Свет, отраженный от пыли

Марина метнулась к старухе и принялась вытаскивать ее из кокона пледа, в который со страху так замотала, что сама сейчас никак не могла разобраться, где концы. Катерина хрипло дышала, но не ругалась, а высвободившись, перевела дух и показала на костыли.

– Дай.

Встав во весь рост, Катерина показала костылем на табурет.

– Садись. Рассказывай, что с Андреем. Ты его видела?

– Нет, я только сегодня узнала. – Марина села и, как примерная ученица, сложила руки на коленях. – Майор Звонцов велел сходить, вас проведать, – соврала она.

– Врешь. – Катерина пошевелила ногой, проверяя, сможет ли сделать шаг. – Тяжелое ранение?

– Два раза уже оперировали.

С улицы донеслись собачий скулеж и бряцанье цепи о пустую миску.

– Пес голодный. Надо накормить. Ты сумеешь сварить кашу?

– Уж как-нибудь. А вы…

– Мне в туалет надо.

– Сможете дойти? Или вам ведро принести?

– Сама не дойду. Проводи. Калоши у двери.

Во дворе пес, увидев хозяйку, принялся прыгать и радостно лаять, миска с грохотом отлетела в кусты, и Катерина пригрозила ему костылем:

– Цыц, окаянный!

Через полчаса они пили чай со свежим хлебом. Потом Марина растирала худое жилистое старухино тело камфорным спиртом. Потом кормила собаку, отметив, что характером та явно пошла в хозяйку. Несмотря на голод, настороженно обнюхала кастрюльку с едой, а съев все, сдержанно поблагодарила – коротко лизнула руку.

Нагрев воду, вымыв и прополоскав посуду, Марина в нерешительности остановилась в проеме двери, которая вела на половину Катерины. Старуха лежала на широкой деревянной кровати и читала книгу в свете торшера.

– Я, наверное, сегодня здесь останусь ночевать.

– Ночуй. Места хватит.

Марина облегченно выдохнула. Она готовилась к сопротивлению и заранее придумала кучу аргументов, главным из которых была угроза пожаловаться Андрею.

– Завтра зайдешь к Нюре, позвонишь от нее, я телефон скажу. Передашь для Веры, что Катерина просит приехать. А Нюре отнесешь список продуктов. Она купит.

Вот так. Помогла и все, прощай. Ты здесь чужая. Нюра своя, неизвестная Вера тоже. А ты нет.

– У меня каникулы в школе. Последний звонок завтра, и потом только на экзаменах присутствовать, но можно отпроситься.

Старуха не заискивала, но от помощи не отказывалась. Хотя посмотрев, как та передвигается, Марина поняла, что жить одна она не сможет. Вот и Веру какую-то зовет.

Но и Марине почему-то не хотелось уходить. Здесь было спокойно. Никто не следил, не оценивал. Заброшенный сад стеной загораживал непонятный мир, где нужно было постоянно держать прямо спину и не позволять себя жалеть.

– Я могла бы побыть с вами, пока Андрей не выпишется. Не ночевать, а, допустим, приходить утром и сидеть до вечера.

Ответом было молчание.

– А Вера – это кто?

– Подруга. В лагере вместе баланду хлебали. Оставайся, если невмоготу.

Катерина погасила свет в торшере и отвернулась к стене.

Марина вытерла внезапно подступившие благодарные слезы и выскочила за дверь.

***

Гуринок курил на скамеечке за сараями. Ждал Дюму, чтобы посоветоваться. Вчерашняя перепалка с училкой литры убедила его, что искать убийцу сестры менты не торопятся. У них было два подозреваемых, а в итоге дело не сдвинулось. Про Валентина-киномеханика словно забыли, а второй, неизвестный бывший зэк, имеет, видите ли, алиби. Это алиби еще нужно проверить. Какая-нибудь подружка заявила, что он провел у нее вечер, вот и все алиби. Тут надо разобраться. Отсидел – исправился? Или опять за старое? Последить бы за ним. Но одному не справиться. Вот об этом и хотел поговорить с Дюмой Гуринок.

