Зеркало Эхо: Проклятие тринадцати отражений

– Ты носила меня в себе, как червь в яблоке, – Элиза говорит её голосом, язык раздваиваясь на змеиный. – Каждое зеркало, что ты разбила, поливало корни моего возвращения.

Ртуть внезапно вскипает, обжигая лицо. В брызгах – видение: мать в подвале клиники вшивает куклу-воск с гравировкой XIV в грудную клетку младенца. На стене карта с булавками на координатах 60.0123, соединёнными нитями из волос.

– Останови её! – Лика бьётся в черепе, как мотылёк в банке. – Она выращивает новую кожу для Элизы!

Но рука Марии сама тянется к луже. Ртуть обвивает запястье, впиваясь под кожу. Чешуя расползается по телу, каждая пластинка – микроскопическое зеркало с кадром пыток: Элизу жгут на костре, Марию 1995 года зашивают в мешок с куклами, Лику расчленяют в операционной.

– Мы – одна, – Элиза вылезает изо рта Марии, её тело сплетено из ртути и пепла. – Твоя ненависть к матери – мой побег из могилы. Твоя боль – моя почва.

Стены комнаты отслаиваются, обнажая кирпичи из спрессованных медицинских карт. На одной – фото Марии 2025 года с диагнозом: «Полная ассимиляция архетипа «Ворон». В углу детская рука выводит ржавчиной: «XIII = XIV. Цикл замкнут».

Тело Марии начинает пузыриться. Из разрывов выползают розы с глазами вместо бутонов, их корни впиваются в пол, высасывая чёрную слизь. В животе что-то шевелится – кукла-воск с лицом Лики рвёт швы, крича сквозь расплавленный воск:

– Вырви их! Они вшили тебе её матку!

Элиза смеётся, её рука – теперь часть Марииной – вонзается в живот. Пальцы нащупывают металлический предмет: серп с гравировкой 1693. Лезвие покрыто свежим мясом и волосами.

– Мой подарок, – Элиза целует Марию в треснувший висок, губы липкие, как смола. – Первой жатвой были они. Последней… – Она направляет серп к горлу Марии, – …будешь ты. Добровольно.

В луже ртути отражается двойная фигура: Мария-Элиза с крыльями из медицинских плёнок, стоящая над колодцем. Внизу – 13 кукол-воск, сплетённых в гнездо. Лика, прикованная цепями, кричит без звука, её язык заменён розой.

– Сделай это, – Элиза сливается с её позвоночником, голос теперь исходит из рёбер. – Открой Врата жатвы. Стань легендой вместо человека.

Серп дрожит. Чешуя на руке трескается, обнажая кость с выжженными координатами клиники. Глаз в розе на потолке слезится кровью, капли складываясь в дату: 31.10.2025.

– Мария! – Лика вырывается через последний шов на кукле-воск, её рука – голый нерв – хватает лезвие. – Она солгала! Ты не…

Элиза рычит. Серп падает. Лезвие разрезает лужицу ртути, та взрывается огнём. В пламени – Элиза 1693 года, вонзающая серп в свою матку, и мать 2025-го, вшивающая куклу в новорождённую.

– Круг вечен, – шепчут обе, их голоса сплетаясь. – Ты – моя лучшая работа.

Тело Марии вспучивается, из рта вырывается рой мух с глазами-розами. Они выкладывают на стене ртутью: «Глава XIX: Ассимиляция». В ушах звенит, будто кто-то бьёт по кастрюлям в такт сердцебиению.

Элиза выходит из тени, её тело теперь полностью в теле Марии. Последнее, что та видит – своё отражение в осколке зеркала: лицо Элизы с каплями ртути вместо слёз.

– Добро пожаловать домой, – говорит её новое горло. – Мария Ворон.

Где-то падает ножницы. Где-то в колодце смеётся ребёнок.

Пепельный финал в клюве вечности

Письмо матери вспыхивает синим пламенем – не жарким, а ледяным, выжигающим на коже узоры в виде корней. Пепел не падает, а ползёт по столу, складываясь в цифры 56.3291° N, 44.0023° E, обведённые кольцом из волос. Ветер бьётся в окно, царапая стёкла когтями, его вой складывается в фразу: – Дом ждёт. Дом голоден.

