет, если буду знать, что ты с ребёнком не на улице. А я как-нибудь выкручусь, не впервой. Не переживай за меня.

Слёзы полились у меня из глаз. Слёзы от боли, усталости, страха. Но сейчас было не до них. Через час за ключами должны были приехать, и нам нужно было освободить помещение.

Вы спросите, зачем ушла от мужа?

Так вышло, что после замужества он стал мне самым близким человеком, будто создан для меня. Мы идеально подходили друг другу, как мне казалось. В голове всё складывалось так просто – идеальная семья. А потом родилась Ева. Вот с этого всё и пошло под откос. Хотя, если задуматься, начало этому было положено ещё раньше, просто я, ослеплённая любовью, ничего не замечала.

Пока я лежала в роддоме, муж ни разу не навестил нас.

Я ждала, верила, что придёт. Даже в день выписки встретил нас с Евой не он, а свекровь, Тамара Степановна. Она выгораживала его, дескать, занят он, человек важный, должность у него серьёзная. «Tы должна понять, – говорила она, – если он потеряет работу, как же мы будем жить? Тем более ты, после родов, работать вряд ли сможешь».

Но разве это оправдание? Кто скажет, что курьер по спецдоставке не может взять отгул, чтобы забрать жену с ребёнком? Даже самый строгий начальник поймёт. А тут, выходит, дело

не в работе. Просто что-то изменилось, и я, как слепая, не видела этого до последнего.

С рождением дочери муж словно слетел с катушек. Вечно чем-то недоволен, вечно на взводе. Ему подавай тишину, будто бы с ребёнком такое возможно. А Ева, как на зло, родилась беспокойной. По ночам плачет, а он – пуще её орёт, чтобы я «заткнула ей рот». Занятие, скажу я вам, бессмысленное. Я и так уже забыла, что такое нормальный сон. Днём и ночью таскаю дочь на руках, пытаюсь еще что-то сделать и по дому, а в ответ только упрёки – «Ты целыми днями ничего не делаешь, лентяйка!».

А сам? Ни разу к дочери не подошёл, ни разу не взял на руки, как будто ребенка я с больницы, заразного принесла. Всё твердил: «Маленькая ещё, вдруг сделаю ей больно. Вот подрастёт – тогда и возьму на руки». Каждый день обещал: «Завтра всё будет иначе». Но это «завтра» так и не наступало. Терпела ради дочери. В глубине души надеялась, что он образумится. А он – и не собирался меняться. Позже ещё хуже стало: Ева,

к счастью, спать по ночам начала, но муж становился всё придирчивее и злее.

Как будто не жизнь, а наваждение какое-то. Вот и ипотеку за квартиру на меня оформили – тогда я зарабатывала больше него. А квартиру он записал на себя. «Всё нормально будет», – говорил, а я, дура, и поверила. Если честно, тогда мне было

не до этих бумажных дел. Беременность протекала тяжело

и чуть не закончилась катастрофой – отслойка плаценты едва не погубило нас обоих.

Уволили меня в один из тех дней, что тянулись, как старые, протёртые сапоги по грязной дороге. Сказали, что сокращают штат, и я, больше не нужная, могу отправляться в свободное плавание. Начальник отдела кадров выдал мне эту весть с видом траурного священника, а я смотрела на него и думала: ну хоть кто-то здесь притворяется искренним. Вручил мне ведомость – три месяца зарплаты вперёд, да только этих денег хватило лишь на погашение кредита. В итоге осталась я с пустым кошельком.

Вечером, как водится, муж начал орать. «Ищи работу,

не сиди на шее, я вас кормить не собираюсь! Ни тебя, ни твоего выродка!» – кричал он, да так, что стены дрожали. А я стояла, будто громом поражённая. Как же? Это же не он говорит, не тот человек, с которым я прожила четыре года. Или это он и был, просто я не видела, не слышала, какой он на самом деле? В этот момент телефон его зазвонил, и он вышел на балкон. Я пошла

в спальню взять соску для Евы. Возвращаюсь, и через приоткрытое окно слышу – говорит он с кем-то совсем иначе. Голос нежный, как весенний ветерок. «Малыш, потерпи немного…» – доносится его сюсюканье, и сердце моё сжимается, как в тисках. «У него сын», – слышу дальше. «Не прочёл сказку перед сном…» Мальчик, оказывается, уже ходит в детский сад, значит, он старше нашей Евы.

Слова его, как кинжалы в грудь.

Оказалось, он никогда не верил, что Ева его родная дочь. Считал, что я её «нагуляла» в институте. Наш брак? Притворство, фарс. Всё, что было между нами – не более чем маска, сыгранная роль в спектакле. Я, ослеплённая любовью, не видела правды.