– Здорово!

Дюма плюхнулся на скамеечку рядом, отчего та слегка прогнулась: за последний год он сильно вытянулся, но худым не был, потому что с младших классов ходил в секцию легкой атлетики.

– Томку не видел?

– Бегали тут вдвоем с Олькой из первого подъезда. В окно видел, как они секретик закапывали. Смешные пятиклашки. Прячутся, оглядываются, а не догадываются, что из дома все видно. Я тебя чего звал. Обговорить одну тему надо.

Гуринок пересказал Дюме все, что узнал вчера, и свои мысли.

– Поможешь? Самому никак. Ну и чтобы одно и то же лицо не мелькало, если следить за кем-то придется.

– Помогу. – Дюма задумчиво нарисовал ногой на земле знак вопроса. – А давай знаки придумаем, ну, такие, знаешь, как в кино про шпионов. Скрестить два пальца на кармане – значит, срочно встречаемся на нашем месте.

– На каком – «нашем»? – Гуринок недовольно поморщился. Что за шпионские истории? Но Дюму было уже не остановить. Его чубчик трясся над бровями в такт размахивающим рукам, глаза горели.

– Ты же знаешь, что под нашим домом построено бомбоубежище?

– Конечно. В третьем подъезде его переделали под хранилище для картошки, в первом дверь закрыта на засов, а во втором я сто раз был. Там дверь не закрывается, внизу ходы-отсеки. Но все завалено мусором.

– Вот! Отсеки! В отсеке оборудуем тайную комнату, будем вести наблюдение и найдем убийцу! Утрем нос ментам! Ты же читал про Шерлока Холмса? Нужно собрать улики и понять мотив.

– Ты дурак? – Гуринок столкнул Дюму с лавочки, отчего тот упал на коленки и обиженно замолчал. – У меня сестру убили! Беременную! Да еще оставили ей на щеке шов из кордной нитки. Это не просто убийца, это больной псих! Что ты мне тут рассказываешь про какого-то Холмса? Я не читал. Некогда мне читать. Отец погиб, сестру задушили. Мать того и гляди загнется. Если докажу, что алиби – вранье, то зэка арестуют. А мать успокоится.

Гуринок смял пустую пачку «Беломора» и кинул в кусты, закрывающие забор садового товарищества.

– Мне бы восемь классов кончить и все, в ПТУ уйду. Чтобы мать не работала больше. Будем вдвоем жить. Ничего, справимся. Ладно, пока. Дел много.

Гуринок встал, подтянул Дюму, который так и оставался на земле, и посадил на скамейку.

– Забудь. Я сам.

Ветки позади Гуринка зашелестели, он оглянулся. Из кустов выскочили Томка с Олькой. Обе в платьицах, измазанных землей, видно, путь в зарослях, чтобы подслушать разговор друзей, дался им нелегко. Они держались за руки, Томка, наклонив голову, с вызовом смотрела на Дюму.

– Мы тоже хотим искать убийцу! Возьмите нас в бомбоубежище!

– А ну домой! – вскочил Дюма.

– Я скажу твоей маме, что сама видела, как ты курил!

Дюма оторопел.

– Ты что? Да я ни разу!

Гуринок насмешливо смотрел на друга. Тот и в самом деле не курил, спортсмен же. Но тетя Клава, Дюмина мама, даже разбираться не будет. Достанет отцовский ремень, и друг пару дней не сможет сидеть, это точно.

– Так. – Гуринок сдвинул брови. – Мы берем вас при условии, что вы будете слушаться. Согласны?

– Да, да!

Девчонки радостно запрыгали вокруг Гуринка.