Чешуя на шее Марии-Элизы вздыбливается, каждая пластинка отражает разные эпохи: 1872 год – Элиза сажает розу на могиле Лики; 1995-й – мать закапывает куклу-воск у колодца; 2025-й – она сама стоит на пороге усадьбы с серпом.

– Ты слышишь, как стонут кирпичи? – Элиза говорит её голосом, выплёвывая ртуть на горящий пепел. – Каждый камень там – кость одной из нас. Давай… – Её рука, покрытая чёрными перьями, хватает дверную ручку, – …накормим их.

Стены комнаты осыпаются, обнажая каркас из рёбер. По полу ползёт кукла-воск 1995 года – её лицо теперь пустое, как маска, а в грудной клетке зияет дыра с гнездом змей.

– Не ходи, – кукла хрипит, выталкивая из гортани комок спутанных волос с гравировкой XIII. – Они сотрут последние осколки…

Элиза смеётся, сжимая куклу в руке. Воск тает, заливая пол ртутной плёнкой. В луже – мать 2025 года, её тело прорастает розовыми корнями из операционного стола.

– Беги! – кричит мать, глаза выжжены кислотой. – Я пыталась… спасти… – Голос обрывается, её язык срезает невидимый серп.

Ветер выбивает окно. Осколки стекла превращаются в стаю воронов с глазами-розами. Они садятся на плечи Марии-Элизы, клюя чешую. Каждый укус оставляет метку: Воронова. Жатва. Вечность.

– Посмотри, – Элиза направляет её взгляд на пепельные координаты. Цифры оживают, превращаясь в дорогу из детских черепов, ведущую к чёрной усадьбе. – Твой трон из кукол ждёт.

Ноги движутся сами. Ступни проваливаются в асфальт, как в воск. С каждым шагом из земли выдёргиваются волосы – седые, заплетённые в косички с бусинами-позвонками. Дорога шепчет голосами 13 Марий:

– Спи, закрой глаза,

– Стань птицей, стань грозой,

– Клюй свои корни,

– Мы – твоя плоть…

Усадьба возникает внезапно – не построенная, а выросшая из тумана. Её стены пульсируют, как лёгкие. На крыльце стоит девочка 1872 года с серпом, её лицо – точная копия Марии. В руках – кукла из человеческих костей с надписью на лбу: «Лика. Урожай 0».

– Добро пожаловать домой, XIV, – девочка кладёт на ступени окровавленную розу. – Пора заменить мать у зеркала.

Дверь скрипит, открываясь в бесконечный зал с 14 гробами-зеркалами. В последнем – мать 2025 года, её тело прошито корнями, а изо рта растёт куст шиповника. Надпись на крышке: «Мария XIII. Урожай завершён».

Элиза выходит из тела Марии, её форма теперь – дым с вкраплениями чешуи.

– Выбирай, – она указывает на серп в руке девочки-призрака. – Заменить её… – Дым обвивает гроб матери, – …или сжечь нас всех?

Кукла-воск из 1995 года выползает из кармана, её пальцы впиваются в лодыжку:

– Разбей последнее зеркало! – Голос Лики вырывается из расплавленного рта. – В его осколках… наша свобода…

Ветер подхватывает пепел письма, складывая новые координаты в воздухе: 60.0123 – клиника «Светлячок». На стене усадьбы проступает надпись кровью:

– Глава XX: Коронация пепла

Мария-Элиза поднимает серп. Лезвие отражает два выбора: её рука, рубящая корни матери, и рука, вонзающая клинок в собственное отражение. Глаз в розе на потолке закрывается. Где-то падает первая капля дождя, пахнущего ртутью.

– Начинается, – шепчут стены усадьбы, облизывая её окровавленные ступни. – Начинается вечное.

Архивная пыль, пропитанная враньём веков

Трубка телефона ледяная, как лоб покойника. Мария стискивает её, чешуя на пальцах крошится, оставляя на пластике кровавые узоры. Гудки превращаются в хрипы, будто кто-то дышит через воду.

– Городской архив, – голос на том конце звучит слишком гладко, как запись. – Вы слушаете хронику самоубийств. Нажмите:

1 – чтобы услышать крики Элизы Ворон;

2 – чтобы узнать, где зарыта Лика;

3 – чтобы…

– Дом Ворон! – перебивает Мария, ноготь впиваясь в расплавленную чешую на шее. – Что было на координатах 56.3291° N, 44.0023° E в 1893 году?