Воздух перестал поступать в лёгкие, грудь сдавливала боль не от слёз, а от этой новой реальности. Четыре года прожила

с человеком, а оказалось – меня просто использовали будто пешку на чужой доске. Унижаться перед ним? Нет уж. Плакать? Пусть он плачет. Я молча собрала вещи, ушла без прощания. Лишь когда закрыла за собой дверь, услышала его крик:

«Не надейся на алименты, завтра же уволюсь!» Сердце сжалось от его слов, но в голове пронеслась мысль: «Он думает, что сможет запугать меня? Я найду способ обеспечить себя и ребенка, даже если ухожу в никуда».

С этими мыслями я сделала шаг вперед, оставляя за собой не только дом, но и старую жизнь.

Глава 2

Свекровь встретила нас с привычной саркастической улыбкой и, едва сдерживая презрение, сказала:

– Напрасно ты, милая, думаешь, что нужна мне со своим ребёнком. Я с самого начала была против вашего брака. Ты, деревенская сирота, не пара моему сыну. Так что если он тебя бросил, то мне ты тем более не нужна, особенно с этим «хвостом». Твоё место – в деревне. Так и езжай туда, откуда приехала.

Спорить со свекровью, пустая трата времени. Она из тех, кому бесполезно что-то доказывать, это только себя не уважать. Я развернула коляску и молча ушла. Попробовала обойти всех знакомых, но везде получила вежливый отказ. У каждого свои дела, свои проблемы, и никто не был готов взять нас с Евой.

Мысль о возвращении в деревню первой посетила мою голову. Дом родителей, который, по сути, достался мне, мы

с мужем продали, чтобы внести залог за квартиру и взять ипотеку. В деревне, возможно, и нашлись бы такие знакомые, готовые приютить, но я уже ничего не могла предположить наверняка. Там своя жизнь, и никто не хочет лишнего груза. А ещё нужно было как-то добраться туда. В кармане всего несколько тысяч, которые должны были хватить на еду для ребёнка, пока не появится хоть какая-то работа. Заплатить за билет и остаться

ни с чем? Нет, это было слишком рискованно. А вдруг

и в деревне от меня отвернутся?

Я шла по улице, почти не осознавая, куда иду, и зашла

в один из дворов, чтобы переодеть Еву и покормить её. Хорошо, что взяла термос с кипятком, можно было развести кашу.

У меня оставались несколько баночек детского пюре, но они были холодные. Я чувствовала, как отчаяние постепенно накрывает меня. Ева уже неохотно ела такую еду, и мне нужно было срочно что-то решать.

В этот момент ко мне подошла тётя Наташа. Я и не заметила, как начала делиться с ней своей историей. Так и познакомились. Она предложила мне приют в своей каморке, маленькой комнатушке для садового инвентаря. Там стоял раскладной диванчик, на котором она иногда ночевала сама, когда сноха начинала буянить.

– Каморка моя хоть и маленькая, но чистая, вода есть, туалет тоже, – говорила тётя Наташа, ободряюще глядя на меня. – Пока найдёшь что-то, думаю, она тебя выручит. Главное, не на улице с ребёнком останешься. Прости, что не могу

к себе в дом взять: я ведь с сыном и снохой живу в однокомнатной квартире. А с такой снохой, как у меня, и врагов не надо.

Так я поселилась в этой каморке и прожила там почти год. Это был год морального и эмоционального кризиса. Работу я так и не нашла: когда на руках двухлетний ребёнок, выбора немного. Вдобавок я заболела. Болезнь, что забрала моего отца, напомнила о себе и во мне. Она пришла неожиданно, как будто выжидала, когда я буду совсем на пределе. Ни силы, ни врачи

не могли помочь. Жизнь медленно угасала. Но мне так хотелось жить, хотя бы ради дочери, и я боролась. Ходила по врачам, рылась в старинных книгах архива в поисках ответов. И нашла один ритуал. Он был опасен и даже нечестен, но обещал продлить жизнь. Я провела его, вложив всю надежду… Но ничего

не изменилось. Во всяком случае, я так думала. На первый взгляд, всё оставалось прежним, но ощущение, что что-то важное упустила, не покидало меня.

Два дня назад тёте Наташе стало плохо. Она была гипертоником, и я настояла, чтобы она прилегла, пока Ева спит.

– Я сама подмету, а вы отдохните, – твёрдо сказала я.

Раньше она всегда отвергала мою помощь, с улыбкой отвечая: – Когда мету двор, не поверишь, морально отдыхаю от всего, что наговорит мне сноха, когда нет рядом моего сына.