– Называться будем… Отряд 15, вот как. Первое задание такое. Идите во второй подъезд, в бомбоубежище, вы же собирались? Найдите там подходящую комнату для тайных встреч отряда. Ну и приведите ее в нормальный вид: подметите, принесите туда стол и на чем сидеть. Все поняли? Как только сделаете, Витьку доложитесь. Еще вот что. Придумайте тайные знаки, как Витек предлагал. Запишите в тетрадку. Ну, зарисуйте и подпишите, какой что означает. Выполняйте.

– В бомбоубежище же темно… – Олька нерешительно смотрела на подругу.

– А вы как хотели? – подключился Дюма. – Дело серьезное. Но можете отказаться.

– Нет! – Томка схватила подружку и потащила за собой. – Мы все сделаем!

Дюма и Гуринок снова сели на скамейку.

– Разболтают. – Дюма прислонился к стенке сарая.

– Значит, исключим их из отряда. Пусть побродят по подвалу. Может, сами отступят.

– Ладно, я понял. И это… Я с тобой. Говори, что нужно делать.

– Сначала я сам. У парней спрошу, кто недавно освободился в поселке.

***

Тусклый фонарь освещал столик, за которым резались в домино четверо мужчин. Столик стоял примерно посередине двора – очень опрятного, с клумбами, песочницами и разноцветными деревянными лавочками, засаженного кленами, тополями и кустарником. Гуринок смотрел на мужчин через заросли желтой акации. Густая, усыпанная опадающими цветками, она представляла собой отличное укрытие. За столиком сидел тот, кого искал Гуринок.

Сейчас он ждал знакомого пацана, который жил в одном из трех двухэтажных домов, огораживающих двор буквой «П». Мальчишка должен показать, кто именно из играющих в домино недавно вышел из заключения, рассказать, как зовут, кто друзья. Не за-даром. Во время бурного торга Гуринок смог снизить оплату с пяти папирос до трех. Теперь он был почти уверен, что сам распознал бывшего зэка. Вон тот, бледный, с глубокими залысинами, худой. У него на пальцах одной руки виднелись татуировки. Не понять, что именно изображено, но больше ни у кого ничего подобного не было. И вообще он сразу не понравился Гуринку. Взгляд бегает, сморкается постоянно в сторону. В общем, это точно он. Надо будет снизить оплату еще на одну папиросу. Жирно пацану будет.

– Лешка!

Гуринок стремительно обернулся: а вот и осведомитель.

– Вон тот, худой и почти лысый, с пальцами разрисованными? – Гуринок кивнул на игрока.

– Не-е. Это Петька, его брат. А тот, про кого говорили, рядом сидит, плечистый.

В это время плечистый обернулся и посмотрел на заросли акации, словно услышал, что его тут обсуждают. Гуринок поежился. Взгляд был внимательным, цепким.

– Понял. Что еще скажешь?

– В тот вечер, когда убийство было, спал пьяный в квартире у Петьки, тот подтвердил.

– А друзья?

– Сидят. Оба подрались с парнем, а у того папаша – шишка в горсовете. Статью им раскрутили на полную. И драка, и ножи, и группа.

Пацан поковырял в носу и протянул руку:

– Давай папиросы. Пять штук?

– Три. Мы же договорились. И как его зовут-то?

– Славиком. Погоняло – Медведь. Это фамилия у него такая: Медведенко. У Петьки такая же. Все?

Схватив папиросы, пацан их понюхал, одну сразу сунул за ухо и, просвистев финальную мелодию из «Ералаша», исчез.

Гуринок снова перевел взгляд на играющих, хотел еще раз вглядеться в Медведя, чтобы точнее передать потом Дюме его приметы, но того за столом не оказалось. Взгляд Гуринка заметался по темному двору, но так никого и не обнаружил. Тогда он, уже не осторожничая, стал выбираться из своей засады.