Тишина. Потом – звук рвущейся плоти.

– Пожар, – отвечает женский голос, но это уже Лика, её слова перемежаются бульканьем. – Сгорели… все… кроме фундамента. Его использовали для… – Голос срывается в рёв, телефон нагревается, прожигая ладонь.

В трубке: скрип перьев, будто пишут сотни рук. На столе перед Марией вспыхивает синим пламенем блокнот – строки выгорают, оставляя пепельные координаты 60.0123. Из пепла выползают черви, сливаясь в надпись: «Клиника „Светлячок“. Главный хирург – Дмитрий Ворон».

– Отец? – Мария давит червя пальцем, но тот превращается в куклу-воск с лицом девочки. Воск тает, обнажая чёрную кость с гравировкой: «Папа вырезал мне душу. Заменил куклой».

– Не задавай вопросов, на которые боишься ответа, – голос в трубке теперь принадлежит отцу, но слова искажены, будто записаны наоборот. – Я чистил фундамент от корней… но они проросли в тебя…

Стекла окна запотевают, на них проступают силуэты: отец в операционной клиники вшивает куклу-воск в грудную клетку ребёнка. На стене – карта с булавками на координатах усадьбы.

– Почему ты не сказал?! – Мария бьёт кулаком по столу. Книги падают, страницы слипаясь в макет клиники – точная копия усадьбы Ворон.

В трубке – смех. Множественный. 13 девичьих голосов хором:

– Он садовник нашего проклятия!

– Поливает нас твоими слезами!

– Сруби корень —

Связь обрывается. Телефон взрывается, осколки стекла впиваются в лицо, но вместо крови течёт ртуть. В луже на полу отражается Элиза – её рука торчит из Марииного рта, сжимая фото: отец в 1995 году стоит у колодца с мешком кукол-воск.

– Он наш лучший слуга, – Элиза шевелит пальцами в её гортани, каждое движение вызывает зуд в чешуе. – Строил клинику на костях усадьбы. Лечил нас, а не тебя.

На стене проступают тени: отец в подвале клиники кормит змей из чаши с гравировкой XIII. Змеи – это жидкая ртуть с глазами-розами.

– Иди к нему, – Лика вылезает из радиоприёмника, её тело сплетено из проводов. – Спроси, почему у тебя шрам… – Она вонзает оголённый кабель в Мариину грудь, – …точно как у кукол в колодце!

Боль выжигает воспоминание: пять лет, отец ведёт её в подвал. На столе – кукла-воск с лицом матери. «Это игра, Машенька», – он привязывает её ремнями. Хруст костей. Воск, заливающий рот…

Чешуя на спине взрывается волдырями. В каждом – крошечное зеркальце: отец в хирургической маске вырезает у куклы язык, а в углу комнаты стоит Элиза Ворон, одобрительно кивая.

Телефон звонит снова. Мария поднимает трубку, обожжённая губами.

– Добро пожаловать домой, – говорит отец, его голос фонит, как старая плёнка. – Твоя палата готова. Номер XIV.

На стене клиники в отражении окна загорается надпись: «Глава XXI: Садовник кошмаров». Ветер срывает шторы, открывая вид на «Светлячок» – его окна горят зелёным огнём, а на крыше стоит фигура с серпом.

Кукла-воск в руке Марии вдруг оживает:

– Беги! – её голос – скрежет скальпеля по металлу. – Он приготовил тебя для…

Элиза сжимает горло кукле изнутри. Телефонная трубка плавится, заливая руку свинцом. Где-то вдалеке, сирена «скорой» играет похоронный марш.

Колодец вечности в кольце тринадцати теней

Пальцы скользят по экрану, оставляя кровавые полосы – чешуя на подушечках трескается, как обгоревшая бумага. Координаты 56.3291° N, 44.0023° E вбиваются в поиск с хрустом ломающихся зубов. Карта загружается мучительно медленно, пиксели складываясь в абрис усадьбы: крыша – рваная рана, окна – пустые глазницы, а во дворе… колодец. Тот самый, из кошмаров, обложенный камнями с выщербленными лицами.

– Приблизь, – шипит Элиза через Мариины губы, язык цепляется за нёбо, будто прилипший пластырь.