У меня у самой не было сил, сердце ныло с утра. Внутри копошилось ощущение беды, как будто что-то уже случилось, только я ещё не знала этого. И не ошиблась.

Как назло, именно в этот день меня увидела свекровь. Она ехидно усмехнулась и, не упустив шанса, прошипела, как та ещё гадюка.

– Ну вот, теперь всё справедливо: ты на своём месте. А то, смотрите на неё – учёная, в институты ходила,

в архивы лезла, сына моего только унижала своей учёностью.

Я ничего не ответила, просто развернулась и ушла. Но позже узнала: она добилась своего. Благодаря ей мы с Евой снова оказались на улице.

Первым делом я, конечно же, направилась в хостел. Как всегда, надеялась, что удастся найти хоть там маленький уголок. Но, увы, места не было, даже больше того, там был явный перебор гостей. Девушка на ресепшене оказалась милой и, видя моё состояние, предложила воспользоваться служебным туалетом,

а ещё протянула мне свою порцию супа, который дымился у неё на столике в крохотной комнате для персонала. Накормив дочку, мы вновь брели по пустынной улице.

Ева, трёхлетняя непоседа, на удивление спокойно спала на свежем воздухе. Сухая, сытая, закутанная в одеяльце, она дремала безмятежно, а я медленно шла по осенним улицам, чувствуя, как холод постепенно пробирается под одежду. Через какое-то время я подошла к супермаркету, где местные жители обычно оставляли свои объявления. Мне отчаянно хотелось найти хоть что-нибудь – комнатку, кровать, хоть какое-то жильё. Но все варианты были неподъёмными для меня. Всё стоило гораздо больше, чем я могла себе позволить.

Заметив через дорогу кафе с яркой вывеской, я решилась войти. Осторожно толкая впереди себя коляску со спящей Евой, подумала, что согреться мне просто необходимо. Однако в кафе меня встретили недоброжелательно – отнюдь не из-за осенней погоды.

– Женщина, у нас здесь не вокзал, – тут же бросил старший по залу, не дождавшись даже моего приветствия.

– Я знаю, – выдохнула я, стараясь держать голос твёрдым.

– Может, вам в больницу надо, а не сюда? – продолжил он, взглянув на меня с подозрением.

– Я так плохо выгляжу? – попыталась ответить с натянутой улыбкой.

– Ну, не с курорта, это точно, – буркнул он, явно не расположенный к беседам.

Стараясь держать себя в руках, я проглотила свою гордость и с чувством важности сказала:

– Пожалуйста, принесите мне чай с булочкой, – и, видя его замешательство, не стала ждать дальнейших раздумий,

а прошла в зал, усаживаясь за столик ближе к входу. Он, к счастью, не выгнал меня.

Осень хоть и была мягкой, но по вечерам холодала так, что руки зябли, даже если я всё время двигалась. Пока я ожидала заказ, мои глаза встретились с пожилой женщиной, сидевшей

в одиночестве за столиком посередине. Она наблюдала за мной с интересом, как будто пыталась прочитать всю мою историю.

Официант наконец принёс чай и булочку. Я с благодарностью смотрела на пар, поднимающийся от горячего напитка. Ева всё так же сладко спала, погружённая в своё детское спокойствие. Я наслаждалась редким моментом тишины, смакуя каждый глоток чая и ела булочку с такой жадностью, будто это было лучшее, что я когда-либо пробовала. Она напоминала мне французский круассан, и тепло, наполнявшее моё тело, возвращало немного сил. На пару минут мне стало легче.

– Добрый вечер! Позвольте к вам присоединиться? – добродушно спросила пожилая дама, та самая, которая всё это время наблюдала за мной.

– Присаживайтесь, но я скоро ухожу, – ответила я ей, стараясь сохранить в голосе лёгкую непринужденность.

– Очень жаль. Хотелось бы провести время в приятной компании, – с каким-то неподдельным сожалением произнесла она и протянула узкую ладонь с безукоризненным маникюром. – Седова Василиса Юрьевна.

– Цветкова Ульяна, – представилась я, пожимая ее руку.

– А по батюшке как вас величать? – поинтересовалась она, приподняв бровь.

– Меня можно и без отчества. Просто Ульяна. – быстро добавила я, спеша избежать лишних вопросов.

– Ну что ж, Ульяна, давайте за знакомство? – с готовностью предложила она, поднимая свой бокал. Я, сидя с чашкой чая, тоже подняла её, и мы стукнулись.

– За знакомство, – машинально повторила я.

Мы отпили по глотку, и она, насмешливо прищурившись, сказала:

– Я совершенно точно знаю, почему вы здесь с ребёнком.

Я замерла в недоумении, но быстро собрала мысли в кучу