Продравшись сквозь кусты, Гуринок вышел на тротуар и направился к дому, прикидывая, можно ли еще вызвать Дюму на улицу, рассказать о том, что узнал, или тетя Клава не выпустит сына, сошлется на то, что уже поздно. Задумавшись, он не заметил, что вслед за ним из зарослей акации вышел тот, за кем он следил. А потом вылез пацан, он, насвистывая все ту же мелодию, прятал в карман полученные уже от Медведенко папиросы.

Из второго подъезда тянуло дымом. Гуринок вспомнил, какое задание дал девчонкам, и кинулся в распахнутую дверь подвала. Навстречу ему по ступенькам поднимался Дюма.

– Что за дым, Витек?

– Девчонки убирались, сгребли в комнате мусор и, я так думаю, решили не выносить, а сжечь, чтобы вопросов ни у кого не было, а может, поленились.

– Сожгли?

– Нет, конечно. Я их по домам разогнал, а мусор затушил. Сильно на улице воняет?

– Сильно. Хорошо, что все уже кино смотрят. А то бы не обошлось. Тут бы и кончилась история Отряда 15.

Они засмеялись, вышли на улицу и остановились под окнами.

– Я нашего зэка сейчас видел. Как и думал, алиби у него фиговое: брат сказал ментам, что тот у него дома пьяный спал.

– Что делать будем?

– Последим. Только пока не знаю, как. Нас двое всего.

– Нас четверо.

Томка в домашних тапочках и халатике стояла в дверях подъезда, уперев руки в бока.

– Опять подслушивала?!

– Дурак! Еще про Шерлока Холмса читал! Мы же с Олькой маленькие. На нас и не подумают, а мы все узнаем.

– Домой иди, подпольщица. – Гуринок подтолкнул Томку в спину. – Конечно, нас четверо. Мы же Отряд 15. Как только наш убийца появится, я вам его сразу покажу и скажу, что нужно делать.

Томка нерешительно переступила с ноги ногу.

– Леша… А может, ну его, этот подвал? Там сыро, грязно и крысами воняет. И знаки эти, которые Витька хочет… Пусть сам придумывает.

– Что? – Дюма возмущенно вскинулся, но увидев предостерегающий жест друга и его смеющиеся глаза, обиженно замолчал.

Томка снова уперла руки в бока, но Гуринок ее успокоил:

– Ладно, подвал и знаки отменяются. Все, иди, иди.

Томка торопливо юркнула в подъезд, боясь, что суровый Гуринок передумает.

– Отойдем? А то опять подслушает. – Дюма с опаской посмотрел на темные окна кухни с распахнутыми настежь форточками. Он жил в квартире на первом этаже, тоже коммуналке. Все комнаты, кроме одной, занимала его семья: он и мама, сестра с мужем и дочерью Томкой, Дюминой племянницей. В дальней, совсем маленькой комнатке жил Валя-киномеханик.

Друзья уселись на лавочку возле песочницы, и Гуринок что-то горячо зашептал Дюме на ухо. Тот согласно кивнул и хлопнул Лешу по плечу.

Глава 5. Дети – это счастье

Утром Катерине стало плохо. Она металась, бредила, постоянно сбрасывала с себя одеяло. И без остановки кашляла. Марина сбегала на соседнюю улицу к телефону-автомату, вызвала на дом участкового врача, но в регистратуре сказали, что скоро тот не придет, не ждите: вызовов много.

Марина хотела позвать Нюру, ее адрес она нашла в толстой записной книжке с потрепанными листами, размеченными буквами по алфавиту. «Н» – «Нюра медсестра», – значилось там. Но потом, подумав, Марина вернулась к началу и открыла «В». На этой странице Вера была только одна, и Марина, решившись, позвонила из того же автомата, разменяв сначала в магазине десять копеек на пять «двушек».

– Слушаю, – прозвучал в трубке сильный звонкий голос.

Марина засомневалась, правильно ли набрала номер, но потом все-таки быстро выпалила:

– Катерина заболела. Она просила приехать Веру. Это вы?

– Признаки заболевания?

Марина опешила. Так спросить может только врач. Может, это не та Вера?