Спутниковый снимок вздрагивает. Земля вокруг колодца пульсирует, как гнойник. Камни, выложенные в цифру XIII, оказываются черепами – детскими, с дырками в височных костях. В их глазницах копошатся черви из ртути, выписывая координаты клиники.

– Нашли тебя здесь в 95-м, – Лика буравит сознание, её голос – скрежет гвоздя по стеклу. – Обмывали ртутью, заворачивали в волосы матери. Ты кричала…

Телефон вдруг леденеет. Экран трескается, из щелей выползают корни роз, обвивая запястье. На мгновение Мария видит себя сверху – стоит на краю колодца, держа куклу-воск с вырванным сердцем. Рядом – отец с лопатой, его тень образует римскую XIV.

– Убери это! – Мария бьёт кулаком по экрану. Стекло впивается в кожу, но вместо крови сочится воск. – Я не… не одна из них!

– Все так говорят, – смеётся Элиза, её рука – теперь часть Марииной – тычется в спутниковый снимок. Ноготь, длинный и чёрный, протыкает виртуальный колодец. Реальность вздрагивает: за окном парка, в трёх километрах, земля начинает дымиться.

Чешуя на спине вздыбливается, каждая пластинка отражает разные эпохи: 1893 год – Элиза бросает в колодец куклу с гравировкой I; 1995-й – отец закапывает свёрток с волосами Марии; 2025-й – она сама, с серпом, копает яму рядом с камнем XIV.

– Беги туда, – Тень Лики вырывается из розовых корней на экране, её лицо – сплошной ожог. – Пока он не…

Громкий писк – телефон умирает, аккумулятор вздуваясь, как гнилой плод. На чёрном экране проступает глаз в розе, зрачок которого – миниатюрный колодец. В его глубине шевелится что-то с лицом матери, обмотанное цепями из волос.

– Дом ждёт, – шепчет отец через мёртвый динамик, каждое слово пахнет формалином. – Твоя очередь… поливать корни.

Ветер срывает шторы, открывая вид на парк. Там, где должен быть фонтан, зияет чёрный провал. Камни вокруг него светятся фосфором, выкладываясь в XIII. Из глубины доносится плеск – будто кто-то полощет в воде окровавленное бельё.

Кукла-воск из кармана вываливается на пол, её восковая рука указывает на дверь.

– Они заставили меня рыть, – кукла плачет ртутью, её голос – запись с детского диктофона. – Глубже, пока не наткнулась на… на предыдущих.

Мария поднимает куклу. Грудная клетка прозрачна: внутри, вместо органов, свёрток из ногтей и волос с биркой XII.

– Последний шаг, – Элиза обволакивает её сознание, как паутина. – Стань завершённой.

Ноги движутся сами. По пути к парку асфальт проваливается, обнажая слои:

Верхний – битые куклы 2020-х;

Средний – медицинские карты 2000-х;

Нижний – платья XIX века, сгнившие в ртутных лужах.

У колодца пахнет мокрым пеплом. Камни-черепа стонут, когда Мария приближается. Вода в глубине чёрная, но вместо отражения – отец в операционной клиники, его скальпель вырезает на кукле-воск координаты усадьбы.

– Прыгай, – командует Элиза, контролируя её позвоночник. – Соедини концы круга.

– Нет! – Лика вырывается из куклы в руках, её тело – теперь сплошные швы. – Разбей камни! XIII – это ловушка, а не…

Удар сзади. Отец, пахнущий хлоркой и землёй, выбивает куклу из рук.

– Пора, – он целует Марию в лоб, губы шершавые, как наждак. – Мать уже приготовила тебе новое тело.

Колодец вздрагивает. Из воды поднимаются руки – 13 пар, с кольцами из волос на пальцах. Хватают.

На последнем вдохе Мария видит, как цифра XIII на камнях перестраивается в XIV. Где-то падает серп. Где-то в клинике загорается надпись: «Глава XXII: Укоренение».

Седина воспоминаний и чешуя забвения

Тень отрывается от позвоночника с хрустом расстегиваемой молнии, оставляя на полу не просто следы – живую чешую, извивающуюся как брошенные змеиные шкурки. Каждая пластинка звенит, падая, превращаясь в осколок зеркала, где Элиза Ворон 1693 года вытирает окровавленный серп о платье Марииной прабабки. Воздух густеет от запаха горелого воска и ртути, а волосы на плечах – теперь белые, как пепел писем матери, – шевелятся сами, цепляясь за трещины в стенах, будто ища опоры в реальности.