– Она в бреду. Температура и сильный кашель.

В трубке зашуршало, потом раздался грохот, будто что-то упало, и тот же голос, запыхавшись, произнес:

– Буду к обеду.

Раз адрес не спросила, значит, знает, куда ехать. Марина вернулась в дом, натерла грудь и спину Катерине камфорным спиртом, сменила на лбу компресс, укутала ее и села рядом с кроватью – ждать.

Примерно через три часа, когда Марина уже начала паниковать, потому что Катерина не приходила в себя, а компрессы не помогали – она вся пылала, из окон послышался лай собаки, перешедший в радостное повизгивание. В дом стремительно вошла такая же старуха, как Катерина, – сухая, с темным лицом, и очень высокая.

– Я – Вера, можно тетя Вера, можно баба Вера, как удобно.

Быстро проговорив приветствие и не дожидаясь ответа, старуха бросила у порога два баула, подошла к кровати Катерины и приложила руку к ее лбу. Потом достала из рюкзачка, который Марина сначала не заметила, фонендоскоп и прослушала Катеринину грудь и спину. Марину помогать не просила, сама ворочала больную большими сильными руками.

– Плохо. Врачу звонила?

– Да, но сказали, вызовов много, если только к вечеру успеет.

– Ну, пусть успевает. Ждать не будем.

Она вымыла руки, зажгла газ на плите и установила на конфорку стерилизатор для кипячения шприцев. Потом написала рецепт и с сомнением оглядела Марину.

– Сбегаешь в аптеку? Ты вообще кто? Соседка? А где Андрей?

– Андрей в госпитале. У него ранение. Я… Да, соседка. В аптеку схожу, давайте рецепт.

Марина почувствовала огромное облегчение. Она очень боялась, что с бабушкой Андрея что-нибудь случится, и она окажется виноватой, что не смогла помочь, что-то не так сделала. А еще ее терзало любопытство. Вера, с которой, по словам Катерины, они хлебали на лесоповале баланду, представлялась Марине не такой… деловой, что ли. И не с таким суровым голосом. Катерина очень тепло назвала ее подругой. Хотя их дружбу можно понять: обе сдержанные и говорят мало. Только самое необходимое.

– Еще нужно позвонить вот сюда и сюда. – Вера написала карандашом на обратной стороне рецепта два телефонных номера. – Ничего не объясняй, когда ответят, просто скажи: «Общий сбор». Ну, ступай. Поторопись.

«Плохо», – так сказала баба Вера, и Марина, позвонив по номерам и скороговоркой пробормотав фразу по инструкции, побежала в аптеку. И обратно примчалась тоже бегом. Что значит «плохо»? Плохо, но врачи вылечат, и будет «хорошо»? Или… И что за «общий сбор»?

Вроде она отсутствовала совсем недолго, но вернувшись, застала в доме совсем другую картину. Катерина, умытая, переодетая в чистую, белую ночнушку, уже не кашляла, а просто хрипло дышала и, кажется, спала. Сама Вера, распотрошив баулы, кашеварила на кухне. В двух кастрюльках аппетитно булькало и пахло очень вкусно. На столе в плетенке белел крупно нарезанный хлеб. У Марины засосало под ложечкой, и она вдруг поняла, что с утра, увидев заболевшую Катерину, так растерялась, что даже не позавтракала. Да и не ужинала она вчера – посидела на завалинке на пару с собакой, дождалась темноты и пошла спать на половину Андрея. Здесь ей все было знакомо, поэтому она, не включая света, быстро разделась и юркнула в постель. Подушка пахла одеколоном, оба – и муж, и Андрей пользовались таким, потому что ей нравился этот аромат, и Марина, зарывшись поглубже, заплакала. Потом укуталась в одеяло, насухо вытерла слезы и наконец заснула.

А что ей делать теперь? Вера приехала, да еще, наверное, кто-то будет, раз объявлен «общий сбор»? Это те подруги, про которых рассказывал Андрей? Которые пьют спирт, а потом уходят по одной, словно подпольщицы?

– Чего встала в дверях? Садись, поешь.

На столе появилась глубокая тарелка с наваленной от души вареной картошкой и тушенкой. Вера подала ложку и подтолкнула Марину к столу.

– Ешь, ешь, или тушенка для тебя не еда? Вон ты какая, чистенькая, с маникюром, в носочках белых. На учительницу похожа.

Марина молча накинулась на еду. Потом выпила чаю с шоколадными пряниками, которые муж терпеть не мог, а она обожала, но никогда не покупала. И только после ответила.

– Марина. Учительница русской литературы. Преподаю в местной школе. Тушенка – нормальная еда. И пряники такие я люблю. Спасибо вам. – Марина убрала за собой посуду и посмотрела в упор на Веру. – Я вот что хочу спросить: вы на сколько приехали? Мне нужно знать, чтобы потом вернуться. Я думаю, Андрей еще долго пробудет в госпитале.

– Поживу в доме, пока Кате не станет лучше. С участковым врачом надо переговорить. Мотя и Наташа приедут к вечеру и останутся ночевать. И ты оставайся. А завтра будет видно. Андрей в госпитале, который на улице Ленина? Надо узнать, как он. Автомат работает? Хотя да, ты же звонила. Покорми пока собаку. Я скоро вернусь.

Пес смотрел на Марину умными глазами и жмурился от удовольствия, благодарно вздыхая, когда она чесала ему за ушами. Пустая, вылизанная до блеска миска выглядывала из собачьей будки, деревянной, чуть перекошенной, – наверное, ее сколотил Андрей. Светило солнце, пахло нагретой зеленью, из раскрытого настежь окна долетало хриплое, но ровное дыхание: Катерина все еще спала.

В этой части поселка доживали свой век послевоенные дома и бараки, их обещали вот-вот снести. «Знающие» люди показывали, где будут стоять две новые пятиэтажки, другие яростно с ними спорили, потому что одно место находилось там, где сейчас располагались палисадники пятнадцатого дома, а второе – на участке расплодившихся сараев четырнадцатого.

Но пока дальше споров дело не доходило. И сейчас Марина сидела на теплой завалинке, подставив лицо солнцу, и ни о чем не хотела думать. Хоть недолго, хоть один часик побыть в безопасной тишине, слушая, как где-то в кронах деревьев заросшего сада ссорятся, потом мирятся и снова ссорятся птицы, и зная, что не надо принимать никаких решений, и от нее ничего не зависит.

Вдруг тихо зарычал пес. Он повернул морду к калитке, и шерсть на загривке вздыбилась. Из-за деревьев не было видно пришедшего. Человек не открывал воротца, но и не уходил. Пес коротко гавкнул, сорвался с места и скрылся в зарослях у забора. Марина услышала торопливые шаги и перевела дух. На душе стало тревожно. Но она тут же забыла о застенчивом незнакомце, потому что ее скрутил острый приступ тошноты. Она кинулась в кусты, и вся картошка с тушенкой и ее любимые шоколадные пряники оказались на траве.

– Ты не беременная, случаем?

У завалинки, где они только что грелись с собакой на солнышке, стояла Вера.

– Или больная, может?

– Нет.

Марина ответила сразу на оба вопроса, а потом задумалась и стала подсчитывать дни. И со страхом посмотрела на Веру.

– Спокойно! Не паникуй! Может, вчера съела что-нибудь несвежее. Нужно проверить.

– Задержка две недели.

– Тоже бывает, у меня в лагере два года месячных не было, а потом цикл наладился. Когда на поселение вышла и питаться нормально стала.

Марина снова и снова пересчитывала сроки, не хотела верить, но уже понимала, что да. Она беременна. Сейчас?! И… чей это ребенок?