– Собирай, – Лика вылезает из тени куклы-воск, её тело теперь полупрозрачно, сквозь рёбра виден колодец с зыбким отражением. – Каждый осколок – кусочек нашей кожи, отнятой ими.

Мария наклоняется, пальцы дрожа над ближайшим осколком. Чешуя на тыльной стороне ладони шелушится, обнажая детские шрамы – те самые, что у куклы в колодце. Прикосновение к стеклу прожигает плоть, но вместо боли – воспоминание: пять лет, отец ведёт её в подвал клиники, где на столе лежит кукла с её лицом. «Это поможет забыть», – он привязывает её к столу ремнями из спутанных волос.

– Не бойся жара, – Элиза говорит из угла комнаты, её голос исходит из розы, проросшей сквозь потолок. Лепестки опадают, превращаясь в фотографии: мать в 2003 году закапывает свёрток с волосами у фундамента клиники. – Твоя седина – пепел всех нас. Носи его с гордостью.

Осколок впивается в ладонь, кровь – густая, чёрная – стекает на пол, рисуя координаты 60.0123. Пол под ногами проваливается, открывая слой глины, усеянный костями. На берцовой кости гравировка: Мария VII. Урожай 1901.

– Смотри, – Лика тычется прозрачным пальцем в стену, где проступают силуэты: тринадцать девочек в одинаковых ночных рубашках роют колодец. Каждая следующая – бледнее, а у последней… волосы белые, как у Марии. – Мы копали могилы друг для друга. Отец давал конфеты за каждый выкопанный метр.

Кукла-воск в углу вздрагивает, её восковая кожа трескается, обнажая ртуть вместо мышц. Из разломов выползают черви, несущие в зубах осколки зеркал.

– Собери нас, – кукла хрипит, её рот растягивается до ушей, – и ты увидишь, как отец вырезал наше сердце, чтобы вшить туда проклятие!

Мария хватает червя – он холодный, как лёд, и влажный, словно только что вытащенный из колодца. Осколок в его зубах показывает клинику «Светлячок»: отец в операционной вшивает куклу-воск в грудную клетку младенца, а на стене позади – карта с булавками на координатах усадьбы, соединёнными нитями из женских волос.

– Зачем? – Мария давит червя, её голос раздваивается – второй, хриплый, исходит из чешуи на полу. – Почему я?

– Потому что ты выжила, – отвечает отец, его голос доносится из розы в потолке. Лепестки теперь – кадры её жизни: первый день в школе, где парта испещрена координатами; подростковые сны о колодце, которые мать называла «ночными страхами»; визит в архив, где библиотекарь оказался куклой с глазами-розами. – Ты достаточно сильна, чтобы стать сосудом. Но сначала… – В комнату врывается ветер, сметая чешую в кучу, – …собери свою истинную историю.

Стены начинают плакать ртутью. Слёзы собираются в лужицы, каждая – миниатюрный колодец, где копошатся куклы-воск. Мария хватает второй осколок – в нём она сама, в возрасте семи лет, зашивает рану на руке матери нитками из собственных волос.

– Они делали из нас швей, – Лика обнимает её за плечи, призрачные пальцы оставляют следы инея. – Шили новые жизни поверх старых. Рвали швы… – Её голос обрывается, в груди зияет дыра, из которой выпадает серп.

Элиза смеётся, её смех – звук бьющегося стекла. Роза в потолке смыкается, превращаясь в глаз, который смотрит вглубь колодца.

– Скоро ты поблагодаришь меня, – Тень Элизы обвивает Мариины запястья, как наручники. – Я сделала тебя целой. Соединила все версии.

Мария поднимает серп. Лезвие отражает её лицо – теперь это мозаика: левый глаз её собственный, правый – Элизы, волосы седые, но с прядью чёрных, растущих из шрама на виске. В отражении за спиной – мать, её тело срослось с операционным столом, пальцы превратились в скальпели.

– Довяжи нас, – мать протягивает нить из собственных кишок. – И я расскажу, где зарыла твоё настоящее имя.