Господи, взмолилась она, пусть это будет не ребенок Ильи, она сделает аборт и будет жить, как прежде. А если отец – Илья, то аборт делать нельзя. Потому что муж погиб. А его продолжение она носит под сердцем. Нужно сходить в консультацию: там поставят точный срок, и она будет знать, чей ребенок.

– Чего ты так всполошилась? Или не замужем?

– Замужем.

Марина не хотела продолжать разговор и объяснять чужой женщине свои проблемы.

– Вы узнали про Андрея?

Вера чуть дернула уголком губ.

– Соседка, говоришь? Ну, слушай, соседка. Оперировал лучший в госпитале хирург, там на него все молятся. Три пулевых ранения, кости целые, внутренние органы заштопали. Состояние стабильно тяжелое. Посетителей пока не пускают. Шепчутся по углам, что его должны наградить. – Вера с сомнением посмотрела на Маринино лицо с синими тенями под глазами и закончила неожиданно: – А я тебе пряники купила, думала, чаю попьем.

Марина булькнула горлом и кинулась в кусты. За ней, весело гавкнув, бросился пес, но через мгновение с озадаченной мордой вылез обратно.

– Что, Пират? Не хочет она с тобой играть? Не до тебя ей. Пошли посмотрим, как там твоя хозяйка справляется с бедой.

Марина вышла из зарослей, вытирая платочком зареванное лицо. Ей не хотелось никому объяснять, почему новость о беременности так ее расстроила. Впервые она порадовалась болезни Катерины. Если бы та была в сознании, то только «шалашовкой» ее высказывания бы не ограничились. Марина спрятала мокрый платок в карман юбки, зашла в дом и попросила:

– Вера, вы, пожалуйста, не говорите никому, – Марина сделала паузу, чтобы подчеркнуть последнее слово, – о моем состоянии, хорошо?

– Ты что, ревела? Ну, милая, даже если я не скажу, все догадаются по твоему лицу, что что-то случилось. Давай, соберись. Подними голову, вот так, да. Слезы, они расслабляют. А сопротивление, наоборот, придает сил. И чего всполошилась? Или у тебя наследственность плохая?

Марина вспомнила соседского мальчика и отрицательно помотала головой. А потом пожала плечами. Откуда она знает, какая у нее наследственность? У сестры вот вроде дети обычные.

– Молодая, на вид здоровая. Муж есть. Рожай. Дети – это же счастье.

Вера как-то странно моргнула, отвернулась и загремела посудой на плите.

Марине вдруг захотелось все ей рассказать. И про мужа, и про Андрея, и про школу с детьми, которые не понимают Достоевского. Она уже шагнула к Вере и протянула руку, чтобы повернуть ее к себе, но не успела.

– А вот и наши, – проговорила Вера, словно не замечая протянутой Мариной руки.

Тотчас стукнула калитка, и в окна ворвался радостный лай Пирата. Вера и Марина вышли на крыльцо и увидели, как по саду идут две женщины, увешанные свертками и сумками, словно новогодние елки – игрушками.

– Что за паника? Почему так срочно?

Свертки и сумки были сброшены у порога, Вера обнялась с одной из пришедших, а вторая внимательно рассматривала Марину.

– Катя заболела. – Вера отстранилась, поправила измявшееся платье и прижалась на секунду ко второй гостье. – Думаю, ее положат в стационар. Вот, ждем с соседкой врача. Двустороннее воспаление легких, осложненное, как понимаете, возрастом и старыми болячками. Она без сознания.

– Попрощаться позвала?

У Марины появился в груди колючий комок, который мешал нормально дышать. Вот что означало «плохо» и «общий сбор». А почему Вера не вызвала «скорую»? Попрощаться? Но как-то старухи… не взволнованы? Им все равно? Но примчались-то по первому зову.

– Не исключаю такой вариант, – Вера опять заговорила сдержанно, не так, как несколько минут назад, когда советовала Марине рожать. – Знакомьтесь. Марина, соседка. Она меня вызвала. А это…