Пальцы Марии сжимают осколки. Каждый впивается в кожу, вшивая воспоминания: девочка 1893 года в платье, залитом ртутью; подросток 1995-го, роющий колодец под смех отца; она сама, разбивающая зеркало в клинике.

– Теперь ты видишь, – Лика целует её в седой висок, губы пахнут землёй из гроба. – Мы всегда были пазлом. Тебе осталось…

Грохот – потолок обваливается, открывая небо, усыпанное глазами-розами. Из пролома падает табличка с гравировкой: «Глава XXIII: Сборка».

Элиза исчезает, оставив на полу следы – ртутные отпечатки босых ног, ведущие к вздыбившемуся полу. Там, под досками, бьётся зеркальное сердце, обёрнутое в детские локоны.

– Разбей его, – шепчут все версии Марий, возникая из осколков. – И родись заново.

Серп дрожит в руке, чешуя на запястье трескаясь, как скорлупа. Где-то падает первый снег – белый, как седина, и ядовитый, как правда.

Зеркало лжи и костяной трон отчаяния

Чёрное зеркало дышит, его поверхность колышется, как плёнка ртути под ультрафиолетом. Мария прикасается к стеклу – чешуя на кончиках пальцев отслаивается, прилипая к холодной поверхности, будто жаждавшей её ДНК. Отражение мутит: вместо её лица – трон из переплетённых рёбер и ключиц, где Лика, прикованная цепями из сплавленных колец, рвёт губы о железный намордник. Её глаза – два выжженных угля, а на груди цветёт роза, чей бутон разрывает зрачок, следящий за Марией.

– Не верь… – Лика хрипит, цепь на шее впивается в плоть, сочащуюся чёрным дымом. – Она… переписывает твои… – Голос обрывается, когда из розы в её глазнице высовывается змеиный язык Элизы, обвивающий горло.

– Ты хочешь верить ей? – Элиза просачивается из трещины в зеркале, её рука – сплав чешуи и воска – ложится на Мариино плечо. – Посмотри, что она сделала с нами.

Зеркало взрывается видениями: Лика 1995 года в подвале клиники вырезает глаза кукле-воск, а на стене за её спиной – карта с координатами усадьбы, помеченными менструальной кровью. В углу комнаты – тень матери, шьющей из волос Марии петлю.

– Она сожгла первую версию тебя! – Элиза впивается ногтями в Мариину височную артерию, заставляя смотреть. – Заменила твои воспоминания воском. Но я… – Её голос становится шелестом змей под полом, – …сохранила настоящую тебя здесь.

Чешуя на спине Марии вздыбливается, каждая пластинка – крошечный экран: Лика в 2003 году закапывает свёрток с детскими зубами у фундамента клиники; Лика в 2025-м выцарапывает на стене палаты «ОНА В ЗЕРКАЛЕ» обломком кости.

– Врёшь… – Мария давит на зеркало, стекло трещит, впиваясь в ладонь осколками. – Ты стёрла моё детство!

– Нет, – Элиза сливается с её отражением, превращая лицо в калейдоскоп из 13 Марий. – Я вернула тебе голос. Ты же чувствуешь?

Боль в груди – словно кто-то вырывает рёбра. Под кожей шевелится кукла-воск, её восковые пальцы царапают изнутри. Мария рвёт рубашку – на груди шрам в форме координат 60.0123, а под ним… пульсирующая роза с глазом вместо сердцевины.

– Она… вшила… тебе… – Лика бьётся в цепях, кровь из разорванных запястий стекает в чашу из черепа. – …своё «всевидящее око»… чтобы контролировать…

Элиза смеётся, и зеркало плавится, заливая пол чёрной смолой. В луже – отец в операционной клиники, его скальпель вырезает на кукле-воск лицо Марии. На стене за ним – календарь с датой 31.10.2025, обведённой детской рукой.

– Он готовит тебе новый кокон, – Элиза облизывает Мариину мочку уха, язык шершавый, как кошачий. – Хочет вырезать Лику из твоей ДНК. Сделать чистой.

Лика вдруг рвёт цепи. Её тело рассыпается на мух с глазами-розами, которые бьются о зеркало, складываясь в слова: «ОНА ЗАМЕНИЛА НАС ВСЕХ».

– Последний шанс, – Лика материализуется за спиной, её рука – призрачная, пахнущая формалином – тянется к розе на Марииной груди. – Вырви это! Пока она не…